Я не сплю. Не знаю, почему. Мне не снился плохой сон.

Всё ещё темно. Мне нужно пописать, но я не смею вставать с кровати. По ночам мне не разрешено выходить из своей комнаты.

Но я уже не смогу уснуть. Я зажимаю руки между ног, чтобы не так сильно хотеть в туалет. Я не смею выходить. Когда я не слушаюсь, Лоран делает мне больно.

Мама плачет. Я слышу её по ту сторону стены. Она часто плачет. Почти каждую ночь. Но когда я спрашиваю её, грустит ли она, она говорит, что нет.

Я не понимаю этого, но она говорит, что это касается только взрослых. Я ребёнок и я глупа. Обуза. Я не должна задавать ей вопросы.

Поэтому я делаю это всё реже и реже.

– Ты собираешься заткнуться, сука? – это голос Лорана. Я не люблю его.

Звук удара и мама кричит. Снова. Зажмурившись, я накрываю уши ладонями.

Возможно, если я буду очень стараться, то смогу притвориться, что всё это – просто сон.



Первые дни нового года – они же последние несколько дней праздника – проходят в спокойной атмосфере. В первый день января в дом с визитом приходит Чарли Свон.

Шериф спрашивает, остался ли у меня тот перцовый аэрозоль, который он дал мне. Да, баллончик у меня. Мне не очень хочется носить его с собой, но он говорит, что я должна держать его в своём рюкзаке.

Доставая из шкафа крошечный баллончик, я снова думаю о шефе полиции. Кажется таким странным, что мы делим с ним одну и ту же фамилию, но я знаю, что он никак не связан со мной. Кроме того, однажды я уже спрашивала об этом Эсме, и она уверила меня, что это не так.

Думаю – это хорошо. Я бы точно не почувствовала себя счастливой, если бы внезапно оказалось, что я должна жить с ним.

Как только Эсме говорит, что я могу идти, я поднимаюсь в свою комнату. Оставив дверь приоткрытой, я опускаюсь на пол у стены и слушаю. Снизу до меня доносятся звуки разговора и голоса. Наверху Эдвард играет на гитаре. Это успокаивает.

Во второй день наступившего года я помогаю Эсме снять все рождественские украшения. Эсме разговорчива и немного жалуется на своих детей, которые с нетерпением ждут, когда можно устроить беспорядок, но когда приходит время убирать, то рядом никого не оказывается.

Элис, услышав слова Эсме, сразу же вскакивает и начинает помогать. Три пары рук, несколько часов – и дом абсолютно чист. И кажется пустым.

Начинаются школьные занятия, а вместе с ними прежнее расписание, уверенность, что нужно делать и чего ожидать. На каникулах я закончила своё задание по физкультуре и в понедельник отдаю его тренеру Клэппу. Он удивлён, но говорит, что ожидал этого. Также он добавляет, что во время урока мне придётся находиться на территории школы, но задания для меня никакого нет. Если я захочу, то смогу сидеть в его кабинете и наблюдать за уроком, что я и делаю.

Я вижу, как Джессика кружится вокруг Майка, пытаясь привлечь его внимание. Он не игнорирует её, но и не тратит на неё слишком много времени. Мне даже хочется предупредить её о нём, но затем я понимаю, что она просто не станет меня слушать. Она всегда была на его стороне. Она думает, что не права именно я, и если честно, по большей части я с ней согласна.

Дома всё очень изменилось. Атмосфера стала другой, по крайней мере, мне так кажется. Объятие, которое я приняла от Эсме в новогоднюю ночь, было огромным шагом и все это понимают. Я очень хорошо помню, что в тот момент в комнате воцарилась тишина, и все смотрели на нас с Эсме. Я чувствовала себя ужасно неловко и беспокоилась о том, что переступаю черту, и что они сейчас скажут мне прекратить, потому что я этого не заслужила.

Но они этого не сделали. И когда мы с Эсме, наконец, отпустили друг друга, спустя, казалось, несколько минут, все улыбались. А Элис, Эсме и я плакали. Ну, по крайне мере, не я одна.

На следующий день я поговорила об этом с Эсме, пытаясь объяснить, что это не означает, что теперь я всегда к этому готова. И даже не упомянула об остальном. О той части меня, которая шепчет, что я не заслуживаю этого. Что, желая таких проявлений любви, веду себя эгоистично. Что это доказывает, что теперь я слабый и никчёмный человек.

– Конечно, нет, – в ответ на мои слова улыбнулась Эсме. – Я просто надеюсь, что ты начинаешь понимать, что можешь получить объятия в любое время. Я бы очень хотела дать тебе это.

Это был её выбор слов, и последняя фраза убедила меня в том, что она говорит правду. Поэтому я улыбнулась ей и слегка коснулась её руки, чтобы оценить реакцию – она была очень обнадёживающей.

– В любое время, – добавила она.

В любое время.

Но когда я пытаюсь вспомнить, как чувствовала себя в её объятиях и то ощущение безопасности, которое затем накрыло меня, всё моё существо противится возможности того, чтобы ко мне прикасались. Я качаю головой и вздыхаю. Я даже не думала, что будет так сложно. Возможно, более безопасно было бы этого не хотеть.

Во вторник, на биологии, мы едем в теплицу. Изображая интерес, мы слушаем женщину, которая с восторгом рассказывает о своей работе. Я рада, что после школы мы сразу сможем вернуться домой.

Вторник – день терапии и Эсме под проливным дождём везёт меня в Порт-Анджелес. Мы чуть не опаздываем, потому что на таких скользких дорогах не возможно ехать на нормальной скорости. Имея в запасе всего пару минут, мы входим в здание и поднимаемся на этаж, где расположен офис Шивон.

Впервые я замечаю девушку, которая встречается с Шивон передо мной. Он выглядит бледной, уставшей и идёт сильно ссутулившись. На миг, встретившись со мной взглядом, она снова опускает голову и, надев пальто, быстро уходит.

Когда Шивон называет моё имя, я встаю, чтобы войти в её кабинет.

– Мне нужно кое-что сделать, но когда ты выйдешь, я уже вернусь, – информирует меня Эсме. Я киваю, давая знать, что совсем не против, а затем иду в кабинет.

В офисе тоже исчезли все новогодние украшения.

Я провожу рукой по намокшим волосам, чувствуя, как пальцы застревают в спутанных локонах. Чёрт. Ненавижу здешнюю погоду.

– Как прошли твои праздники? – сев, спрашивает Шивон. Я всё ещё стою возле батареи и пытаюсь согреться.

Я уверенно киваю, стараясь передать своим взглядом, что отдохнула очень хорошо. Потому что это – правда. За исключением некоторых стрессовых событий, всё было спокойно, хорошо и весело.

– Расскажи мне, – говорит она, широко улыбаясь. – Я хочу услышать об этом.

Её интерес кажется таким настоящим что, повернувшись к ней, я достаю из-под свитера своё новое ожерелье. Думаю, достаточно безопасно показать ей его. Уверена, она не заберёт его у меня.

– Тебе это подарили?

Да.

– Очень красиво, – говорит она. – Что ещё тебе подарили? И что ты подарила другим?

Я перечисляю всё, что получила и что купила для других и благодарю за карандаши, которые она подарила мне. Шивон спрашивает, как я себя чувствовала, отдавая и принимая подарки. Я пытаюсь объяснить, что вполне нормально получать вещи, когда я отдаю что-то взамен.

— Это так важно для тебя? Отдать столько же, сколько получила?

Да, это так.

– Именно по этой причине тебе так трудно принимать подарки?

Абсолютно. Мы говорим о том, что в настоящее время я не чувствую, что отдаю много, хоть, безусловно, многое получаю. Когда Шивон говорит, что я отдаю намного больше, стараясь быть самой собой и общаясь с семьёй, я с ней не согласна.

К счастью, она не настаивает на этом.

– Что ты ещё делала? Может, было что-то интересное?

Не сдержав улыбку, я рассказываю ей, что играла в снежки. Почему-то я рассказываю ей это с гордостью, и её улыбка поощряет меня поделиться чем-то ещё. Я говорю ей об объятии.

– И как ты себя чувствовала?



– Могу поспорить, – широко улыбаясь, говорит она. – А сейчас?

Я недоумённо смотрю на неё. Что она имеет в виду?

– Ты хотела бы сделать это снова?

О. Я не знаю. Страшно этого хотеть.

После долгих уговоров с её стороны я пытаюсь объяснить, почему боюсь хотеть такой привязанности. Я привыкла к тому, что это отнимают у меня и используют в качестве оружия. Успокаивающие объятия могут измениться сначала на сдерживающие, а в итоге способны причинить боль.

– Это заставляет тебя чувствовать себя уязвимой? – после недолгой тишины, тихо спрашивает Шивон.

Осознав насколько точны её слова, я порывисто выдыхаю. Да. Для меня желание любви – это проявление слабости. И с самого раннего детства я поняла, что не заслуживаю любви и что намного лучше мне её не хотеть. К тому же, показывать свою слабость на самом деле очень опасно.

– Думаешь, что столкнёшься с каким-либо насилием в своём новом доме? – спрашивает она.

Я не знаю. Становится всё сложнее продолжать оставаться настороже, но всё может измениться. Когда я только стала жить в доме Стефана, то меня заверяли, что всё будет хорошо.

Они лгали.

Моя жизнь становилась ужасной, дважды. Откуда мне знать, что это не произойдёт снова? Я просто обязана облажаться. Именно так я устроена.

– Вернись ко мне, – нежно говорит мне мой психотерапевт. – Скажи, о чём ты думаешь?



– Что заставляет тебя так думать?



– Дважды? Ты имеешь в виду ситуацию, когда арестовали твоего отчима, а тебя отправили в твою первую приёмную семью? Он был обвинён в мошенничестве, верно? Это не имело ничего общего с тобой.

Я молчу, сложив руки на груди и скрестив ноги, и отказываюсь смотреть на неё.

В голосе Шивон слышится неуверенность.

– Белла? Что произошло, когда ты жила со своим отчимом?

О, Боже. Воспоминания вырываются из своих укрытий и обрушиваются на меня. Это слишком, и задыхаясь и чувствуя приближение паники, я пытаюсь взять себя в руки. Я не могу сейчас закрыться. Я не имею права жалеть себя. Разве не по моей вине всё началось? Если бы меня не было там, то моя мать, возможно, была бы счастлива.

Если бы меня не было там, я бы ни кому не мешала.

– Он бил тебя?

Да.

– Он… трогал тебя?

Да.

Краем глаза я вижу, что Шивон откидывается на спинку кресла. На её лице явно виден шок. Я пишу.



Она начинает качать головой, но я пишу снова.



Вместо того чтобы отрицать, она задаёт мне вопрос.

– Сколько тебе было лет, когда твоя мать ушла?

Не в силах поднять в воздух нужное количество пальцев, я пишу на доске число «7». Она не стала отрицать. Она не стала отрицать, когда я сказала, что всё это моя вина. Понимаете?

– И насилие началось после этого?

Когда я качаю головой, кажется, чувствую горечь даже у себя на языке.

Шивон долгое время молчит.

– Ладно. Наше время истекло. Я хочу, чтобы вместо пятницы, ты вернулась сюда завтра. Сможешь это сделать?

Я не знаю. Мне придётся попросить об этом Эсме, а я не хочу причинять ей беспокойство. Я говорю Шивон первую часть своей мысли. И я волнуюсь. Почему она хочет, чтобы я вернулась завтра? Чтобы обсудить тот факт, что, в конце концов, это была моя вина? Не знаю, хочу ли я этого.

Она провожает меня до дверей кабинета и просит Эсме уделить ей минуту. Когда они вновь появляются – Эсме выглядит напряжённой. Я смотрю на неё, широко раскрыв глаза и боясь, что она расстроилась из-за того, что завтра ей снова придётся меня подвозить.

Улыбаясь мне, она пытается это скрыть.

– Поехали домой, дорогая. У тебя, должно быть, был очень утомительный день.

Когда мы возвращаемся обратно, ей приходится поспешить, чтобы приготовить ужин вовремя. Я помогаю ей, чем могу. Чтобы набраться мужества, мне необходимо какое-то время, но наконец, я слегка касаюсь её локтя. Она замечает и с улыбкой поворачивается ко мне. Я протягиваю ей подготовленную записку.



Она с замешательством смотрит на меня.

– За что ты извиняешься?

Она не понимает. Взяв из ящика кухонного стола ручку, я пишу на том же листе бумаги.



– О, не беспокойся об этом, – торопливо говорит она. – И не извиняйся. Терапия необходима и Шивон сказала мне, что на самом деле важно, чтобы ты приехала именно завтра.

Я сглатываю.



– Для тебя ничего не остаётся незамеченным, – грустно улыбается она, затем ненадолго задумывается. – Просто я не уверена, смогу ли завтра отвезти тебя в Порт-Анджелес, – она лжёт. Может и не лжёт, но это не главная причина её напряжённости. Я её знаю. Вопрос в том, должна ли я указать ей на это?

– Я могу поехать, – неожиданно позади меня говорит Эдвард.

Немного удивлённо я поворачиваюсь и смотрю на него. Его глаза широко раскрыты, искренни.

– Ты уверен? – спрашивает Эсме.

– Да. Я всё равно хотел на этой неделе съездить в Порт-Анджелес, – его взгляд останавливает на мне. – А зачем тебе нужно ехать туда?

– Её психотерапевт запланировал дополнительный сеанс, – тихо говорит Эсме.

Эдвард кивает, но ничего не говорит. Он садится за стол и снова смотрит на меня.

– Присоединишься к нам сегодня вечером, Белла?



На следующий день, везя меня в Порт-Анджелес, Эдвард очень тих. Шивон запланировала двойную сессию, и тревога по этому поводу просто убивает меня. Нервничая, я заламываю руки – Эдвард замечает это, но ничего не говорит.

Когда мы останавливаемся возле здания, он провожает меня до двери.

– Хочешь, чтобы я подождал тебя внутри? – спрашивает он.

Я качаю головой. Он говорил, что хочет пойти в книжный магазин.

– Ладно. Я буду здесь, когда ты закончишь, – есть что-то в выражении его лица, чего я не могу определить. Мой ум предлагает описать это словом «защищающий», но само понятие отвергает.

Эдвард уходит с тихим «пока» и, повернувшись, я вхожу в здание, чтобы по неизвестной мне причине второй день подряд встретиться с Шивон.

Но я узнаю обо всём довольно скоро, поскольку она приступает к делу сразу после того, как я сажусь.

– Я хочу, чтобы сегодня мы поговорили о твоём детстве, – тон её голоса отличается от того делового, к которому я привыкла. Он более нежен, более внимателен. – Расскажешь мне о своём первом воспоминании?

Надув щёки, я выдыхаю. Я не знаю. Шивон помогает мне, задавая наводящие вопросы. Где я жила и с кем? Таким образом, вскоре я рассказываю ей всё, что помню о трейлере, о бабушке и дедушке и о своей матери. Я не помню, чтобы когда-либо видела своего отца.

Как она делает это, я не знаю, но её вопросы вместо дискомфорта заставляют меня почувствовать себя в безопасности. Её ласковый голос уговаривает меня написать то, что очень долгое время я скрывала даже от самой себя.

Я рассказываю ей о своём деде, которого почти не помню, лишь то, что от него всегда пахло табаком. Я помню, как сильно боялась его. Помню, как моя мать загораживала меня собой, когда он набрасывался на меня. Образ бабушки кажется ещё более расплывчатым, но я знаю, что она там была. Я не могу вспомнить того, как она относилась ко мне, и Шивон больше не спрашивает меня о ней.

Я рассказываю ей о своей матери, о гамаке и музыке. Я не раскрываю ей всего, но когда Шивон спрашивает, была ли мать добра ко мне, я говорю ей «да».

Когда в моём рассказе появляется Лоран, слёзы уже свободно текут по лицу. Я рассказываю Шивон, как мама забрала меня в середине ночи. Я не говорю ей, что мне пришлось оставить свою любимую игрушку. И как я плакала потом из-за этого, и что мама сказала, что я должна быть сильной, а сильные девочки не плачут.

Шивон протягивает мне салфетку, когда я рассказываю ей, что моя мать ушла, когда мне было семь лет. Когда она осторожно просит меня рассказать об этом подробнее, я отказываюсь давать ей какие-то детали. Это слишком болезненно, это доказательство моей неудачи и, как и шрам на руке, навсегда впечаталось в мой мозг.

Шивон задаёт мне чёткие конкретные вопросы. Она не осуждает, просто констатирует факты, с которыми я либо соглашаюсь, либо нет. Она помогает мне, позволяя не рассказывать о том, что слишком болезненно.

По крупицам моя история раскрывается. Как Лоран начал трогать меня, и я была тогда настолько маленькой, что даже не могу вспомнить свой точный возраст. Как он снова и снова повторял мне, что я глупа, никчёмна и виновата. Я всегда была виновата. Я даже даю ей примеры того, что делала неправильно.

Основная масса деталей опущена. Шивон, кажется, понимает, что я просто не могу об этом говорить.

К концу нашей встречи она знает почти всё, что произошло со мной до того, как я приехала к Калленам. Она благодарит меня, что я поделилась с ней своей историей.

– Не могу даже выразить, как я ценю доверие, которое ты оказала мне сегодня. Как ты себя чувствуешь?



– Это понятно. А можешь описать мне свои эмоции?

Я ненадолго задумываюсь.



Она нежно улыбается.

– Почему?



– Хочешь знать, что я сейчас думаю о тебе?

Конечно. В поисках комфорта обняв себя за талию, я готовлюсь как морально, так и физически.

– Я думаю, что ты очень умная и сильная и смогла пройти через то, что никто не должен проходить. Но ты вынесла это и всё ещё хочешь бороться. Тебе кажется, что ты всё делала неправильно, но вместо того, чтобы опустить голову и сдаться, ты пытаешься выяснить, каким образом сможешь стать лучше. Ты – борец, Белла. И ты не делала ничего неправильного.

Когда я обдумываю её слова, моё лицо ничего не выражает.

– В это непросто поверить, но не правы именно те люди, которые в прошлом должны были воспитывать тебя. Ты думаешь, что любовь, которую сейчас ты видишь вокруг себя – это нормально, но вот только ты её не заслуживаешь. Но как раз в этом ты и ошибаешься. Ты не права не в том, что делала, а в своих суждениях. Лоран, Стефан, возможно, даже твоя мать – они были не правы, когда так относились к тебе. Твоей вины в этом нет.



– На этот вопрос очень трудно ответить, – немного наклонившись вперёд, говорит Шивон. – Иногда причина в неправильной работе мозга или в воспитании. Но такие люди, с которыми ты столкнулась в жизни – редкость. Они психически ненормальны, и обвиняли тебя лишь затем, чтобы у них появился предлог действовать так, как они хотели.

Она смотрит мне в глаза.

– Это не твоя вина. Только они виноваты в этом.

Я с дрожью вздыхаю и снова начинаю плакать. А что, если она права? Я хочу, чтобы она была права. Я хочу, чтобы она была права? Что будет, если она права?

Когда я пишу, мои пальцы дрожат.



Шивон с грустью улыбается.

– Я не знаю. Вероятно, ты никогда не сможешь найти на это ответ. Это главный вопрос, который задают себе почти все жертвы насилия.

Слово «жертва» заставляет меня поднять на неё взгляд.



– Может, ты не чувствуешь себя так, но в техническом смысле этого слова – это правда.

Нахмурившись, я качаю головой.



Она обдумывает мои слова.

– Что из твоего описания наиболее важно для тебя?

Я подчёркиваю слово «борются».

– Я правильно поняла, ты хочешь сказать, что не боролась? Или боролась, но не всегда?

Я медленно киваю, ужасно стыдясь этого. А теперь скажите мне ещё раз, что это была не моя вина. Что я не сама на себя это навлекла. Если он был не прав, я должна была бороться.

– Если ты не боролась, боли было меньше?

Точность её слов пугает и, резко подняв голову, я встречаюсь с ней взглядом.

– Ты пыталась выжить, Белла. Желание выжить – самое сильное у человека. Ты боролась, как могла, приняв решение не сопротивляться, ты сделала свою жизнь легче, насколько это возможно в конкретной ситуации.

Я снова хмурюсь.

– Нам пора заканчивать. Увидимся в пятницу. Если у тебя возникнут вопросы, записывай их. Думаю, у тебя появилось много пищи для размышлений. Ты читала мой дневник?

Нет, не читала.

– Ничего. Прочитаешь, когда будешь готова. Ты в порядке? Готова поехать домой?

Я не знаю.

– Белла, – начинает она, и нежность в её голосе заставляет меня поднять на неё глаза. – Я знаю – это трудно. Ты выработала для себя определённые механизмы выживания и на протяжении многих лет следовала им, поэтому совсем не просто будет отказаться от этого. Будет страшно, но обещаю, это пойдёт тебе только на пользу. Сейчас постарайся концентрировать внимание на том хорошем, что видишь вокруг себя. Пытайся игнорировать страх, который чувствуешь.

Я смотрю на неё, сузив глаза. Будто бы это так легко сделать.

– Постарайся вспомнить, как ты себя чувствовала, когда играла в снежки. Или когда позволила Эсме обнять себя. Тебе тогда было страшно?

Я вспоминаю свои эмоции. Да, я испытывала страх, но совсем по другим причинам. Я испытывала страх, потому что это было ново для меня, и я не знала, чего ожидать. Это был не тот страх, когда я знала, что за этим должно последовать.

– Ты всегда можешь это получить, Белла, – говорит мой психотерапевт. – Ты можешь это иметь. Тебе только нужно позволить себе это.

От её слов тысячи вопросов кружатся у меня в голове, но я знаю, что не стану ни о чём её спрашивать. Наше время истекло и мне пора уходить.

Она открывает для меня дверь и, выйдя, я замечаю Эдварда, который встаёт со стула и кивает мне. Он подходит к нам и представляется Шивон, после чего переводит взгляд на меня.

– Готова?

Я киваю ему и, протянув руку в приглашающем жесте, он ведёт меня к выходу из здания, к своей машине.

Выезжая с автостоянки, Эдвард пытается завязать разговор, но я понимаю, что не смогу его поддержать. Так много было сказано на этом терапевтическом сеансе, так много я рассказала о себе Шивон, и пока не знаю, довольна ли я этим. Когда я была уверена, что она изменит своё мнение обо мне, потому что, в конце концов, всё в моей жизни дважды пошло не так и причиной всего была именно я, она сказала мне, что я борец и жертва.

Я не жертва. Жертвы ни в чём не виноваты.

Ох. Подождите.

Ох.

Чёрт.

Я с шумом втягиваю в себя воздух, когда логика Шивон расставляет всё по своим местам. Если она права, тогда то, во что я верила всю свою жизнь – неправильно. Именно это она имела в виду, когда сказала, что будет страшно? Но она не может быть права, потому что это значит, что я всю свою жизнь заблуждалась.

Это значит, что моя жизнь могла быть иной.

Нет, я не могу даже пытаться это осознать.

– Белла?

Я не могу с этим справиться. Это слишком и это невозможно. Ведь есть вероятность, что Шивон всё же неправа, ведь так? А что, если нет? Что, если она права? Её слова пугающе похожи на те, что я слышала в своей новой семье.

Как мне узнать, что правда, а что ложь? Как я могу найти безопасность в этой огромной неизвестности? Что мне делать?

– Белла?

Как же мне с этим справиться? Что произошло тогда и сейчас, и когда пошло всё не так, как надо? Где я облажалась? Она сказала мне, что я боролась не борясь. Могла ли я всё изменить, если бы сопротивлялась с большей силой? Могла ли я сделать это?

Нет, думаю, нет. Я часто боролась, сопротивлялась, но никогда не могла победить. Это делает меня жертвой? Думаю, это делает меня более слабой, чем я есть. Глупая Шивон. Я не сильная и я не борец. Я просто делаю то, что должна, потому что какой бы несчастной не была моя жизнь, я не хочу умирать.

– Белла?

Плохо ли облегчить себе жизнь, принимая то, что как ты знаешь, является плохим? Но я заслужила это, не так ли? Они мне так говорили. Всегда была причина для насилия. И когда они приходили ко мне в кровать, то для этого тоже всегда был какой-то повод. Я ненавижу своё тело с тех пор, как Лоран сказал мне, что оно очень красивое. Что от него невозможно оторваться. Это тоже моя вина.

В желудке что-то переворачивается, и меня без предупреждения начинает рвать. Автомобиль, тормозя, визжит, и я выбираюсь из него, прежде чем он полностью остановился. Мне удаётся наклониться, чтобы не испачкать полностью свою одежду.

Чёрт, меня не может даже вырвать нормально, не поставив в глупое положение.

– Иисусе, – бормочет Эдвард, обходя вокруг автомобиля. Когда я прекращаю блевать, он протягивает мне открытую бутылку с водой и льёт воду на мои руки. Я мою их и ополаскиваю свой рот.

Я чувствую себя униженной.

– Ты в порядке?

Я встречаю его взгляд и, не сдержавшись, вскидываю бровь. Эдвард невесело усмехается.

– Нет, конечно, нет. Глупый вопрос.

Он осматривается по сторонам.

– Я припаркую машину вон там, а затем мы пойдём вон в то кафе. Жди меня, я сейчас вернусь.

Он садится в машину и на мгновение меня парализует страх от мысли, что он оставил меня совсем одну без денег в Порт-Анджелесе. Но он паркуется на другой стороне улицы и, засунув руки в карманы, возвращается ко мне.

В кафе тепло и безлюдно. Эдвард находит кабинку в углу и заказывает для нас обоих напитки. По-прежнему полностью погружённая в свои мысли, я только отчасти замечаю, что происходит вокруг меня. Поэтому удивляюсь, когда передо мной появляются две чашки с чаем.

– Ты и правда, далеко, – отмечает Эдвард. – Хочешь об этом поговорить?

Я медленно качаю головой. Я не хочу, чтобы он знал об этом, кроме того, он всё равно мне ничем не поможет, не так ли?

– Сейчас ты чувствуешь себя лучше? Тебя стошнило.

Моё горло по-прежнему щиплет, но, по крайней мере, желудок успокоился. Я расстроено вздыхаю. Эдвард, наверное, хочет вернуться домой. Я и так заставила его ждать.

– Эй, почему ты хмуришься? – тихо спрашивает он. – Что случилось?

Я зла достаточно, чтобы ответить, и достав свой телефон, пишу.



– О, – говорит он, озадаченный моими словами. Его рука тянется к волосам, и он тянет за них. Я расстраиваюсь ещё больше. Я не должна обременять его этим. Но он говорит. – Но ведь сейчас не всё так плохо, не так ли?

Нет, сейчас нет. По крайней мере, если не принимать во внимание мою промывку мозгов.

Я вижу, что он потерян. Злясь, я сосредотачиваюсь на своём чае. Этот день становится всё хуже и хуже.

– Расскажи мне, – говорит Эдвард. – Может, я не смогу помочь тебе, но, по крайней мере, ты сможешь снять с себя этот груз.

Пожав плечами, я пишу.



Вот. Думаю, именно этим можно всё сказать.

– Должно быть, это сбивает с толку, – говорит он, но я вижу, он понимает, что я вполне серьёзна. – Есть для этого какая-то причина?

Я не отвечаю, и молчание затягивается. Я действительно не хочу говорить об этом, и не хочу беспокоить его своими беспорядочными мыслями. В любом случае, ему это не нужно.

Он, кажется, с этим не согласен.

– Я на твоей стороне, помнишь? Чёрт, Белла, я не могу видеть тебя такой расстроенной. Пожалуйста, скажи, что тебя так беспокоит, – его глаза выдают волнение. Зелёный цвет его зрачков в свете кафе более глубокий и насыщенный, чем на улице, когда небо затянуто облаками и темно.

– Освободись от этого, – просит он. – Я же вижу, что мыслями ты далеко.

Кажется, просто нелепо записывать те слова, которые окружают меня, угрожая поглотить. Ну, думаю, по крайней мере, кое в чём я ещё уверена и кое-чем могу управлять – своим голосом. Это часть меня по-прежнему моя и только моя.

Глубоко вздохнув, я удаляю предыдущий текст с экрана телефона и пишу. В худшем случае он согласится со мной, и я буду знать, что он думает. В лучшем случае он согласится со мной, и я буду знать, что он думает.



– Кто, твой терапевт?

Ну да. Вот чёрт, я уже практически не могу вести нормальный разговор. Не то, чтобы это меня расстраивало. В любом случае – я не создана для длинных диалогов. Никогда не была. Обычно люди не проводят со мной столько времени, чтобы успеть поговорить. Кроме Эдварда. Самые долгие разговоры в моей жизни были у меня именно с ним.

Чёрт.

С ума сойти, а ведь он парень.

– Я согласен с ней, – отвлекая меня от мыслей, говорит Эдвард. – В чём именно не было твоей вины? Это то же самое, о чём мы уже говорили?

Он имеет в виду разговор, который однажды был у нас на крыльце – разговор, во время которого он практически убедил меня попробовать пойти на терапию. И вот я снова спрашиваю его, может или не может всё это быть моей виной.

И как он должен ответить на этот вопрос?

– Ты говоришь о насилии, через которое прошла? – спрашивает он, и в его голосе слышится странное сочетание осторожной прямоты.

Я сглатываю, затем киваю.

Он откидывается на спинку стула, и я вижу, что он напряжен. Но почему?

– Думаю, что в определённой мере я могу понять, почему ты винишь себя. Видимо ты пытаешься найти причину для всего этого, как-то оправдать то, что происходило. Но если серьёзно, чтобы заслужить такое, ты должна была вести себя как какая-то распутная девка, но даже в этом случае насилие нельзя было бы оправдать. Чтобы прояснить, мы ведь говорим о чём-то более серьёзном, чем случайные избиения, не так ли?

Он знает. Он догадался уже давно, а я не отрицала.

- И как часто... раз в месяц?

Я усмехаюсь. Если б всё было так просто.

– Чаще? Как, ежедневно?

Я не могу встретиться с ним взглядом и с беспокойством начинаю заламывать свои руки. Уверена, теперь его отношение ко мне изменится.

– Что ты делала, чтобы заслужить это? – изумлённо спрашивает он.

Я печатаю, хоть и не думаю, что он на самом деле ждёт ответа.



– Хватит, – тихо говорит он, его глаза расширены. – То, что произошло с тобой, было неправильным, Белла. Неужели так тяжело в это поверить?

Почему по щекам текут слёзы, я не знаю, но они это делают, и я наклоняю немного голову, чтобы скрыть от Эдварда своё лицо.

– Даже если ты делала то, о чём написала, ты ведь делала это не специально, так?

Нет, если только не хотела разозлить его. За эти годы я поступала так несколько раз.
Пытаясь увидеть, что произойдёт, если я намеренно его разгневаю.

Ох, это было совсем не мило.

Краем глаза я вижу, что Эдвард достаёт свой телефон и нажимает какие-то кнопки.

– Я просто пишу маме сообщение, – говорит он. – Предупреждаю, что мы не вернёмся домой к ужину.

Конечно мои глаза тут же расширяются от тревоги. Мы будем наказаны, если вернёмся домой слишком поздно.

Эдвард смотрит на меня, искренне удивляясь.

– Боже, расслабься. Я отправляю ей сообщение, чтобы она знала, где мы находимся. Вот и всё, – он снова смотрит на экран и, нажав на ещё одну кнопку, переводит взгляд на меня. – Тебя наказывали из-за этого в твоём прежнем доме?

Да.

– Даже если ты давала им знать, что будешь поздно?

Я слегка задумчиво улыбаюсь, даже не зная, как объяснить невозможность сценария, который он описал.



– О, – он ненадолго задумывается. – И поскольку ты не говоришь, очевидно, не могла воспользоваться телефоном-автоматом.

Вот именно.

Неважно. Немного сдвинувшись, я беру свой чай. Он уже остыл, но я всё равно его пью. Телефон Эдварда сигналит, и он проверяет полученное сообщение.

– Мама хочет знать, поедим ли мы здесь или ей нужно что-то оставить для нас.

Мой рот несколько раз открывается и закрывается, прежде чем я снова беру себя в руки и смотрю на него, чтобы понять, чего именно хочет он. Если он хочет поужинать здесь, то не думаю, что я присоединюсь к нему, но это его дело.

– Я довольно голоден, – признаёт он.

Я указываю на меню, давая понять, что если он хочет, может поесть здесь.

– А ты будешь есть, если мы сделаем заказ? – подозрительно спрашивает он. – Потому что без тебя я есть не буду.

Я хмурюсь, но он меня не понимает, поэтому я печатаю.



– Ты уже спрашивала об этом, и ответ не изменился, – просто говорит он. – Так что, если мы сделаем здесь заказ, ты будешь есть? Твой выбор.

Выбор, говорит он. Только мне решать, есть здесь или нет. Будет ли он играть в какие-то игры? Наверное, нет. Когда я неуверенно беру меню, он улыбается и делает то же самое после того как пишет Эсме, давая ей знать, что нам не нужно оставлять ужин.

Грибные равиоли. Понятия не имею, что это, но это первый пункт в меню, к тому же дешевле, чем всё остальное. Лоран бы голову мне оторвал, если бы узнал, сколько денег я потратила на один лишь ужин. На эти деньги я могла бы на целую неделю закупить продуктов для нас двоих.

Пока мы ждём наш заказ, Эдвард двигает ко мне через стол монету. Когда я с недоумением смотрю на него, он с лёгкостью говорит:

– Пенни за твои мысли.

Это на самом деле забавно и я со смехом выдыхаю. Он ухмыляется мне в ответ, явно радуясь, что заставил меня улыбнуться.

– Мне не всё равно, потому что я забочусь о тебе, – в конце концов, тихо говорит он, отвечая на мой более ранний вопрос. – И мне не понять, почему тебе кажется, что никто этого не делает.



– О тебе заботилась твоя мама, – замечает он. Чёрт, он помнит довольно много из того, что мы с ним обсуждали. Но я обдумываю его слова. Моя мама отвернулась от меня, когда Лоран убедил её, насколько я плоха.



Мои слова приводят его в растерянность. Часть моего разума осознаёт, что уже во второй раз за день я рассказываю о своей жизни, и впервые я сделала это менее чем час назад. Но в первый раз, кажется, говорить об этом было намного больнее.

Довольно интересно, на самом деле.

– И сколько тебе было лет?



– Иисусе, – бормочет он.

Воцаряется тишина и в это время официантка приносит нам еду. Она переводит взгляд от меня к Эдварду.

— Вам что-то ещё нужно? – очень вежливо спрашивает она его.

– Нет, спасибо, – отвечает он, всё ещё в шоке от моего признания.

Когда она уходит, Эдвард постепенно приходит в себя.

– Ешь. Ты обещала.

Он прав. Он также внимателен, впрочем как и всегда, и не смотрит на меня, когда я пробую равиоли. На мой вкус, слишком много сливок и мало соли. Можно было бы добавить немного перца, хоть я сама к нему больше и близко не подойду.

– Ну как, вкусно? – спрашивает Эдвард, после того как я проглатываю. Я киваю, и он выглядит довольным.

– И с кем ты жила после того, как твоя мама уехала? Именно после этого ты переехала в Финикс?

Я качаю головой и в промежутках между едой, пишу.



Если он и замечает, что я не упоминаю Лорана, то виду не показывает.

– Значит, когда всё это началось, тебе было семь лет, – скорее себе, чем мне, с грустью говорит он. Но, тем не менее, я качаю головой.

– Что, началось позже?

Нет.

Он бледнеет. Даже в тусклом свете кафе я вижу, что его лицо приобретает пепельно-серый оттенок. Понимаете? Вот почему я не хочу, чтобы люди знали. Теперь он будет осуждать меня – я в этом уверена. Не стоило мне вот так открываться ему. Чёрт.

Эдвард пытается взять себя в руки, и я вижу, как он с трудом сглатывает, после чего снова говорит. Его голос на удивление спокоен по сравнению с тем гневом, которого я ожидала.

– Чтобы они не говорили тебе – они неправы. Ты невероятно милая и заботливая, у тебя очень нежная душа и приятная манера поведения, и ты потрясающе умна. Что нужно для того, чтобы ты начала этому верить?

Совсем не этих слов я ждала от него и сильно смущаюсь от его похвалы. Чего он пытается добиться этим, мне не понятно. Может, он говорит все эти милые слова, потому что хочет что-то получить? Лучше всего прямо спросить его об этом.



– Что? – в замешательстве спрашивает он. Моё сердце колотится в груди, а глаза следят за его рукой, которая потирает затылок. – Я хочу быть твоим другом, – говорит он. – Но, похоже, ты не позволяешь мне.

Услышав его признание, мой рот в шоке открывается. Если честно, я никогда не думала, что покажусь ему достойной дружбы. Как он может этого хотеть? Я ничего не могу предложить, вообще ничего. Кроме того, откуда мне знать, что он хочет только дружбы?

Эдвард откидывается немного назад и смотрит на свои руки.

– Кто сломил тебя настолько, что ты даже в дружбу не веришь, – не встречая мой взгляд, шепчет он.

Несмотря на значительность этого разговора, услышав от него одно слово, во мне вспыхивает раздражение.



Он выглядит смущённым и, наверное, подыскивает слова, чтобы как-то оправдаться.



Из него вырывается смешок, но в то же время он шокирован. С чего бы ему быть в шоке? Я думала, довольно ясно, что мой... дизайн... оставляет желать лучшего. Всё пошло не так как надо с того самого момента, как я родилась.

Его улыбка меняется на хмурый взгляд.

– Почему ты так думаешь?

Пожав плечами, я печатаю.



– Они были не правы, – заявляет он. – Именно поэтому ты думаешь, что не можешь нравиться людям?

Я не знаю, кем он хочет стать, когда вырастет, но из него вышел бы отличный психотерапевт. Вздохнув, я киваю, отвечая на его вопрос. Мне не нравится та боль, которую вызывают его вопросы.

Он немного наклоняется вперёд.

– Ты нравишься мне, – торжественно говорит он. – Даже если ты воспринимаешь себя как повреждённый товар.

Повреждённый товар? Вау, довольно неплохое описание. И он, конечно, прав.

Вновь откинувшись на спинку стула, он потягивает свой напиток.

– Знаешь, животных, у которых только три ноги иногда любят больше, чем тех, которые совершенны, – его глаза искрятся, когда он смотрит на меня поверх своего стакана.

Хоть я и понимаю, что он пытается быть забавным, во мне вспыхивает раздражение.



Он вздыхает, но не разочарованно.

– Что мне сделать, чтобы ты поверила мне?



– Дружба, – просто говорит он. – Я хочу быть принятым таким, какой я есть и знать, что есть кто-то, кому нравится моя компания, – когда он встречает мой взгляд, в его глазах светится неуверенность. – По крайней мере, мне хочется думать, что тебе приятна моя компания.



Не знаю, что на меня нашло и почему я говорю ему это. Возможно, так на меня повлияли слишком сливочные равиоли.

– Правда, – ярко улыбаясь, говорит он.



Не уверена, почему я не могу оставить эту тему. Может, потому что до сих пор не понимаю, верю ли я ему. Прочитав мои слова, он немного хмурит брови, и я начинаю беспокоиться, что расстроила его.

– На самом деле мне непросто заводить друзей, – тихо говорит он. – Большинство людей думают, что я слишком... мягкий, наверное. Я не очень люблю спорт, не покупаю Playboy... – он пожимает плечами и, скрывая свой румянец, делает глоток воды.

Он не покупает Playboy? Разве не все мужчины смотрят порно?

Но подождите, что? Он думает, что ему трудно найти друга и поэтому решил тусить со мной? Даже своим повреждённым разумом я понимаю, что это далеко от идеала. И, как могу, пытаюсь ему об этом сказать.

– О, нет-нет, не думай так, – поспешно говорит он, его глаза выдают беспокойство. – Я неправильно выразился. Я имел в виду, что редко чувствую, что люди принимаю меня таким, какой я есть, но с тобой у меня именно такое ощущение, – на последних словах его голос становится тихим. – Надеюсь, ты чувствуешь то же самое.

Я понимаю, о чём он говорит, я действительно понимаю. Но он ошибается. Я не верю ему безоговорочно, я всего лишь терплю его и точка. Это совершенно разные вещи и я прихожу к ужасному выводу, что всё это время у него перед глазами была совсем иная картина. Когда я искала возможные причины того, из-за чего он повернётся ко мне спиной, я даже не думала, что главной причиной станет моё отношение к нему.

Он внимательно смотрит на меня, вероятно заметив мой дискомфорт.

– Что случилось?

Это будет больно, я знаю. Но как выразить это словами?



Вот. Позволю ему начать первым. Это не очень мило с моей стороны, но с другой стороны, я всегда говорила, что я не очень хороший человек.

Прежде чем ответить, он сглатывает.

– Мне нужно быть честным? Нет, я так не думаю. Ты слишком травмирована, чтобы доверять кому-то настолько, чтобы считать своим другом. Но я могу сказать, что ты не против видеть меня рядом с собой.

Ладно, кажется, он понимает, что он не мой якорь или что-то в этом роде. Но мне не нравится, что он использует слово «травмирована». Благодаря этому слову может показаться, что я прошла через ужасные вещи.

– Ты бы не делала этого с Эмметом, например, – тихо продолжает он.

Нет, не делала бы. Я бы даже побоялась остаться с ним в машине. Да и к Джасперу, и даже к Карлайлу это тоже относится.

Тогда почему с ним?

– Не воспринимай это неправильно, но мне нравится находиться рядом с тобой.



Он должен понимать это, ведь так?

– Стоишь, – не соглашается со мной он. – Ты не видишь себя очень чётко, знаешь.

Я хмурюсь и отворачиваюсь. Не думаю, что осмелюсь спросить, надеется ли он получить что-то большее из этого. И не осмеливаюсь на самом деле принять дружбу Эдварда. Не сдержавшись, я усмехаюсь.

– Эй, – негромко говорит он. – Дай этому шанс. Я знаю, что в прошлом тебе причиняли боль и люди отворачивались от тебя, но обещаю – я этого не сделаю.



– Это стоит того, если время от времени я смогу видеть твою улыбку, – шутит он.

Ещё одно последнее предупреждение, решаю я, после чего собираюсь сдаться.



– Я знаю, – серьёзно отвечает он. – И не думай, что я делаю это исключительно для того, чтобы сделать тебе одолжение. Находясь в твоём обществе, я чувствую себя счастливым и мне приятно знать, что ты ценишь мою компанию. Поверь, я тоже много получаю из этого.

Лёгкая улыбка приподнимает уголки моего рта, и я пишу.



Он улыбается.

– И правда, нет.



ФОРУМ здесь)))