Город... После...

Я её друг. Я всё ещё лгу. Мы никогда не были друзьями.

Этот пустой дом со скрипящими ступенями, слезающими обоями и спальней напротив прихожей, который никогда не станет таким, как она хотела, полон эхо и призраков той жизни, которая когда-то у нас была.

Она снова живёт здесь. В этом городе. Я не знаю, где именно, потому что она мне не сказала. Я и не спрашивал, потому что боюсь, что она откажется говорить. Так что я делаю вид, что это не имеет значения.

Каждый раз, когда я выхожу из этого дома, я гадаю, не столкнусь ли с ней на заправке, в продуктовом магазине или у банкомата. Никогда не сталкиваюсь. С таким же успехом она могла бы жить в миллионе миль отсюда.

В мире слишком спокойно, за исключением тех дней, когда она звонит, и я могу слышать её голос. В те дни всё по-другому.

Мы говорили по телефону одиннадцать раз с того вечера, когда она появилась из ниоткуда и отвезла меня домой. Одиннадцать раз – это так много, но всё равно совершенно недостаточно. После случившегося в тот день, когда умер мой отец, я думал, что всё испортил. Но, полагаю, я не могу уничтожить то, что уже разбито вдребезги.

Мы делаем это на её условиях, что бы это ни было. Когда я спросил, могу ли я ей звонить, она сказала «нет». Когда я спросил, могу ли увидеться с ней, она сказала «нет». Так что я жду её еженедельного звонка.

Обычно она звонит по субботам. Иногда наши беседы лёгкие. В большинстве же случаев я не знаю, что ей сказать такого, что ещё не было бы сказано.

Ранним утром, когда всё серое, я лежу без сна. Представляю её здесь, в нашем доме, в той его версии, где всё починено, всё красивое и именно такое, как она хотела. Я представляю её голую кожу, спутанные волосы и то, как она смотрит на меня прямо перед тем, как кончить.

Я провожу рукой по пустому месту рядом с собой и пытаюсь держаться за наше прошлое. Не могу его отпустить. Даже ради сохранения остатков здравомыслия.

Я провожу утро в столовой, сражаясь со слоями обоев.

Сегодня суббота. Но почти полдень, а Белла не звонила. Скоро начинается смена Элис, и я сказал ей, что буду. Это не её исчезновения я боюсь.

Я два дня сдирал обои в столовой. Эта хрень не желает сдираться. Как бы мне хотелось вспомнить, в какой цвет Белла хотела покрасить стены.

Я уже почти опаздываю, когда телефон на кухне звонит. И даже, несмотря на то, что я не знаю, кто звонит, я ЗНАЮ, и это мой любимый звук.

- Алло? – Я практически кричу в трубку, запыхавшийся и совершенно жалкий.

Она смеётся. У меня новый любимый звук. Мне хочется спросить у неё, что такого смешного, но мои губы – это лишь широчайшая глупая улыбка. Смейся всегда. Пожалуйста.

- Привет.

- Привет.

Клянусь – мы говорим это сто раз.

- Ну, чем занимаешься? – Судя по голосу, она так же запыхалась, как и я.

Мне хочется рассказать ей, но это кажется странным. Потому что это то, чего она хотела, и чего я никогда не давал ей, когда мы были женаты.

Честность сложна и несправедлива.

- Просто делаю кое-что по дому. – Частичная правда – это частичная ложь. – Сдираю обои в столовой. – Я задерживаю дыхание.

- О. – Это всё, что она говорит. Она не говорит больше ничего. Поэтому я продолжаю говорить.

- Я думал, они будут сдираться легче, потому что уже отрывались, но – клянусь – они, наверное, клеили их на суперклей или на что-то в этом роде. – Я начинаю молоть вздор.

В трубке неловкая тишина, и мне хочется заполнить её. Чем угодно. Прежде чем она начнёт задавать мне вопросы, на которые я не знаю, что ответить.

- Зачем ты сдираешь обои? – Я опоздал. В её голосе больше нет и намека на смех. В её голосе почти боль.

Потому что я - мудак.

- Помнишь, что ты сказала мне в тот первый день, когда привезла меня домой, когда мы были детьми? – Вот кем мы были. Детьми.

- Не знаю, могу ли я делать это с тобой, Эдвард.

- А что мы делаем? – Потому что я действительно не знаю.

- Вспоминаем прошлое.

Я не знаю, о чём говорить. Я не знаю, что можно, а что - нет. Мы оба слишком спокойны.

- Чего ты хочешь, Белла? – Я крепко сжимаю трубку в кулаке, ожидая её ответа.

Скажи, хоть что-нибудь.

Она отвечает на другой вопрос:

- Я сказала, что люблю старые дома, потому что мне всегда хотелось содрать обои, чтобы увидеть, что под ними. – Я представляю, как она улыбается, говоря это. Я слышу это, чувствую это, вижу это. Клянусь, я, блять, вижу это.

Моё сердце пропускает удар, когда я вспоминаю другое время, других нас. Время, когда перспектива нас вместе имела мало шансов на успех.

- Ты расскажешь мне, что под обоями? – спрашивает она, её любопытство побеждает. И, может, она всё ещё та Белла, на которой я женился. Может, я не уничтожил её.

- Другие обои, - говорю я ей, в моём голосе явно слышится улыбка.

Она смеётся, и мне хочется увидеть её лицо. Хочется показать ей. Держу пари – её глаза будут сиять.

Я бросаю взгляд на жёлтые кухонные часы и понимаю, что опаздываю.

- Белла, я терпеть не могу так делать, но мне действительно нужно идти.

- О, ладно, и мне тоже. – Она снова говорит по-другому, не так, как я помню. – До свидания, Эдвард.

Мне не хочется говорить ей то же в ответ. Не хочется.

- Ты ещё там? – спрашивает она, в её голосе слышится неуверенность в себе.

- Да, прости. Скоро созвонимся?

Теперь молчит она. Она не хочет мне ничего обещать. Я её знаю. Знал когда-то.

- Хорошего дня, Эдвард.

- Да. Да, тебе тоже.

Я жду, пока она повесит трубку. Когда я слышу щелчок, я молюсь, чтобы это было не в последний раз.

Я продолжаю проигрывать в памяти наш разговор, пока иду так быстро, как могу, к кофейне. Я позволяю себе улыбаться. Наверное, я выгляжу как дурак, но мне всё равно. Мне приятно улыбаться.

Когда я прихожу, Рен меня ждёт. На её грязном лице её собственная и глупая улыбка.

- Ты опоздал, - выговаривает она мне и передаёт пакет с черничными булочками, пытаясь дуться, но выходит это у неё из рук вон плохо. Её выдают глаза. А её голос вызывает у меня смех. Он похож на голос курильщика. Курильщика пяти лет от роду.

- Прости. У меня был важный звонок. Ты готова?

Она спрыгивает с табурета и берёт меня за руку.

- Куда сегодня идем?

- А куда ты хочешь пойти?

- В зоопарк!

Мы оба смеёмся.

- А куда хочешь пойти помимо зоопарка?

- Может, в парк?

- Замётано.

Едва завидев меня, Элис машет мне из-за кассы. Рен не оглядывается.

Меня беспокоит, что Рен такая доверчивая. А ещё это успокаивает. Я чувствую, что она видит меня так, как не видит никто, и она не ненавидит меня. Совершенно.

Она тянет меня за руку. Видимо, я иду недостаточно быстро.

- Я даже не сказал, какой парк.

- Я знаю какой! - кричит она, смеясь, и бежит вперёд. Её мир так прост. Она не замечает дисфункцию, которая её окружает.

- А что, если я хотел отвести тебя в другой парк? – дразню я её.

Она останавливается и оборачивается. Руки в боки, она изучает моё лицо.

- У тебя же нет машины.

Она слишком умная. И слишком честная.

Я наклоняюсь до тех пор, пока мы не оказываемся нос к носу.

- Ты меня подловила.

Она обхватывает своими маленькими ручками моё лицо, как сделала в первый раз, когда увидела меня. Что-то внутри щемит и болит. И я не думаю, что это только из-за обстоятельств, при которых она родилась.

Она сжимает губы в удовлетворённой усмешке. Мне хочется спросить, что за фигня размазана у неё по всему лицу.

- Что ты ела на завтрак?

Она смущённо указывает на пакет с булочками.

- Я ещё не завтракала.

Её мать вообще её моет? Я пытаюсь стереть большим пальцем розовые пятна, и она уворачивается от меня.

- Эдвард?

Всё моё тело застывает от звука её голоса. Я не оборачиваюсь. Не могу. Я хочу. Хочу увидеть её. Но я не готов. Я чувствую себя мертвецом.

Пара маленьких рук держится за меня.

- Ты кто? – Рен хмуро смотрит на Беллу, выглядывая из-за моих ног.

- Эдвард? – спрашивает она снова, её голос пронизан чем-то, что я не могу определить.

И когда я поворачиваюсь к ней лицом, она смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Она умопомрачительно красива. Красивее, чем я помнил.

- Белла, это Рен, - объясняю я, но это ничего не объясняет.

Она переводит взгляд с неё на меня, и с её щёк сходит весь цвет.

И я вижу это. Ноги несут её к васильковому полю. Её ноги перелезают через белую изгородь. Её волосы развеваются на ветру.

Слезы пятнают ей щеки. Её тяжелые кулаки. Её рука на входной двери.

- Белла…

- Мне пора, - едва слышно шепчет она, не сводя глаз с Рен. Я знаю, что она думает. Думаю, что знаю. Мне нет прощения. Я сделал слишком много плохого для одного человека, чтобы это можно было простить.

Она оставляет нас там, перед химчисткой. Исчезает за углом, и у меня уходят все силы, чтобы не побежать за ней. Чтобы схватить её и заставить говорить.

Мы с Рен стоим в тишине. За свою недолгую жизнь она видела достаточно, чтобы понимать, когда нужно молчать. Это нечестно по отношению к ней.

Поэтому я веду её в парк. Я обещал. Сегодня я не буду лжецом. Я дарю ей прекрасный субботний день. Провожу послеполуденное время на солнце с маленькой девочкой, которая не хочет ничего, кроме отца, который её обожает. Она заслуживает так много и счастлива, имея так мало.

Неделя проходит медленно. Во вторник я провожу не меньше двух часов в хозяйственном магазине, пытаясь выбрать цвет краски для столовой. Я никогда не обращал достаточного внимания на то, чего хотела Белла. И я не могу спросить у неё теперь. Слишком поздно. Она засмеёт меня. Она спросит, не сошёл ли я с ума. Я бы сказал ей честно, что сошёл. Что несколько раз терял рассудок. Что я пытаюсь отремонтировать дом, в котором она никогда больше не будет жить.

Я снова вижусь с Рен в четверг. Мы покупаем мороженое в старомодном кафе-мороженом и она съедает его до последней крошки. Словно никогда раньше не ела мороженого.

Она спрашивает про Беллу. И я рассказываю ей. И ни в чём не лгу. Я рассказываю ей столько, сколько, по моему мнению, положено знать пятилетнему ребёнку. Я действую вслепую. Иногда, когда я говорю с ней, я забываю о том, что она ребёнок. Что она живет на свете всего пять лет. С того дня как она родилась, Земля всего пять раз обернулась вокруг Солнца.

И только когда она говорит что-нибудь крайне честное, я вспоминаю про её возраст. Она говорит, что я уродлив, когда хмурюсь. Она говорит мне, что нужно подстричься или причесаться. Она единственная говорит мне это. Она говорит, что я выгляжу лучше, когда небрит, что когда я улыбаюсь, у меня морщинки у глаз, и что я пью слишком много кофе.

Мы с Рен идем через лесопосадки, возвращаясь на работу Элис, и я смотрю, как она гоняет ворон в тени деревьев. Я смотрю на неё и думаю о Белле.

Стая ворон на старом дубе галдит, когда пятилетняя угроза пытается забраться на дерево. Я подсаживаю её на одну из нижних ветвей. Она обдирает колено о сухую кору, но не плачет. Она стойкая.

Я твердо стою на ногах. Чувствую себя взрослым.

Стоя в футе от этого дерева, я впервые чувствую, что у меня всё может быть хорошо. Потому что даже, несмотря на то, что Белла не любит меня, не доверяет мне и не хочет меня, по-прежнему есть воздух, чтобы дышать, и кровь, чтобы течь по венам. Вороны, чтобы бегать за ними и деревья, чтобы лазать на них.

По-прежнему есть люди, которые заслуживают. Земной шар продолжает крутиться. Я не знаю, могу ли продолжать оглядываться назад. Я устал от того, что меня недостаточно.

И когда Рен просит меня понести её, когда я помогаю ей слезть со старого дуба, я останавливаюсь лишь на секунду. Она засыпает у меня на плече с личиком, перепачканным мороженым, и её щуплые ручки и ножки обмякают. Розовые щёчки и спутанные волосы.

Когда мы возвращаемся, Элис ждет нас у входа в кофейню, сложив на груди руки, передник переброшен через плечо. Она не ругается, что мы опоздали. Она ничего не говорит.

Она слишком доверяет человеку, которого едва знает. Отчаяние способствует снижению рассудительности.

Ни слова не говоря, я следую за ней к машине и укладываю Рен на заднее сиденье. Она цепляется за мою рубашку, когда я пытаюсь разобраться с ремнем безопасности.

- Завтра у меня вечерняя смена, - говорит Элис, стоящая сзади.

- До завтра, Рен. Пора домой.

Она моргает, глядя на меня.

- Обещаешь?

- Обещаю. – Я обещаю ей больше, чем когда-либо кому-либо обещал.

- Клянешься своей жизнью? – спрашивает она, пытаясь держать открытыми закрывающиеся глаза.

Да, малышка, клянусь своей жизнью.