Я просыпаюсь так же, как и заснула. Сама и без всякого влияния извне. Но, чуть подавшись назад, чтобы прижаться к Эдварду, осознаю то, что моё тело успело понять гораздо раньше, чем мозг. Ощущение заставляет меня зажмурить веки, лишь бы глаза не начали вырабатывать непрошеные слёзы, и всё потому, что Каллена нет. Его половина моей кровати холодна и безжизненна. Я стискиваю подушку правой рукой, расположившейся между нею и простынёй, надеясь таким образом перенаправить боль на неодушевлённый предмет, но всё совершенно тщетно. Неужели в этот раз он собрался ещё тише, чем в нашу первую совместную ночь в моей постели, и просто ушёл? Я же думала, что у нас всё хорошо. Настолько, настолько только может быть в нашей ситуации, и вся эта хрень с желанием отталкивать тоже осталась позади. Но, возможно, я ошибалась.

Я переворачиваюсь на левый бок, чтобы в любом случае провести рукой по примятой телом Эдварда простыни, но ладонь словно ненадолго зависает в воздухе прежде, чем всё-таки исполняет задуманное. Глупая потребность расплакаться сдувается, словно воздушный шарик. Мужчина оказывается по-прежнему находящимся здесь. Просто не рядом со мной. Он сидит в изножье кровати спиной ко мне, и это выглядит красиво. Так, что будь я художницей, то мгновенно схватилась бы за карандаш и мольберт, чтобы передать всё в естественной чёрно-белой гамме. Но я не художница. Я обычная женщина и вижу лишь одиночество души.

- Эдвард? Тебе нехорошо? Давно ты не спишь?

Каллен встаёт, услышав моё обращение, и делает пару шагов прочь от кровати. Может быть, снова разболелась голова? Мы, и правда, легли спать без одежды, заснув после того, как он принял таблетку и заверил меня, что чувствует себя гораздо лучше, но теперь на нём есть пижамные штаны. Низко сидящие и растянутые, возможно, за годы носки, и всё-таки, глядя на них, под одеялом я чувствую себя ещё более голой, чем когда мы были в одинаковом положении. Присмотревшись, я различаю, как правая рука прикасается к пальцам левой ладони. Просто дотрагивается до них и так и остаётся в данном положении, в то время как он поворачивается лицом ко мне. Из-за темноты трудно судить однозначно, но Эдвард кажется тем, кто запутался сам в себе. Человеком, который, находясь на воображаемом перекрёстке, не знает, куда идёт, что делает и зачем, и также не имеет ни малейшего понятия, как распутаться и вернуться к тому внутреннему ощущению стабильности, что было прежде. Наверное, это не лишено определённого смысла. Должно быть, перемены напрягают и пугают абсолютно всех вне зависимости от материального положения, и неважно, сколько денег у тебя на счетах. А ещё люди не страдают от невозможности заснуть, если их ничего не беспокоит. Но всему должно быть адекватное и разумное объяснение. Редко какие вещи в человеческой жизни так никогда его и не обретают. Это ведь не религия, где ты либо веришь, либо не веришь, и третьего не дано.

- Может быть, час. А может быть, все два, - он вытягивает руки вдоль тела прежде, чем опускается в кресло и прислоняется головой к боковой стенке шкафа. - Я не знаю, Изабелла. Я просто… не могу. Проснулся, и всё. Даже твоё дыхание не помогает. А ведь ты так сладко выглядишь во сне. И 6:01 рано даже для меня. Для человека, который ничем тебя не заслужил.

Я сажусь в кровати, подтягивая одеяло к груди в защитном жесте. Или просто в намерении спрятать часть себя от взгляда Эдварда Каллена, неуверенная, что могу позволять ему видеть её даже смутно до тех пор, пока не пойму всего, что с ним происходит. Мне хочется попросить его просто вернуться обратно в кровать, но он словно не со мной. Не здесь. Наиболее вероятно, что в своих мыслях.

- О чём ты говоришь? - он снова про то, для описания чего можно использовать ранее упомянутые слова? Странно. Неловко. Непросто. Некомфортно. Или речь совсем не об этом?

- Ты самодостаточная и уверенная в себе. Ты можешь быть и без меня. И неважно, что твои глаза и тело, и голос, и настроение, и вообще всё в тебе преображаются при мне не просто так. Меня пьянит и сводит с ума то, что ты такая открытая, но я совсем другой. Какого хрена ты хочешь ребёнка со мной? - этот вопрос буквально пронзает моё тело, словно стрела, выпущенная точно в грудь. Я не успеваю опомниться от потрясения, обусловленного внезапностью, умноженной на опустошение и усталость в мужском голосе, как Эдвард уже продолжает, - вокруг столько мужчин лучше меня, более правильных и подходящих для женщины, чей отец шериф, и пусть мне хреново от мысли о тебе с кем-нибудь из них, наверняка тебя воспитывали, как хорошую и примерную девочку. Почему ты впустила меня обратно во всех смыслах и даже больше, чем следовало?

- Ты знаешь обо мне буквально всё?

- Не всё, Изабелла. Даже такой, как я, не может знать действительно тебя. Я могу выяснить, кто твои родители, где и на кого ты училась, кем могла бы стать, но этим всё и ограничивается. И при этом в моей груди есть странное ощущение, что я не хочу, чтобы им стало стыдно за тебя, или они разочаровались в тебе.

- Тогда не доводи до этого, Эдвард, - прошу я, а может, даже молю, потому что ничего хуже осуждения со стороны самых близких людей, пожалуй, нельзя себе и представить. Если не последует никаких перемен, реальных, а не на словах, то мне придётся делать выбор между мужчиной и тем, чтобы сохранить себя. Своё лицо, честь, рассудок. То, с какой стороны меня знают и уважают в том числе и в работе.

- Зачем ты со мной, Изабелла?

- А зачем ты согласился на ребёнка? Мне казалось, что мы всё уже выяснили… - я совершенно не узнаю собственный голос. Подавленный шёпот едва пробивается через горло наружу, чуть не застревая в глотке. Во многом он встаёт комом. Перекрывает трахею. Рука сама по себе взлетает к шее, будто может что-то поделать с этим извне. - Определились с тем, что хотим быть вместе. Совсем вместе. И не из-за моего материнского инстинкта, а потому, что всё это ощущается самой правильной вещью на свете. Ты и я. Мы вдвоём. Я не знаю, как для тебя, но для меня всё именно так.

Я всё-таки убираю ладонь, осознавая всю невозможность вот так просто взять и преодолеть тяжесть, поселившуюся везде и в то же время нигде конкретно, и скорее слышу, чем вижу, как, вытянувшись в кресле, Эдвард откидывает голову на стену за ним. Или делает что-то подобное, что сопровождается звуком, с которым руки проходятся по волосам. Его уж точно ни с чем не спутать. Мне ещё никогда не доводилось предчувствовать столько беспокойства разом. Но теперь оно тут, и подтверждением служит новое движение пальцев через спутанные пряди, снова осязаемое мною исключительно при помощи слуха. В силу верности темноте он является единственным, на что я могу значительно полагаться. Только на уши, не глаза.

- Я согласился, потому что возненавидел саму мысль о том, что ты можешь обратиться к кому-то ещё, едва прошла всего лишь одна чёртова секунда после того, как она возникла в моей голове. Не захотел тебя терять, пока не выясню, почему ты занимаешь столько места внутри неё. Отказ означал бы, что мне придётся оставить тебя в покое. А я не мог даже думать об этом. В животе тут же становилось пусто и тошно. Или это было ощущение в грудной клетке. Тяжесть где-то в теле. Я даже не знаю точно. Но я не романтик, Изабелла. Со мной у тебя может никогда этого не быть. Цветы, публичные проявления чувств. Двое людей, которые держатся за руки. Это не дано мне, Изабелла. Я не умею.

Я покидаю постель с одеялом, обхватывающим тело тёплым коконом. Мои руки удерживают тяжёлую ткань поверх часто вздымающейся грудной клетки. Отвлечённый мужской взгляд перемещается от пола или другого предмета обстановки в мою сторону и становится более целенаправленным. Сосредоточенным. Словно боящимся что-то во мне пропустить или попросту не заметить. Это из-за темноты? Или всё ощущалось бы так, даже будь мы освещены светом?

Эдвард наблюдает за тем, как я приближаюсь окончательно и бесповоротно. И глубоко, пронзительно вздыхает, едва мои ноги вступают в контакт с его коленями. Обнажённый торс притягивает взгляд словно магнитом.

- Кто сказал, что мне обязательно это надо? - говорю я, дотягиваясь до левой руки своей ладонью. Хочу дотронуться больше, но не уверена в реакции и потому медлю, и вдруг понимаю, что чувствую то, что хотела. Эдвард окружает фаланги моих пальцев мягким сжатием. Это ощущается нежно, и взгляд только вторит испытываемым мною эмоциям. Твёрдый, но вроде бы содержащий надежду на что-то.

Каллен притягивает меня к себе близко-близко, делая расстояние между нашими лицами совсем ничтожным. А потом, как только я прикасаюсь к нему, отпустив одеяло, теперь удерживаемое телами, произносит то, в чём, вероятно, и заключается причина, по которой он не смог вернуться к прерванному сну.

- Таня убеждена, что мы поделим всё поровну. Тебе всё равно не надо столько денег, Каллен. Сколько бы их ни было, они в любом случае никогда не позволят тебе купить любовь. Ведь то, каким ты стал, невозможно любить. Я единственная, кто оставалась бы с тобой до конца жизни, даже зная, что твой член бывает, где угодно, но только не в ней. И даже если тебя вдруг полюбит какая-нибудь несчастная, не пройдёт и года, как ты её разочаруешь, неспособный удержать себя в штанах, и она не будет долго думать прежде, чем уйти. Неплохо звучит, да? Вполне бы подошло для реплики одного из героев фильма. Может быть, моей жене стоило писать книги, а не просто сообщения, - его руки опускаются мне на бёдра, но нисколько не сжимают кожу. Лишь едва касаются, и только. Эдвард откидывает голову на подголовник, отбирая у меня зрительный контакт и в некотором смысле самого себя тоже. Я знаю, что не могу видеть всё это и ничего не делать. И хотя я также не могу презирать одну конкретную женщину за её слова, потому что, может быть, у неё есть основания так говорить, да хотя бы элементарная злость, но вопрос даже не в ней. Гораздо больше меня волнует, почему это ударило по Каллену настолько сильно, что лишило его сна. Переживает за своё состояние? Не хочет отдавать его в столь больших количествах, и чтобы Таня стала богатой сама по себе в ходе удачного развода?

- Ты наслаждаешься её финансовой зависимостью от тебя?

- Я наслаждаюсь знанием того, что под одеялом ты обнажена, - первоначально он обращается исключительно к потолку, но, коснувшись факта, с которым невозможно спорить, основательно вжимает меня в себя и словно пригвождает к месту своим авторитарным взглядом, - а что же до остального, то мне непринципиально, какое решение примет суд в отсутствие брачного контракта. Я всё равно не перестану заботиться о своих детях, даже если материально их мать сможет дать им всё и без моего непосредственного участия. Но, может быть, я нахожу некое извращённое удовольствие в том, что она по-своему собирается бороться за меня. Да, это лишь мои деньги, не я сам, но всё же они связаны со мной, являются частью меня, я их заработал, и что, если она права, и я всё-таки больше не создан для того, чтобы принадлежать кому-то конкретному? Лишь одному человеку? Я вроде бы желаю этого и жажду, основательных и глубоких отношений с тобой, но вдруг всё это просто бред? - зачем говорить такие вещи и одновременно касаться в том числе и моей нижней губы? Проводить по ней подушечкой большого пальца правой руки, тем самым заставляя меня дышать чаще и мечтать о поцелуе вместо того, чтобы слушать? - Вдруг эмоционально я готов и способен только на что-то поверхностное, на то, что не требует от меня взятия на себя истинно серьёзных обязательств? Что, если быть желанным для многих женщин, но по-настоящему не принадлежать ни одной из них это как раз то, что спустя все эти годы больше всего по мне? В любом случае с тобой я реально начал с попытки подкупить тебя, Изабелла.

Я встаю и поворачиваюсь к нему спиной. Он и не препятствует. У меня просто нет сил. Не столько потому, что сейчас слишком рано, сколько из-за внутреннего непонимания. Это ведь Эдвард Каллен. Наверное, ему должно быть безразлично какое-то там сообщение. Даже если оно от матери его детей. В личном смысле она же ничего для него не значит, так ведь? Тогда откуда у неё в принципе столько власти над ним? Над человеком, который сделал себя сам и может позволить себе быть доминирующим, чтобы всё было только по его. Конечно, я не знаю, почему он вообще полагал, что способен остановиться в целом и остановиться в частности из-за меня, но уже была близка к тому, чтобы поверить в нас. Не раствориться и не потерять бдительность, но оттолкнуть страх о срывающемся Эдварде Каллене, который передумывает разводиться или банально меняет мнение о вероятном будущем со мной, возжелав очередной привлекательный объект противоположного пола. Но, возможно, соперничать с женщиной, которая всегда будет где-то рядом по причине существования совместных детей, это изначальное гиблое дело. Так же, как и всерьёз рассчитывать на то, что привыкший ходить налево мужчина вдруг успокоится и перестанет чувствовать искушение перед очередной ни к чему не обязывающей ночью. После всего услышанного в мыслях крутится лишь один единственный вопрос.

- Кто я для тебя, Эдвард? Я тебе важна? Или ты собираешься меня разочаровать? - я обращаюсь к нему, но говорю скорее с пустотой и комнатой, чем с ним. Если он не уверен в себе и, как может, пытается донести до меня то, что у него тоже есть определённые страхи, это одно, но прямо-таки убеждённость в неспособности хранить постоянную верность подразумевает под собой вещи, которые, возможно, не перебороть. Нереально всегда быть подле человека, чтобы он видел тебя и из-за этого не мог совершить что-то, чего ему очень хочется. Рано или поздно он всё равно ускользнет и, избавившись от оков контроля, пустится во вся тяжкие.

Я сажусь ровно на то место, где сидел Эдвард до того, как мой голос согнал его, и только тогда поднимаю глаза. Фигура в кресле словно застывшая. Сколько бы ни прошло времени прежде, чем она приходит в движение и выпрямляется в полный рост, за окном уже зарождается рассвет. Мрачный, пасмурный и без солнца, но, несмотря на плотные занавески, вокруг становится заметно светлее. Мне уже не требуется особо напрягать зрение, чтобы видеть дальше нескольких сантиметров. Именно они и остаются между нами, когда Эдвард останавливается. Его взгляд, направленный на меня сверху вниз, настолько… решительный, что я, возможно, впервые чувствую, что Каллену было плохо от расставания со мной. Отвратительно. Подавленно. Немыслимо ли повторение для нас обоих в одинаковой степени?

- Я не собираюсь делать этого с тобой сознательно и намеренно, Изабелла.

- Тогда прекрати меня отталкивать. Мне всё равно, что ты не романтик. Я не знаю, что тебе сделали или какую боль причинили, или другую причину, по которой ты… разочаровался в собственном браке… и клятвах верности, вероятно, тоже, но я не твоя жена. Хотя с моей стороны и глупо обещать, что я не повторю её ошибку, если таковая была и оттолкнула тебя от неё, когда мне неизвестно, в чём она заключалась… я также не собираюсь делать тебе больно умышленно, - это занимает всего несколько секунд или около того, но я замечаю. Потому что внимательно смотрю на мужское лицо. Губы Эдварда ненадолго искривляются в усмешке, нет, не весёлой, дразнящей или возбуждающе-сексуальной, как обычно, а горькой, от которой внутри загустевает кровь. Данная эмоция говорит мне всё, что я должна знать. Здесь определённо не обошлось без супруги. В ответ на это от желания… нет, потребности дотронуться кончики пальцев начинает словно покалывать. Но я могу только догадываться, как ему, должно быть, будет трудно признать сам факт, что эмоционально он не всегда неуязвим.

- Ты не повторишь… - качая головой, почти жёстко говорит Эдвард. С убеждённостью, которую я, естественно, не чувствую. Потому что всё ещё не знаю и не понимаю его всего. В моей голове по-прежнему сохраняется огромный пробел. Значительный отрезок жизни до сих пор сокрыт от меня за надёжными засовами. Нет, мне не нужны подробности брака, того, кто кого любил больше или вообще не любил, но я нервничаю, что со мной поступят так же. Боюсь не столько измены, сколько не узнать о ней и продолжать быть с человеком, который перестал заслуживать меня.

- Почему ты так уверен?

- Потому что я думаю, что умею разбираться в людях. Такие вещи не приходят в одночасье, но всё же теперь во мне это есть.

На время я удовлетворяюсь полученным ответом. Несмотря на практически убеждённость в том, что он не передаёт и толики истинного положения вещей. Не может быть всё настолько прозаично. Особенно у миллиардеров и в их семьях. Там всегда замешаны третьи лица. Или даже самые близкие люди, которые знают, куда бить, гораздо лучше других. Через что именно прошёл Эдвард Каллен прежде, чем научился читать всех без исключения?

- Иди ко мне.

Он дотрагивается до моей шеи скользящим движением пальцев. Они чувствуются столь изумительно и желанно, что это словно прикосновение к душе, а не просто физическое взаимодействие. Смотря именно в глаза взглядом, отдающимся в самое сердце, Эдвард красив, как никогда. Обычно мне всегда так или иначе думается о том, чтобы он вновь заявил права на моё тело, но прямо сейчас я хочу лишь касаться. Ощущать разносимое кровью и сокращением сердечной мышцы тепло мужчины, пока ему не настанет время выезжать на работу. Меня охватывает предвосхищение чего-то неожиданного, когда Эдвард словно вырисовывает невидимую линию, точно следующую вдоль ключицы до моего левого плеча.

- Сделаешь мне тосты с джемом, если он у тебя есть? - Каллен дышит странно рвано. Импульсивно, порывисто я касаюсь его левого бока. Он склоняет голову, становится чуть ближе, в то время как тонкие длинные пальцы сильнее надавливают на кожу, но без ощущения боли. Только с желанием обладать. С потребностью оставить свои отпечатки. Мне бы хотелось увидеть эти невидимые следы. Наверное, здесь присутствует доля определённого сумасшествия, пусть я и не собираюсь заходить дальше мыслей и говорить вслух о чём-то подобном. Хотя не сомневаюсь, что в случае чего мужчине не составило бы труда арендовать ультрафиолетовую лампу или нечто иное, позволяющее обнаружить вещи, недоступные человеческому зрению в любое другое время.

- Есть персиковый, - почему-то слишком тихо говорю я, - но ты же не ешь перед работой.

- Знаю. Но сегодня мне очень хочется. Ты, я и завтрак.

Этим утром Эдвард связывается со своими людьми позже обычного. В ожидании, пока за ним приедет машина, он съедает не только четыре тоста, но и забирает у меня один панкейк, который казался мне наиболее аппетитным и аккуратным. Я не против, пусть и пытаюсь остановить залезшую в мою тарелку вилку. Но она ускользает слишком быстро.

- Тостов недостаточно? Хочешь что-нибудь существенное?

- Да. Чтобы ты села мне на колени, - прямолинейные, откровенные слова воспринимаются мною уже, как должное. Так же, как и притягивающее в объятие настойчивое прикосновение левой руки, от которого у меня нет ни малейшего желания отклоняться. В отличие от первого присутствия на моей кухне Эдвард сидит не напротив, а справа. Неизменным остаётся лишь одно. Его расслабленность. Отсутствие всякой скованности и стеснения в занимаемой телом позиции. Я становлюсь счастливее, ощущая мощную грудь за спиной и широкую ладонь поверх талии, теребящую узел на халате. Весь этот момент кажется таким естественным. Незыблемым. Обречённым повторяться из раза в раз. Но что в таком случае останется мальчикам? Прекратившая существование семья, даже если в ней никогда и не было семейных завтраков? Вероятность однажды увидеть рядом со своим отцом не любимую мать, а чужую женщину? - Ты так соблазнительно пахнешь, - протяжный выдох опаляет мою ушную раковину. Горячим воздухом сползает вниз по шее прямо под воротник халата. Заставляя меня иррационально вспотеть, что не совсем своевременно и уместно. - Я люблю то, какие у тебя длинные и густые волосы. Хочу, чтобы нашему ребёнку достался их цвет. Скажи, ты думаешь о том, что можешь быть уже беременна?

Его вопрос… неожиданный. Голос, которым он задан, почти затихающий к концу, звучит так, будто Эдвард желает совместного ребёнка не меньше моего, а то и больше. Несмотря на ощущение наличия попытки в той или иной степени скрыть эмоции. Нет, я помню все те вопросы и слова про много лет, но тогда мне казалось, что всё происходит в основном из жалости и лишь самую малость из чувства некой привязанности. Или понимания, что это неплохой способ возвыситься в собственных глазах. Сделать кому-то младенца, чтобы иметь вечный рычаг давления и дополнительный повод тешить своё эго на регулярной основе, постоянно держа в голове, что женщина сама попросила тебя о соответствующей услуге. А теперь мы вроде как в отношениях, несмотря на их тайный характер, и напоминаем мне обычную пару всё больше и больше с каждым проходящим днём. Если всё рухнет, я ударюсь, почувствую боль всеми клеточками тела разом, и она поглотит меня быстрее, чем я попытаюсь взять её в кулак и не позволить ей распространяться дальше.

- Ты хочешь, чтобы я думала?

- Если он есть внутри тебя, то ты должна заботиться о себе. Хорошо, Изабелла? - я поворачиваю голову к нему, но он чуть отворачивается, уверена, не собираясь смотреть на меня в ближайшие несколько секунд. Одним глотком допивает остатки кофе прежде, чем мгновением спустя получает сообщение. - Это от водителя. Мерседес уже здесь. Мне пора. Но сначала…

Губы Эдварда прижимаются к моим так, будто он и не избегал даже случайного взгляда в мою сторону всего несколько мгновений назад. И не говорил вещей, которые я не совсем понимаю, как именно трактовать однозначно. В мою спину болезненно упирается крышка стола, но я становлюсь отрешённой по отношению к этому факту всё быстрее по мере того, как моё тело начинает чувствовать ещё больше прикосновений под одеждой. После, вставая, чтобы Эдвард мог уйти, я не могу не думать, что конкретно он хотел дать мне понять. Что действительно переживает о нас? Или что если я уже положении, но с плодом что-то произойдёт, то у меня не будет ни шанса попробовать снова? Я не уверена, что готова услышать нежеланный для себя ответ, и потому ничего не спрашиваю.

Мужчина уезжает на работу в 7:35, а спустя несколько дней заграничной фотосессией напоминает мне о себе и моя. Греческий Vogue, знаменитый фэшн-фотограф из Парижа, модель, которая приболела в последний момент, а по их замыслу для групповой фотосессии непременно нужны семь девушек. Я уже почти произношу слова согласия в разговоре со своим агентом, когда она поясняет, что снимки планируются достаточно откровенными из-за частично прозрачных пляжных нарядов.

- Лично я убеждена, что тебе всё равно нужно согласиться. Да, это не индивидуальная съёмка, но ты попадёшь на обложку престижного журнала и не забывай, кто фотограф. С Дэвидом мечтают работать многие.

- Но это против моих правил. Я не обнажаюсь даже так, ты же знаешь. А теперь я и тем более не могу.

- И как мне понимать последнюю фразу? У тебя что, появился парень?

- Что-то вроде того, - вздыхаю я с эмоцией, напоминающей поражение. Даже без характеризующих отношения ярлыков Эдвард Каллен не позволит, чтобы мои прелести в той или иной степени видели все подряд. Мужчины, пускающие слюни на фотографии. А если ему не говорить? Это было бы неплохим вариантом. Нет, я знаю, что если мы останемся вместе, я уже никогда не вернусь в профессию, но пока… Он ведь всё равно не слишком озабочен подробностями той или иной съёмки, в которой я принимаю участие. Хотя я и не делала ничего предосудительного за всё время нашего знакомства и вообще в течение всей карьеры, достаточное ли это основание, чтобы напоследок слегка отступить от собственных установок и ограничений? Смогу ли я сама утаить детали, глядя в глаза или просто сидя напротив?

- Разве он не знает, кто ты есть?

- Знает. Просто всё сложнее, чем кажется…

- Тогда решай сама, Белла, и перезвони мне как можно скорее.

Пытаясь отвлечься от необходимости сделать выбор, я занимаю себя готовкой, но всё равно мысленно снова и снова возвращаюсь к предложению, которое точно не делают каждый день. Вечер наступает раньше, чем мне случается морально к этому подготовиться. Меня тревожит всё без исключения. Эдвард, его состояние, изменилось ли оно к лучшему, или после целого дня управления компанией Каллен станет ещё более далёким. Я начинаю склоняться к этому, когда в начале восьмого его по-прежнему нет. Понимаю, что, возможно, случилась некая неприятность, вызвавшая необходимость задержаться, чтобы урегулировать проблемы, но всё равно не могу абстрагироваться. Надеюсь на звонок или сообщение, пока не решаюсь впервые написать ему сама.

Извини, если это неправильное время, и тебе сейчас не до меня, но просто скажи, что ты в порядке. Мне тебя ждать?

Слёзы дождя, начавшегося ни с чего, полностью покрывают окно снаружи к тому моменту, когда приходит ответ.

Нет. Везу детей домой. Таня не забрала их после футбольной тренировки. Оказалось, что я уже должен начать привыкать к тому, что отвезти и привезти мальчиков иногда будет всецело моей заботой. Я не против, и я был бы там, если бы она вела себя цивилизованно. После я, скорее всего, буду зол. Поверь, я не нужен тебе в таком состоянии.

Он не может этого знать, но он нужен мне в каком угодно состоянии. Пьяным, трезвым, грустным, уставшим, раздражённым, чувствующим ярость, здоровым, богатым… или бедным и больным… не имеет значения. Я приму его всегда.

Это неважно. Просто приезжай. В любое время. Даже если злым. Я приготовила ужин. Запечённую курицу с яблоками.

Я люблю курицу.

Это значит, что ты приедешь?

Да. Но ты поешь без меня. Я помню, ты стараешься не есть слишком поздно.

Нет, я дождусь.

Звонок в мою дверь раздаётся около девяти часов. Я открываю её и первым делом замечаю воду. Много воды, стекающей с волос по совершенно мокрому лицу в направлении не менее влажной одежды. На полу под мужскими ногами уже возникла небольшая лужица, будто Эдвард стоял снаружи моей квартиры какое-то время прежде, чем всё же нажал на кнопку. Он переступает порог, кажется, затратив на это последние силы. Я прикасаюсь к ткани распахнутого пальто, чтобы как можно быстрее снять верхнюю одежду.

- Почему ты весь мокрый?

- На улице идёт дождь. Ты разве не знаешь? - зубы ударяются друг о друга со звуком, характеризующим дрожь, пока Эдвард говорит это и одновременно прикасается к моим бокам. Его руки трясутся так же, как и он сам. Лицо и губы бледнее, чем обычно, словно частично обескровлены, и всё вместе это производит на меня болезненно-удручающее впечатление. Грудная клетка почти не расправляется, даже когда я делаю вроде бы глубокие вдохи. В ней поселяется тяжесть. Будто организму не хватает кислорода. - Я шёл некоторое время пешком прежде, чем удалось поймать такси.

- Такси? Ты приехал не на своей машине и без охраны?

- Мой водитель и телохранитель живут этажом ниже. Я не стал дёргать их, чтобы позже им не пришлось проделывать обратно тот же путь. Не переживай, Изабелла. Дождь не такой уж и холодный, - он снимает с себя ботинки и стремится прижаться ко мне будто в доказательство того, что я слишком драматична и говорю чрезмерно беспокойным голосом, когда погода снаружи на самом деле не такая уж и плохая, но я уже фактически не слушаю. Лишь беру Эдварда за левую руку и веду его за собой в ванную комнату, где включаю воду и усаживаю Каллена на бортик.

- Я принесу полотенце. Ты сможешь раздеться самостоятельно?

- Для тебя всегда смогу, - слышу я и созерцаю то, как уголки губ пытаются изобразить улыбку, и во многом им это удаётся. Тем временем ноги Эдварда лишают меня всякой возможности к отступлению. Что бы он ни говорил, ткань брюк в их нижней части совершенно прохладная, и когда она примыкает к моим обнажённым лодыжкам, застигнутая этим фактически врасплох, я интуитивно хватаюсь за мужские плечи, будто тем самым смогу отгородиться от дождевой воды, промочившей материал насквозь.

- Я серьёзно, Эдвард. Ты можешь заболеть.

- Но ты ведь будешь варить мне суп и вылечишь меня? Или даже с температурой мне придётся ехать к родителям или сестре?

- Не придётся, - качаю головой я, одержимая печалью, что, может быть, об этом мужчине уже слишком давно не заботились так, как должно. Или так, как ему бы хотелось, несмотря на всю внешнюю независимость.

Я прикасаюсь к влажному подбородку с поблёскивающими в электрическом свете каплями осадков и стираю некоторые из них большим пальцем правой руки. Эдвард нервно сглатывает, смотря в мои глаза, и желание сделать для него что-то хорошее возрастает во мне буквально по экспоненте. Особенно когда он убирает свои ноги прочь от моего тела и просто говорит:

- Ты вся дрожишь. Должно быть, я, и правда, ледяной.

- Снимай с себя всё и залезай в воду. Я сейчас вернусь.

- Нет, не уходи. Прими ванну со мной. Пожалуйста, Изабелла, - слегка сиплый из-за дождя голос звучит с очевидной мольбой. Не думаю, что Каллен умрёт без меня за те несколько минут, на которые я отлучусь, но он прикасается к моим шортам через ягодицы, тесно и сильно прижимает к себе, склоняется к ничем не скрытой шее над горловиной свитера и посасывает чувствительный участок кожи близ моего левого уха, и фразы вместе с действиями проникают в самую душу. Врезаются в тело непреложной истиной. Настолько слова тверды в каждой букве и отдельном слоге. Сердце понимает, что я не смогу уйти даже ненадолго и оставить мужчину одного, раньше моего мозга, приходящего к тому же самому выводу с небольшим опозданием.

Мы раздеваем друг друга, мокрые вещи Эдварда вступают в контакт с моей сухой одеждой, образуя во многом неряшливую кучу на напольной плитке, но мне всё равно. Я не могла себе и представить, что когда-нибудь он будет полулежать в моих объятиях, устроив голову в выемке ключицы, и выводить на моей коже словно какие-то фразы. Хотя это наверняка обманчивое впечатление, я всё равно смотрю на его правую ладонь на своём правом бедре, на особенно выпирающие при движении костяшки и аккуратно подстриженные ногти на красивых пальцах. Даже они завораживают меня. Делают несбыточной саму мысль о том, чтобы отвести взгляд. Видеть возвращение естественного цвета к продрогшей коже успокаивает. Не знаю, сколько точно проходит времени, пока уровень воды поднимается всё выше и выше, достигая моей груди, но даже спустя все эти минуты Эдвард так и не останавливает себя в том, что касается будоражащих, ласковых прикосновений, ощущающихся словно первые. Во всех смыслах я уже просто плыву по течению и чувствам. Без сопротивления и с готовностью быть ведомой, безбрежно отдаваться и вручить свою жизнь навсегда, и неважно, куда меня поведут.

- Если всё продолжится в том же духе, то о мирном разводе можно будет забыть, - он тяжело вздыхает, погружаясь в воду чуть больше. Влажные волосы, утратившие обычный вид, щекочут мне кожу, но я просто прикасаюсь к ним, чтобы убрать их от глаз Эдварда, и так и оставляю руку среди потемневших прядей. - Я еле сдержался, чтобы не сказать, что у меня есть ты, и что я чертовски устал быть терпеливым и правильным. Это никогда не являлось моей сильной стороной. Почему я только решил, что смогу вести себя верно?

- Но ты сдержался.

- Лишь ради детей и тебя. Твоё лицо возникло у меня перед глазами, когда я уже собирался произнести, что вообще-то мне не нужно согласие. Но что-то внутри сжимает все органы, как только я задумываюсь о том, чтобы просто разорвать этот брак. В другое время я бы и так сделал, но ты делаешь меня лучше. Я чувствую это в себе и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Чтобы ты стала ещё одним источником давления. Нет, даже не так. Я боюсь за тебя, Изабелла. Не считая мальчиков, я, вероятно, впервые чувствую истинный страх, - Эдвард подносит мою левую руку к своей груди, туда, где бьётся сердце, наличие которого у него я изначально ставила под большое сомнение. Тепло рождает странный сладостный испуг, мурашки, распространяющиеся от места возникновения дальше по телу, и усиливающийся физический контакт, будто поглощающий их, сопровождается приглушёнными, но громкими словами: - Я теряю над этим контроль. И над своей привычной жизнью тоже. Это словно не я, Изабелла. Я ведь тот, кто эгоистично делает, что хочет, и со всем существующим цинизмом берёт то, что ему нужно, не задумываясь о последствиях. А теперь происходит вся эта хрень, и я просто жду словно благословения. Целый грёбаный месяц. Время не было настолько ощутимо, когда ты не знала, - Эдвард чуть отодвигает голову, чтобы посмотреть на меня, и моё тело, сердце и мысли охватывает мощный трепет. Вызываемый всем и ничем конкретно. Может быть, выражением глаз, а возможно, в целом ранимым видом. Я готова на что угодно, лишь бы всё стало лучше, легче, чтобы помочь абстрагироваться и отвлечься, и сила этого желания просто сокрушительна и неподконтрольна сдерживанию. - У меня появились обязательства и перед тобой, а вместе с ними и понимание того, что я заставляю тебя жить в чёртовой неопределённости. Ты спрашиваешь себя, когда, наконец, перестанешь быть тайной?

- Нет, не спрашиваю. Но ты ведь не можешь в самом деле бояться, - я перемещаю правую руку с волос на лицо, обезоруживающее красотой, даже несмотря на залёгшие на нём мрачные тени, рассчитывая напомнить Эдварду Каллену, что, в отличие от обычных людей, он слеплен из другого теста, но серьёзности и готовности ответить за всё сказанное в часто моргающих глазах отнюдь не становится меньше.

- Физически тебе никто ничего не сделает, не причинит ни малейшего вреда. Ни моя жена, ни кто-либо ещё. Я позабочусь об охране для тебя прежде, чем мир узнает о нас, - Эдвард дотрагивается до выскользнувшего из-под заколки локона и томительно нежно заправляет его за правое ухо, не отказывая себе в удовольствии очертить ушную раковину, а мне ощутить каждую секунду, в течение которой длится это медленное движение, - но я всё равно дико не в себе из-за того, что не могу предусмотреть всего. Ты другая, ты можешь вообще не согласиться на то, чтобы рядом с тобой постоянно кто-то был, но оставить тебя без защиты, когда я тот, кто я есть… это не вариант для меня. Но данный разговор может подождать. Расскажи мне, как прошёл твой день. Только сначала выключи воду.

Я закрываю кран, но понимаю, что тишина может быть буквально оглушающей. Набатом проникающей в кровь и заставляющей её шумом стучать в ушах. Не думать ни о чем в такой ситуации просто нереально. А уж о моральных и психологических последствиях для себя самой в том случае, если я вероломно предам доверие небезразличного мне человека, и тем более. Я не могу. Любить это значит рассказывать всё. Делиться без исключения всем. Даже тем, что, возможно, было бы лучше оставить при себе. Не утаивать ничего значительного и важного. Любить... Неужели со мной происходит именно это?

- Сегодня мне предложили участие в съёмке для престижного журнала. Совместной с ещё несколькими девушками, не индивидуальной, но всё равно.

- И что за журнал?

- Vogue, - я скольжу ногой вниз по лодыжке Эдварда, несдержанная и безбрежно желающая ощущать больше платонической близости, - только не американский, а греческий.

- Я уже хочу купить выпуск, - его левая рука интимно обхватывает моё правое бедро, в то время как большой палец упирается в тазовую кость. Жадный взгляд блуждает между губами и грудью прежде, чем всё-таки концентрируется на глазах, и я чувствую нечто особенное даже в том, как Эдвард дышит. Вроде бы обычно, но нет. Он будто готовится сказать что-то очень важное, что я уже никогда не смогу забыть и бесследно вычеркнуть из головы. И, наверное, всё именно так и будет. - Ты всех затмишь, Изабелла. Станешь его главным украшением. Тебе надо постараться оказаться в центре. Не дать себя задвинуть и стеснить.

- О, прекрати, - я улыбаюсь в эйфории, несмотря на знание того, что соответствующий восторг может оказаться сугубо временным явлением. Умереть сразу же, как только собственник внутри Эдварда Каллена, вряд ли исчезнувший на веки вечные, узнает обо всех деталях предстоящей мне работы и вновь заявит о себе. Решение побыть в своеобразном пузыре ещё самую малость назревает само собой. Я касаюсь мужской груди ровно по центру, после чего, чуть изменив положение тела, прислоняюсь к влажной коже правого плеча височной областью. О чём бы ни думал мужчина в данный момент времени, он взаимно откликается на мою молчаливую потребность в объятиях, кончиками пальцев нащупывает позвонки у меня на шее, создавая колыхание воды, прежде чем снимает заколку с волос. Когда они частично соприкасаются с жидкостью и рукой Эдварда, его глаза вместе с лицом столь близко, что я чувствую себя ещё дальше от реальности, чем несколько секунд назад. Наши ноги переплетаются между собой, и мне почти не верится во всё происходящее. Эдвард Каллен, желающий касаться вне секса и постели, позволяющий эмоциям брать верх над разумом и логикой… это можно было только представлять.

- Почему ты не выглядишь счастливой?

- Я не уверена, что соглашусь. У меня есть определённые… границы, через которые я никогда не переступала. Меня нервирует сама концепция. Полупрозрачная одежда может показать больше, чем я готова. А моё тело только моё и… твоё. Я не думаю, что имею право принимать решение без тебя.

- Нет, Изабелла, - внутри меня уже почти проносится мантра, что я этого ожидала и должна любой ценой удержать некоторое разочарование в узде, когда Эдвард плотно прислоняет ладонь к задней части моей шеи обхватывающим её движением, - нет, твоё тело прежде всего исключительно твоё. Ты не должна меня спрашивать. В том, что касается лично тебя, ты вольна делать собственный выбор. Если ты больше желаешь этого, чем беспокоишься, то не отказывайся от даруемой тебе возможности. Может быть, другой такой тебе больше не успеет представиться, - он перемещает руку вниз по моему телу, пока не достигает ею, как я надеюсь, только пока ещё плоского живота. Веки смыкаются от чувства особенного тепла в сердце, будто оно способно покинуть тело через глаза, и я просто растворяюсь в моменте невероятного по своей силе единения с Эдвардом. Вода уже давно не горячая, но он согревает меня больше, чем делала это она, когда наполняла ванну. - Если решишь полететь, то я провожу тебя в аэропорт и буду считать дни до твоего возвращения.