Когда с губ слетает слово «расставанье», мы не можем даже предположить, насколько долгой будет разлука -  несколько часов, дней, вечность. Потеряв друг друга на земле, мы встретимся только на Небесах. Те, кого мы любили, отпустили против своей воли, будут ждать нас у врат ада или рая, не могу сказать, верю ли я в это, но только одна мысль, что за чертой темноты ждет протянутая ладонь любимого, спасает от безумного страха. Нет, умирать не страшно, весь ужас заключается лишь в неизвестной пустоте.

Я любила Леку, иное чувство – мягкое, чуть томное, напоминающее ласкающее прикосновение изысканного вельвета к коже, он вкрадчиво согревает тебя, ненавязчиво, даруя покой, не было безумной страсти с желанием бросить жизнь к ногам, раствориться. Легко отдаваться во власть другого человека в 18, когда ты свободна как нахальный ветер весны, твои руки не связаны обязательствами, на плечах нет груза прожитых лет, нет того, на кого оглядываешься. Свобода чарует распахнутыми как окна в мае возможностями.

Любовь к Микаэллу была всепоглощающей, он был единственным, не было необходимости делиться, рвать себя на части, я могла полностью посвящать себя ему, Лека был обречен довольствоваться крохами.

В моей взболомученной голове не укладывалось, как я смогу совместить Ниночку, Анну и мое желание любить мужчину, отдающего всего себя, почти ничего не требуя взамен, он был как укрощенная жалостью лошадь, не было ударов хлыста, лишь незаметное приручение.

Лека научил любить себя. Я сознательно оттягивала его знакомство с Ниной. Моя девочка была тихой, спокойной, но я знала, у нее стальной характер. Если она не примет его, я не смогу ничего изменить. А встань передо мной выбор, я предпочту Нину, понимая, что спустя годы, она выпорхнет из-под моего крыла, уносясь на своем белоснежном искрящемся оперении в свою жизнь, в которой будет совсем мало места для меня.

 Лека дарил будущее, без одиночества, холодных зимних вечеров, скрашенных в лучшем случае хорошей книгой, его губы шептали о любви, нежно, искренне.

В наших отношениях я была той, кто делал шаги назад, возвращаясь на исходную точку, не позволяя выйти за пределы спальни, в которой было легко, комфортно, не надо было ни о чем задумываться. Я пряталась в шелковистом коконе из простыней и тела Леки, хлопок был не столь уютным, как его горячая упругая кожа с запахом полыни, я часто ловила себя на мысли, что уношу его запах на себе, словно забираю часть его с собой.

Однажды моя дочь, смешно скривила маленький чуть курносый носик:

– Мама, ты пахнешь иначе, - кончик носика дернулся, она прижалась ко мне -  нет, точно, иначе!

Это был прекрасный момент рассказать ей о нем, но я трусливо молчала. Моя дочь обожала отца, для нее он был идеален во всем, не знаю, как бы Нина восприняла нового человека в нашей странной семье, разделенной на две части – я, Анна и ее отец, о существовании которого, я была обязана помнить, мечтая навсегда забыть.

Мне было так хорошо прятаться от реальности в объятиях моего мальчика, Лека мирился с тем, что я пользуюсь его любовью, надеясь, что однажды, я увижу его настоящего, пойму, полюблю с той же силой, оттаю.

Он был моим всецело, в спальне я была его всецело, позволяя делать с моим телом,  душой, всё, любые безумства, на грани дозволенного, я окунулась с головой в чувственность, открывая новые грани, мой горизонт словно расширялся, окрашиваясь радужными,  словно всполохи древнего пламени, красками.

Последнее, о чем я думала, пересекая порог нашей спальни в его квартире – моя жизнь вне этих стен, окрашенных в приглушенный цвет диких ирисов.

В тугой жаркой связке его сомкнутых сильных рук я была спокойна, удовлетворена, раскована, он позволял мне все, словно его тело было инструментом, на котором позволено учиться играть.

Своей головой я прекрасно понимала, что поступаю жестоко, Лека ждал от меня хоть какого-то действия, обещания, проблеска надежды в темноте наших странных отношений. Я была его и не его, ему принадлежало мое тело, все без остатка, но душа и сердце были лишь частично отданы ему во власть.

Жить двойной жизнью всегда тяжело. Анна знала о моем романе, поддерживала во всем, говоря,  я должна жить, дышать, любить, часто она каялась, считая себя виновной в моем неудавшемся во всех отношениях браке, словно  она сказала «Да» Сергею, тем самым поставив на нескольких годах своей жизни огромный черный крест. Я сожалела о замужестве, но рождение Нины перекрывало все.

Моя Анна с каждым днем становилась все эфемернее, словно жизнь капля за каплей ускользала, подобно воде оазисов в пустыне. Ее тонкие, подернутые старческими рыжеватыми пятнами руки стали прозрачными, в них теплилась сила, но не было уверенности.

Часто, вернувшись под утро, как загулявшая девчонка 17 лет, я утыкалась носом в ее плечо, укрытое тонкой шерстяной шалью, вдыхала  слегка звенящий в своей чистоте аромат лимонной вербены, шепча:

 – Он любит меня, а я?

- Маленькая, ты должна расставить все по своим местам, Нани, познакомь нас, сколько можно играть в прятки, деточка, это не серьезно. Тебе давно не 20, ты взрослая, твоя дочь растет стремительно, упустишь момент, будет поздно. Познакомь нас.

Я кивала, но в душе боялась даже попытаться столкнуть два этих совершенно разных мира. Я дорожила двумя вселенными – тихим оазисом, населенным Анной и Ниной, и любовным омутом, даруемым Лекой.

Он становился настойчивее с каждым днем, порывался приехать ко мне домой, говоря:

- Если гора не идет к Магомеду, то Магомед идет к горе.

Я всплескивала руками, голос срывался:

 – Нет, нет, я не готова! Не хочу! Ты не имеешь права, Лека. Я не готова, как я представлю тебя Нине?

Он обреченно вздыхал, отворачивался, его всегда прямая спина сгорбливалась, словно мои слова повисали на нем непомерным грузом.

-Ты никогда ни на что не решишься, Нани, ты  трусишь, прячась за дочь, боишься попробовать жить заново. Я не твой бывший муж.

Я бросалась к нему, обнимала руками его спину, кричащую – не приближайся, вжималась в него, борясь со страхом, еще мгновение и он оттолкнет меня, приказав убираться вон из его жизни.

Я слушала, как менялось его дыхание от досадно-злого до размеренного, зная, стоит моим ладоням нырнуть под мягкий растянутый домашний свитер опалового цвета, прикоснуться к горячей коже, мягко выводя круги, как он расслабится, отвлечется, даруя мне возможность вновь уйти от разговора.

Его кожа была мягкой, почти нежной, с легким намеком на шершавость, сглаживаемую моими прикосновениями,  все его тело вздрагивало, стоило провести кончиком ногтя вдоль выступов позвоночника, не оставляя царапин, прокладывая охристые метки.

Край свитера поднимался все выше, оголяя слегка оливково-смуглую кожу, хаотично покрытую агатово-черными мушками родинок, самая крупная царствовала на правой лопатке, моя любимица! К ней я стремилась, она манила мои губы.

- Лека, мой самый дорогой, - шептала я, касаясь поцелуями его лопаток, согревая кожу дыханием, соблазняя, зная, он мой.

Агатовая родинка, заключенная в оковы моих губ, была самой верной сообщницей, я признавалась Леке в любви, слова вальсировали в моей голове, выводя сложные этюды, но ни одно не срывалось, не произносилось вслух, они были моей маленькой спасительной тайной.

Сомкнув губы, обрисовав родинку, расцветив  кожу вокруг в красноватый цвет, подобный размытому кошенили, я встала на кончики пальцев, дотянулась до угловатого выступа у основания шеи, прикусила кожу, скользнув по ней зубами и быстро обласкав кончиком языка.

- Прости, слышишь, прости.

Я гладила его сдавшееся в плен тело, ладони бродили по знакомому до малейшей несовершенной линии простору, я знала его кожу, чувствовала ее. Ощущение власти над кем-то сносит голову, ты словно делаешь оглушительный глоток эйфории.

Я пыталась сомкнуть руки на его груди, но мои пальцы лишь касались друг друга, подушечки сталкивались, тянулись, не смыкаясь, словно мои руки давали подсказку – тешь себя сколько угодно, но он ведет в этой любовной игре, без проигравших.

Я ощутила захват его ладоней, пальцы пробежались вдоль моих запястий, отбив быстрый четкий ритм на чувствительной косточке, большой палец надавил на безымянный пальчик моей правой руки.

- Нани, сколько бы ты не сопротивлялась, однажды я окольцую тебя. Ты будешь всецело моей.

Его слова пронеслись ураганом в моей голове, аромат горькой полынной зелени опалил лицо, когда Лека резко развернулся ко мне, подхватывая меня, приподнимая над землей так, чтобы наши глаза встретились, небесно-голубой  перетекала в лазоревый, сотворяя странный, удивительный оттенок лазури.

Его губы оставили резкий, немного жесткий поцелуй на моем виске, слегка потянув выбившийся упругий завиток.

- Как много я бы отдал, только за одну возможность узнать, что творится в этой маленькой упрямой голове.

Ответ не успел сформироваться в моем сознании, Лека подхватил меня на руки, перебрасывая через плечо, словно мы были подростками, от неожиданности я рассмеялась, смех был чистым, беззаботным, все ушло на второй план, особенно когда он пощекотал мои стопы, защищенные только тонким шелком маренговых  чулок.

Он оттянул ткань, не разрывая, Лека никогда ничего не портил, в его движениях была бережность, он стремился сохранять, никогда не разрушая.

Его пальцы пробегали подобно маленьким юрким мышкам вдоль изгиба стопы, надавливая, мне хотелось вырваться, но все, на что я могла решиться поджимать ноги, пытаясь спрятать их от напора ловких рук. Лека нес меня в спальню, где не было места разногласиям.

Он бережно положил меня на середину, аккуратно, почти педантично застеленной постели, пахнувшей свежевыглаженным бельем, полынью и чем-то цветочным, чуть сладким, но не приторным. Инстинктивно я скрутила пальцами идеальную ткань, мне нравилось ощущать, как гладкость превращается в мягкость.

- Ты дерзкая, упрямая, настырная, но бесконечно трусливая, Нани, ты как маленькая пепельно-серая  Мышь, вся правильная, быстрая, любопытная, но почуяв опасность, убегаешь в теплую норку, Нани, не смей убегать! - Шептал он, целуя свод мой стопы, чулки его не волновали, подумаешь шелк.

- Я залюблю тебя, заставлю, потребую, Нани, дай мне шанс, впусти меня в свою жизнь, я устал от наших краденных у кого-то ночей, я хочу видеть тебя каждый день, слышать твой смех, видеть заспанную мордашку, маково-алые полоски на твоих щеках ото сна, я не хочу больше пытаться сохранить твой запах, я хочу тебя всю, тебя и твою жизнь. Шепот поцелуев обжигал кожу.

- Такая мягкая, сладкая, Нани твоя кожа как сливки,  пушисто-нежная, вкусная, как я могу оторваться от тебя, я хочу пробовать тебя снова и снова.

Его сильные руки обхватили мои щиколотки, подтягивая к себе, словно невесомую куклу, я слышала, как шуршит моя одежда от трения с хлопковыми простынями, звук был надрывным, протестующим, капитулирующим, мое тело плавилось в его руках, подобно олову, томящемуся на старинной ложке, его раскаляют над огнем, принуждая медленно превращаться в перламутрово-сизую каплю-слезу.

Лека гладил мои ноги, незаметно для глаз избавляя от плотных оков чулок, заменяя их петляющими дорожками из поцелуев, когда его пальцы встретились с обнаженной перловой кожей на внутренней поверхности моего бедра, весь мир перестал существовать, он рассыпался на мелкие острые осколки, впивающиеся в сознание.

Пальцы умело вжимались в  неведомые мне самой точки, выискивая новые углубления, выступы, откликающиеся на невысказанные мольбы.

Когда его губы коснулись выступающей тазовой кости, я ахнула, это было остро, немного щекотно, до судорог. Мне хотелось одного – вплести пальцы в его соломенно-светлые мягкие как сибирский лен волосы, вдавливая в себя, чтобы его губы были там, где должно. Почему все запреты падали, когда я была в его объятиях?

Подушечки пальцев наслаждались от соприкосновения с льняными нитями, они настойчиво ныряли к глубине кожи, подталкивая к возвышению бедер, где все пульсировало, горело, требуя апофеоза – сумбурного, постыдно-громкого, почти животного в своей первозданности, с надрывающимся голосом и туманом в глазах.

Я чувствовала давление губ, щекочущие прикосновения кончика носа, смущение от глубоких вдыхающих звуков, зудящие прикусы зубов, поглаживание пальцев, никаких проникновений, только кружение возле пылающей жаром глубины, он никогда не проникал, зная,  пальцы не то, что я желаю ощущать в себе, они лишь царапают, раздражая, отзываясь  нудной перетертой болью.

Поцелуи были невесомыми, укусы жалящими, тонкая как папиросная бумага кожа его губ растрескалась, шершавое встречалось с шелковисто-мягким, рождая жаркую торфяно-болотную топь.  

Его пальцы нырнули под мои ягодицы, сжимая, обхватывая, приподнимая, он резко вздохнул, втягивая вздрагивающую багряно-пунцовую плоть в свой рот, заставляя меня кричать, глотать воздух, падать глубоко, быстро, безнадежно.

Я мурчала, облизывала пересохшие губы, мечтая о глотке ледяной воды, Лека подтягивал мое тело все ближе к себе, сейчас его губы по-хозяйски расположились на моей груди, он вел победоносную войну с шоколадным кружком, венчающим центр.

Будь моя воля, я приказала бы соску не отвечать на дерзость, но разве у меня была толика власти над моим телом? Нет, оно сдалось, самовольно распахнув все ворота.

Я знала,  сейчас он захватит меня, окольцует крестообразно, сомкнув руки, я буду словно спеленута бирюзово-синим бантом, туго, прочно.

Катаясь по кровати, мы напоминали заигравшегося с клубком котенка, глянь со стороны, не разберешь, где пушистая шерстка, а где шерстяная нить.

Он  любил, когда я была сверху, подсознательно понимая, так мне комфортнее. Но кто сказал, что я не хочу небольшой реванш?

Толкнув его на простыни, я заскользила дождевой водой вниз, утягивая за собой горько-соленый пот, влажно-травяной аромат, шелест тонких волос его груди, царапины сосков, дрожь натянутой кожи живота и стон, взлетающий ввысь, когда мои губы сомкнулись на нем. Я знала как, где, насколько нежно коснуться языком, обернуть вокруг, цокнуть сильно, но безболезненно, надавить зубами, почувствовав пульс взбухающих вен, приласкать краешком губ, обхватить ладонями у основания, перекатить в руках, ощутив наливающуюся тяжесть.

Поддеть край нежной плоти, оттянуть, отпустить, вновь захватить, чтобы не выпускать, ожидая, подводя к обрыву, не позволяя сорваться.

Его запах заполонил все, не было примесей, отзвуков, нот, единство горчащей степной полыни, вьющихся в воздухе, и морской соли у меня на губах.

Он подергивался, ознаменовывая, еще секунда, Лека подтянет меня выше, к себе, на себя. Мне нравилось вести в постели, регулируя отточенный до сотой секунды ритм.

Я смотрела ему в глаза, видя свое отражение, когда мои ноги сомкнулись за его спиной,  руки обхватили выступы лопаток, мы были в единой связке - крест-накрест, двигаясь бессовестно медленно, проживая каждый взлет вверх, падение вниз.

- Никуда тебя не отпущу.

Лека болезненно сжал меня, его руки вдруг взметнулись вверх, обхватывая мою растрепанную голову, притягивая к его губам. Он шептал в мои губы, проникая в душу.

Спустя сотни часов, как мне казалось, я дремала в его машине, убаюканная комфортом сидений и уютом его руки в моей ладони. Лека вез меня домой,  я согласилась познакомить его со своей семьей, в тот момент, когда лежала в тепле объятий, после пережитого экстаза, мозг соображал слабо, словно все серое вещество вдруг атрофировалось, высохло, уносясь прочь вместе с удовлетворенными вздохами.

Возможно, я ополоумела, приняв столь важное решение в любовном угаре.