Ещё долго после того как все ушли спать, я сижу в своём кресле-качалке и рассматриваю фото. Я смотрю больше не на себя, а на остальных. Думаю, я могу смело предположить, что они понятия не имели, что их ловят в объектив. Во взглядах других я вижу неподдельные эмоции. Ни один снимок не показывает раздражение или скрытое недовольство.

Я прекрасно понимаю, что хотел сообщить мне Джаспер. Он с особой тщательностью отбирал фотографии и создавал для меня альбом. Чувствуя, что одной благодарной улыбки недостаточно, я пишу на листке бумаги «спасибо» и, выскользнув из своей комнаты, подсовываю записку под его дверь. Сделать это было необходимо.

С чувством удовлетворения, я, наконец, засыпаю, и мне снится, что я смеюсь и играю со своими приёмными братьями и сёстрами. Впервые за очень долгое время меня не мучают кошмары.

Следующим утром я чувствую себя намного больше отдохнувшей, чем могла бы ожидать, учитывая количество часов, которые ушли у меня на сон. Но думаю, что ночь, лишённая кошмарных сновидений сотворила чудеса с моим настроением и уровнем энергии в моём теле.

После школы Эдвард берёт меня с собой на поляну. Он снова принёс с собой ноутбук и DVD-диск с программой изучения языка жестов. За его спиной, когда он подготавливает всё необходимое, я изумлённо качаю головой, удивляясь, насколько тщательно спланированы эти так называемые «спонтанные» встречи.

Интересно, думает ли он, что я не могла избежать того, что случилось в моей прежней жизни, как об этом сказал Карлайл. Мне всегда казалось, будто все считают, что я должна была бороться сильнее или, по крайней мере, стремиться к безопасности.

Но я не хочу поднимать эту тему. Не здесь, не на поляне. Не хочу разрушать атмосферу.

Примерно час мы тратим на то, что изучаем новые жесты и практикуемся, оба пытаясь их запомнить. То, что он готов помочь мне с этим приносит огромное облегчение. Он не заставляет меня чаще использовать свой голос, вместо этого предлагает средство общения, которое обеспечивает немного большую свободу, чем написание записок.

То, что я стала по-другому относиться к общению не остаётся для меня незамеченным. Интересно, что же произошло и почему я хочу иметь лучшую возможность выразиться. Необходимость постоянно писать записки начинает меня раздражать.

Возможно, мне надоело быть запертой от жизни, а также от самой себя.

Не знаю. Может, мне следует обсудить это с Шивон.

Когда мы устаём изучать новые жесты, Эдвард потягивается и зевает.

– Я бы не прочь вздремнуть.

Подтверждая свои слова действиями, он ложится на одеяло и закрывает глаза. Я слежу за каждым его движением, задаваясь вопросом, на самом ли деле он собирается здесь спать. Он думает, что я сделаю то же самое? И сколько времени, как предполагается, я должна его ждать?

Эдвард прерывает мои молчаливые вопросы, громко насмешливо храпя. С моих губ срывается хихиканье и оно кажется невероятно лёгким звуком.

Эдвард потягивается снова, подняв руки выше головы. Когда он расслабляется, то его правая рука лениво падает и устраивается возле моих скрещенных ног. Я смотрю на его лицо и вижу, что приоткрыв один глаз, он наблюдает за моей реакцией.

Его рука подползает ближе к моей ноге, после чего кончики его пальцев начинают щекотать мою коленку. Поддавшись рефлексу, я хватаю его за руку, чтобы заставить остановиться. Держа глаза закрытыми, Эдвард смеётся. Его рука лежит в моей ладонью вниз, и большим пальцем он нежно поглаживает меня.

Я позволяю себе насладиться этим моментом и упиваюсь осознанием того, что сижу с ним на поляне, что он касается меня и мне это очень нравится.

Чувствуя распространяющееся тепло в животе, кончиками пальцев я провожу по тыльной стороне руки Эдварда. Поначалу мои движения очень осторожны, поскольку я не уверена, что ему это понравится и потому что плохо знакома со всем этим.

Низкий удовлетворённый звук зарождается в груди Эдварда, и он переворачивает руку, чтобы я смогла прикоснуться к его ладони.

Кожа его ладони гладкая и не изуродованная шрамами. После того как он упал и оцарапался о гравий, рука полностью зажила. Словно гадалка, я обвожу линии судьбы и жизни, внимательно изучая реакцию Эдварда. Кажется таким странным, что я на самом деле хочу касаться его. Но мне это нравится. Невозможно отрицать.

Кончики моих пальцев следуют за контурами его руки, пока я не дохожу до запястья, где рукав свитера немного приподнялся и оголил кожу. Когда я легкими прикосновения обвожу синеватые вены, он вздрагивает и смеётся.

– Это так приятно, – не открывая глаз, тихо говорит Эдвард.

К моему удивлению, я с лёгкостью спрашиваю.

– Правда?

Он улыбается.

– Да.

Я продолжаю ласкать его руку, удивляясь, насколько гладкой кажется его кожа под кончиками моих пальцев.

– Раньше я никогда этого не делала, – тихо признаюсь я.

На этот раз глаза Эдварда открываются.

– Не делала что? – Его голос, как и взгляд, очень нежен.

Я сглатываю, а затем снова говорю.

– Никогда не пыталась подарить кому-то свою ласку.

Эдвард поднимает другую руку и кладёт её под голову, чтобы ему было удобней смотреть на меня.

– И что ты думаешь?

Я смущённо улыбаюсь.

– Думаю, мне это нравится.

– Хорошо, – негромко отвечает он. – Мне тоже нравится.

Он удерживает мой взгляд в течение долгого времени, после чего улыбается и снова закрывает глаза – счастливый вздох срывается с его губ.

Ещё в сентябре, когда Рене сказала, что нашла для меня новую семью, я была уверена, что всё будет также плохо, как со Стефаном и его женой. Я была полностью готова нести бремя того, что моя история повторится, по крайней мере до тех пор, пока я не найду способ оставить всё позади и начать свою жизнь.

Из всех возможных сценариев, которые я только могла придумать, моя нынешняя жизнь не была одним из них. Я даже подумать не могла, что окажусь здесь, принятая этими замечательными людьми, которые узнав о моём прошлом, не будут считать, что всё это моя вина.

Если бы мне сказали, что именно такой будет в будущем моя жизнь, я бы никогда не поверила, что такое возможно.

Улыбнувшись и слегка недоверчиво покачав головой, я продолжаю ласкать руку Эдварда.

Кто бы знал.

Мы возвращаемся домой только к ужину, и я чувствую вину за то, что меня не было, чтобы помочь Эсме, хоть из-за повреждённого запястья она не позволяет мне помогать. Пытаясь компенсировать это, я после ужина убираю со стола.

Спустя какое-то время Карлайл зовёт меня к себе в кабинет, и с сильно бьющимся сердцем я следую за ним наверх.

– Вот, – говорит он, протягивая мне упаковку таблеток. – Этого должно хватить на шесть месяцев.

Опешив от его доброты, я киваю.

– Я отдал те контрацептивы, которые у тебя были в лабораторию. К концу недели должны появиться результаты. Если у тебя возникнут вопросы, не стесняйся, хорошо?

Я снова киваю, глядя на коробочку в моей руке. Эти таблетки выглядят более профессионально, чем те, которые я принимала.

– Кстати, Саймон уже вместе со своей матерью находится в специализированном приюте. Она оставила мне сообщение, написав, что Саймон очень хотел передать тебе, что он там счастлив.

Лёгкая улыбка приподнимает уголки моих губ. Он, конечно, получит второй шанс и справится намного лучше, чем я.

Карлайл улыбается.

– Я понимаю, что иногда тебе кажется, что всего слишком много. Не спеши всё осознать.

Кивком головы я благодарю его за совет, но затем вспоминаю о том, что он сказал мне вчера.

– Что? – спрашивает Карлайл, увидев вопрос в моих глазах. Он пододвигает ко мне ручку и лист бумаги, и сев, я пишу.



Он, читая, хмурится, судя по всему пытаясь разобраться в моём вопросе.

– Я понимаю, да. И думаю, никто не будет обвинять тебя в бездействии.



Мой вопрос вызывает у него дискомфорт.

– Ты могла бы обратиться в социальные услуги или пойти в полицию. Но, видя, что ты не готова к этому сейчас, можно предположить, что тогда ты была тем более не готова. К тому же... ты не знала ничего лучшего.

Я понимаю, что его слова могут ужалить, но это не так. Поскольку он прав. Только недавно я узнала, что на самом деле происходило, и во что все эти годы я должна была верить. Я не знала ничего лучшего.

Не знала.

Вот только в каком-то смысле это всё равно сводится к тому, что всё произошло по моей вине. Но незнание всегда лучше, чем делать неправильные вещи, осознавая. Незнание, как минимум, подразумевает, что я делала это не нарочно.

Это приносит небольшое облегчение.

На следующий день я снова еду на терапию к Шивон. Я пытаюсь поговорить с ней о том, что схожу с ума из-за всего того, что заново открываю, но оказывается, что мне очень сложно выразить это словами. В середине нашей встречи она переводит разговор на другую тему.

– Я хочу поговорить о твоём гневе, – начинает она. – И о других отрицательных эмоциях, которые ты испытываешь.

Я решаю рассказать ей о том, что беспокоит меня в последнее время; о моей потребности мыться по нескольку раз на день, чтобы смыть с себя то ощущение грязи, от которого я никак не могу избавиться.

– Это нормально, но душ не поможет.

Да. Я уже поняла это.

– А что на счёт твоего гнева? Ты злилась в последнее время?

Я пишу.



– Ты злишься, что не сможешь избавиться от этого ощущения замаранности?

Я нехотя киваю.

Шивон откидывается на спинку дивана, и по какой-то причине я уже знаю, что мне не понравится то, что она собирается сказать.

– Разве ты не злишься на то, что с тобой случилось?

Я чуть не говорю вслух. Но сдерживаюсь.



– Возможно, это поможет тебе примириться с произошедшим. Злость на случившееся может помочь тебе понять, что всё это было неправильно. Ты имеешь право злиться.

Я скрещиваю руки на груди, злясь, что мне мешает сделать это дурацкая лангета и жмусь глубже в диван.

– Нелегко злиться, не так ли, – говорит она после короткой паузы. – Не только потому, что это несёт в себе признание, что произошедшее было неправильным, но и потому, что ты вероятно на собственном опыте научилась, что гнев – одна из худших эмоций.

Кусая губу, я обдумываю её слова. Я не уверена, что она абсолютно права. Я просто не тот человек, которому легко разозлиться. Кроме того, что хорошего это даст? Это ничего не изменит.

– Я хочу, чтобы ты вспомнила тот момент, когда ударила кулаком в стену, – говорит Шивон. – К этому должно было что-то привести. Что ты чувствовала?

Я хмурюсь и качаю головой, отказываясь позволить её вернуть меня в ту ситуацию. Я больше не хочу испытывать тот гнев. Если позволю себе испытывать его, то боюсь, он захватит меня, а это не приведёт ни к чему хорошему. Лучше ничего не чувствовать, если это значит, что я смогу продолжать спокойно жить.

Но ради чего?

Меня заполняет печаль, и я знаю, что она отражается на моём лице. Внезапно я хочу оказаться как можно дальше от этого кабинета и от этой женщины, которая вынуждает меня думать о том, что причиняет мне боль. Я хочу вернуться домой к Эдварду и просто побыть с ним.

Но затем я думаю, как мне тяжело это даётся. Практически невозможно, ведь я всегда переживаю, всегда интересуюсь, всегда рассчитываю и пытаюсь предугадать, что произойдёт дальше. Хоть теперь я уверена, что он не обидит меня, меня не покидает беспокойство, что что-то пойдёт не так, и что я его разочарую.

Я не в силах сдержать рыдание и из меня вырывается всхлип. Я закрываю глаза, чтобы оказаться подальше от боли, которой является моя жизнь. Почему мне постоянно приходится бороться? Почему именно так сложилась моя жизнь, почему всё это произошло? Если есть Бог, он, должно быть, ненавидит меня. Почему моя мать оставила меня с этим подонком Лораном, и почему социальные службы отправили меня в семью Стефана? Почему, почему, почему?

– Скажи, о чём ты сейчас думаешь. – Тихий голос Шивон врывается в мой внутренний монолог.

Вместо того чтобы написать то, что чувствую, я выбираю одно-единственное слово.



– Нет? – Она просит меня дать ей разъяснений, но у меня нет на это сил. Не сейчас.



– Хорошо, – просто говорит она, на мгновение застав меня врасплох. – Что ещё?

Я не могу больше писать. Я бросаю через комнату тетрадь, вздрогнув, когда она ударяется о стену. Я хочу бросить много чего ещё, но осознаю, что нахожусь в кабинете Шивон.

— Ударь диванную подушку, – говорит она, но так тихо, словно и не обращается ко мне.

Без энтузиазма я наношу удар кулаком.

– Это всё, на что ты способна? – спрашивает мой психотерапевт.

Я бью сильнее.

– Ещё.

Я бью снова и снова, а затем обеими руками, игнорируя вспышку боли в моём травмированном запястье и лангету, которая впивается в кожу. Игнорируя нежные предупреждения Шивон, которая просит меня быть осторожной с этой рукой.

От слёз я ничего не вижу, когда избавляюсь от всей своей энергии, работая кулаками до тех пор, пока мои мышцы не начинают гореть и мне становится трудно дышать.

– Помогает? – тихо спрашивает Шивон.

Я пожимаю плечами, не желая признавать, что чувствую себя немного лучше.

– Это более надёжный способ избавиться от лишней энергии, чем бить кулаком стену, – продолжает она. – Попробуй найти что-нибудь. Это может быть прогулка или даже пробежка, подушка, или, когда ты будешь к этому готова, можешь просто кричать.

На мгновение мне становится интересно, знает ли она, что я уже говорю, но я не зацикливаюсь на этой мысли. Даже если это и так – неважно. Это больше не имеет значения.

Прямо сейчас я очень хочу спать.

Эдвард, должно быть, замечает, какой усталой я себя чувствую, потому что как только я сажусь на пассажирское сиденье, протягивает мне одеяло, которое держит в своей машине и приглушает звук радио. Во время нашей поездки домой я то и дело впадаю в лёгкую дремоту – моя голова откинута на подголовник сиденья.

– Приехали, – тихо говорит он после того как выключает двигатель.

Медленно открыв глаза, я вижу вокруг себя сероватый свет гаража. Я киваю и, скинув с себя одеяло, невольно дрожу.

Вслед за Эдвардом я выхожу из машины и иду в дом, стараясь не обращать внимания на пульсирующее запястье. Во время сеанса терапии я действительно сделала что-то неправильно.

Элис говорит, что накроет на стол, а после ужина она и Эммет уберут посуду. Я удивлена этой внезапной переменой, но слишком устала, чтобы думать об этом.

Сразу же после ужина я иду в свою комнату. Джаспер громко слушает музыку, и её звуки врываются ко мне. Все братья и сёстры время от времени слушают музыку на полную громкость, и это нормально, ведь ещё не поздно и продлится это час или около того.

Моя лангета лежит на столе. Моё запястье опухло и выглядит посиневшим. Карлайл убьёт меня, когда узнает, что я сделала. И думаю, что он выскажет всё Шивон. Но она просила меня быть осторожной. Это я не послушала её.

Около девяти ко мне приходит Эдвард. Музыка Джаспера прекратилась и думаю, что это единственная причина, по которой я услышала стук в дверь.

Впустив его, я возвращаюсь к своему креслу-качалке, которое ещё хранит тепло моего тела. Я снова дрожу. Усталость заставляет меня мёрзнуть.

Кресло слегка покачивается, когда я подворачиваю под себя ноги. Я очень осторожно кладу больную руку на колени и, конечно же, Эдвард это замечает.

– Что случилось?

Я могла бы что-то сказать, но не буду. Вместо этого я пожимаю плечами и отвожу взгляд. Я не хочу об этом говорить.

Эдвард проходит вперёд и садится передо мной на корточки. Он переводит взгляд с моего лица на запястье.

– Оно и было таким? – с беспокойством спрашивает он.

В ответ я медленно качаю головой.

– Это не хорошо. Нужно показать папе. Он не будет против.

Я снова качаю головой, на этот раз более твёрдо. Нет, пожалуйста, нет.

Но Эдвард уже встаёт и идёт к двери. Я вскакиваю с кресла и следую за ним.

– Нет. – Мой голос звучит грубо и даже для меня кажется чужим.

Эдвард останавливается и поворачивается ко мне.

– Ты не можешь отказать себе в заботе, Белла.

– Пожалуйста, – шепчу я, умоляя его своими глазами. У меня сейчас такие хорошие отношения с Карлайлом, я не хочу рисковать и злить его, или ещё хуже – расстраивать. Я сломала запястье из-за своих глупых действий и вновь по своей вине повредила его. Что он подумает?

Эдвард глубоко вздыхает и спустя мгновение, кивает.

– Ладно. Но позволь мне принести что-то холодное, чтобы уменьшить отёк.

Я тупо киваю и снова иду к своему креслу, а Эдвард исчезает в моей ванной. Спустя минуту он возвращается с небольшим мокрым полотенцем.

Он опускается передо мной на колени, с величайшей осторожностью немного поднимает рукав моего свитера и помещает прохладную ткань на пульсирующее запястье. Холод очень приятен и смягчает жгучую боль и, наслаждаясь облегчением, я на миг закрываю глаза.

– Лучше?

Я киваю с небольшой улыбкой.

– Прости.

Он качает головой.

– Не надо. Но что же произошло?

Мои челюсти сжимаются, однако я вынуждаю себя снова заговорить.

– Я била кулаком подушку.

– Нам нужно найти тебе то, что ты могла бы пинать, – говорит Эдвард, невесело усмехаясь. – Чтобы твоё бедное запястье могло немного отдохнуть.

Не прошенные слёзы текут по моим щекам.

Эдвард смотрит на меня, и я вижу боль в его глазах. Он ничего не говорит, но медленно поднимает руку и подушечкой большого пальца вытирает мои слёзы.

– Мне так трудно, – шепчу я, и мой голос срывается от рыданий.

– Я знаю, – тихо отвечает он и так приятно это слышать от него, вместо того, чтобы пытаться что-то объяснить.

В этот момент я понимаю, что и ему, должно быть, очень нелегко. Я снова приношу извинения, несмотря на то, что он, вероятно, не знает за что.

– Не говори так, – тихо отвечает Эдвард. – Тебе не за что извиняться.

Я хочу объяснить ему, сказать, что я извиняюсь за саму себя, но слова застревают где-то в горле, и вырывается только сдавленный всхлип, словно годы тщательно подавляемого гнева, разочарования и грусти выходят на поверхность и их невозможно остановить после того как они познали, что значит оказаться на свободе.

Эдвард приподнимается на коленях и осторожно притягивает меня к себе. После секундного колебания я растворяюсь в его объятиях, позволив ему направить мою голову в изгиб его шеи. Одна рука Эдварда обхватывает мой затылок, а другая обвивается вокруг меня, даря мне безопасные объятия, которых я жаждала так долго.

Дрожащий вздох ускользает от меня, сопровождаемый икотой от подавленных рыданий. Эдвард успокаивающе гладит меня и медленно покачивает взад и вперёд.

– Всё хорошо.

Нет, думаю я. Это не так. Но прямо сейчас, в твоих руках – да, всё хорошо.



Мы ждём вас на ФОРУМЕ!!!