Город... До...

Я потерян. Мне холодно. Я один.

Белла ещё ни разу не выгоняла меня из дома. Это не в её стиле. Мне ненавистно то, что она стала такой из-за меня.

Вместо того чтобы стучать в дверь, я прислоняюсь к ней и соскальзываю вниз, признавая своё поражение. Руки в волосах, мне хочется разнести этот дом до основания.

Пальцы начинают неметь, и всё моё тело дрожит – от холода или от этой реальности – я не уверен. Валяясь у двери, я тот голубоглазый мужик. Я не хочу быть им.

Я не могу оставаться здесь, у разбитой деревянной двери, всю ночь. Мне нужно рассказать ей, что случилось. Мне нужно молить её о прощении. Мне нужно слишком многое.

Я поднимаюсь, спускаюсь по ступеням и бегу к заднему крыльцу. Она всегда оставляет окно приоткрытым после готовки. Стоя на кране садового шланга, я подсматриваю через занавеску в кухонное окно над раковиной и позволяю крану отломиться и упасть на землю.

После нескольких неудачных попыток, я на кухне, весь помятый и в синяках.

В доме темно, и всё, что я хочу сделать – это пойти к ней. Я хочу, чтобы она приняла меня в свои тёплые объятья и пообещала, что всё будет хорошо.

Я медленно и целенаправленно поднимаюсь по лестнице, убеждённый, что дверь в нашу спальню тоже заперта.

Положив одну руку на дверь, а другую на ручку, я не осмеливаюсь повернуть её. Картинки с голубоглазым мужиком всё еще стоят перед глазами и отказываются пропадать.

Я закрываю глаза и задерживаю дыхание, когда поворачиваю ручку. Дверь не заперта, и облегчение парализует меня. Я удерживаю дверную ручку совершенно неподвижно до тех пор, когда уже не могу этого выносить.

Я чуть-чуть приоткрываю дверь, достаточно, чтобы увидеть, что она спит в нашей постели, и её лицо в тени. Она не просыпается даже от скрипа изношенных петель, черты её лица расслаблены и невинны, она спит на животе.

И долгое время я просто смотрю на неё, потому что не могу поверить, что она вышла за меня и что она всё ещё здесь.

Я сбрасываю обувь, затем штаны и забираюсь в постель. Она всё еще не двигается, мирно дыша в подушку. Я подношу лицо прямо к её лицу, не касаясь её.

Я смотрю, как она начинает ворочаться во сне, а затем резко отворачивается от меня. И теперь я не уверен, спит она или нет. Так или иначе, она отвернулась от меня тогда, когда всё, чего я хочу, чтобы она крепко прижала меня к себе. Я знаю, что не заслуживаю этого, но я всю жизнь хочу того, чего не заслуживаю.

Я смотрю в потолок и хочу быть лучше. Действительно хочу быть лучше. Я игнорирую таблетки, которые зовут меня из ванны и, в конце концов, сон сжаливается надо мной и приходит.

Я просыпаюсь в холодном поту, руки ищут мою жену. Её здесь нет. Её половина постели холодная. Смятые простыни – единственное доказательство того, что она вообще была здесь.

Я тру глаза, прогоняя сон, и спускаюсь вниз, ожидая увидеть её с чашкой кофе и утренней газетой.

Вместо этого нахожу записку.

Поехала на пляж проветрить голову. Белла

Я провожу пальцами по её словам, и мне хочется поехать за ней. Я мог бы взять такси или поехать на автобусе. Но она не сказала, на какой пляж. Она хочет побыть одна.

Я смотрю на её имя. И на то, как она его написала. Словно я бы не понял, кто написал эту записку. Словно она не единственный человек в моей жизни.

Я сопротивляюсь сильному желанию смять и выбросить записку.

Я провожу день, поднимая в нашей спальне старые плинтусы, которые она хочет заменить. Тут, должно быть, сотни гвоздей.

Час физического труда, и мне нужно что-нибудь, чтобы разрядить обстановку. Я лезу в свой тайник в ванной и проглатываю всего одну.

В спальне вибрирует телефон. Я глотаю ещё одну.

Я проверяю телефон, прежде чем представлю всё, что может гласить это сообщение.

Я вернусь утром.

Она вернётся. Утром.

Мысль о том, что я буду спать один, впервые за целую вечность, заставляет меня хотеть большего, чем пара таблеток. Я швыряю телефон, но звук ударяющего об стену предмета не уменьшает моего желания.

Я сижу на крыльце, глядя на подъездную дорожку. Стая ворон сидит на дереве на нашем дворе, наполняя воздух своим карканьем. Они такие чёрные, что я не различаю их глаз и клювов. Я их ненавижу.

- Чего вам надо? – кричу я. Они лишь громче каркают, хлопая крыльями, но не взлетая. Как только солнце садится, они исчезают в ночи.

Я верчусь в нашей огромной постели, её отсутствие уничтожает каждую частицу меня. Мне снится, что я тону в океане, меня накрывают гигантские волны.

Я просыпаюсь с пульсирующей головной болью. Все тело ломит, но больнее всего просыпаться одному. Я вернусь утром.

Я лежу в постели, глядя в потолок. Гадаю, куда она поехала. Где она спала. Будет ли она когда-нибудь снова спать в этой постели.

Мне нужна всего одна таблетка, чтобы пережить это.

Я иду в ванную, каждый шаг эхом отдаётся в этом продуваемом насквозь доме. А затем я слышу шум внизу и застываю. Она здесь. Она дома.

Я смотрю на своё отражение в зеркале. Выгляжу дерьмово. Я выдвигаю ящик, но не смотрю в него. Я просто стою, держа руку на болтающейся ручке, и смотрю на себя. Я резко задвигаю ящик и выхожу из ванной, пока не передумал.

Стоя на вершине лестницы, я вижу, что она сидит за кухонным столом спиной ко мне. Я медленно спускаюсь, испытывая такое облегчение от того, что она здесь, и так боясь того, что она мне скажет.

Её руки безжизненно лежат на газете вокруг заголовка.

БЕЗДОМНЫЙ МУЖЧИНА НАЙДЕН МЕРТВЫМ ЗА ПЕКАРНЕЙ НА ТРЕТЬЕЙ УЛИЦЕ.

Я смотрю сбоку на её лицо, когда слёзы начинают литься. Я смотрю, как черты её лица морщатся и меняются. Она вздрагивает, когда моя рука касается её плеча. И это почти ломает меня.

У неё покрасневшие глаза, она смотрит на меня, и это невыносимо тяжёлая ноша. Её голос – едва слышный шёпот:

- Его звали Карл. Я всегда покупала ему буханку хлеба, когда видела его. Он больше всего любил ароматный*.

Ароматный.

Это первое, что она сказала мне с тех пор, как я вышел через парадную дверь две ночи назад. Он больше всего любил ароматный.

Это первое, что она сказала, и я ненавижу его.

Себя я ненавижу сильнее.

Она вытирает слёзы, а потом встаёт, и в её глазах извинение, которого я не заслуживаю.

- Пожалуйста, не плачь.

Я не спрашиваю ни где она ночевала, ни с кем она была, даже, несмотря на то, что неведение поедает меня заживо.

- Белла, у меня проблема, - выпаливаю я.

Она кивает. Она думает, что понимает, но она не понимает. Я не тот муж, который слишком много пьёт по выходным и которому надо держаться подальше от спиртного. Я гораздо хуже, чем человек, которого она видит.

- Я думала о программе «Двенадцать шагов»**. Я могу пойти с тобой, если хочешь. – Она пытается убедить меня.

Я качаю головой, потому что слова в мозгу звучат слишком глупо.

- Нет ничего постыдного в том, что тебе помогают. – Она выглядит такой печальной, но полной надежд.

Она продолжает говорить, но я её не слышу.

Я не знаю, как это сделать, так что я просто выпаливаю:

- Белла, у меня проблема с одними таблетками.

На слове «таблетками» она морщится, словно оно ядовитое.

- С какими таблетками?

- С теми, что от моей спины. – Я больше не могу на неё смотреть. Секунды проходят, и я рад, что мне не нужно видеть её лицо.

- Эдвард, это же было несколько лет назад. Ты сказал, что твоя спина в порядке. Твой рецепт закончился несколько лет назад…

- Я знаю.

Она протягивает руку и хватает меня за подбородок, как мать ребёнка. Она хочет видеть мои глаза, и я знаю, что должен ей это. Она ищет правду и не верит в то, что видит перед собой.

Я жду, жду, что она уйдет прямо через ту дверь.

Пойми меня. Спаси меня. Пожалуйста.

- Почему ты мне не сказал? – спрашивает она, её голос не узнать.

Прости меня.

- Эдвард, почему?

- Не знаю, как. Думал, ты уйдёшь, если когда-нибудь узнаешь об этом. Думал, ты уйдёшь.

- Это то, чего ты хочешь? – спрашивает она с широко раскрытыми глазами.

- Белла…

- Ты мой муж, Эдвард.

- Я не знаю, что это значит.

- Я знаю, - говорит она. Она знает.

- Я собираюсь бросить. Бросаю сегодня.

- Тебе нужно позвонить своему врачу.

- Белла, я могу это сделать, - обещаю я ей.

Она не перестанет касаться меня. Словно я больной ребёнок.

- Как часто ты их принимаешь?

- Я не знаю. Но я брошу. Я обещаю.

- Не лги мне.

- Я не лгу. – Я не лгу.

Она начинает рыдать, и я не знаю, что делать. Поэтому обнимаю так крепко, как могу. Словно выжимаю из неё жизнь. От этого она лишь пуще плачет. Я начинаю неистово целовать её лицо, даже, несмотря на то, что, возможно, это самое худшее, что можно сделать.

- Такое чувство, что я тебя не знаю, - говорит она сквозь слёзы.

- Ты знаешь меня, Белла.

- Да?

- Ты меня знаешь.

Я целую её в губы. Не жду, что она поцелует меня в ответ, но она целует. Она целует меня в ответ, и так отчаянно, что никому из нас не легче.

- Мне жаль, - говорю я снова.

Мы оказываемся сидящими на полу в столовой. Нас окружают свисающие обои.

Она готовит завтрак, и даже, несмотря на то, что у меня нет аппетита, я съедаю всё, что лежит на тарелке. Фото голубоглазого мужика смотрит на меня с первой страницы газеты. Мне хочется разорвать его лицо пополам.

Голова полна противоречивых мыслей. Мне хочется, смеяться, плакать и кричать.

Вороны возвращаются, каркают и галдят в ветвях. Жаль, нет дробовика.

Я слышу Беллу наверху, лазающую по ящикам в ванной. Кажется, моё сердце в любой момент перестанет биться. Мне следовало сказать ей о своих семи тайниках. Следовало сказать ей.

Но большинство из них всё равно пусты.

В унитазе смывается вода, и я слышу это через весь дом. Если бы грехи можно было смыть так легко. Я чувствую, как во мне закипает ярость, завладевая моими мыслями. Я мысленно пересчитываю все до единой таблетки в этом доме.

Вода в трубах затихает, и сверху больше не доносится ни звука. Всё тихо, за исключением ворон. Я оставляю её одну. До тех пор, когда уже не могу.

Дверь в нашу спальню открыта. Она сидит на краю постели, и я могу сказать, что что-то не так в ту же секунду, как её вижу. Что-то сейчас вспорет меня.

Я опускаюсь на колени перед ней и беру её за руки.

- Что такое?

- Я знаю, наверное, время совсем неподходящее, - говорит она своим рукам, словно меня вообще нет в комнате.

- Белла, что происходит?

- У меня тоже есть секрет. – Уголок её рта ползёт вверх. – Думаю, я беременна.

Нет. Мои руки дрожат, и мне хочется затолкать эти слова обратно ей в рот.

- Ты не беременна. – Я грубо отпускаю её.

- Ты этого не знаешь.

Я знаю.

Я не знаю, как сделать это с ней. Но это уже сделано.

Я смотрю на её лицо. Она не сводит с меня глаз и думает, что я пытаюсь усвоить услышанное. Она улыбается, и мне не хочется больше прикасаться к ней.

Я встаю и принимаюсь вышагивать, тяну себя за волосы, и моё сердце не перестаёт колотиться.

Блядь, всё тело ломит, и мне необходима одна из этих таблеток. Мне необходима больше, чем одна.

- Эдвард, я беременна.

И только сейчас я замечаю её руки и то, как она в защитном жесте прикрывает ими живот.

- Белла, мы уже проходили это раньше. На этом самом месте.

С отчаянием во взгляде она цепляется за ткань своего свитера.

- Я знаю, но это другое. На этот раз я могу сказать.

- Ты не беременна, - настаиваю я.

Секунду она не отвечает, её глаза становятся холодными.

- Ты ошибаешься. Беременна.

- Не беременна.

- Ты этого не знаешь! – Она кричит на меня, ураган у меня в груди ревёт всё громче.

- Я сделал вазектомию***, ясно? – выплёвываю я.

Она слегка качает головой и хмурится в неверии.

- Ты – что? – шепчет она.

- Мне жаль.

- Тебе жаль?

- Я не знал, как тебе сказать.

Я впервые сказал ей эту правду. Назад слов не заберёшь. Я отнял у неё всё. Отнял всё. Её глаза – ад на земле, и они никогда не простят.

Я так много всего хочу сказать. Намного больше, чем это признание. Но больше не могу заставить себя говорить.

Я не мог сказать тебе. Я не мог быть тем, кем ты хочешь. Я не мог сказать «нет». Я не мог сломать тебя. Я не мог быть большим, чем этот мужик.

Её лицо у неё в ладонях, и мне ненавистно то, что я наделал.

Она поддержала меня, когда я говорил ей другую правду. Она должна поддержать меня и сейчас. Должна.

Она сидит посреди кровати, поджав колени к груди, и комнату наполняют звуки её рыданий. Мне хочется оторвать пальцы от её глаз и заставить посмотреть на меня. Но я не могу пошевелиться. Я, блядь, не могу пошевелиться.

Её плач превращается в крики, и я тому причина. Я - её боль и её гнев.

И, несмотря на то, что она идеальна, даже в своём гневе, я не могу жить, зная, что её боль из-за меня.

*имеется в виду вид хлеба, в оригинале именуемый «sourdough», нечто вроде нашего «Бородинского»

**ссылки для пытливых умов:

http://aadubna.narod.ru/mat/12chp.htm

http://en.wikipedia.org/wiki/Twelve-step_program

***мужская стерилизация