Плоть станет прахом, пылью станет страсть...
Ты мучаешь меня, и в сладкой муке
Мне, видно, суждено было пропасть.
И помощи небес не стоит ждать:
За поцелуй, что обжигает губы,
Пускай он даже нас с тобой погубит,
Готовы мы и жаждем всё отдать.
Мы чувствуем опасность, всё так зыбко…
Но отказаться от любви нет сил…
Ведь не увидеть ангела улыбку,
Пока господь свой гнев не проявил.
О, каждый миг, что проведён с тобою,
Мне сердце, детка, наполняет болью.
И погружаются всё глубже, глубже
В страдание измученные души.
О, каждое мгновенье, каждый миг
С тобою сердце,
Милая, болит.
«Heartache Every Moment», группа HIM
Ты мучаешь меня, и в сладкой муке
Мне, видно, суждено было пропасть.
И помощи небес не стоит ждать:
За поцелуй, что обжигает губы,
Пускай он даже нас с тобой погубит,
Готовы мы и жаждем всё отдать.
Мы чувствуем опасность, всё так зыбко…
Но отказаться от любви нет сил…
Ведь не увидеть ангела улыбку,
Пока господь свой гнев не проявил.
О, каждый миг, что проведён с тобою,
Мне сердце, детка, наполняет болью.
И погружаются всё глубже, глубже
В страдание измученные души.
О, каждое мгновенье, каждый миг
С тобою сердце,
Милая, болит.
«Heartache Every Moment», группа HIM
Все говорили одновременно, пытаясь перекричать друг друга, совершали какие-то резкие бестолковые движения, толкались, наступая друг другу на ноги. Это была самая настоящая суета. Суета, но, слава богу, ещё не паника. И, слава богу, даже она длилась не больше минуты.
Эммет придержал Эдварда за талию и помог Джасперу снять с него гитару. Руки Джаса дрожали, нервно дёргали ремень, превращая простейшее действие в целый ряд неудачных, неловких попыток. Он зло бормотал грязные ругательства и сыпал проклятья, разом растеряв свой обычный невозмутимый вид. Наконец Джасперу удалось освободить Каллена от гитары — та упала на пол, истерично взвизгнув струнами.
Белла замерла в нескольких шагах от них, прижав ко рту крепко сцепленные в замок руки. Она боялась пошевелиться, боялась издать малейший звук: ей казалось, что это может как-то навредить Эдварду, помешает ему дышать, вытеснит из пространства вокруг него остатки кислорода.
А ещё Белла мысленно твердила выученную несколько лет назад молитву. Пусть даже та никогда не действовала. Возможно, она была какой-то неправильной, а потому не доходила до Бога. А возможно, Богу просто не было никакого дела до Беллы с её горем и страхами. И всё же она снова и снова твердила давно заученные слова с маниакальным упорством. Эта незатейливая молитва никак не смогла помочь её отцу. Эта молитва вряд ли сможет помочь Каллену. Но она помогала ей, словно невидимой леской стягивала края раны, пробитой страхом в груди, оставляя на её месте грубый, уродливый рубец.
— Скорую! Нужно вызвать скорую! — онемевшие губы Беллы наконец с трудом выпустили на волю мысль, что испуганно билась в её голове, будто пойманная в силки птица.
— Нет-нет, подожди. Я надеюсь, скорая не понадобится. — Эммет обернулся к Белле, устраивая Эдварда на диване.
Тот сел, широко расставив ноги, и упёрся локтями в колени, наклонившись вперёд. Вместо дыхания из груди Каллена теперь вырывались только страшные свистящие звуки и хрипы, словно кто-то невидимый душил его.
Джаспер, присел на корточки возле Эдварда и, посмотрев на дверь, громко крикнул:
— Сет, твою мать, где ты там застрял?! — паника полностью завладела его голосом, звенящим натянутой тетивой.
Только сейчас Белла поняла, что Сет куда-то исчез, но совершенно не помнила, как и когда именно это произошло.
— В спальне нет! — ответил Сет, возникнув в дверном проёме. Несмотря на смуглую кожу, выглядел он смертельно бледным. — Я не нашёл! Что делать, Джас?.. Я звоню в скорую!
Эдвард покачал низко опущенной головой и что-то тихо прохрипел Джасперу.
— В тумбочке посмотри! — оборачиваясь к Сету, «перевёл» Джас.
— Я смотрел — там нет!
Эдвард снова тяжело закашлялся. Ощущение паники мгновенно растеклось по комнате, сделав воздух едким, непригодным для дыхания, словно кто-то распылил газовый баллончик.
— Мне похер, Эд, я звоню в скорую! — решительно заявил Джаспер, поднимаясь на ноги.
Каллен схватил его за руку и снова что-то хрипло прошептал.
— Другая! — бросил Джас через плечо. — Посмотри в другой тумбочке!
Сета не было всего минуту, но для Беллы эта минута стала одной из самых мучительно-длинных в жизни. Одной из самых страшных минут.
— Вот! Я нашёл… нашёл!
Сет, тяжело дыша, залетел в комнату и опустился перед Эдвардом на колени, трясущимися руками протягивая ему что-то белое.
Ингалятор, ну конечно!
Происходящее с Эдвардом получило название — астма. Значит, теперь всё под контролем. Ингалятор ему поможет, обязательно поможет.
Эдвард не её отец. У него не рак лёгких. Он не умрёт… Слава богу!
Белла расцепила заледеневшие пальцы и впервые за несколько минут сделала полноценный вдох.
Каллен выпрямился, обхватил заметно посиневшими губами наконечник ингалятора, нажал на него и одновременно с этим сделал резкий хриплый вдох. Чуда, на которое наивно рассчитывала Белла, не произошло. Эдвард не задышал легко и свободно, здоровый цвет лица не спешил возвращаться к нему, а руки не перестали дрожать. Он снова наклонился вперёд и замер. Возможно, Каллен и почувствовал себя лучше, но внешне это пока никак не проявлялось.
Эммет присел на корточки рядом с Джаспером и заглянул Эдварду в лицо:
— Слушай, Эд, ты точно можешь дышать?
— Может, лучше всё-таки скорую и укол преднизолона? — обеспокоенно спросил Джаспер.
Воздух в комнате по-прежнему искрился напряжением, и страх ощущался в каждой молекуле кислорода. Демоны «Инферно» нервно переглядывались друг с другом, как бы спрашивая: «что делать?». Но в конечном итоге все взгляд устремился на Эдварда. Он единственный знал точный ответ на их немой вопрос.
— Да ладно вам, — всё ещё хрипло, но уже вполне отчётливо проворчал Каллен. — Раскудахтались тут… курицы-наседки.
Кажется, в фильмах на подобных моментах все начинают дружно улыбаться и обниматься друг с другом под воодушевляющую мелодию. В жизни всё иначе. Никаких улыбок, никаких объятий. Но каждый вдруг снова задышал свободно, сведённые от напряжения мышцы расслабились, лишая всех присутствующих странного, пугающего сходства с восковыми фигурами из музея мадам Тюссо.
Белла поняла, что больше не может стоять: ноги сделались ватными, колени предательски задрожали. Она с трудом преодолела расстояние до дивана и тяжело опустилась на него рядом с Эдвардом. Каллен не шелохнулся, оставаясь полностью сосредоточенным на собственном дыхании — казалось бы, простейшем рефлексе, который обычные люди даже не замечают.
— У тебя астма, — Белла положила руку на спину Эдварда, медленно провела по ней ладонью вниз и снова вверх — считай, погладила. Осторожно и нежно.
Беллу настигло сильнейшее желание обнять его и заплакать. Наверное, это был «отходняк» после только что пережитого страха. Другого разумного объяснения столь глупому желанию быть просто не могло. Ведь Каллен бесит её, разве нет?
— Ого, да твоё открытие на «нобелевку» тянет. — Белла не видела лица Эдварда, но по голосу догадалась, что он улыбается.
Если до сих пор у кого-то и были сомнения в том, что Каллен не собирается умирать прямо здесь и сейчас, то после этого язвительного выпада от них не осталось и следа.
— Не помню, чтобы о твоей астме где-то упоминалось, — заметила Белла, тут же простив Эдварду очередную его грубость. Сейчас она могла бы многое ему простить.
— Это то, о чём никто и никогда не должен узнать. Я скорее сдохну, чем расскажу об этом хоть кому-то. — Каллен выпрямился, и рука Беллы соскользнула с его спины.
Он выглядел уже лучше, хотя всё ещё оставался бледным. На выдохе из его груди по-прежнему вырывались свисты, но теперь дыхание стало глубже и спокойнее. Всё-таки лекарство творило своё маленькое медицинское чудо, пусть и медленнее, чем хотелось бы.
— Ещё в начале, когда наша группа только набирала популярность, один из журналюг как-то сказал мне, что я звучу так, будто пою и дрочу одновременно. — Эдвард немного помолчал, восстанавливая дыхание, словно только что выдал длинную пламенную речь, а не короткую фразу. — Наверное, мне следовало ответить ему что-то вроде: «Извини, чувак, это всё из-за грёбаной астмы», но вместо этого я сказал: «Нет, чувак, ты ошибаешься. Мне незачем дрочить — я кончаю уже от самой музыки!»
— Значит, хрипловатое сексуальное придыхание — это из-за астмы?
— Ну да, конечно, охренеть какое сексуальное, — усмехнулся Эдвард.
— Да ладно тебе, Эд, — ткнул его кулаком в ногу Эммет, всё ещё сидевший на полу рядом с диваном. — Девушке-то виднее. А уж если этих девушек целые сотни тысяч по всему миру… Не могут же они все ошибаться!
Парни рассмеялись — недружно, вразнобой. Но и этого оказалось достаточно, чтобы окончательно снять напряжение, всё ещё висевшее в воздухе.
— Дело в суженных бронхах, — пояснил Сет, стоявший напротив Беллы. — А ещё в объёме легких. У астматиков он гораздо меньше, чем у других. Приходится часто прерывать пение, чтобы сделать вдох. На длинных фразах и на высоких нотах вдох получается сделать позже, чем надо, поэтому он выходит судорожным, громким. Голосовые связки перенапрягаются, и появляется сипение. Всё это и есть так называемое хрипловатое придыхание.
— Вот так вот от моей сексуальности не осталось и следа. Спасибо, Сет, ты настоящий друг, — криво улыбнулся Эдвард. — А вообще, всё верно. Поначалу я пытался с этим как-то бороться, маскировать: подчищать при сведении песен на студии, на концертах убирать ото рта микрофон в такие моменты. А потом решил послать всё к чёрту. Раз уж «чисто» петь у меня всё равно не получится, пусть это станет моей фишкой. Иногда я намеренно добавляю это самое придыхание, делаю его заметнее.
— У тебя астма, но ты куришь! — вдруг дошло до Беллы. — Поправь меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, курение с ней плохо совместимо.
— Человек — существо слабое. А я не планирую жить вечно.
— Отличное оправдание, — язвительно заметила Белла, подняв большой палец вверх.
— Мне и так до хрена всего приходится контролировать. Отказ от курения — уже явный перебор. Даже у моей силы воли есть свои пределы, — голос Эдварда стал хриплым, а затем и вовсе оборвался кашлем.
Он быстро встал, отвернулся ото всех к стене и вдохнул лекарство из ингалятора.
— Конечно, мы все сейчас тут так мило болтаем, — не скрывая разрежения, начал Джаспер, обведя рукой всех присутствующих, — как будто не произошло ничего особенного. Но вот у меня есть к тебе, Эд, один вопрос: разве эта хрень не должна быть всё время с тобой?
— Она и так всегда со мной. — Каллен сунул ингалятор в карман и снова повернулся. — Я не выхожу из дома без этой, как ты выразился, хрени, не переживай.
— Нет, я буду. Буду переживать, раз сам ты ни хрена не переживаешь… И часто тебя «скручивает», как сегодня?
— Нет, — ответил Эдвард. Слишком поспешно, чтобы это было правдой.
— Однажды ты сдохнешь, Каллен, — зло процедил Джас.
— Открою тебе страшную тайну, Уитлок, — в тон ему ответил Эдвард. — Однажды сдохнут все.
— Не паясничай. Ты прекрасно понял, что я имею в виду.
— Я не сдохну из-за астмы.
— Да неужели?! Может быть, тебе напомнить…
— Только попробуй! — угрожающе ткнул в него указательным пальцем Эдвард, кинув быстрый взгляд в сторону застывшей на диване Беллы. — А вообще, мы сейчас зря тратим время. Раз никто умирать не собирается, значит все расходятся по своим местам и продолжают репетицию.
— Ты всё-таки псих, Эд, — после минутной, будто траурной, тишины проворчал Эммет, поднимаясь на ноги и направляясь к ударной установке.
Репетиция вновь продолжилась, словно ничего и не было. Каллен жестко контролировал парней, в свойственной ему грубой, саркастичной манере указывая на их ошибки и промахи. Сет внимательно слушал наставления Эдварда и старался в точности следовать им. Джаспер выслушивал недовольство Каллена, хмурясь и кривя губы, а затем снова делал всё по-своему, лишь в отдельных случаях принимая его критику к сведению. Эммет и вовсе воспринимал наставления Эдварда в штыки, прямо говоря ему, что и сам в состоянии разобраться со своими проблемами. Когда же Каллен попытался забрать у него барабанные палочки, чтобы показать какую-то комбинацию, которая у того выходила неважно, Эм решительно отодвинул протянутую Калленом руку со словами:
— Убери клешни от моих палок. Если тебе так уж неймётся за что-то подержаться, сунь руку к себе в штаны и ухватись покрепче за своё маленькое Инфернальное Величество.
— Оно не маленькое. Во всяком случае, ещё никто не жаловался, — под всеобщий смех с улыбкой возразил Эдвард, но после этого больше к Эммету не приставал.
Сам же Каллен выкладывался по полной. Его лицо так и осталось бледным, выступившие на нём капли пота стекали вниз по лбу и щекам, попадали в глаза, но он не обращал на них внимание, полностью сосредоточившись на вокале и гитаре Майкла, послушно певшей в его руках. Голос Эдварда был более хриплым, чем обычно. Иногда он срывался, и Каллен, досадно морщась, делал небольшую паузу. После этого он крепко закрывал глаза и со второго подхода упрямо брал не покорившуюся с первого раза длинную строчку, на чистых волевых вытягивал высокие ноты, не забывая при этом безупречно отыгрывать гитарные партии Майкла. Это был борец, который не привык и не умел отступать или сдаваться.
Каждый раз в такие моменты демоны обменивались встревоженными, осуждающими взглядами, но покорно молчали — даже Белла уже поняла, что пытаться остановить Эдварда абсолютно бессмысленно и только себе дороже.
Сидя на диване, она ни на секунду не отводила от Каллен глаз, всем сердцем болея за него, словно тот вёл сейчас ожесточённую битву с невидимым противником. Хотя отчасти так оно и было. Противником была астма. А наградой за победу служила музыка. Честная и мощная, грустная и лиричная, хлёстко бьющая под дых и лёгким дуновением ласкающая душу.
И никто из тех, кто придёт на концерты: ни парни, поднимающие вверх руки и складывающие пальцы в «козу»; ни девушки, громко визжащие и млеющие от одного только его вида — никто даже понятия не имеет, какой труд и какая борьба стоят за каждой песней, за каждой строчкой, спетой так, будто в последний раз. И Эдвард Каллен ни за что не позволит никому узнать. Он, как обычно, будет улыбаться со сцены, заигрывать с толпой, и в такт музыке водить в воздухе рукой с дымящейся сигаретой. Он просто будет Его Инфернальным Величеством.
♫ ♪ ♫
— Эдвард, — позвала Белла, открыв дверь музыкальной комнаты, до самых краёв затопленной густой темнотой.
— Чего тебе? — откуда-то из глубины раздался хриплый голос Каллена. — Пришла снова лезть мне в душу?
— Вообще-то просто хотела позвать тебя ужинать. — Белла прислонилась плечом к косяку и посмотрела в ту сторону, где стоял диван, полностью скрытый темнотой. — Отбивные в медово-горчичном соусе.
— Звучит супер, — одобрительно протянул Эдвард. — Но я не голоден. Может быть, позднее.
— Где-то это я уже слышала.
— Можешь зайти, если хочешь, только дверь за собой закрой. И свет не включай.
«Нет, она не может зайти. Не может! Какого хрена, Каллен?! Зачем это тебе?» — возмущённо проворчало внутреннее «я» и ткнуло его под рёбра — сердце застучало быстрее.
«Да пошёл ты! Мне это нужно. Просто нужно!» — мысленно отмахнулся Эдвард, впиваясь взглядом в силуэт Беллы, застывший в дверях, а вслух добавил: — Правда я немного пьян. Настроение сегодня такое — напиться. Но я ещё только в самом начале этого пути.
— Ты поэтому отказываешься от ужина? — Белла смело шагнула в комнату и закрыла за собой дверь.
Абсолютная темнота тут же обступила её со всех сторон и поглотила. Разом втянула в своё нутро. Через стекло в верхней части двери проникала серость из погружённого во мрак коридора и растекалась широкой полосой по потолку, совершенно не разбавляя темноту комнаты.
— Дело не в этом. Иногда до и после приступов меня мутит. Трудно что-то есть, когда тебя тошнит.
— А пить?
Белла сделал несколько шагов, двигаясь на звук его голоса. Её нога пнула пустую бутылку — та с шумом покатилась по полу и вскоре врезалась во что-то металлическое, громко звякнув, но не разбившись.
— А пить — в самый раз, — хрипло рассмеялся он.
Белла сделала ещё несколько шагов и врезалась в диван. Её колени подогнулись, и она едва не упала, но всё же смогла устоять и, развернувшись, села. Положила руку рядом с собой, и её пальцы коснулись Эдварда — он оказался всего в нескольких сантиметрах от неё.
«Отодвинуться или нет?.. Отодвинуться или нет?! Отодвинуться или нет?! — лихорадочно запульсировало в голове, обдавая лицо жаром. — Да ну, к чёрту!»
На ум вдруг пришла строчка из песни Nirvana: «С выключенным светом всё не так опасно» (имеется в виду строчка из песни «Smells Like Teen Spirit», прим. автора). Так вот, Курт Кобейн чертовски ошибался: в темноте всё ощущалось во много раз сильнее, все чувства обострялись и достигали точки кипения. Темнота сама таила в себе опасность, источая её удушливый, приторный запах. Оказаться же в одной комнате с Его Инфернальным Величеством в кромешной темноте было равносильно тому, что войти в клетку со львом. Разъярённым, голодным львом.
— Одну бутылку виски, я смотрю, ты уже уговорил, — заметила Белла, продолжая сидеть на прежнем месте.
— Я не пью виски. Только красное сухое вино. Говорят, полезно для связок, — в голосе Каллена послышалась усмешка. — В данный момент это какое-то неприлично дорогое Каберне хрен знает какого года.
— Как ты себя чувствуешь? — Это был вопрос, который по-настоящему волновал сейчас Беллу.
— Если я ещё хоть раз услышу от тебя этот жалостливый тон и увижу это твоё выражение лица…
— Ты не можешь сейчас видеть моё лицо.
— Не важно, я и так знаю, как оно выглядит. Так вот. Если ещё хоть раз увижу, что ты меня жалеешь, — это слово прозвучало так, будто он говорил сейчас о чём-то до невозможности мерзком и гадком, — то ты тут же собираешь свои манатки и катишься ко всем чертям. Например, можешь вернуться в Уотертаун и пожалеть мистера Мейсона. Он всегда любил, чтобы его жалели.
— То, что вы с мамой уехали в Нью-Йорк, как-то связано с астмой?
Уже в который раз Белла никак не отреагировала на укол ядовитых иголок Каллена. Определённо, у неё начал вырабатываться точно такой же иммунитет, как и у парней из группы.
— Всё-таки жаждешь очередной задушевной беседы, — темнота усмехнулась голосом Эдварда.
— Если не хочешь, можешь не отвечать, — пожала плечами Белла.
Но он хотел — вот в чём беда. Он хотел говорить с ней, хотел слышать её голос. А ещё лучше просто молча сидеть рядом в этом плотном коконе темноты. Хотел, чтобы она осталась с ним, в этой комнате. Хотел, чтобы темнота пульсировала в такт её тёплого дыхания, напитываясь ароматом её кожи и волос. Хотел ощущать, как колеблется воздух, потревоженный её движениями. И если для того, чтобы она оставалась здесь, ему нужно говорить, то он будет говорить. Если потребуется, ради этого он даже вывернет себя наизнанку.
— Мне было тринадцать, когда у меня началась астма. Врачи в Уотертауне ничем не могли помочь. Они даже приступы быстро купировать не могли, не говоря уже о том, чтобы разобраться в причинах и назначить лечение. Приступы тогда были не такие, как сегодня, — хуже. Астматический статус первой и второй степени. Ингаляторы не помогали. Врачи тактично сказали, что если астматический статус перейдёт в третью степень, то «может случиться всякое», поэтому надо ехать в Нью-Йорк. У отца же было другое мнение. Он называл врачей кретинами, трясущимися за свою шкуру, перестраховщиками. А ещё мистер Мейсон считал, что раз я до сих пор жив, то всё не так уж и плохо, и причин для паники нет. Он всегда был идиотом, который лишний раз свой зад от дивана не оторвёт. Поэтому, когда стало ясно, что кратковременным пребыванием в Нью-Йорке не обойтись и нужно переезжать, папаша наотрез отказался, назвав это полной хренью, на которую он, цитирую: «Не подписывался». Ему всегда было на всех насрать. Я тогда подслушал разговор родителей: мама просила его хотя бы первое время помогать нам деньгами, папаша же сказал, что раз его мнение никого не волнует, и мы сваливаем, то он ничем нам не обязан, и мы теперь сами по себе… Мразь, одним словом.
Голос Эдварда хрипло звучал в темноте, отдавая ей свою боль и детскую обиду. Темнота, словно идеальный проводник, по невидимым венам и артериям передавала их Белле, наполняя её сердце этим тяжким грузом. И никакой сексуальной подоплёки, как накануне в машине. Сейчас это была совсем другая связь, странная связь двух людей, вдруг переставших быть друг для друга незнакомцами, чужаками и уже ставшими друг для друга кем-то. Пусть даже никто из них не отдавал себе в этом отчёта. Пока не отдавал.
— Думаешь, мистер Мейсон и сейчас остался всё тем же ублюдком? — с трудом выдавила Белла.
— Не знаю. Об этом, наверное, лучше спросить у твоей матери. Я не видел его с тех пор, как мы уехали из Уотертауна.
Белла услышала, как вино плеснуло в бутылке, затем Эдвард сделал шумный глоток.
— В том-то и дело, я начинаю беспокоиться за неё.
— Даже не знаю, что тебе сказать, Белль. Если рассматривать Мейсона как антикварный предмет мебели, с которого нужно аккуратно сдувать пыль, или допотопный прибор для траха, работающий на Виагре, то, возможно, он не так уж и плох. Но на нечто большее вряд ли сгодится.
— Конечно, он порядочная сволочь, но всё-таки ты говоришь сейчас о своём отце, — резонно заметила Белла, развернувшись всем корпусом в сторону Каллена.
Постепенно её глаза привыкли к темноте, и теперь она различала смутные очертания его силуэта.
— Хрена с два, — зло усмехнулся тот. — Одно лишь то, что сперматозоид мистера Мейсона оплодотворил яйцеклетку моей матери, не сделало его моим отцом.
— Поэтому ты взял псевдоним?
— Каллен — не псевдоним, а девичья фамилия моей матери.
— Она была одним из трёх человек, которых ты по-настоящему любил.
Это не было вопросом, но Белла уловила, как Эдвард кивнул, прежде чем сделать ещё один глоток из бутылки.
— Я обязан ей всем и даже больше. Мама вкалывала на нескольких работах, чтобы денег хватало не только на съёмное жильё, еду и хоть какую-то одежду, но и на врачей, лекарства и музыкальную школу, — Эдвард хрипло выдохнул. — Отдать меня на вокал маме настоятельно рекомендовал пульмонолог. Там учат дышать животом, а при астме это важно. А ещё пение разрабатывает лёгкие и увеличивает их объём. Не трудно догадаться, как отвратно звучал мой вокал в самом начале. Преподаватель тихо злился, ребята, которые занимались со мной в одной группе, или ржали, или откровенно жалели меня — до сих пор не знаю, что из этого хуже. В школе была та же хрень. Каждый день одно и то же дерьмо. Снова и снова, как грёбаный «День сурка». Но мама… она научила меня бороться. И прежде всего с самим собой, со своими страхами и со своей слабостью. Она сама была примером колоссального упорства. «Либо ты идёшь вперёд, несмотря ни на что, ползёшь, если нет сил идти, либо остаёшься на обочине жизни», — так она говорила. Я рад, что мама успела застать мой взлёт и хотя бы два года пожила так, как того заслуживала. И, как бы цинично это ни звучало, где-то я даже рад, что она не успела застать мой крах… Моральный, я имею в виду.
На какое-то время Эдвард мысленно покинул эту тёмную комнату и перенёсся на двенадцать лет назад.
Волею судьбы в тот день он остался дома, хотя ничто не предвещало беды: никаких страшных затяжных болезней, даже ни единой жалобы на здоровье. Просто был человек, и за считанные мгновения его не стало. Просто одна жизнь оборвалась, а вторая перевернулась с ног на голову, исказив свою траекторию и продолжив движение под неправильным углом.
Но было ещё кое-что, случившееся в тот страшный день, о чём Эдвард никогда никому не рассказывал. И не расскажет.
Когда умерла мама, первым, кому он позвонил, был не его лучший друг, которого он считал братом, и даже не парни из группы. Это был Энтони Мейсон.
Неожиданно случившаяся трагедия настолько сбила Эдварда с ног, обескуражила, что он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, который, проснувшись и испугавшись темноты, ищет спасения в родительской спальне.
Не отдавая себе до конца отчёта в том, что и для чего делает, трясущимися руками Каллен набрал давно забытый номер телефона — цифры сами всплыли в затуманенном горем сознании. Размазывая по лицу слёзы и задыхаясь, Эдвард сообщил взявшему трубку отцу, что мама умерла. Крик отчаяния, которому суждено было разбиться о бетонную стену равнодушия.
— Неожиданно, конечно, — после небольшой паузы сухо отозвался Мейсон на другом конце провода. — Но я-то тут при чём? Чего ты хочешь от меня?
Эдвард разом перестал плакать, захлебнувшись собственными рыданиями. Дверь спальни, в которую он постучался, оказалась наглухо заперта. Даже больше того, никакой спальни не существовало вовсе. Эдвард Каллен остался один, и со всей ясностью осознал это ещё до того, как нажал на телефоне кнопку отбоя. Энтони Мейсон чертовски больно врезал ему по лицу, за что Эдвард был ему даже благодарен: этот удар не отправил Каллена в нокаут — он вернул ему самообладание и способность мыслить.
Эдвард шумно вздохнул и сделал ещё один большой глоток вина — спасательный круг, за который в своё время он держался слишком долго, не понимая, что его уносит в открытое море.
Белла сидела неподвижно, просто вслушиваясь в темноту, наполненную дыханием Каллена с ароматом красного терпкого вина. Теперь она начинала понимать Эдварда, узнавая его всё лучше и лучше. Для неё он больше не был Инфернальным Величеством. За этой оболочкой Белла видела человека, сложную, но сильную личность с надёжной бронёй из острых колючек и ядовитых шипов.
Эдвард вдруг закашлял, и внутри Беллы всё мгновенно сжалось под тяжестью вспыхнувшего страха. Неприятной тягучей болью отдало в сердце. Снова вернулось недавнее странное желание обнять. Хотя бы просто прикоснуться. Вновь провести рукой по напряжённой спине, ощущая под пальцами каждый позвонок. И это желание не имело никакого отношения к сексу. Оно было гораздо глубже, прорастало корнями в самое дно души. Разрасталось там, опутывая её, словно плющ.
Каллен перестал кашлять. Его дыхание всё ещё оставалось шумным, но сильных хрипов и свиста в нём не было, так что у Беллы отлегло от сердца. Однако въедливое желание прикоснуться никуда не делось.
— Твои приступы… это больно?
Она пошевелила рукой, всё это время лежавшей на диване между ней и Калленом, и будто невзначай дотронулась до его ноги.
Невозможнейшая глупость. Глупость, отозвавшаяся каким-то щемящим чувством в груди.
— Неправильный вопрос, детка.
Эдвард пошевелился, кажется поворачиваясь к ней. Белла по-прежнему мало что видела, а потому слух обострился до предела. Плеск вина в бутылке, скрип кожи дивана, дыхание Каллена, которое теперь касалось её лица, и тихое шуршание его одежды — каждый звук вплетал разноцветные нити в воображаемую Беллой картину.
В своей голове она чётко видела развернувшегося к ней Каллена, видела в его руке бутылку из тёмного стекла. Наверняка, он держал её небрежно, поигрывал ею. Его голая стопа коснулась её голой ступни — Эдвард закинул ногу на ногу. Белла почувствовала, что он улыбается. Она услышала, как он улыбается.
— Одна твоя жизнь только что сгорела, Белль. Ещё два подобных промаха, и сгорят остальные, после чего ты навсегда покинешь эту инфернальную игру.
Шутка как раз в стиле Каллена. Но за ней скрывалось нечто большее. Чёткое неприятие её сочувствия. Невозможность допустить по отношению к себе даже ничтожной крупицы жалости.
Белла поняла, что только что совершила серьёзный промах. Что ж, она ещё вполне могла всё исправить.
— Не сочтите за оскорбление, Ваше Инфернальное Величество, но какой же Вы всё-таки мудак, — усмехнулась Белла.
Она тоже закинула ногу на ногу и каким-то чудом её стопа легла на его.
— Смелое заявление, — Эдвард хмыкнул, снова зашуршав одеждой, и диван скрипнул под его весом. Их ступни расстались, но лишь для того, чтобы встретились колени. — За это стоит выпить.
Пальцы Каллена коснулись плеча Беллы, сместились ниже и обхватили запястье. Нагретая руками Эдварда бутылка ткнулась ей в ладонь. Белла перехватила её, поднесла к губам и сделала большой глоток. Тёплое, терпкое вино обожгло рот, заискрилось на языке вкусом спелого, кисло-сладкого винограда. Ещё один глоток — и внутри растеклось приятное густое тепло.
Эдвард забрал у Беллы бутылку — она услышала, как та тихо стукнула стеклянным донышком об пол. Но за мгновение до этого пальцы Каллена снова сжали её запястье. На этот раз крепко. Почти больно.
— Зачем ты это делаешь? — медленно проговорил Эдвард. Его голос был таким же густым и терпким, как только что выпитое вино. Он так же обжог её, растёкся в ней приятным теплом.
— Делаю что? — робкий, удивлённый вопрос.
«Рушишь все барьеры. Проникаешь мне под кожу. Отравляешь своим сладким ядом. Какого хрена ты это делаешь со мной?! Как тебе это удаётся, девочка?.. — Каллен ещё крепче сжал её запястье. — Неужели ты действительно этого не понимаешь? Не видишь?»
Ничего из этого Эдвард так и не сказал вслух. Совсем другие его слова слились с темнотой, утонули в ней. Тихие, но настойчивые:
— Иди ко мне.
«Ты сама виновата, девочка. Сама…»
Слова Эдварда подействовали на Беллу, словно гипноз. Полное и безоговорочное подчинение. Он потянул её на себя. Неторопливо, будто давая ей шанс передумать, пальцы на запястье чуть ослабили хватку, позволяя вырваться и убежать. Всё напрасно. Кажется, Белла не только шагнула в клетку со львом, но и сунула голову ему в пасть.
Их лица столкнулись в темноте. Белла по-прежнему была почти слепа, но всё равно закрыла глаза. Дыхание Эдварда опалило кожу, щекочущим теплом коснулось уха. И только после этого слилось с её собственным дыханием.
Торопливое прикосновение губ к губам — быстрый, словно украденный, поцелуй. Больно жалящий. Зубы Эдварда прикусили и оттянули нижнюю губу Беллы, рождая в её груди короткий стон. Этот звук будто взорвал темноту вокруг них. Ладонь Каллена легла ей на затылок, скользнула вниз, обхватила шею. Надавила. Эдвард притянул Беллу ещё ближе — невозможно близко. Теперь её грудь упиралась в него, всё теснее вжимаясь с каждым новым рваным вдохом.
Белла провела рукой по спине Эдварда, пробежалась пальцами по позвоночнику и сжала в кулаке его рубашку. Каллен провёл языком вдоль её шеи, прикусил подбородок и снова вернулся к губам. Завладел ими властно и жадно. Его язык ворвался ей в рот, лишая воздуха, но принося взамен терпкий вкус вина и желания. Теперь Белла дышала им. Дышала и не могла надышаться.
Было невозможно даже представить, что всё это вдруг оборвётся, закончится ничем.
Однако вышло именно так.
Дверь распахнулась, обозначив в проёме тёмный силуэт Сета.
— Кто-то в этом доме собирается сегодня ужинать?
Белла попыталась инстинктивно отпрянуть, даже зная, что они надёжно укрыты от глаз Сета темнотой. Однако Эдвард сильнее сжал её шею, не позволяя ей отстраниться ни на миллиметр. Он ещё раз коснулся губами губ Беллы, провёл по ним языком. По очереди втянул их в рот, нежно посасывая. Каллен расставался с ней медленно и нехотя.
— Эдвард говорит, что не будет ужинать, — изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно и непринуждённо, наконец ответила Белла, когда Каллен оторвался от её губ и снова занялся шеей. — Но лично я умираю с голоду.
— Отлично. Тогда я жду тебя на кухне.
Сет развернулся и ушёл, не потрудившись закрыть дверь. Понял ли он, что происходит в глубине комнаты, так и осталось неясным.
— А теперь иди, — хрипло прошептал Эдвард, и Белла разом лишилась его губ и рук. Его тепла и ощущения близости.
— Эдвард… — выдохнула она, не зная, что сказать.
Она даже не знала, что именно сейчас чувствовала. Разочарование? Облегчение? Обиду? Благодарность за освобождение? Или, быть может, всё это одновременно? Полнейшее смятение охватило её, сбило с толку.
— Иди, Белль… Просто. Уходи.
И она снова подчинилась. Чёртов Каллен имел над ней необъяснимую власть. И это было неправильно.
Белла вскочила с дивана и быстро вышла из комнаты, закрыв за собой дверь, — получилось слишком резко и громко. Будто с надрывом.
— Правильно, девочка. Беги, — пробормотал в образовавшуюся пустоту Эдвард, нащупывая рукой полупустую бутылку с вином. — Беги, пока не поздно.
Он снова остался один на один с темнотой. Только темнота, Его грёбаное Инфернальное Величество да вкус Беллы, горячей патокой застывший на губах.
Источник: http://robsten.ru/forum/71-3179-6
С героями моих историй иногда такое случается 
Но вот то, что своим напором Эдвард пугает Беллу - это точно. 
