От переводчика: простите, что так долго готовила продолжение. Месяц пролетел совершенно незаметно!

***

Я шевелю пальцами в светло-голубых носках и слегка улыбаюсь. Это странно – находиться здесь одной, но не плохо. Совершенно не плохо. Я не спеша иду на кухню и думаю, не позвонить ли Эдварду, но от него ничего не было слышно весь день. Поэтому не звоню. Наверняка, он ушел на весь вечер, как и все остальные, но я отказываюсь позволять этой мысли завладеть мной.

Взяв один флаутас из коробки на плите, я иду с кухни в столовую. Зрелище на столе более чем впечатляющее. Сложенные стопкой две, три, четыре коробки сладостей. Ириски с макадамией и соленая карамель. Плитки белого, темного, сливочного, полусладкого шоколада. Трюфели с шампанским и божественный сдобренный специями чай масала. От вида всего этого у меня колотится сердце и рот открывается для смеха.

Ни одной женщине не съесть столько сладкого. Даже мне. Но, держу пари, Эсме была в полном восторге, когда только увидела все это. И радостно обняла и поцеловала Карлайла. А он был горд от того, что вызвал у нее такую широкую улыбку.

Я со вздохом наливаю себе кружку простого молока и заворачиваю в салфетку с собой в гостиную несколько кусочков сладостей. Сворачиваюсь прямо посередине дивана и, включив телевизор, щелкаю каналы, пока не нахожу Хайди Клум и Тима Ганна.

Несколько минут я смотрю телевизор и грызу конфеты. Откусывая малиновую карамель, я снова думаю о Карлайле и Эсме. Думаю о маме и папе. У меня дома определенно все не настолько экстравагантно, но их любовь не меньше. Папа встал раньше обычного и приготовил маме завтрак в постель. Были цветы, коробка конфет в виде сердца и новый экземпляр одного из ее любимых романов, и когда я спросила, можно ли остаться у Элис на ночь, мама с радостью согласилась.

Мне слегка противно от мысли, которая приходит на ум следом, и я гоню ее. Беру холодное молоко и думаю об Элли. Думаю о том, как бы мне хотелось вместе с ней сходить с ума от любви к мальчишкам. Так многое хочется ей рассказать, но я никому не могу рассказать, потому что я – это я, а он – это он.

Я прижимаю языком к небу последний кусочек малиново-красной карамели и чувствую, как она тает. Не думаю об этом тупом суррогате праздника, его вынужденном избегании и о тумане, в котором мой парень, вероятно, его отмечает. Я просто думаю о нем, о моем Эдварде. Делаю последний глоточек молока, до сих пор ощущая во рту легкий привкус карамели, и закрываю глаза. Сглатываю и легко утопаю в мягком диване.

Думаю о том, как в едва появившихся лучах утра Эдвард будит меня поцелуем, и о том, как выглядят его голубые глаза, когда он их только открывает. Думаю о ночах, когда были светлячки, катание на спине, игры в прятки и о самой первой ночи, когда я забралась в его приятно прохладную постель. Я делаю вдох, и хочу оказаться в своем худи, его худи. Хочу, чтобы меня окружало его присутствие. Думаю об ощущении от его рук на моих руках и его весе, когда он лежит на мне, о том, как его дыхание щекочет мне щеку и о том, как он губами чувствует мою кожу…

Я открываю глаза, потому что вся горю.

Мне больно. Есть многое, чего я не знаю или не понимаю, но я знаю, что эта боль – это желание. Как жажда или голод, но другое. Глубже. Это тоска и страстное стремление, и чувство, недоступное пониманию. К чему-то невероятно протяженному. Я крепко сжимаю ноги вместе, как неадекватное решение для этого все чаще и чаще появляющегося влечения. Но это все, что я могу сделать.

Я знаю, что мне нужно… что-то.

Вспоминаю о Рождестве в июле, и думаю об этом.

И затем до меня доходит.

Я слишком резко встаю, и колени дрожат. Выключаю телевизор, отношу кружку в посудомойку и иду к лестнице.

С каждой ступенькой я точно знаю, где у меня болит и вроде как понимаю, почему. И думаю, что знаю, что мне нужно, потому что слово «взрыв» кажется довольно точным, и я думаю, может… если я просто…

Поднявшись наверх, я думаю о том, что успокоить эту жажду самостоятельно - отличная идея, пока не понимаю, где именно я хочу это сделать. Бабочки в животе выписывают сумасшедшие круги и внизу зудит, когда я подхожу к двери Эдварда. Бабочки неистово машут крылышками, когда я тянусь к ручке двери.

Она холодная. Или это моя рука теплая. Или и то, и другое.

Я медленно открываю дверь и закрываю ее за собой. И мгновенно чувствую комфорт, просто от того, что нахожусь здесь, но в то же время внутренняя дрожь усиливается вчетверо.

Обычно мне немного грустно находиться одной в комнате Эдварда, но сегодня я ничего подобного не чувствую. Не сейчас. Сегодня я волнуюсь как воришка. Сейчас в одиночестве в его комнате я испытываю не испуг, а восторг.

В спальне Эдварда довольно чисто, стол не захламлен его тетрадями и бумагами, и пятно позднего дневного света на его постели манит меня своим теплом. Кровать заправлена серо-черным одеялом, но по более светлым серым простыням, то там то здесь выбивающимся из-под него, понятно, что под одеялом все скомкано после сна.

Сияние моего сердца слегка пробивается наружу. Мне нравится точно знать, каковы его простыни на ощупь и на запах, и как они шуршат, когда мы вместе скользим между ними в темноте. Мне нравится, что это место только наше, лишь наше. Мне нравится все, что знаю только я.

Я касаюсь уголка одеяла и сжимаю в пальцах знакомую ткань. Думаю о его нежных поцелуях, о прикосновении его ладоней к моему лифчику и о его стонах и ощущениях от них у меня во рту. Я раскрываю ладонь, провожу пальцами по уголку его одеяла и бросаю взгляд на его приоткрытое окно. Думаю о том, как сижу там у него на коленях пока он курит и о том, как он иногда прикусывает кончики моих пальцев, когда я кормлю его шоколадными конфетами с начинкой из арахисового масла. Думаю о его зубах, его силе, и о том, что наша любовь все сильнее.

Боль в самом низу становится сильнее, и я сжимаю губы. Думаю о звуке моего имени прямо у уха.

Блисс, детка… Детка, детка, детка Блисс.

Мои слабые коленки снова дрожат, а осмотрительность улетает вместе с едва пробивающимся в окно ветерком этой ранней весны. Положив обе руки на кровать, я забираюсь на нее в изножье и ползу к центру. Вытягиваюсь на спине и поворачиваю голову, упираясь лицом в его подушки. Они пахнут по большей части как он: мальчиковым мылом, травкой и сладкими снами. Когда я вдыхаю глубже, я чувствую и свой запах. Едва уловимый на фоне его запаха, но я чувствую лаванду, шампунь с ароматом чайного дерева и сахарную пудру.

Мое внутреннее сияние разгорается в полную силу.

И боль от этого страстного желания пульсирует внутри с каждым биением моего сердца. Я свожу колени вместе, сжимаю бедра и раскидываю руки по кровати. Ощутив прохладу хлопкового одеяла тыльной стороной рук, я снова поднимаю их и без колебания засовываю под нижний край свитера. Касаюсь пупка и думаю о том, что такое любить и принадлежать. Думаю о том, что даже если я и пыталась этому сопротивляться, даже если и знаю, что это опасно и для сердца, и для рассудка, я действительно принадлежу Эдварду. Пупком. Сердцем. И душой. Я - его.

Это не пугает меня и не кажется мне ни неправильным, ни плохим, ни опасным. Принадлежать Эдварду – это очень-очень хорошо. Ничто в целом мире не вызывает у меня таких чувств, как он, как когда я с ним. Даже приблизительно.

Я немного поворачиваюсь, делаю вдох и бездумно вырисовываю круги вокруг пупка и внизу живота. Провожу линию над краем джинсов, прямо там, где ткань касается кожи. Чувствую тепло во всем теле. Так тепло. Обжигающе тепло.

Мне нужно. Хочу, чтобы парень, которого я целую, люблю и которому принадлежу, был здесь.

Я просовываю самые кончики пальцев правой руки под джинсы и чуть не выпрыгиваю из кровати и из своей слишком теплой кожи, когда задний карман вибрирует.

- Черт, - говорю я вслух, приподнимаясь, чтобы успокоить свои расшатанные нервы, и достаю телефон. На экране фото Эдварда, где он выдувает огромный розовый пузырь внутри другого пузыря, которую Элис прислала мне несколько недель назад.

- Черт, - повторяю я, выдыхая, и телефон в руке снова вибрирует. Щеки вспыхивают и сердце громко колотится в груди.

Мысль о том, что я здесь делаю, что чуть не сделала, успокаивает меня и вызывает смех, потому что - в самом деле – кто вообще об этом узнает? Никто, пока я сама не расскажу.

Откинув голову обратно на подушки, я ощущаю спокойную уверенность в своем тайном секрете. Жму кнопку ответа и подношу телефон к уху.

- Привет, хулиган, - говорю я ровным тоном.

- Привет, красотуля-принцессочка. – Из трубки мне в уши льется хриплый беззаботный голос Эдварда, и я забываю обо всем. Я слышу его улыбку. Закрываю глаза, и вижу это чудо с сияющими небесно-голубыми глазами, которое я люблю. – Чем занимаешься?

Я улыбаюсь про себя.

- Ничем особенным. Скучаю по тебе. А ты чем занимаешься?

- Я много думал о тебе сегодня, - отвечает он, и тон его голоса пьяный и довольный. – Серьезно, чем занимаешься? Родители дома?

Я удивленно поднимаю брови, обдумывая, к чему он клонит и что я должна ответить. Я вообще не ожидала, что он позвонит. Я рада, что он позвонил, просто я так далеко не загадывала.

- Да, - говорю я, глядя на экран, чтобы узнать, который час. Начало седьмого. Скорее всего, я бы сейчас ужинала, если была бы дома. – Да, они дома… - Я чувствую, как щеки вспыхивают сильнее. – А я нет…

- Где ты? – Эдвард за рулем. Я слышу приглушенные звуки музыки, проезжающих машин и ветер.

Моя улыбка становится еще шире.

- Ни за что не угадаешь.

Он беззаботно смеется.

- Ты с моей сестрой?

Я качаю головой. Через свитер ковыряю пальцем в пупке.

- Не-а.

- с Леа?

- Не-а.

Он снова смеется, но менее беззаботно. Я отчетливо представляю себе его усмешку.

- Ну, давай, - говорит он. – Скажи, что ты с Гарреттом, чтобы я угрохал этого ублюдка.

- Нет, - говорю я ему, не смеясь и даже не улыбаясь. – И это нехорошо, Эдвард. Гарретт тебе ничего не сделал.

- Неважно. – Он все еще усмехается. Я слышу это. – Скажи мне где ты, детка. У меня есть кое-что для тебя.

- Для меня? – Мое сердце делает «колесо».

- Да, для тебя. Ты же, блядь, моя девушка или как?

Мой свет превращается в солнечное сияние. Я улыбаюсь во весь рот, шире, чем, видимо, следует. Голос становится робким и тихим в попытке сдержаться и не запищать как дура.

- Да, - говорю я.

Я слышу, как хлопает дверца его машины, и этот звук отдается эхом. Меня окрыляет идея удивить его тем, что я здесь.

- Где ты? – переспрашивает он, и вместе с его голосом я слышу свист ветра.

- А где ты хочешь, чтобы я была? – спрашиваю я в ответ, сводя и разводя ноги, зная, что он под кайфом. Я на мгновение открываю глаза и снова закрываю, надеясь, что это неотфильтрованная честность делает меня внутренне раскрепощенной.

Эдвард снова посмеивается. Я слышу звон его ключей.

- Прямо сейчас? - Я слышу, как открывается входная дверь. – В моей постели, подо мной, обнимая меня ногами.

Все мое тело вспыхивает. Я это знаю. Я чувствую, как по всему телу кровь вскипает под кожей. Тело практически гудит от желания, и я робко хихикаю, когда ноги сами по себе раздвигаются. Я прижимаю свободную руку к низу живота, удерживая то место в самом его низу, которое скручено в узел, и где все горит от жажды.

- Где же ты, маленькая девочка? Я приду, чтобы увидеть тебя.

Я слышу его ровно этажом ниже, как он расхаживает там.

- Приходи и увидишь, - говорю я очень тихо. – Поднимайся наверх.

Эдвард молчит, пока мое сердце бьется раз, два, три раза.

А потом кладет трубку.

И я слышу его шаги.

Он перешагивает через ступеньку, и мое сердце колотится так сильно, что, кажется, сейчас пробьет грудную клетку. Мое тревожное волнение превращается в легкий смешок. Я снова свожу колени вместе, подтягиваю их к себе и совсем чуть-чуть развожу в стороны в ту саму секунду, как слышу, что он поворачивает дверную ручку.

Его хитрая кривая улыбка вызывает у меня настоящую радость.

Я люблю, когда он приходит домой.

- Детка. – На нем серое худи с поднятым капюшоном, черные джинсы, черные кеды, за плечами рюкзак, а в его левой руке солнечные очки и маленькая белая коробочка. Эдвард рассматривает меня с еще более широкой усмешкой, качая головой так, словно не может поверить. Роняет на пол рюкзак, очки и коробочку. – Что ты здесь делаешь? Где Элис?

При этом он продолжает размеренно идти, не сводя с меня глаз. Я тереблю его одеяло, глядя, как он медленно приближается.

- Со своим Валентином. Где ты был весь день?

Когда Эдвард подходит к моей половине кровати, он берет меня за лодыжки и тянет, выпрямляя мои ноги.

- С парнями. – Он тащит меня к себе, и, хихикая, я скольжу на локтях и оказываюсь у края кровати так, что мои икры свисают с нее, не доставая до пола. – Сколько у меня времени? – спрашивает он, проводя руками по моим ногам и обхватывая их под коленями. – Сколько у нас времени?

Я улыбаюсь так широко, что практически щурюсь, по-прежнему лежа на спине, а он стоит надо мной между моих ног. Большими пальцами он через джинсы поглаживает мои колени. Я обхватываю ногами его лодыжки, желая большего, чтобы он был ближе.

- А сколько времени нам нужно? – спрашиваю я, полуигриво-полусерьезно.

- Все, - говорит он, не сомневаясь и думая. – Каждая секунда.

Он смотрит на меня из-под тяжелых от кайфа век. Смотрит на мой рот, на мою грудь. Ищет мои глаза. Его улыбка ползет вверх с левой стороны. Он смотрит на меня так, словно уже знает мой секрет, и от этого я вдвойне сильнее уверена, что я вся красная. Он немного отодвигает меня назад, и опускается на меня.

- Чем ты занималась здесь, когда я позвонил, маленькая Би?

Он касается своего носа и губ, и вдыхает, наклонившись к моей шее, заставляя наклонить голову назад. Я откидываюсь на подушки, закрываю глаза, и чувствую, что лицо горит малиново-розовым цветом, когда с идеальной отчетливостью вспоминаю, что я делала.

- Ничем. – вру я.

Эдвард нежно целует меня под подбородком.

- Лгунья, - шепчет он, дразня и устрашая. – Расскажи, чем ты занималась в моей кровати без меня, Блисс.

Он пощипывает губами мою челюсть с краю, и продолжает целовать дальше. Я открываю рот, чтобы вдохнуть. Он знает? Как вообще он может это знать?

- Думала о тебе, - шепчу я в ответ чистую правду.

Эдвард хмыкает и целует меня в шею спереди. Он ласкает мою кожу зубами и языком, и заставляет издавать тихие отчаянные звуки с каждым вздохом, что я делаю.

- Осторожно, - тихо напоминаю я ему, боясь отметин, которых мне отчаянно хочется, но которые – я знаю – мне не удастся спрятать. Я выгибаюсь, чтобы быть ближе к нему и тяну его ближе к себе. – Осторожно, будь осторожен.

Его поцелуи становятся нежнее, но руки крепче хватают за бока, и его тело кажется тяжелее. Его губы движутся вниз по моей шее, отодвигая по пути свитер. Он открывает рот прямо у впадинки на шее и нежно целует и прикусывает кожу, а его руки выгибают мне спину, прижимая ближе к нему.

Мои жаждущие узелки становятся горячее. Мне хочется успокоения, облегчения, помощи, чего-нибудь.

Я засовываю руки под худи Эдварда и запускаю пальцы в его волосы. Обхватываю его ногами за бедра, чтобы прижать еще ближе к тому месту, где я горю. Он стонет мне в грудь и его тело раскачивается, упираясь в мой центр. Я чувствую его и сжимаю ноги, поднимая бедра, чтобы лучше прочувствовать его, и это так приятно, так правильно, именно так.

Я дрожу и пытаюсь раздвинуть ноги шире. Крепче хватаюсь за его поясницу, Эдвард смеется, и я кожей ощущаю его смех. Судя по звуку, он задыхается так же, как и я, но каким-то образом все еще сохраняет контроль. Целуя, он касается моей чувствительной розовой кожи зубами, а его руки движутся с моей спины к ногам. Он толкает меня в колени, пока до меня не доходит, и я его не отпускаю. Он поднимается с меня, и я делаю долгий выдох, в десять раз более нужный и более болезненный, чем то, что я чувствовала всего несколько минут назад.

Почему он просто не сделает этого? Мы оба этого хотим. Нам обоим это нужно. Я это знаю.

- Вставай, - говорит он и целует меня в висок, когда садится и тянет за собой. – Я кое-что тебе принес.

И хотя я чувствую разочарование, я невольно подтаиваю.

- Покажи. – Я киваю, усаживаясь-по-турецки и приглаживаю волосы, а он встает и подбирает с пола коробочку. Я все еще очень счастлива, что он неожиданно появился дома, и улыбаюсь. Сегодня День святого Валентина, и Эдвард здесь со мной. Самая важная часть моего сердца, вторая половина нашего «Навсегда» здесь, именно там, где он хочет быть, и он собирается подарить мне что-то.

Причина неровного биения моего сердца, болезненного зуда и повелитель бабочек в животе берет свой рюкзак и возвращается.

- Не надо подробностей, - говорит он, - но ты хоть примерно знаешь, когда Элис вернется?

Он садится на край кровати, поставив ноги на пол, и расстегивает рюкзак. Я киваю.

- Ну да, типа того. В смысле, не скоро. Она напишет мне, когда будет ехать обратно. А что?

Эдвард достает что-то из одного из внутренних отделений на молнии.

- Потому что я принес тебе это, - говорит он, поворачиваясь ко мне и вручая мне подарочную коробочку. – Но я думаю, они понравятся тебе еще больше, если ты покуришь со мной этого.

Из рюкзака он, оказывается, доставал косяк, и я смеюсь, потому что даже не могу в это поверить.

- Хочешь? – спрашивает он, и его глаза светятся от возбуждения.

Я думаю о своих родителях. Думаю о том, что такое «хорошо», а что такое «плохо». Думаю об этом оборванце, сидящем передо мной, который заставляет меня чувствовать себя такой любимой, что мое сердце растекается лужей от его прикосновений.

- Я… Да… м-м… - Я поджимаю губы. Берусь за нижние края джинсов. Думаю о своем дне рождения, когда они дружно пускали мне «паровоз», и какое сияние я при этом чувствовала. Обдумываю все это с умеренной быстротой.

- Я… - Я подношу самокрутку к носу и нюхаю ее: теплая солнечно-медовая клубника и сладкий аромат влажной зелени деревьев. Я думаю о том, что прямо здесь. Сегодня, и что сейчас или никогда. Думаю о силе, безопасности и искренней смелости, которые я испытываю в этом месте.

- Да, - говорю я. – Хочу.

Эдвард изучает мой взгляд, словно проверяет, насколько я уверена и насколько доверяю ему. От этого я чувствую себя в еще больше безопасности.

Он мило улыбается и дарит мне невинный поцелуй.

- Держи. – Он дает мне самокрутку и встает, подходит к окну, открывает его, а затем идет к шкафу и включает музыку. Я не знаю эту песню, но узнаю текучий голос Роберта и неясный ритм гитары Джимми*.

Все остальное на свете позабыто. Не сводя с меня глаз, с абсолютно искренней улыбкой, Эдвард возвращается ко мне, хлопая себя по карманам. Я со вздохом улыбаюсь в ответ. Чувствую, что плечи расслаблены. Когда он подходит к кровати достаточно близко, он тянется ко мне. Берет мою правую ступню и стаскивает носок.

- Эй! – Я смеюсь, шевеля голыми пальцами ног; ногти накрашены розовым лаком. Он криво улыбается, тянется к левой ноге и щекочет ступню. Я извиваюсь и хохочу. – Прекрати!

Он снимает и второй светло-голубой носок, щуря глаза, блестящие озорством.

- Иди сюда, - говорит он и тянет меня за лодыжки, словно я вообще ничего не вешу. Когда он подтягивает меня к краю постели, я сажусь и с любопытством поднимаю глаза.

Он просовывает руки под мой свитер и начинает задирать его.

Я смеюсь, но поднимаю руки и даю ему снять с меня и футболку. На мне еще остается наполовину снятая тонкая серая майка.

- Что ты делаешь? – смущенно спрашиваю я. – Я думала…

Эдвард тихо шикает на меня, и просовывает пальцы под майку. Щекочущими движениями ласкает мои бока. Внезапно я одновременно начинаю нервничать и надеяться. Я готова для того, на что это похоже, но не понимаю.

- Всего минуту назад ты меня остановил, - размышляю я вслух. – Я думала, мы не…

- Мы и не будем, - тихо отвечает он, опуская руки вниз, и его ладони и пальцы полностью обхватывают мои бока. Он проводит большими пальцами по моим нижним ребрам, слегка выгибая меня назад, и начинает снимать и майку тоже. Он останавливается, когда доходит до подмышек, и говорит, глядя мне в глаза: - Но ты не можешь вернуться завтра к родителям в пропахшей насквозь одежде. Твой отец никогда больше не пустит тебя сюда. И мне пришлось бы вламываться в дом шефа просто чтобы увидеть тебя.

Я ухмыляюсь, понимая, о чем он, и что он прав.

- А ты бы это сделал?

Эдвард сжимает мое тело чуточку сильнее.

- Ты же знаешь, что да. – Он улыбается мне в ответ, и он снова прав.

Осторожно держа косяк, я поднимаю обе руки, и позволяю снять с себя майку. Он швыряет ее на пол к остальной моей одежде; я остаюсь в джинсах и черном лифчике, и я так рада, что утром решила надеть его.

Он забирает у меня самокрутку, и я распрямляю плечи, снова усаживаясь по-турецки. Провожу освободившимися руками по своему спутанному хвосту, а затем по джинсам. Послеобеденный солнечный свет сияет на моей голой коже, согревая меня.

Эдвард сидит напротив меня в центре постели, и наши скрещенные колени сталкиваются, когда он подносит самокрутку к губам и прикуривает. Он делает несколько коротких затяжек, чтобы она разгорелась, пока кончик самокрутки не начинает медленно и ровно тлеть. Он выдыхает налево, а затем делает более долгую затяжку. Кажется, что он делает это с такой легкостью. Вдыхая и выдыхая дым, он протягивает эту вкусно пахнущую незаконную штуку в мои трясущиеся ждущие руки.

- Мне просто… вдыхать? – Я знаю, что все нормально, потому что я здесь, но я все равно мне не хочется выглядеть глупой.

Эдвард кивает, наклоняясь вперед, ближе ко мне. Он держит косяк горящим концом к себе, а второй рукой указывает на другой конец.

- Просто затягивайся пока не почувствуешь, что хватит. – Свободными пальцами он очень легко касается моего горла. – А когда почувствуешь дым здесь, остановись, сделай еще один небольшой вдох и задержи дыхание.

Я киваю. Он улыбается, своей гребаной кривой и прекрасной улыбкой.

- Хочешь сначала посмотреть, как я это делаю?

Я миллион раз видела, как он это делает, но с радостью посмотрю в миллион первый. Он смешно и несуразно выдыхает, глупо-сексуально и просто невероятно соблазнительно. Когда косяк возвращается в его идеально сморщенные губы, Эдвард сжимает его и вдыхает.

Кончик горит. Его грудь под курткой слегка вздымается. Глаза закрываются, ресницы трепещут, а затем глаза снова медленно открываются. Он разжимает губы, делает вдох, и с улыбкой задерживает дыхание. Поднимает на меня взгляд, и уголки его губ поднимаются выше. Он выпускает дым через нос.

*продолжение следует*

* речь, разумеется, о «Led Zeppelin»