Город… Провинция... После...

Я мужчина. Это так. Всё остальное не важно. Даже пустые ящики моего стола и почти пустые карманы. Или тот факт, что у меня больше нет семи мест. Потому что я просто мужчина с голой левой рукой. Не муж.

В центре города, на углу 2-ой и Эй-стрит, есть свободный участок земли. Каждый октябрь он служит временным домом тыквам, и каждый декабрь - рождественским ёлкам.

Остальное время он просто стоит, покрытый зелёной-презелёной травой и сорняками. Я касаюсь пальцами ног земляной насыпи, там, где тротуар встречается с заброшенной землёй, нечаянно задевая стебель одуванчика.

Я вырываю его из асфальта и смотрю, как он борется с лёгким ветерком.

Белла однажды сказала мне, что нет ничего смелее, чем цветок, растущий сквозь трещину в асфальте. Я рассмеялся, потому что она всегда наделяла способностью чувствовать вещи, которые чувствовать не могут.

Если бы она стояла рядом со мной, я бы засунул этот одуванчик ей за ухо. Или она подула бы на него и загадала бы желание. Сто желаний. Или, может, всего одно.

Я хватаюсь за него, нечаянно ломая стебель. Я держусь за этот дурацкий цветок, или сорняк, или что бы это ни было, до тех пор, пока больше не могу на него смотреть.

Её здесь нет. Потому что я лжец. И я не заслуживаю никаких своих желаний. Я бросаю одуванчик в траву и иду остаток пути до пустого дома.

Вставив ключ в замок, я слышу трубящий звонок домашнего телефона, борющегося с тишиной. Телефона, который никогда не звонит.

Провозившись с ключами, я оставляю дверь распахнутой и бегу на кухню.

- Алло?

В трубке ничего не слышно, кроме моего тяжёлого дыхания. Сердце переходит в галоп от мысли, что это может звонить она.

- Эдвард?

Это не она. Конечно же, это не она. Она не звонит мне. Меня для неё больше не существует.

- Отец?

- Сын. – Его навязчиво знакомый скрипучий голос, даже, несмотря на то, что я не слышал его много лет. Он звучит точно так же. Он пьян.

Я могу представить, как он сидит на своей кухне с телефоном в одной руке и выпивкой в другой, мучаясь вопросом: звонить или нет, прежде чем спешно нажать на кнопки. Я могу представить, как он смотрит в заднее окно, когда говорит. Смотрит вдаль мимо старых качелей и бассейна. Там, вдалеке дом родителей Беллы.

- Как ты, сын?

Я не знаю, как ответить на этот вопрос, этому человеку, поэтому я отвечаю вопросом на вопрос, потому что он тоже не ответит:

- А ты как?

Он глубоко вздыхает. Мы оба молчим. Я задаюсь вопросом: как долго мы можем молчать, прежде чем один из нас повесит трубку.

- Эдвард, я теряю дом.

- Что?

Ещё одна долгая пауза.

- Дом, - выдыхает он в трубку.

Я расслышал его с первого раза, но не понимаю. За дом выплачено много лет назад.

- Как это возможно?

- У меня были счета.

Я смеюсь. Это горько и смешно. Счета или бутылки.

- Я думал, ты захочешь знать. Забери что-нибудь из своих вещей до того, как банк заберет всё.

- Сколько? – бросаю я ему.

- Неделя.

- Блять, отец.

Он не отвечает. Звук его дыхания вызывает у меня тошноту.

- Куда планируешь податься?

Снова тишина. Мне хочется сказать ему, что он не может остановиться здесь. Я держу рот на замке. Я не настолько жесток. Это то, что я говорю себе. Но жестокость кроется в моем молчании. Он же мой отец.

- Можешь приехать утром? – Судя по голосу, он готов расплакаться.

Я всегда говорил себе, что если когда-нибудь он попросит меня приехать, я приеду. Он просит. И это мой единственный шанс.

- Ладно.

- Осторожнее с радаром на том последнем отрезке трассы.

- Да, я знаю. – За исключением того, что я не знаю. Я слишком долго не ездил на эти холмы, чтобы что-либо знать. Я не говорю ему, что приеду на автобусе.

- Увидимся завтра, сын. – То, как он называет меня сыном. Словно пытается доказать это самому себе.

Я вешаю трубку, не попрощавшись, и немедленно об этом жалею. Это не его я ненавижу.

И не по нему скучаю.

Я поднимаюсь по лестнице в спальню, которая рассчитана на двоих, а не на одного.

Перила шатаются. До сих пор. Двери не закрываются как надо, полы скрипят и отклеиваются обои в столовой. До сих пор.

Это наш дом. Даже если больше это не её дом.

Я просыпаюсь с рассветом, складываю кое-какую одежду в спортивную сумку, запираю входную дверь и иду на автостанцию.

Это автобус «Страйт Шот»*. Двухчасовая поездка на север занимает полдня со всеми остановками.

Черта, за которой заканчивается цивилизация и начинается старомодная провинциальная жизнь, размыта.

Я схожу на трассе у нужного съезда, остановившись всего на секунду, когда выбираюсь из автобуса. Я не уверен, что готов к тому, чтобы мои ноги касались грязи этого города.

Две мили сельской дороги, ведущие к его дому, кажутся длиннее, чем когда-либо, когда это место было моим домом.

Я прохожу мимо дома родителей Беллы, который до сих пор выглядит неуместно, даже спустя столько лет. Он все ещё сверкает, чистый и яркий, машины в гараже, ухоженные цветы. И мне больно держать глаза открытыми. Штукатурка, бледно-жёлтые нарциссы и всё, что они собой олицетворяют.

Грязная подъездная дорожка, ведущая к дому отца, до ужаса та же самая, что и много лет назад. Я стою на маленьком крыльце, глядя под ноги на видавшие виды, растрескавшиеся доски. Сетчатая дверь скрипит, когда я открываю её, сетка свисает с рамы как плоть с усталых костей.

Синяя краска на двери пузырится от жары слишком многих лет. Положив руку на латунный дверной молоток, я не могу заставить себя поднять его. Чтобы объявить о своем присутствии на этой свалке, которая когда-то была моим домом.

Но больше это от меня не зависит, когда тяжёлая дверь распахивается.

В дверях стоит не мой отец. Это вообще не мужчина. Дородная пожилая женщина с некрасивым лицом стоит перед синей дверью моего отца.

- Кто вы?

Она улыбается мне в ответ, жестом приглашая внутрь.

- Эдвард, полагаю?

Мои ноги отказываются двигаться.

- Где мой отец?

- Его здесь нет.

Разумеется, его здесь нет.

Она стара. Слишком стара, чтобы быть его подружкой. Как мне кажется. Может, он тоже стар.

Она оставляет меня на крыльце и молча исчезает в коридоре. Я испытываю жажду, даже просто стоя на крыльце. Пальцы сводит судорогой, и я чувствую, как мой мозг выделывает коварные трюки. Один стакан, одна таблетка, хоть что-нибудь.

Я провожу руками по лицу и пытаюсь избавиться от предательской потребности. Она не уходит, но не душит меня.

Я прохожу на несколько шагов в дом и притворяюсь смелым, чтобы сделать это. Я смотрю на незнакомку, когда она начинает вытаскивать из бельевого шкафа одеяла и полотенца и заталкивать их в чёрный мешок для мусора.

- Кто вы? Зачем вы здесь? – Я груб, но и она тоже. Я хочу, чтобы она ушла. Убралась отсюда. Какого черта она вообще здесь делает?

- Я из церкви. – Она говорит это так, словно это должно что-то для меня значить. Здешние люди и их слепая вера. – Твой отец сказал, что ты приедешь сегодня утром. Я ждала тебя раньше. Я упаковываю всё, что ты не захочешь оставить.

Мной овладевает безотчётная потребность закричать, чтобы она убиралась к чёртовой матери.

- А разве он не хочет что-нибудь оставить?

Она игнорирует мой вопрос. Я наблюдаю за тем, как она достает с верхней полки зелёное с белым вязаное одеяло. Она протягивает его мне.

- Кажется, это может хранить какие-то воспоминания. – Она улыбается.

Это не так. Я не знаю, откуда оно взялось, и кто его вязал. Всё, что я знаю - оно было здесь всегда. Я беру его из её морщинистых рук.

- Не прикасайтесь больше ни к чему.

Её рот вытягивается в мягкую линию, и она складывает руки на груди.

- Где он? – Что ты сделала с ним?

Она теребит крестик на шее.

- Он просил отвести тебя к нему.

Что за нах?

- Мы можем поехать, когда пожелаешь. – Но я вижу по её лицу, слышу по её тону. Они никуда не хочет меня везти.

Я испытываю искушение сказать ей, что мы поедем прямо сейчас, но мне нужна минута в этом доме.

В коридоре висит фото в рамке с моего школьного выпускного. Рядом с рамкой со свадебным фото. Я прижимаю большой палец к своему лицу на фото и смотрю на Беллу. Мне не хватает её улыбки. Мне не хватает её кожи. Мне не хватает её волос. Мне не хватает её.

Она смотрит на меня – более молодого меня – с обожанием и слепой любовью, потому что тогда она верила всей моей лжи. Я рад, что она не смотрит на фотографа, потому что не думаю, что сейчас вынес бы тот взгляд.

Фотографии развешены по всему коридору, и за исключением маленькой черно-белой фотографии моих родителей, на которой они подростки, на каждом фото есть я. Это словно алтарь жизни, которая не моя и никогда не была моей.

У меня один из тех моментов, когда я думаю, что весь мир может быть другим, нежели я думал. Где я ставлю под сомнение каждое когда-либо испытанное ощущение.

Я оставляю даму в коридоре с мусорными пакетами и иду на кухню. Она грязная. Отвратительная.

Моя рука замирает на дверце холодильника, и я смотрю на рамку из леденцов в форме трости. «Счастливого Дня Отца». В ней ещё одно фото, еще одно моё фото, на котором я без двух передних зубов.

Посторонний человек решил бы, что я блудный сын. Мальчик, которого он обожает и которым гордится. Это обескураживает.

Я открываю холодильник только для того, чтобы захлопнуть его; запах тухлятины бьёт мне в нос.

Он не просто потерял этот дом. Судя по состоянию этого дома, кажется, что он потерял волю к жизни.

Эта мысль не торопится уходить. Это может не быть незнакомым чувством.

Я подпрыгиваю от звука голоса незнакомки.

- Я могу отвезти тебя к нему завтра, если захочешь.

Отвезти меня к нему. Словно он грёбаный король.

- Я подожду, когда он вернётся. Вы можете идти.

Её глаза становятся сочувственно-серыми.

- Думаю, тебе придется долго ждать.

- Я не против. – Очередная ложь. – Я имею в виду, что лучше просто подожду.

- Как хочешь. Я вернусь завтра. – И прежде, чем я успеваю сказать ей, что не стоит, она уходит.

Я снова иду на другую половину дома, не обращая внимания на чёрный пакет для мусора и открытый бельевой шкаф.

В этом коридоре темно, насколько я помню. Я сбрасываю обувь и прохожу остаток пути до своей старой комнаты с закрытыми глазами. Я медленно открываю дверь, древесина скользит по ковру, и это единственный звук в тишине.

Я медленно открываю глаза, боясь того, что увижу. Но это всё ещё моя комната.

Шторы задернуты, двуспальная кровать, ярко-розовый ковер ярче, чем где-либо ещё.

Я провожу пальцами по тумбочке, смахивая пыль. Эта комната выглядит так, словно простояла закрытой много лет, возможно, всё время с тех пор, как я уехал. Словно в неё ни разу никто не входил. Он развесил моё лицо по всему дому словно объявления о пропавшем ребёнке, но моя комната осталась нетронутой. Я его не понимаю. Я никогда его не понимал.

Я снова закрываю комнату и заглядываю в его спальню. Кровать разобрана до матраса. Может, он здесь не спит. Может, уже давно.

Я начинаю чувствовать себя так, словно тону, словно слишком долго барахтаюсь, и было бы легче просто позволить течению утянуть меня на дно. Руки по привычке лезут в карманы. Почти пустые грёбаные карманы, занятые моими дрожащими руками. Я ищу его. Прижимаю к своей ладони, но не осмеливаюсь вытащить. Не осмеливаюсь взглянуть на него. Достаточно знать, что он там.

В его спальне я отпираю раздвижную стеклянную дверь, которая ведет к массивному крыльцу черного хода. Дверь застревает оттого, что ею давно не пользовались.

Воздух непривычно тёплый для этой ранней весны. Он влажный и густой, и вполне возможно, что прошло достаточно много времени, и я успел позабыть, как было раньше.

Множество цветочных ящиков и горшков стоят вдоль этой стены дома, и каждый из них наполнен смертью. Бассейн пустой и растрескавшийся. Высокие сорняки тянутся к ясному небу. Всё это место напоминает брошенный труп за секунду до того, как к нему слетятся стервятники.

Вот когда я вижу её. Беллу. Своё «забери меня домой и никогда не оставляй».

Она стоит на заднем крыльце дома своих родителей, поливает цветы, совершенно не замечая моего присутствия.

Это первый раз, когда я вижу её с тех пор, как входная дверь осталась нараспашку. С тех пор, как мы оба сказали слова, которые всё разрушили. С тех пор, как я закрыл глаза на полу в столовой и взмолился о том, чтобы никогда их не открывать. Я перестал считать год назад.

Я не знаю, где еще я ожидал её увидеть. До этого момента я отказывался представлять её здесь. Весной.

Мой первый порыв укрыться. Спрятаться. Но я не хочу прятаться от неё. Это ложь. Я хочу, но отказываюсь. Не сейчас. Не после всего, что было.

И затем она видит меня и застывает, словно увидела призрака. Или дьявола.

Она не отводит взгляд. Никто из нас не отводит.

Я стою на крыльце, положив руки на серые деревянные перила. Мне так много хочется ей рассказать. Мне хочется кричать ей. Рассказать ей всё. Она меня не услышит. Не захочет. Я даже не чувствую за собой права произнести вслух её имя.

Я не двигаюсь. Отказываюсь. И это она медленно разворачивается и уходит. Уходит дальше и дальше. Она запирается в том доме, который для меня - больное место.

Я провожу вечер, собирая вещи в своей комнате и пытаясь сосредоточиться на том, что делаю здесь и сейчас. Кажется неправильным – оставлять остальные вещи в доме, но если он не хочет забирать ничего из своих вещей, с чего бы мне их забирать? Это просто вещи. Хлам.

Я оставляю занавески в цветочек в гостиной, даже, несмотря на то, что больше всего мне хочется их сдёрнуть.

Он не приходит домой.

Я достаю из бельевого шкафа стопку одеял и кладу её на себя на диване. Они пахнут плесенью. Они пахнут взрослением.

Всю ночь я ворочаюсь. Вместо того чтобы беспокоиться за отца, все мои мысли поглощены Беллой. Она так близко. И всё же бесконечно далеко.

Я задаюсь вопросом: лежит ли она без сна по ночам. Может быть, она не спит сейчас. Надеюсь, что спит.

Она всегда была сильной. Я надеюсь, что не отнял это. Не украл это у неё.

Я встаю с рассветом, переодеваюсь, чищу зубы и пытаюсь вспомнить, зачем я сюда приехал.

Я так зол на него. За то, что он попросил меня приехать. За то, что ждал слишком долго. За то, что его нет здесь. За то, что он потерял дом.

За то, что он пьёт.

Я сижу на крыльце в ожидании той незнакомой женщины. Час спустя старый «Бьюик» сворачивает на Олд-Окс-роад, двигаясь со скоростью улитки. На сей раз, она сворачивает на подъездную дорожку вместо того, чтобы парковаться позади дома.

Вполне возможно, что эта машина её ровесница. Ни слова не говоря, я забираюсь на пассажирское сиденье.

- Готов?

Я могу лишь кивнуть. Она не говорит, куда мы едем, и я не спрашиваю.

Больше чем один раз я сомневаюсь в том, что ей стоит садиться за руль. Кажется, она считает, что правила дорожного движения для неё не писаны. И это больше относится к здешнему менталитету, нежели к её возрасту. Направляясь в город, она выбирает исключительно просёлочные дороги. Я смотрю на проплывающий мимо пейзаж и пытаюсь не думать о том, куда мы, возможно, направляемся.

Когда мы сворачиваем на парковку, страх свинцом опускается мне в желудок. Это какой-то медицинский центр, а не больница.

Она не ждёт меня. Я смотрю, как она проходит сквозь двойные двери так, словно часто здесь бывает.

Когда я сам набираюсь смелости пройти через эти двери, её нигде не видно. Женщина у стойки указывает мне на длинный коридор. Она даже не спрашивает, кто я или кого хочу здесь увидеть.

Здесь пахнет испорченной пищей и формальдегидом.

За закрытой дверью я слышу крик мужчины. Это противоположность жуткой тишине.

Я вижу, что моя незнакомка стоит в дверях в конце белого коридора. С каждым шагом мои ноги идут всё медленнее, но, в конце концов, я дохожу до неё. Она проскальзывает внутрь прежде, чем я успеваю спросить, где мы.

Я стою у холодного металлического дверного проема, пытаясь осознать то, что вижу. Здесь лежит мой отец. Вокруг него пикают и гудят приборы. Его глаза закрыты, у него слишком много кожи, и его волосы прилипли ко лбу.

Трудно связать его с тем человеком, которого я помню.

Незнакомка указывает мне на пустой стул рядом с его кроватью. Я сажусь.

Я наблюдаю за тем, как его глаза начинают моргать, прежде чем приоткрыться.

- Ты здесь. – Вот как звучит смерть.

Он пытается протянуть ко мне руку, но она слишком слаба и падает на светлые простыни.

Я не позволяю себе думать. Я беру его руку обеими руками и игнорирую то, какой чужой она кажется.

- Я здесь. – Я держу эту слабую руку. Когда он закрывает глаза, на его лице почти улыбка.

- Почему ты мне не сказал? – шепчу я.

Он тяжело выдыхает через приоткрытый рот. Это единственный ответ, который он способен дать.

Я поворачиваюсь к незнакомке с обвинениями:

- Как долго он здесь в таком состоянии?

- О, он здесь какое-то время, но в таком состоянии? Всего несколько дней.

Он не был пьян, когда звонил мне. Или, может, был. Может, он пьян и сейчас. Я бы не удивился, найдя бутылку, заныканную где-нибудь в этой палате. Хотя я уверен, что они дают ему лекарства, которые гораздо мощнее выпивки. Я уверен, что морфин в его венах убивает желание чего-либо ещё.

- Что… с ним?

Она смотрит на меня, но отвечает не сразу.

- Он умирает. – Она говорит это так, словно это единственное необходимое объяснение, и, может быть, так и есть.

Я смотрю, как она садится на стул с другой стороны кровати. Её фамильярность и простота вызывают у меня иррациональное раздражение.

- Кто вы? Почему вы здесь?

- Никто не должен умирать в одиночку, Эдвард. – Она не пытается меня уязвить, и, тем не менее, её замечание колет меня.

- Сколько ему осталось?

- Это может случиться в любой момент. Только Богу известно, когда придёт его время.

Когда она упоминает Бога, мне хочется найти повод для спора. Если существование Бога приносит ей успокоение, у меня нет права пытаться отнять у нее это. У меня нет права отнимать что-либо у кого-либо.

- Наверно всё, что ему сейчас нужно – это спиртного покрепче.

- Эдвард, этот человек много лет не пьёт.

Я пытаюсь проглотить это. Эту действительность. То, как она это говорит – я ей верю. У неё нет причин лгать. Но я не знаю, что делать с этой правдой.

Она достает чётки из своей чёрной кожаной сумочки. Я зачарован тем, как она шепчет слова – недостаточно громко, чтобы расслышать, и её руками, искорёженными артритом, когда они движутся по бусинам чёток.

Я не знаю, что чувствовать.

Я смотрю, как он спит в этой кровати, едва живой, едва что-либо из себя представляющий.

Что я наделал?

Я вытаскиваю свою руку и кладу его руку на холодные простыни.

Мы проводим там весь день. Я смотрю, как он спит. Мы уходим до того, как он просыпается.

Она везёт меня обратно в тот дом, и, наверное, мне это кажется, но – клянусь - она притормаживает, проезжая мимо дома Свонов.

Она сворачивает на подъездную дорожку дома отца, но не глушит двигатель.

- Я вернусь завтра утром. – Она похлопывает меня по руке, сочувственно улыбаясь.

- Спасибо. – Слова срываются с моих губ, когда она отъезжает.

Я огибаю дом, прохожу мимо террасы, мимо качелей, пока не дохожу до пня старой ивы. Я даже не могу злиться на него за это. Не сегодня. Я стою на гнилой древесине, которая больше не сосёт воду из земли.

Моя рука в кармане, я не открываю глаза, прижимая их ладонью так крепко, как могу.

Этого больше недостаточно.

Мой отец умирает. У меня есть детство, втиснутое в картонную коробку. И мне некуда пойти и не с кем поделиться этим. Нет машины. Нет семьи. Нет Беллы.

Нет Беллы.

Я твердо стою на пне. Солнце исчезает за домом Свонов. Закат делает всё слишком реальным.

Моя грудь поднимается, опускается, лишая меня спокойствия. Здесь недостаточно воздуха, недостаточно шума, недостаточно всего.

Снова быть здесь. Видеть своего отца, когда он позволяет себе умереть. Видеть Беллу впервые с тех пор, как она ушла. Видеть её здесь, в провинции.

Я вытаскиваю из кармана кулак. Мне хочется прижимать его к ладони до тех пор, пока он не вдавится в мою плоть. Навсегда.

Я слишком многого не могу иметь.

Кончиками пальцев я ощущаю громкий рёв. Я ощущаю его повсюду. К тому времени, как я пытаюсь остановить его, слишком поздно.

Стаи птиц кружат, они сталкиваются крыльями и снова разлетаются. Мне хочется, чтобы они забрали меня с собой.

Мой голос касается всего. С зажмуренными глазами я вижу все слова, которых никогда не говорил, льющиеся из моего рта в пронзительном крике. Весь воздух покидает мои лёгкие, умышленно или нет.

Мои глаза распахиваются в ту секунду, когда это прекращается. Я наполовину ожидаю увидеть другое время, другой мир. Словно я смог криком выбраться из этой жизни.

Крикнув последний раз, я сжимаю в кулаке обручальное кольцо, каждый мускул моей руки напряжен. Я бросаю его, так далеко, как могу, в колючие заросли васильков.

Мои лёгкие горят огнем, дышать всё ещё тяжело. Я смотрю на тот идеальный дом.

Услышь меня. Услышь меня без единого слова. Пожалуйста.

Белла.

Пожалуйста.

* транспортная компания, имеющая парк небольших, внешне своеобразных автобусов