Kapitel 12. Flughafen Berlin Brandenburg
Teil 2. Istanbul'da sonbahar
Istanbul'da sonbahar - песня турецкого исполнителя Teoman, повествующая о том, как прекрасна стамбульская осень, а также о том, на что она способна.
*Istanbul'da- в Стамбуле
*Sonbahar- осень
Teil 2. Istanbul'da sonbahar
Istanbul'da sonbahar - песня турецкого исполнителя Teoman, повествующая о том, как прекрасна стамбульская осень, а также о том, на что она способна.
*Istanbul'da- в Стамбуле
*Sonbahar- осень
К аэропорту Берлин-Бранденбург ведет отличная четырехполосная дорога. «Порше» мчится в крайней левой. Спидометр я не вижу, но и не сказать, что хочу. Вместо этого рассматриваю идеальное, серое полотно дороги, отбойники в разделительной зоне и летящие за ними автомобили, направляющиеся в центр города. Под аккомпанемент симфонии Баха, ставшей традиционной, и капучино из «Старбакса», не менее традиционного, эта поездка мне особенно нравится.
Эдварду это известно. Как минимум потому, что все происходящее – его рук дело. Мистер Каллен расслабленно придерживает руль, смотрит на дорогу, активировав круиз-контроль, но изредка – и на меня. В солнечных очках и с растрепавшимися от ветра волосами выглядит обворожительно – точно с той рекламы, что представила себе в «Drive Forum» в первую нашу встречу, только увидев «Cayenne Coupe». Немецкий автобан, изысканное авто, желанный мужчина-водитель. Единственное, говор у Эдварда, кажется, бранденбургский, не штутгардский. А я так и не купила синий шейный платок с крупными белыми горошинами.
- Похоже, это твоя любимая дорога.
Эдвард усмехается, сделав музыку чуть тише. Взгляд у него веселый, светлый, вид поистине цветущий. Такое искреннее облегчение, восторг и волнительный трепет предвкушения.
- На эти три дня ты только моя, Schönheit, - хитро объясняет он. – И никакого больше дождя.
- Дожди бывают не только в Берлине, - киваю на солнце, вырвавшееся сегодня из плена туч и так усиленно освещающее город, что мелкие капли влаги после ночного дождя ослепляюще отблескивают на дороге. Шутка ли, в ноябре Эдварду пригодились солнечные очки.
- По прогнозу дождей нет, - мило парирует Каллен, отыскав мою руку. Некрепко ее пожимает, забавляя меня. Ведь правда, три дня – практически полностью – свободы, близости и новых впечатлений. Мое первое путешествие с Эдвардом. Сейчас оно как никогда кстати, он и тут не прогадал.
Дорога поворачивает влево, теряясь среди леса по обе стороны от нее. Серые столбы фонарей мелькают перед глазами. Впереди уже виднеется территория аэропорта.
- Если честно, мне до сих пор не верится, - не утаивая дрожащего удовольствия в тоне, тихо признаюсь Эдварду я. Желтая линия разметки вдоль края проезжей части ярче в солнечном свете. А вот улыбка Сокола очень мягкая, с бархатными нотками.
- Начало большого пути, Белла. Чем меньше расставаний – тем лучше, а удивительных мест в мире нам хватит.
- Это точно!
Мы подъезжаем к шлагбауму въездной зоны. Ставлю свой капучино в подстаканник рядом с американо Эдварда. Он появился на пороге моей квартиры с двумя стаканчиками кофе этим утром, безупречный и продуманный, абсолютно и полностью довольный жизнью. Спросил, готова ли я к приключению. Такая ясная, особая энергия от него исходила... заразительная. До сих пор не могу перестать улыбаться. Пусть улыбка и будет слоганом этого мини-отпуска – а все, что его не касается, останется в Берлине и никуда за эти три дня не денется.
«Порше» проезжает в парковочную зону синего цвета, двигаясь по узкой однополосной дороге к зоне вылета. Берлин-Бранденбург – также названный в честь известного немецкого деятеля Вилли Брандта – занимает огромную территорию, включая бывший аэропорт в коммуне Шёнефельд, ныне его пятый терминал. Отсюда отправляются рейсы во все уголки мира, и он на самом деле куда меньше, чем нам кажется. Особенно в преддверии полета в хорошей компании.
Эдвард паркуется невдалеке от входа, останавливаясь между двумя «BMW». Наблюдаю, на какую кнопку нажимает для открытия багажника. Сокол мой интерес подмечает, намеренно акцентировав внимание на нужной клавише.
- С меня самое полное руководство-ознакомление, Schönheit, сразу с прибытием твоего авто. И круглосуточная поддержка, само собой.
- Это очень дельное заявление, - посмеиваюсь, благодарно погладив его ладонь, что все еще держит мою.
Эдвард снимает очки, спрятав их в карман.
- К началу месяца все будет готово. Ты выбрала в большинстве своем стандартные опции, моя радость.
Он говорит это сдержанно, с блуждающей полуулыбкой, в которой прячется недоумение. Но мы ведь это уже обсуждали.
Впрочем, меня настораживает уточнение «в большинстве своем»...
- Я говорила, что ничего чересчур уникального не хочу. Но что-то подсказывает мне, Эдвард, пару опций от себя ты добавил.
Он хитро и немного виновато прищуривается, как пойманный с поличным мальчишка. Улыбка становится шире, но вместе с тем и мягче.
- Ты видишь меня насквозь, Sonne. Но они тебе ничуть не помешают, могу пообещать. Это скорее пунктик разработчика, давай оправдаем меня этим.
Легко ерошу его волосы, придвинувшись ближе. Некоторые вещи просто очевидны. Но за такой вид Эдварда и подобное его настроение, особенно после всей этой длинной недели, я многое готова отдать и сделать. «Порше» - самая настоящая его игрушка, не просто любимая работа. Не мне портить ему веселье.
- Это твое право, как покупателя. Только расскажешь мне и о них тоже.
Каллен целует мой лоб, шепчет на ухо:
- Как пожелаешь.
А потом, напоследок улыбнувшись, все же открывает багажник. Выходит из машины.
На улице, не глядя на солнечный день, царствует ноябрь – отнюдь не тепло и ветрено, пусть солнце и разбавляет обычно серую мрачность пейзажа. На парковке много автомобилей, но в нашей зоне в основном истинные дети немецкого автопрома из концерна «Фольксваген» - BMW, Mercedes и Porsche. Пару новых Volkswagen Touareg стоят напротив.
Я застегиваю пальто и забираю из подстаканника допитый кофе. Эдвард, уже доставший из багажника наши вещи, с готовностью оборачивается ко мне. Он больше не надевает очки, синие глаза мои всецело и бесповоротно – и в них все ярче и ярче разгорается искрящаяся радость. Нам обоим эта поездка пойдет на пользу.
В аэропорту оживленно. На огромном табло с информацией десятки рейсов. Впрочем, Сокол без особого труда выискивает наш. И увлекает меня к стойке регистрации «Turkish Airlines» в паре сотен метров – стандартизировано ярко-красной, выгодно выделяющейся на фоне других. Пока мы идем, ловлю на себе несколько взглядов встречных пассажиров. Эдвард недвусмысленно держится рядом, и покровительственно, и мягко контролируя каждое мое движение. Мы сегодня одеты в одной цветовой гамме, хотя заранее об этом не говорили – темные пальто, нюдовые пуловер и блузка, джинсы. Мои новые сапоги на невысоком каблуке, со сложной шнуровкой, хорошо в этот образ вписываются. То ли мой вкус меняется под стать стилю Эдварда, то ли его присутствие меня преображает. Оба варианта неплохие.
Один из мужчин, следующих мимо, не отрывает от меня взгляда – и даже оборачивается, когда прохожу вперед. Эдвард тихо усмехается мне на ухо, полоснув кожу горячим дыханием.
- Мне досталась умопомрачительная Красота. Бедный самаритянин.
- Больше не ревнуешь? – изгибаю бровь, спросив это и шутливо, и заинтересованно. Ладонь мужчины легко придерживает мою талию.
- Тут я безнадежен, - с напускной грустью качает головой он, - хоть и стараюсь держать себя в руках. Ты правда чудесно выглядишь, Белла.
- Под стать этому уикенду, - ухмыляюсь, игриво к нему обернувшись, - дальше будет больше.
Синие глаза Эдварда красиво загораются тысячей маленьких звезд.
- Жду с нетерпением.
У стенда регистрации улыбающаяся темноволосая женщина с модельными чертами лица. Она указывает нам на пустующую стойку для пассажиров бизнес-класса. Эдвард уверенно мне кивает на многозначительный взгляд.
- Определенный уровень жизни и передвижений. Мы договаривались.
И ведь не поспоришь.
Такая же улыбчивая брюнетка, но теперь с ярко-голубыми глазами, вежливо принимает наши паспорта, сканирует код билетов. Вещи отправляются в багажное отделение.
Миновав недолгий контроль на пункте пропуска, в зале ожидания мы занимаем два последних места в уютном ресторанчике с темно-зелеными досками стен. Приносят чай и с десяток мелких патиссерийных десертов. Пробую ближайший к себе – мини-круассан с мягким козьим сыром. Аромат чая, приглушенный гул голосов и объявлений о приближающихся рейсах, непосредственная близость Эдварда. Проникаюсь моментом – он мне по вкусу.
- Давно ты летала в последний раз, Белла?
- В мае была в Лионе у мамы, - отпиваю немного чая, засмотревшись на блики в чашке от ярких белых ламп над нами, - а вот ты, думаю, летаешь часто.
- Скорее далеко, - примирительно замечает Эдвард, - обычно в Мэн. Иногда вот в Стамбул или Санкт-Петербург. Но все иначе, когда это работа.
- Я рада, что ты можешь позволить себе небольшой отпуск в эти дни.
Он красиво, ласково улыбается.
- С тобой, Schwalbe. Вот это действительно удача.
Мне на мгновенье кажется, что это не короткий уикенд, а самый настоящий медовый месяц. Эдвард приятно удивляет меня, до глубины души и до теплой, волнующей дрожи, своим предвкушением и задором. А еще этой невозможной улыбкой и сияющим взглядом. И чем ближе заветный момент взлета, тем очевиднее его искреннее удовольствие. Само собой, мое – тоже. Думаю, ему это очевидно.
Пока ждем посадки в самолет, Сокол немного расспрашивает меня о новых проектах, чем живет журнал сегодня и было ли что-то интересное в нашей онлайн-конференции с редакторами вчера. Эдвард слушает меня внимательно и с интересом, тем более сегодня я рассказываю обо всем куда охотнее и проще. Особых новостей нет, скорее наметки будущих выпусков с учетом специфики читательского интереса. Осень – это время кофеен, камерных ресторанов и пабов. В начале декабря обычно открываются сезоны новых вкусов в гастробарах, проводятся коктейльные вечеринки-премьеры в известных городских барах. Приглашаю Эдварда пойти со мной на одно из таких мероприятий – он этого приглашения, кажется, ждет. Соглашается. А потом, как бы между прочим, сообщает мне, что Центр морских исследований при Берлинском океанариуме заинтересован в новых кадрах. Я обещаю подумать обо всем этом после возвращения.
Посадка начинается точно по расписанию – удобная все же черта, эта пунктуальность. Мы проходим в самолет одними из первых, Эдвард всегда пропускает меня вперед, но при этом отлично контролирует ситуацию. Два светлых кресла в бизнес-классе расположены близко и комфортно, если убрать разделяющую их перегородку. На экранах впереди горит приветствие от авиакомпании на трех языках, включая английский. Стюардессы улыбаются очень искренне.
Каллен с удобством устраивается в кресле у прохода, предоставив мне возможность сидеть в уютном уголке у иллюминатора. Просит у стюардессы два яблочных сока.
- Сколько нам лететь, Эдвард?
- Два часа и пятьдесят минут, - он в ставшем традицией жесте переплетает наши пальцы, устроив мою руку у себя на коленях и кивнув на экран впереди нас, - тут много ознакомительных видео о Стамбуле и Турции в целом. И есть даже какой-то турецкий сериал, если я правильно помню.
- На самом деле я предпочитаю разговаривать. Но если ты хочешь посмотреть турецкий сериал, мешать не стану.
Он усмехается моим словам, отчего у губ и глаз появляются милые крошечные морщинки веселья. Подается вперед, целует мои волосы.
- У меня тут свой сериал. Куда лучше.
Самолет взлетает в час дня, уверенно взмывая в воздух со взлетной полосы. В иллюминаторе сначала виден лишь аэропорт и лес, потом – поля, а после появляется и Берлин. Самолет разворачивается, наклонившись влево, и огромный город предстает перед нами, как на ладони. Эдвард указывает мне на крошечный шпиль телевизионной башни где-то далеко, ближе к центру пестрой городской массы. Вспоминаю, сама себе улыбнувшись, с каким многозначительным, одобрительным взглядом провожал нас сегодня Размус. Он-то точно знает больше всех.
Время полета пролетает практически незаметно. Мы с Эдвардом говорим обо всем на свете. Стюардессы предлагают ланч на изящных белых тарелках – традиционная турецкая кухня в новом прочтении. Овощи, кефте – турецкие котлетки, запеченный картофель со специями, припущенный баклажан с томатами и сыром. На десерт – рисовый пудинг. Так я узнаю, что рис Эдвард не любит.
Сокол рассказывает мне о своем последнем посещении Стамбула. Это был крупный автомобильный форум, само собой с участием «Порше» - турецкая диаспора в Германии исчисляется миллионами, и среди них достаточно поклонников немецкого автопрома в целом и этой марки в частности. Из-за сумасшедшего полуденного трафика Эдвард опоздал к началу мероприятия и едва не пропустил свое выступление, хотя они с командой выехали сильно заранее. С тех пор он всегда проверяет, где состоится большинство мероприятий и располагаются офисы клиентов, подстраиваясь под ситуацию и выбирая жилье на определенной стороне города. Азия, по словам мужчины - пристанище бизнеса, новых идей, множества конференций, несмотря на обилие религиозных и консервативных районов. А вот маленькая Европа - скорее туристические кварталы и ночная жизнь, хотя в богатых районах по типу Шишли или Нишинташи тоже любят устраивать международные форумы. Вообще Нишинташи – крохотная Франция или юг Европы, нечто итальянское и изысканное в безумном ритме Стамбула. Каллен обещает мне показать. Кстати, именно там будет открыт новый шоу-рум «Порше».
- Ты даже в Стамбуле ищешь европейские места, Эдвард, - улыбаюсь я.
Он смеется, допивая свой яблочный сок.
- Турецкий колорит – да и вообще колорит восточный – как особая философия. Я не слишком в ней силен.
- Тебе понравился менемен Бурака – первый шаг сделан.
- Не напоминай о хорошем знакомом Бураке, - шутливо предостерегает Каллен, - забавно, что впервые этот омлет я попробовал с тобой – еще и в Берлине. Большое упущение моих турецких похождений.
- Турецких похождений? – фыркаю я.
Эдвард смеется, пригладив мои волосы. В его взгляде появляются чертята.
- Ты – мое самое лучшее и единственное похождение, Красота. Не о чем даже думать.
Такие слова дорогого стоят. Я целомудренно Эдварда целую, подметив, что синие глаза пылают ярче. Утешающе приникаю щекой к его щеке. Обещаю на ухо, что времени у нас будет достаточно за эти 72 часа. На все.
Мы приземляемся в Стамбуле практически в четыре часа дня. Выходим из самолета первыми, миновав пару лестниц и недлинный стеклянный зал. Багажная лента у нашего рейса под номером семь, сразу после быстрого паспортного контроля. Работают все двадцать два окошка – наверное, много рейсов сразу, так что удается избежать очереди.
В Стамбуле красивый аэропорт. Огромный, сумасшедших масштабов, с безумно высокими потолками и интересными дизайнерскими решениями. Сияющее желтыми и красными огнями дерево расцветает невдалеке от спуска на первый этаж. Вокруг него уютная деревянная скамейка, зона для фото, пара обменов валют и простирающийся вдалеке шатер истинного базара – именно так оформлены тут магазины Duty-free. Я не удерживаюсь от пары фотографий.
В зале прилетов потолки такие же высокие, чуть ниже них над каждыми дверями нависают ярко-белые цифры с номерами выходов. Нам нужен девятый. Минуя кафе и кофейни, несколько магазинов и стойку с арендой машин, оказываемся по ту сторону тяжелых стеклянных дверей. Вот тут-то и начинается столпотворение. Встречающие по обе стороны невысокого металлического ограждения, рябь табличек, оклики, гул, шум машин впереди. И бесконечная крытая парковка с подъездами ко входу. Гигантские колонны уходят вверх, к небу, разветвляясь, как бутоны цветов. Прячут от солнца, но не закрывают неба. Как патио. Только в мировых масштабах.
- Я тут, Schwalbe, - окликает меня Эдвард, когда я, засмотревшись на колонны, оборачиваюсь в его поисках на двери выхода. Сокол стоит в паре шагов от меня рядом с высоким турком в черном костюме. У того в руках ламинированная табличка с именем Эдварда.
- Добрый день, мисс, - вежливо здоровается он низким, хрипловатым голосом, когда я подхожу. Забирает у Эдварда наши сумки, просит идти следом. Берусь за ладонь Каллена быстрее, чем он успевает мне предложить. Масштаб и новизна этого аэропорта, этого места, этого города меня поражает.
- Каково население Стамбула?..
- Пятнадцать миллионов, если верить официальным данным, - притягивая меня чуть ближе к себе, отзывается мужчина, - а неофициально – все двадцать два.
Бесконечные ряды парковок простираются за пешеходным переходом через пять узких дорог для авто. Наш проводник останавливается посреди зебры, тормозя машины, пока мы проходим. Несколько полицейских тоже контролируют движение.
- Это что-то невозможное.
- Говорят, Sonne, если бы у мира была одна столица – она была бы здесь, - многозначительно объясняет Эдвард.
- Судя по аэропорту, думаю, это правда, - с долей нервозности усмехаюсь я.
На второй по счету парковке наш проводник останавливается. На месте двадцать два гордо стоит идеально запаркованный «Porsche Cayenne Coupe». Впрочем, в отличие от берлинского варианта Эдварда, этот – светло-синий, с особенным отливом – металлик, не матовый. Турок передает Каллену ключ-карту, предварительно открыв багажник. Оставляет наши вещи в нем.
- Çok teşekkürler, Rajat. (спасибо большое, Раджат)
- İstanbul'a hoş geldiniz, efendi (Добро пожаловать в Стамбул, господин), - профессионально улыбается тот, кивает мне, - хорошего отдыха, госпожа.
- Teşekkürler (спасибо), – пользуюсь знаниями, полученными от Бурака. Пригодились. Не смущаюсь даже такому обращению, знаю эту культурную особенность – по мне, довольно милая.
- Я говорила про европейские районы, но ты пошел дальше, Эдвард, - улыбаюсь, когда Раджат уходит, оставляя нас с Калленом наедине с авто. – И тут «Порше».
- Поверь мне, здесь он как нельзя кстати, - хмыкает Эдвард, снимая блокировку. – Не зря же был тот форум, правда?
Он открывает мне дверь, не нарушив ни одной нашей маленькой традиции. Но когда садится рядом, активируя зажигание, я не могу удержаться. Обвиваю его за шею, снова поцеловав – уже не так целомудренно, как прежде. Сокол мне отвечает, приятно массируя спину.
- Спасибо, Эдвард.
- Мы ведь только начали.
- А уже вне сравнений, - объявляю ему я. Целую в щеку, прежде чем отстраниться. Эдвард довольно улыбается. Мигнув фарами, наш старый-новый автомобиль выруливает с тесного парковочного места в бескрайние коридоры крытого паркинга. Тут есть какие-то ориентиры, но все слишком ярко и громко, а поток машин и их скорость довольно нетипичны для таких узких мест. Впрочем, в Эдварде сомневаться не приходится.
Мы выезжаем на трассу к городу через пятнадцать минут. Оба шлагбаума на выезде открываются автоматически. Неширокая четырехполосная дорога уходит далеко вперед, расчерченная белой разметкой. Скоростной режим можно описать одним лишь немецким словом. Autobahn. Автобан. Хотя периодически встречаются уведомления о контроле скорости.
В салоне автомобиля пахнет апельсиновым маслом и немного, скорее дуновением – какими-то специями. «Порше», утробно зарычав, перестраивается в наиболее скоростную полосу движения. Эдвард словно бы всегда тут ездил, и между Берлином и Стамбулом различий для него нет.
Количество машин не сравнится ни с чем, что я видела прежде. И все их перестроения, в том числе без поворотных огней... и на такой скорости... скрещиваю руки на груди, прижавшись к креслу. Сокол, отвлекая меня, включает аудио-систему. В альбомах автомобиля – классическая музыка. Бетховен. «К Элизе». Я изумленно поглядываю на Каллена – ему до боли легко удается создавать уют дома, знакомую обстановку, в совершенно новых условиях. Еще одна черта, которую люблю – но и удивляться которой вряд ли перестану.
- Я бы тут не водила даже твой «Cayenne Coupe», - нервно заявляю, наблюдая, как серая Тойота подрезает Каллена, резво встраиваясь в миллиметре от бампера «Порше».
- Тут не так безопасно, как в Берлине, это правда, Белла, - кивает он, - но это – особенность города, ничего не попишешь.
- Тебе отлично удается... езда, - вздрагиваю, когда к нашему правому боку выруливает синий «Land Cruiser», предупредительно пищит парктроник, предупреждая о препятствии в непосредственной близости, - словно бы тут живешь.
- Ну уж нет, любимая, я предпочитаю портлендские леса и немецкие автобаны. Экзотика хороша в меру.
Не могу с такой фразой не согласиться. Особенно когда вся левая полоса вдруг резко тормозит, в ярком свете дня, солнечного и теплого, полыхнув красными огнями стоп-сигналов. «Порше» снижает скорость плавно и уверенно, практически не резко.
- Авто тормозит заранее, если обнаруживает аварийную ситуацию, - поясняет Эдвард, легко похлопав по рулю, - всегда. Так что дома тебе не о чем беспокоиться.
«Дома». Я цепляюсь за это определение города, что прежде никак не могла принять. Дома – в Шарлоттенбурге, в Берлине, рядом с Соколом. Ну конечно же. Так оно и есть. Там я дома. С ним я дома.
- Очень полезная опция, - выдыхаю, сцепив в замок пальцы, когда движение возобновляется с новой скоростью. Еще большей.
Постепенно я привыкаю к дороге и стилю местной езды. Тем более весь шум трассы, резвость машин рядом и все прочее остается по ту сторону стекол. В «Порше» комфортно, спокойно, играет ненавязчивая красивая музыка, совершенно расслабленный на вид Эдвард мирно ведет автомобиль по хорошей дороге. Я засматриваюсь на него.
Через какое-то время, когда сворачиваем влево, уходя на другую трассу, за окнами появляется город. Необхватный, невозможный, пугающе огромный – на сколько хватает глаз. То тут, то там всплывают минареты мечетей. Невысокие постройки и дома конкурируют с небоскребами. Где-то далеко, за грядой городских кварталов, блестит вода. Босфор.
Я проникаюсь атмосферой города, наблюдая за ним через стекло. Внимательно, с детским интересом рассматриваю каждую деталь. Прекращаю следить за дорогой, обращать внимание на резкие перестроения и тормозные сигналы. Я в Стамбуле. На Стамбул я и смотрю. Ну и на Эдварда периодически, уж очень умиротворенно и эстетично он ведет это чудо немецкого автопрома.
- Я привыкну к такому твоему взгляду, Sonne, - весело предупреждает он.
- Так и запланировано, - ухмыляюсь, расслабившись на своем кресле, с особым трепетом всматриваясь теперь в минареты мечетей, их каменные стены, голубые и зеленые крыши. И окна домов, в каждом из которых течет своя жизнь – уникальная, другая. Хорошо время от времени кардинально менять обстановку.
Эдвард мягко смеется моему ответу, сворачивая на очередном указателе налево. Через пару минут мы выезжаем на дорогу вдоль набережной Босфора. Он появляется внезапно из-за моста, из-за стен домов. Завораживает своим сиянием на ярком солнце. Не могу оторваться.
Сокол специально едет чуть медленнее, приглушив музыку. По знаменитому заливу Золотого Рога, о котором я уже слышала, плывут корабли и кораблики, яхточки и танкеры, сворачивающие к порту. Эдвард указывает мне на берег на той стороне. Узкюдар и Кадыкёй. Самые туристические азиатские районы – абсолютно противоположные, один – ультраконсервативный, другой – оплот молодежных вечеринок, лицо современной Турции на западный манер, включая бары и ночные клубы.
- И какой тебе по душе больше? Западный?
- Не поверишь, Белла, но Узкюдар. Он особенный – мечети, Девичья Башня, кофе. Ты сама поймешь, когда там окажемся.
Я с готовностью киваю, продолжая осмотр. Босфор тянется вдоль обоих берегов, изящно их разделяя. Город на двух частях света, с ума сойти.
«Порше» уходит влево, по узким улочкам поднимаясь между османских особняков, местами отделанных под отели. Иногда асфальт сменяет брусчатка. Люди прижимаются к стенам, пропуская автомобиль, но почти сразу же начинают идти, не дав ему достаточно отъехать. В окнах, за домами теперь видны большие, высокие минареты.
- Айя-София и Голубая Мечеть – справа и слева соответственно, Schönheit. Поближе, к сожалению, подъехать тут не получится. Будем рассматривать пешком.
- Я люблю гулять, ты знаешь.
- О да, - он улыбается, останавливаясь на светофоре, - теперь вместо парков у нас каменные джунгли, но это тоже будет интересно.
К отелю мы добираемся еще через полчаса. Я по-настоящему проникаюсь истинным размером города, пока мы едем. И это, по словам Эдварда, всего лишь крохотная Европа, небольшая, центральная ее часть. Указатели ведут к площади Таксим. Бурак говорил, это удивительное место. Высокие горы, появляющиеся из каменной застройки – явное тому подтверждение. «Порше» въезжает на них практически вертикально.
- Боже мой, Эдвард!..
Он вздыхает, притормаживая перед беспечными местными жителями, спокойно переходящими дорогу с большими бутылями воды.
- И не говори, Schwalbe.
На гору мы все-таки въезжаем. Ее венчает белый забор с большими черными воротами, гостеприимно раскрытыми. «Порше» заезжает внутрь. Охранники на входе не задают вопросов, глянув, как мне кажется, на номера. Эдвард плавно выруливает ко входу, расположившемуся под похожими колоннами, как и в аэропорту, только пониже. «CVK Park Bosphorus» - гласит золотая матовая надпись. Масштабно – будет мое любимое слово в этом городе.
Служитель в красной ливрее открывает мне дверь, помогая выйти из машины. Эдвард передает ключ-карту парковщику. Служитель забирает у него наши вещи. Швейцар открывает тяжелую золотистую дверь. И огромный холл предстает на обозрение, с мраморным полом и стенами ему в цвет. Стойка ресепшена виднеется впереди, за лобби. По центру – широкий деревянный стол, круглый, с живыми цветами. Посетители свободно чувствуют себя в таком большом и просторном пространстве. Не говоря уже о том, насколько здесь красиво.
На ресепшене нас уже ждут. Селин, если верить ее бейджику, радостно и гостеприимно улыбается. На идеальном английском желает нам хорошего отдыха, вручив электронные карты. В небольшом металлическом лифте Эдвард вводит номер этажа и прикладывает свою карту к локатору. Мы бесшумно поднимаемся вверх. Зеркало в кабине отражает нас обоих в полный рост. Глажу плечо Сокола, с интересом заглянув ему в глаза – через зеркало, даже не повернув головы.
- Es ist magisch hier. (здесь волшебно)
Он мягко, влюбленно смотрит на меня в ответ. Улыбается уголками губ. Медленно, каждое свое движение давая рассмотреть, наклоняется и целует мои волосы.
- Все с тобой волшебно, liebling (любимая).
Лифт останавливается на пятнадцатом этаже. В светлом холле всего три номера. Наш – последний.
Эдвард, приложив карту к замку, галантно открывает мне дверь – широко и быстро. И говорит многообещающим, низким тоном прямо на ухо, остановившись позади:
- Добро пожаловать в Стамбул, любовь моя.
* * *
Целует утро в спину
Твой лоб уперся мне в ладонь
Скорей умру, чем двинусь
Если только осторожно...
Он появляется из ниоткуда. Зычный, проникновенный голос, от которого перехватывает дыхание. Мелодичный, но довольно громкий, таинственный. Он отзывается в каждой фибре души, пронизывает насквозь тело, проникает под кожу. Ни на что не похожий. Поразительный.
Я никогда прежде не слышала азана, но я знаю, более того – уверена, что это он. Переливистый, вбирающий в себя множество нот мужской голос. Его призыв.
Над сонным предрассветным Стамбулом азан разносится с дуновением ветра, с ускользающей темнотой хмурого неба, с легким отблеском месяца в водах Босфора. Азан накрывает Стамбул мягким шелковым покрывалом, проникает в окна, плывет над крышами, опускается на мостовые. В каждом огне ночи теплится мелодия азана, его особенное звучание, проникновенная монументальность. В каждом переулке. В тихом шелесте морских волн и едва приметном в такое время шуме улицы. Азан.
Я заслушиваюсь. Останавливаюсь у каменной ограды, по ту сторону которой зияет необъятной пропастью этот вечный, малознакомый мне город, и проникаюсь каждой нотой, каждым словом. Я не имею представления, о чем этот напев, не понимаю ни единой фразы. Все, что знаю о нем – это молитвенный призыв. Но никогда прежде меня так не увлекали особенности других религий.
Этот голос, этот город, это чувство... оно не поддается никакому рациональному описанию. Я наполняюсь им до краев, до дрожи. Дышу глубоко и свободно. Получаю почти что сакральное удовольствие, упиваюсь магией момента... небывалой, до боли откровенной. И благодарностью – до щемящей нежности в сердце, почти до слез.
Азан звучит над Стамбулом.
Азан звучит внутри меня.
Опираюсь на ограждение, всматриваясь в огни города, занявшего столько пространства, на сколько хватает глаз. Я не вижу ему ни конца, ни края. Это ни на что не похожее ощущение – одновременно и принадлежности, и расстояния, и тайны, и открытой книги... я не понимаю себя. Быть может, всему виной ночь. Новое место. Упоительная, захватывающая мелодия, созданная одним лишь голосом муэдзина.
Я не знаю. И ничего не хочу знать. Этот момент заслуживает того, чтобы прожить его полностью.
Ненадолго мужской голос смолкает, погрузив Стамбул в тишину на несколько секунд. Темное безмолвие заставляет все вокруг застыть в пространстве... а затем чайкой, взлетающей над Босфором, голос возвращается, взметывается над Стамбулом снова. И снова. И снова.
У нас с Эдвардом был великолепный вечер. Я вижу с террасы номера Галатскую башню, неяркими огнями подсвечивающуюся в темноте, и прилегающие к ней улицы. И дворец Долмабахче, чьи каменные белые своды так упоительно выглядят вблизи. И там, далеко, на другой стороне пролива, точно через Галатский мост – минареты Голубой мечети и Сулеймание. Ее Эдвард обещал как следует показать мне завтра – величайшее творение Синана, знаменитого османского архитектора. Нетленное в веках, возносящее архитектурное искусство на небывалую высоту. И совершенно особенное место для пятничной молитвы, состоявшейся сегодня. По пятницам Сулеймание всецело принадлежит мусульманскому населению Стамбула – туристов там нет.
У нее удивительный цвет – особенный оттенок голубого. Я такого никогда прежде не видела, он мне очень нравится.
Наверное, символично, что простыни нашей постели почти такие же голубые. Я некоторое время смотрела на них перед сном. Вспоминала...
Эдвард показал мне небольшую часть города этим вечером. Неспешной прогулкой мы обошли районы площадей Таксим и Бешикташ, посмотрели на мечети со стороны Галатской башни, перешли мост и оказались у Айя-Софии и Голубой Мечети. Сквер между ними весной и летом благоухает цветами, рассказал мне Сокол. Вокруг пахнет жареными каштанами и печеной кукурузой. За углом, ближе к дворцу Топкапы, предлагают свежевыжатые соки. Я надолго теперь поклонница гранатового...
Мы вернулись в отель в начале одиннадцатого. После ужина с панорамным видом в районе Султанахмет, на террасе старого города... и после пары стаканчиков турецкого чая... и после фисташковой пахлавы, невозможной, просто немыслимой... вернулись. И все разговоры, вся былая суета, Берлин... да даже Стамбул – все осталось за дверью номера. И за панорамными окнами спальни и гостиной зоны.
Этот номер – люкс. Я подспудно догадывалась, что это будет люкс. Но все оказалось иначе... лучше. Это другой люкс, иной, чем в Адлоне или Хилтоне. Это люкс с видом на Босфор, над Стамбулом, в одной из лучших его обзорных точек... в отеле, где продумана каждая деталь. Где Европа встречается с Азией, где царит классика востока, но при этом ты дома... ты наслаждаешься.
Я наслаждалась. Есть вещи красивые, есть прекрасные, а есть – силуэт Эдварда, склонившегося надо мной, на фоне мерцающего ночного Босфора. Его кожа влажная, горячая, матово-светлая в полутьме. Его волосы, его запах, его хриплые, низкие стоны. И эти голубые простыни большой постели, их шелест, их свежевыстиранный аромат... и поцелуи, глубокие, пронизывающие, вынимающие душу. Я наслаждалась каждым, теряла себя и снова обретала с завидным постоянством бесконечных секунд.
Мы не торопились, но мы любили отчаянно. Глубоко, потому что долго ждали. Пронзительно, потому что любовь эта, физическая ее сторона – как на острие ножа, в обостренных чувствах нового места. Откровенно, потому что больше ни скрывать, ни прятать нам нечего.
Синие глаза Эдварда, темные, затуманенные на высоте разрядки, отражали такой же синий, ночной Босфор. Он крепко держал меня почти минуту. Мы никак не могли отдышаться, прекратить, отстраниться... это казалось за гранью – отпустить друг друга. Совершенно лишним действием.
Когда наконец вернулись на простыни – счастливые, приятно измученные – мы оба улыбались. Никаких слов было не нужно, никаких жестов. Это совсем другая любовь – совершенно новая ее грань. А я-то думала, мы достигли максимума в Берлине. Наивная.
Азан постепенно затихает, теряясь в светлеющих участках неба. Невдалеке парят на порывах ветра чайки. Неспешно плывет по Босфору большой темный корабль – его сигнальный огонек ярко мигает в ночи.
Я чувствую ладонями холод ограды нашей террасы – личной, просторной, с умопомрачительным видом. А спиной ощущаю присутствие Эдварда. Ничуть ему не удивляюсь и не пугаюсь. Небывалое спокойствие плотным туманом, немного одурманивая, поселяется внутри.
Легко улыбаюсь, глядя на Стамбул. Отпускаю ограду и кладу свои руки поверх ладоней Эдварда. Они куда теплее моих.
Он медленно, тихо выдыхает, коснувшись губами моей шеи. Накрывает щекой мой висок. Легкий ветерок развевает мои волосы, наверняка несет их на его лицо. Но Эдвард не двигается. Тепло его тела, так хорошо ощутимое моей тонкой сорочкой, придает этой ночи особые краски.
- Ты слышал его? – зову дрожащим от вдохновения голосом. Кажется, кроме нас, никого больше и нет в этом многомиллионном мегаполисе. Ночь надежной, умиротворяющей вуалью прячет чужие взгляды и чужую жизнь.
- Да, - Эдвард неспешно ведет носом по моим волосам, целует кожу. Какое же горячее у него дыхание, - тебя разбудил азан?
- Я была счастлива проснуться. Он такой... мне сложно описать, Эдвард.
- Это красиво, ты права.
Сокол тихо выдыхает, накрыв подбородком мою макушку и крепче обняв за талию.
- Пэри – так они называют фей. Ты выглядишь как пэри на этой темной террасе на фоне Стамбула, Schönheit.
- Тогда тебе удалось поймать пэри. Или ей – тебя.
- Ей – меня, - он тихонько усмехается, устало, но нежно. – Мое самое большое сокровище.
Я глажу его ладони, с особой нежностью касаясь кожи. Прижимаюсь к нему сильнее, немного отступив назад. Сокол принимает мой жест с благодарностью. Тихо, как украдено, стонет – почти не слышно.
- Тебя тоже разбудил азан, geliebt (любимый)?
Кожей чувствую, как он улыбается на звучание этого слова. Эдвард учит меня откровенности, и мы далеко продвинулись как в плане постели, так и в плане невербального общения. Но вот словами... я все еще учусь. Это с каждым разом становится проще. Он заслуживает откровенности.
- Я не люблю просыпаться без тебя. Я говорил.
- Меня видно даже из постели, - примирительно шепчу, подняв голову и коснувшись его шеи, - можно не вставать, а просто позвать...
- А если не вернешься?
Я ласково, тепло целую его кожу – как раз у сонной артерии. Снисходительно улыбаюсь, и хочу, чтобы он это почувствовал.
- Я всегда к тебе вернусь, Falke. Я обещаю.
Он приглушенно хмыкает, объятья немного ослабевают. Эдвард прикасается к моему плечу, к спине, просит обернуться – без слов, не превращая просьбу в повеление. И я оборачиваюсь, мягко повернувшись в его руках. Теперь Босфор и Стамбул позади. Теперь есть только Эдвард и его удивительный, глубокий взгляд. Снова немного влажный.
- Я люблю тебя, - признаюсь просто и спокойно, даже не задумавшись.
Он сглатывает, на секунду прикрыв глаза. Кивает мне, когда открывает их снова. Каждая черта наполняется тихим, теплым светом. На губах появляется улыбка.
- Seni seviyorum, так тут говорят...
Он как-то безысходно это произносит. Едва ли не с болью. Но ничего дурного, ничего тяжелого в наших выходных быть не может. На то они и даны.
Я ласково, утешительно глажу его щеки обеими руками. Провожу большими пальцами в области у глаз, следую к скулам. Эдвард чуть хмурится.
- Я здесь. И ты здесь. Мы вместе – Стамбул тому свидетель, - оптимистично, но нежно объясняю, пригладив его волосы. – Все будет замечательно.
Он задумчиво смотрит на мое лицо довольно долгое время. Ничего не говорит, проникается моими прикосновениями, которых не прекращаю. Словно бы проигрывает в голове, снова и снова, мои слова. Обнимает меня, касаясь теперь и спины, и шеи, и волос. Гладит. Посматривает на Босфор, на спящий город. И на розовеющее небо. Я вижу в отражении прозрачных окон номера, раздвижной двери - выхода на террасу, что оно еще светлее. До рассвета еще есть время, но не так много, как кажется. Ночь кончается.
- Все уже замечательно, - признает Эдвард, разрывая повисшую тишину. Наклоняется ко мне, совсем неспешно, бархатно целуя. Придерживает мое лицо ладонью, не дает отстраниться раньше времени. Вздыхает.
- Возвращайся побыстрее, если уходишь среди ночи... это правда выше моих сил.
Я влюбленно улыбаюсь, сострадательно погладив его спину.
- Можем вернуться в постель прямо сейчас. Вместе.
- Заманчивая идея... раз уж азан закончился.
- А утро еще не скоро, - киваю я, обвивая его руку, - пойдем, Эдвард.
Он послушно следует за мной до самой кровати. Мы оставляем приоткрытой дверь террасы, прохладный свежий воздух проникает в комнату. Эдвард ложится рядом и крепко, как любимую игрушку, обнимает меня. Обвивает собой. Согревает лучше любого одеяла.
Целую его руку у своего лица. Вдыхаю поглубже аромат Сокола – без одеколона, без секса... в первозданном виде, усиленном ночью.
- Seni seviyorum. Я выучила.
- Seni seviyorum, Schwalbe, - эхом отзывается мужчина.
И больше в комнате нет никаких звуков. Даже чайки над Босфором затихают. И медленно, никуда не торопясь, светлеет небо. Предутренняя молитва закончилась.
Часть2
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1
