Я смотрю на столешницу, в которую встроена раковина. Кажется, что чем дольше это длится, тем темнота надвигается на меня всё больше. Но всё совсем не так. В отсутствие включенного света тьма не может увеличиваться или уменьшаться. Её количество всегда будет одинаковым. Постоянным. Неизменным. Внутри же меня она буквально повсюду. В каждой клеточке тела. В каждом атоме и его ядре. Глубокая чёрная дыра. Я еле дожила до того момента, когда распрощалась с Роуз. Джаспер с мальчиками и Элис покинули нас почти сразу же после возвращения довольных детей и их дяди из Баскин Роббинс.

Войдя в квартиру, после закрытия двери я прошла в ванную комнату, не раздеваясь. Нашла в себе силы лишь для того, чтобы снять обувь. А потом сразу же оказалась здесь. Взирающей на мужскую бритву и мужскую зубную щётку рядом со своими аналогичными принадлежностями. Не далее, как вчера я проснулась от звука, с которым плавающие головки двигались по коже, избавляясь от щетины. Эдвард брился перед работой. Несмотря на сонливость, мне не удалось устоять перед соблазном взглянуть на него в такой момент. Я стояла в дверном проёме и не сводила взгляда с мужчины всё время, пока электрический прибор чётко повторял контуры лица и верхней части шеи. На Эдварде было только полотенце. Весь облик целиком окончательно пробудил моё тело для нового дня. Прогнал последние отголоски сна. В какой-то момент незадолго до завершения процедуры Каллен перевёл взгляд на меня и лениво произнёс:

- Наслаждаешься видом, Изабелла? - вскоре бритва была отложена, после удаления пены идеально гладкое лицо открылось мне во всей красе, и не прошло сильно много минут прежде, чем я получила возможность касаться его, пока Эдвард, развязав пояс моего халата и скинув с себя мешающую ткань, брал меня прямо у стены. Чуть позже он уехал в офис, но приятное томление ввиду полученного удовольствия ещё долго сохранялось внутри меня. Неужели это был первый и последний раз, когда я видела мужчину бреющимся в моей ванной комнате?

А ведь мне так понравилось есть с ним роллы в тот день, когда он встретил меня в аэропорту после поездки в Грецию. Просто находиться в его объятиях в другие вечера, пока по телевизору шёл случайный фильм. Да, иногда в подобные моменты Эдвард отвлекался на телефон, и я знала, что он с кем-то переписывается, и чувствовала, что, скорее всего, с мальчиками, по улыбающимся движениям мужского подбородка над своей головой, но левая рука ни на мгновение не переставала меня касаться. Мы полулежали на диване, и она находила то мой живот, то ближайшее бедро, в то время как под моей спиной опускалась и поднималась могучая грудная клетка. Я и сама не отнимала ладони от согнутой в колене мужской ноги, и даже если для Эдварда что-то было слишком, он ни слова об этом не говорил. И не выдавал истинных эмоций никак иначе. Ни вдохом, ни попыткой пошевелиться и изменить положение тела, ни намерением вообще встать. Нам было хорошо, а что теперь?

Я всё ещё физически обездвижена, когда слышу скрежет ключей в замочных скважинах. Слышу его слишком рано… Или мне так только кажется из-за отсутствия часов перед глазами. Может быть, времени уже прошло более, чем достаточно. И для секса с супругой, и для того, чтобы тётя привезла детей обратно домой. Осознание, что теперь Эдварду Каллену даже не нужно звонить в мою дверь, чтобы оказаться в квартире, охватывает меня странным испугом. Что, если он не отдаст мне связку? Откажется признавать, что был со своей женой во всех смыслах, пользуясь тем, что я ушла на целый вечер?

Собравшись с силами, я выхожу в прихожую. Стоя спиной ко мне, Эдвард прижимается лбом к двери. Но, услышав шаги, поворачивается, и его голос выдаёт то, что он не ожидал меня увидеть. Думал вернуться всё-таки раньше, чем я? Чтобы гарантированно скрыть преступление?

- Изабелла. Ты уже дома, - он проводит правой рукой по волосам, и этот импульсивный жест выглядит трогательно. Содержит сожаление. Но я уверена, что если включу свет, то вины в глазах не найду даже под микроскопом. Поэтому лучше остаться в темноте. Покончить с этим во мраке. Мне не хочется видеть Эдварда Каллена во всех деталях, которые мгновенно выделит освещение. Это пошатнёт мою решимость. Обнажит всё, что я люблю, даже пытаясь заменить одну эмоцию противоположной ей.

- Да. Как дети? Ты дождался, пока они заснут? - мне не нужен ответ, как таковой. Я просто хочу услышать, каким он будет. Узнать, насколько конкретно этот человек наделён совестью в том, что касается именно меня и наших отношений. С женой она давно его оставила, это ясно, но я… я бы стала для него всем. Я чувствовала в себе, что с моей стороны всё может сложиться соответствующе. Что если им ничего не будет испорчено, то я смогу сделать его счастливым. Не изменить сложившуюся за десятилетия личность, но разобраться, как с ней сосуществовать.

- Нет. Их там не было.

- По крайней мере, теперь ты честен. Спасибо за это, - просто говорю я и указываю на комод, - верни мои ключи и можешь отправляться в отель или куда-то ещё.

Эдвард оказывается близ меня буквально мгновенно. Сжимает руки на моих предплечьях прежде, чем я успеваю что-то сделать. Да хотя бы отступить на шаг.

- Какого хрена ты говоришь? - злое дыхание заменяет мне кислород. Быстро и неотвратимо. Прикосновения опять кажутся тем, от чего невозможно отказаться. Я не должна была их допускать. Они каждый раз путают мои мысли. Делают меня желающей и нуждающейся. Мы движемся по замкнутому кругу.

- У тебя красивые и вежливые дети. А Лиам вообще чудо. Когда он прошептал своей тёте, что ему скучно, это почти влюбило меня в него. Ты чёртов лжец. Отпусти меня.

Я пытаюсь вырваться, избавиться от его рук на моём теле, но они сдавливают ткань моего пальто лишь сильнее. Переместившись на спину, вжимают меня в мужчину ещё больше. Теснее. Плотнее. Ладони упираются в одежду, в его грудь, но это не делает её дальше. Не отодвигает его прочь ни на сантиметр.

- Как бы не так, Изабелла. Ты застряла со мной. Независимо от ребёнка, - эти слова ощущаются, как обещание. Как предзнаменование того, что я проживу с Эдвардом Калленом до самого конца одного из нас. Что эти отношения и чувства абсолютно навсегда. - Думаешь, я трахнул женщину, с которой собираюсь разводиться, замаскировав всё под желание увидеть сыновей? Не я здесь лжец и манипулятор, а она. Я не без греха, но если ты, и правда, считаешь, что я способен засунуть свой член в кого-то на стороне и потом вернуться к тебе, как будто ничего не было, и продолжить с тобой с того места, на котором мы остановились, то ты никогда не сможешь полноценно мне доверять. Особенно если ты и вовсе находишься в постоянном ожидании этого. Сука.

Я заношу руку для удара, чтобы дать ему пощёчину, не собираясь просто принимать такое отношение, но он агрессивно перехватывает её, что, впрочем, не лишает меня голоса:

- Да пошёл ты, - мне больно, больно во всех смыслах. Я задыхаюсь от этого. Чувствую затруднения при совершении вдохов. То, как выдохи вырываются одышкой. Ненавижу… - Не смей говорить обо мне так.

- Да не ты сука. А жизнь. Или моя жена.

Внезапно наступает свобода. Едва Эдвард отпускает меня. Совсем и за короткое мгновение. Лишает своих касаний. Я забываю, как грубо они ощущались, в тот же миг. Всё потому, что вынуждена созерцать словно обессиленную, понурую походку. Всего два шага до мягкого пуфика, но визуально они даются мужчине так, будто к его ногам привязали гири, да ещё и обернули лодыжки цепью. Сука-жена? И сука-жизнь? Но кто или что больше сука? Или он отзывается о жизни подобным образом исключительно из-за конкретной женщины? Я не думала, что однажды услышу такое. Не от Эдварда Каллена. Его слова воспринимаются буквально до кончиков пальцев на руках и ногах.

- Что у тебя случилось? - я никогда не спрашивала об этом прямо. Всегда уклончиво и словно между делом. Пыталась обойтись без действительно значительных вопросов. Не желала реально давить. Но, может быть, здесь и кроется моя ошибка. Быть той, кто не требует, и просто ждать… Сколько таких людей вокруг него, кто чуть ли не заглядывает в рот Эдварду Каллену? Наверняка он их уже и не замечает, пока они стоят у двери кабинета или где-то ещё и покорно ожидают новых распоряжений. Я обнимаю себя и только после нахожу голос, чтобы снова заговорить. - Не сегодня, а прежде? Когда-то давно. Не знаю, несколько лет назад.

- Почему ты продолжаешь спрашивать, когда уже сделала для себя все выводы о том, чем я занимался? Я сказал тебе, что хочу тебя всю, Изабелла, и не давал ни малейшего повода усомниться во мне. Сколько ещё раз я должен это повторить, чтобы ты меня услышала и поверила?

- Если ты не касался её так… если это недоразумение, то расскажи мне всё. Позволь тебя понять, - чем сильнее я сжимаю руки вокруг тела, тем мне парадоксально становится лишь хуже. Относительная физическая лёгкость охватывает его только после совершения движения, в ходе которого сзади меня оказывается опора в виде крышки комода. Она упирается мне в поясницу и тем самым значительно поддерживает. Мне бы просто сесть, но пока я не чувствую в себе сил оказаться столь близко к Эдварду. Нет, не боюсь, однако что-то словно продолжает меня сдерживать. - Из-за чего у тебя нет третьего ребёнка, если ты хотел? Что… что именно не получилось? Ты точно не бесплоден, и вы вдвоём не могли внезапно стать совсем несовместимыми, чтобы даже лечение не дало результата, значит, проблема не в тебе.

- Разве одного моего желания достаточно? Что-то в этой жизни точно должно быть обоюдным. Не односторонним, - я чувствую зарождение тягостного выдоха даже прежде, чем Эдвард позволяет мне его услышать. Просто чувствую, и всё. Не знаю, как именно, если это бесшумный процесс, но тем не менее. В моей голове возникает мысль, что весь нынешний момент вполне может стать первым, когда столь замкнутый и окружённый самолично воздвигнутыми стенами мужчина реально разрушит хотя бы некоторые из них и пропустит меня в открывшуюся брешь. - Лукасу было восемь, а Лиаму соответственно шесть, когда однажды я словно впервые за долгие годы осмотрелся вокруг себя и реально понял, что меня окружает. Увидел свой дорогой кабинет, всю его суть, в которую были вложены немалые средства, вид из окна небоскрёба, машины и мелкие точки людей внизу, - произносит Эдвард так, будто просто зачитывает текст из книги. Или пересказывает чью-то чужую историю, не имеющую к нему никакого отношения. Либо он действительно всё пережил внутри себя, либо слишком старательно делает вид, что это более неважно. Что ему уже давно не жаль и не больно, и что у него всё в порядке. Что в душе ничего не двигается. Застыло навеки. Всё, что для меня ненормально, для Эдварда Каллена, возможно, является нормой жизни. Не подпускать значительных эмоций. Максимально избегать всего, что делает уязвимым, расстроенным и несчастным или физически больным. Вдруг я, и правда, всегда его пугала или даже продолжаю это делать. Не как женщина, а как нечто, что находится за пределами очерченной границами зоны комфорта. - Как ты тогда сказала? Дети задают темп, о спокойствии можно будет забыть, но я хочу остановиться? И я тоже захотел. Резко, но нестерпимо сильно. Эта потребность буквально прошибла меня, - в слова, наконец, проникает некий надрыв. Будто сработал какой-то датчик и сказал, что пора. Что никакой самоконтроль, сколько бы его ни существовало в теле, уже не способен это отключить и перебороть. - Мне не было мало того вечного движения в стенах собственной компании, отнюдь, но я словно кровь из носу возжелал повторить памперсы, колики, температуру и всё прочее, когда мальчики во многом только-только стали становиться теми, кто может находить себе занятие по душе самостоятельно. Казалось бы, зачем возвращаться к плачу по ночам и бессоннице, когда твоя нынешняя квартира даже не знала детских кроваток, потому что они стояли в квартире, которую тебе подарили и оплачивали родители? Я продемонстрировал себя глупцом. Мужчиной, уже обладавшим первым миллиардом и благоустроенной, стабильной жизнью, но вдруг захотевшим того, чего в его личных отношениях никогда, скорее всего, и не было, - Эдварда охватывает смех, но он… трагичный. Неправильный. Не смешной. До меня доносится звон, вероятно, моих ключей. Я представляю, как длинные пальцы перебирают связку, лишь бы хоть что-то послужило отвлечением. Я хочу отнять её. Прикоснуться к ним и очертить каждый контур, линию на коже и выпирающую косточку. - Чтобы женщина сказала ему, что любит, глядя в глаза, связанная с ним самым интимным образом, и тоже захотела принести малыша в этот мир. Чтобы мы остановились вместе. Я люблю обоих своих мальчиков совершенно одинаково и несомненной любовью, но Лукас… мы его не планировали, да и с Лиамом всё вышло как-то неожиданно, нет, мы осознавали, что не предохраняемся, но в остальном… А тут я впервые реально захотел сесть напротив своей жены и поговорить о том, что, может быть, нам стоит родить им братика или сестрёнку, пока они не стали подростками со всеми вытекающими отсюда сложностями. Я знал, мы не любим друг друга, и что былой влюблённости тоже, вероятно, нет, но это бы не стало помехой. В конце концов, мальчики тоже появились на свет не от великого чувства, за которое раньше умирали. Но Таня…

Я провожу ладонями по своему тёплому пальто. Вниз от талии по направлению к бёдрам. Хотя это движение не сильно уменьшает мой внутренний тремор. Руки подрагивают, и та же дрожь особенно обосновывается в лодыжках, в то время как первые шаги приближают меня к Эдварду. Я и сама не понимаю, каким именно образом и когда конкретно встаю перед ним на колени и прикасаюсь к его лицу. Он вздрагивает, словно этот контакт открывает застарелую рану, вызывает кровотечение из неё, и кожа на кончиках моих пальцев не может не ощущать движение лицевых мышц, отдающее… усталостью души.

- Она… отказала? - я ненавижу, что спрашиваю. И даже не знаю, зачем так поступаю. Ведь мне уже должно быть всё ясно. После намёков, которые были и прежде, и в сочетании со всеми нынешними словами. Но, может, внутри меня ещё теплится надежда на любое иное объяснение, кроме первого пришедшего на ум.

- Сказала, что с Лиамом ей пришлось тяжело, несмотря на всю помощь, и она не вынесет подобного снова. Он действительно был беспокойным ребёнком, но она фактически никогда не оставалась с ним одна. Тогда я тоже находился дома чаще прежнего. Я помню, что попытался взять Таню за руку. Попытался, но не вышло. Так же, как и остальное. Думаю, дальше всё очевидно.

Эдвард ускользает из моих объятий, оставляя меня смотреть на чуть поблёскивающие ключи. Я выпрямляюсь и вижу, как он просто стоит боком ко мне в расстёгнутом бежевом пальто. С руками, засунутыми в его карманы, и опущенной головой.

- Для меня не очевидно. Почему было просто не уйти? Я имею в виду, совсем.

- От того, что жена не хотела меня так, как мне вдруг потребовалось, я не перестал быть миллиардером, Изабелла. Когда мы женились, всё это ещё только предстояло, и неважно, что она не помогала мне подобно тебе, вся эта хрень про женщину, стоящую за каждым великим мужчиной, в последующие годы невероятно прочно въелась мне в голову. Я представил, как суд посчитает, что она заслужила половину, и, вероятно, будет прав, но главным образом подумал о детях. Хотя и деньги тоже сыграли свою роль. Нет, мне не стало хреново от мысли поделить состояние поровну, но я пришёл к выводу, что из-за него всё равно вряд ли с кем-то сближусь настолько, чтобы совершенно избавиться от меркантильных подозрений, и если так, то чего ради рушить семью, в которой у мальчиков есть оба родителя?

- Разве она не перестала существовать, возможно, даже раньше, чем ты получил отказ? Для меня это кажется просто… удобством.

- Вероятно, это оно и есть, Изабелла. Но в моём мире как-то не принято разводиться просто потому, что закончились чувства. Обычно всему предшествует скандал. Публичное разоблачение. Кто-то становится жертвой, а другой, чаще всего, конечно, мужчина, извиняется за боль, причинённую жене и детям. И только эта боль, которую он якобы ощущает, ведь перед лицом общественного порицания нельзя никак иначе, и приводит к разрыву и последующему определению судьбы совместно нажитого имущества, - Эдвард перестаёт говорить, умолкает дольше, чем на минуту, и, нуждаясь в том, чтобы так или иначе почувствовать его, я сажусь на пуфик, ещё хранящий тепло тела, и вытаскиваю руки из рукавов пальто. И в этот момент слышу то, что, может быть, и не хотела бы знать. Ни сейчас, ни в любой другой момент своей жизни. - День всех влюблённых в том году для меня закончился тем, что я трахнул одну из своих персональных ассистенток на собственном рабочем столе. Я был в подвыпившем состоянии. И, конечно, озаботиться предохранением не являлось тем, о чём я думал. После я подвёз её до дома. А наутро, проснувшись в супружеской постели, первое, что сделал, это ужаснулся. Нет, не от того, что изменил, а от того, что на том самом столе меня уже может ждать иск за домогательства. Мою голову и тело раздирало похмелье, но я вышел за дверь квартиры быстрее, чем мне успели предложить кофе. Вот как всё началось. Так я стал трахать чуть ли не всё, что движется. Потому что не нашёл никакого судебного иска. Конечно, с той женщиной я больше так не рисковал, ну, почти не рисковал, но в остальном у меня просто снесло крышу. Мне почти хреново говорить всё это тебе. Тебя ещё не тошнит от этого рассказа? - его глаза выражают столь много всего, что я не уверена в способности найти названия всем эмоциям, отображаемым в них и проникающим мне под кожу. Между злостью, наверное, на меня и желанием наконец открыться до самого конца там есть ещё и стыд, уязвимость, переживания, которые я всколыхнула, подняла со дна души, и… покорность. Немного настороженная, но больше содержащая доверие, несмотря на всё то, что я устроила. Теперь мне отвратительно внутри. Потому что в моё тело словно вселился кто-то посторонний, не оставивший и следа от той Беллы, которая чувствовала, что всегда будет на стороне Эдварда, но позволила себе перечеркнуть все те мысли и подумать худшее без всяких доказательств вины. - Я думаю, что ждал и искал тебя. Женщину, которая захочет со мной детей. Вот почему ты никогда не станешь, как Таня. Потому что у нас с тобой уже всё иначе. И я более не тот ублюдок, каким был прежде. Но ты не ответила на мой вопрос. Тебя ещё не тошнит от меня?

- От тебя нет. А в остальное время иногда подташнивает. Обычно после десяти утра. Но не ежедневно. У меня… задержка, Эдвард, - говорю я, думая о менструации, впервые не пришедшей в срок. Она всегда была регулярной, начиналась именно в тот день, когда должна, пока этот месяц всё не изменил. Представляя себе соответствующий миг, я полагала, что отправлюсь за тестами, не теряя времени, но мне… тревожно. Тревожно делать их одной. Или тревожно, что задержка это просто задержка. Вызванная гормональным сбоем или сдвигами биологических ритмов в ходе частых перелётов, всё-таки сказавшихся отрицательно, или другими патологическими изменениями в организме, вызывающими в том числе и дискомфорт после употребления пищи.

Эдвард шумно вдыхает, звук чего пробирает меня до самых костей. Мы никогда не обсуждали будущее детально. Что-то, кроме того, что хотим быть вместе и стать единой, полноценной семьёй. Иногда время бывает неподходящим. Правильное ли оно в нашей ситуации именно сейчас? Учитывая неопределённость с разводом и прочими гораздо более важными обстоятельствами, напрямую связанными с детьми?

- Прости, я не могу так. Не могу говорить об этом в темноте, не видя тебя, Изабелла.

Громкий из-за навалившейся тишины щелчок включает свет, и, ненадолго зажмурившись, чтобы привыкнуть к нему, после поднятия век я обнаруживаю Эдварда сидящим передо мной, как в каком-то фильме, главный герой которого не сводит глаз с возлюбленной и чуть ли не стоит на коленях у её ног. Готовый на всё, лишь бы она была благополучна, здорова и счастлива, в том числе и на самоотречение.

- Так лучше? - спрашиваю я, когда чувствую правую руку на своём животе, трогать который ощупывающим прикосновением столь скоро в принципе не имеет большого смысла. Но, сильная и твёрдая в своих намерениях, она… нежная. Тёплая и осторожная. Никто не дотрагивался до моего тела так собственнически и одновременно с особенным трепетом. С желанием нести, возможно, всепоглощающую ответственность уже не только за меня, но и за ещё нерожденного маленького человечка. Глупо просить о чём-то большем. Ничего подобного на ум мне и не приходит. Только не в тот момент, когда я созерцаю наполненные жизнью глаза на особенно прекрасном сейчас мужском лице и не могу вспомнить их иными.

- Намного. Как давно? Сколько дней?

- Шесть…

- Это лучшая новость за сегодняшний вечер. Он был ужасен, но это всё меняет. Я найду нам лучшего врача. Позже напишу сообщение ассистентке. Так уже утром, максимум днём мы сможем всё узнать. Как идут дела, и всё ли в порядке. И встать на учёт. А пока пойдём в кровать.

- Ещё рано.

- Мы просто немного полежим.

Под одеялом и верхней частью пижамы Эдвард прикасается к моему животу. Поглаживает его исключительно нежно и целомудренно, и соответствующие движения почти убаюкивают меня, несмотря на отсутствие намерений спать. Я чувствую ласку и безмятежность. В мужчине, в себе, в воздухе вокруг. И наконец поворачиваюсь лицом, возможно, находясь на границе чего-то переломного для нас и волнуясь до дрожи, что это может оказаться просто ложной тревогой.

- А если это ничего не значит?

- Тогда для того, чтобы однажды всё подтвердилось, у нас есть всё время мира, Изабелла. Мы продолжим работать над этим вместе.

- А если бы… она… Если бы она вдруг согласилась дать тебе то, чего ты хочешь, ты бы остался с ней в вашем доме?

- Конечно же, нет, - в мужском голосе недоумения столько же, сколько и уверенности, так что я почти жалею о том, что задала вопрос, ответ на который, возможно, мог причинить мне боль, пусть и не сделал этого. - Уже слишком поздно для того, чтобы я забыл о тебе и о том, что у нас есть и ещё будет. Ни она, ни то, что она может мне предложить, больше меня не привлекают. Поверь, я развернулся и ушёл сразу же, как только убедился в отсутствии детей в их комнатах. Я помню, как ждал их рождения и как впервые взял на руки, и как делал всё, что необходимо, но это не значит, что мы с Таней должны тянуть лямку совместного сосуществования всю оставшуюся жизнь. Может быть, мы немного поругались, но это всё.

- Прости, что, увидев мальчиков, сразу же подумала худшее, - говорю я, дотрагиваясь до внешней стороны ладони в соответствии со своими желаниями. Соприкосновение пальцев и кожи ощущается великолепно, и всё становится совсем потрясающе, как только Эдвард придвигается ближе:

- Может быть, ты ничего не могла с собой поделать. Знаешь, гормоны, и всё такое. Но не переживай, я смогу найти с ними общий язык даже в случае возникновения у тебя странных желаний и пристрастий, например, в еде.

- А каким будет порядок действий в ответ на моё нежелание, чтобы ты покидал кровать? Говорят, гормоны делают ненасытной.

- Я выдержу и это. Будь уверена, - он усмехается, смотря на меня улыбающимся взглядом, и от этого желание однажды установить, правда ли он настолько вынослив, как говорит, или всё-таки сломается, становится лишь сильнее. Но пока я просто наслаждаюсь эмоциональным единением и беспрепятственно смотрю на экран телефона Эдварда, когда он берёт его с тумбочки, чтобы прочесть сообщение после звукового оповещения.

Шестая улица, 506. Медицинская клиника в Бруклине. 11:00. Врач Маккенна Элд. Женщина, как вы и просили. Она выпустилась пять лет назад, но рекомендации и отзывы исключительно положительные. Могу ли я помочь чем-нибудь ещё?

Разве что тем, что будешь молчать об этом, чтобы данный разговор остался между нами. Я могу на тебя рассчитывать?

Как и всегда, сэр. Вы же знаете.

Знаю. Спасибо, Джессика. Завтра я буду только во второй половине дня. Перенеси мои встречи на послеобеденное время или другие дни.

Да, сэр.

- Когда ты успел ей написать?

- Пока ты чистила зубы в своей прелестной пижаме. Я представляю, как в скором времени твоя грудь начнёт выглядеть в ней ещё более соблазнительной, чем сейчас.

- А потом пижама просто лопнет на мне.

- Так ты всё-таки боишься поправиться?

- Нет, мне всё равно. Это произойдёт по лучшей из причин, - в отрицании я качаю головой почти агрессивно. Не хочу, чтобы Эдвард решил, что тогда услышал ложь из моих уст. Или что я вру ему сейчас. Его мгновенно возникшее напряжение и так бесспорно очевидно, а мне оно не нравится. Вообще-то я буквально ненавижу то, как оно сковало его тело, будто сжав в пружину, и тихо продолжаю, - перевернись на живот.

- Зачем?

- Просто перевернись.

Как только он подчиняется, я сажусь на спину Эдварда поверх поясницы и прикасаюсь к его спине медленными движениями рук. Согнутые в фалангах мужские пальцы упираются точно в мои колени, и наступающее спустя несколько минут расслабление в мышцах говорит мне о том, что, может быть, он действительно в этом нуждался. В моих словно созидающих ладонях, одинаково внимательных к каждому участку кожи, начиная с шеи и заканчивая основанием позвоночника.

- Ты делала что-то подобное для кого-нибудь прежде? - голос доносится до меня слегка приглушённым из-за нахождения губ близ простыни. Есть в нём что-то, что ранит. Делает особенно уязвимой, любящей и желающей отдать всю нежность, что только есть в теле и наполняет сердце теплом, которым хочется поделиться.

- Ревнуешь?

Я склоняюсь вниз, целуя левое плечо Эдварда. Чуть отстраняюсь, когда понимаю, что он хочет повернуться, и пользуюсь мгновениями, чтобы рассмотреть родинки, после чего оказываюсь тесно прижатой к туловищу поверх обнажённого живота. Пожалуй, ожидаю почувствовать возбуждение и сексуальную жажду, но насквозь пропитана лишь ощущением эмоциональной потребности во мне.

- Ты поняла это только сейчас?

- Нет, но ты первый и единственный. Пусть и не пойдёшь со мной завтра.

- Я пойду, - прямо и без раздумий говорит он, садясь со мной в своих объятиях, усиливающихся тут же и неконтролируемо, но я не думаю, что что-либо понимаю. Так нельзя. Потому что я не его жена, чтобы появляться с ним в социуме столь открыто и рисковать продажей информации об этом жёлтой прессе, откуда она легко распространится по всей сети и сможет достигнуть даже Форкса.

- Но вдруг тебя узнают?

- И пусть. Это частная клиника, и никто там не посмеет и рта раскрыть, если только не хочет остаться без работы. Помнишь, о чём мы говорили в Бразилии? Я пройду через всё вместе с тобой, Изабелла. Сейчас и тем более. А теперь давай ложиться. Я только выключу будильник.

Я засыпаю, ощущая движение грудной клетки за спиной в ответ на вдохи и выдохи Эдварда. Его руки обнимают соответственно мой живот и плечи, и мы словно единый организм. Синхронное дыхание, тела, повторяющие контуры друг друга, тесные объятия. Ощущение семьи… Я укореняюсь в нём на следующий день, сидя в приёмной клиники около поста администратора в ожидании, когда нас вызовут к врачу. По левую руку от меня Эдвард спокойно сжимает моё правое колено, скрытое джинсами, иногда смотря вокруг себя сканирующим обстановку взглядом, но в целом я созерцаю нервозно-дёрганый вид.

- Ты в порядке?

- Ни хрена подобного. Не стоило мне завтракать сегодня. Да ещё и эти кресла не совсем удобные, - слова сопровождаются небольшим изменением положения, в ходе которого я обхватываю касающуюся меня руку в желании успокоить. Выше и ниже локтя, так крепко, как только могу, и стискивая ткань рубашки в чёрно-белые вертикальные полоски. Лишь на манжетах они горизонтальные, а на воротнике и вовсе отсутствуют. Он однотонного чёрного цвета. Так же, как и брюки и носки, выбранные сегодня Эдвардом. - Тебя саму не тошнит? Время одиннадцатый час.

- Сегодня нет. Может быть… может быть, ты реагируешь так вместо меня. Знаю, звучит глупо…

- Нет, не глупо.

Наши взгляды встречаются, и в этот трогательный момент администратор за стойкой называет моё имя и оказывается прямо перед нами.

- Мисс Свон, я провожу вас к доктору. Следуйте, пожалуйста, за мной.

Эдвард выпрямляется даже прежде, чем девушка заканчивает фразу. Уставший сидеть на неуютном сидении или попросту нетерпеливый из-за причины, по которой мы здесь. Я же медлю, но всё-таки тоже встаю и побуждаю ноги двигаться вперёд. Он скользит рукой мне на талию, что чуть расслабляет меня, хотя и не совсем достаточно.

- Ты точно этого хочешь? Я имею в виду, пойти со мной? Слушать разные вопросы, с которых всё наверняка начнётся?

- Прекрати спрашивать о подобных вещах. Я хочу быть рядом, когда тебе это нужно, Изабелла. И даже если в какие-то моменты моё присутствие будет не совсем уместным, всё равно хочу. Давай просто зайдём в этот чёртов кабинет.

- Всё в порядке, мисс?

- Да, спасибо.

Девушка останавливается возле нужной двери и открывает её перед нами. Я переступаю порог первой, оказываясь среди обычной обстановки, в которой работают все врачи-гинекологи. Небольшой рабочий стол, два стула для посетителей перед ним, а чуть в стороне кушетка с аппаратом для проведения ультразвукового исследования. Женщина в белом халате и со светлыми волосами длиной чуть ниже плеч встаёт нам навстречу. У неё приветливый, располагающий вид, а во взгляде доброжелательность, и мне искренне хочется сосредоточиться на надежде, что профессиональные качества легко перекроют собой факт того, что передо мной блондинка.

- Изабелла Свон.

- Да, это я.

- Здравствуйте. Как я вижу, вы не одна.

- Да, это мой… Мой… - я теряюсь с ответом, не зная, как представить Эдварда, когда он для меня больше, чем возможно выразить словами, и при этом не нанести ему ущерб, если имя в сочетании с фамилией может что-то всколыхнуть в голове постороннего человека и после нашего ухода побудить его обратиться к интернету. В поиске поддержки мой взгляд невольно обращается к мужчине, но из-за того, как пристально он смотрит исключительно на врача, опускаясь на правый стул, я вижу лишь несколько угрожающий боковой профиль.

- Эдвард Каллен. Я с ней и настоятельно советую вам удовлетвориться этой информацией. Садись, Изабелла, не стой.

- Да, присаживайтесь, мисс, и рассказывайте, что вас привело в нашу клинику. Можете обращаться ко мне просто по имени. Маккенна, - женщина едва ли проникается предостережением, заключённым в словах Эдварда, хотя я не думаю, что она совсем ничего не уловила. Может быть, сосредоточенность на моём лице как раз-таки и является тем результатом, который он рассчитывал получить. Но решимость непременно поговорить с ним позже назревает внутри сама собой.

- У меня задержка. Уже неделя. Прежде менструации всегда были регулярными.

- И когда была последняя?

- В двадцатых числах августа.

- Я заведу вам электронную карточку, мисс Свон. Только ответьте мне, пожалуйста, ещё на несколько вопросов. Вы точно хотите остаться, сэр?

- Просто продолжайте.

Кивнув, Маккенна обращается к экрану компьютера перед ней и спрашивает меня о множестве разных вещей. Начиная с даты моего рождения и того, впервые ли я подозреваю у себя беременность, и известно ли мне о каких-либо своих заболеваниях, которые могли быть переданы половым путём, и заканчивая тем, насколько активной является моя соответствующая жизнь. Я отнюдь не умираю со стыда, давая ответы на эти, наверное, стандартные вопросы, но хочу как можно скорее уже оказаться на кушетке, поднять кофту и при необходимости приспустить джинсы, поэтому, когда мы наконец заканчиваем с предварительной частью, предвкушение в каждой клеточке тела настолько колоссально, что становится чуть ли не единственной моей эмоцией. Но когда датчик касается нижней части живота, первые несколько секунд я смотрю исключительно на Эдварда. Он придвигается ближе на стуле, просовывает пальцы своей правой ладони между фалангами на моей левой руке и выглядит… любящим будущим отцом. И просто любящим мужчиной, вероятно, тоже. Тем человеком, который будто бы ждал этого момента невероятно долго. Хотя если вспомнить всё сказанное, то, и правда, ждал.

- Вы что-нибудь видите? - спрашиваю я, не выдерживая затянувшейся тишины. Или тревожности, поселившейся в прикосновении Эдварда. В том, как его ноги упираются мне в боковую часть бедра. Хочется, чтобы он уже получил ответ. Настолько, что я фактически забываю, что тоже услышу его.

- Да. Посмотрите вот сюда, - Маккенна указывает на область среди чёрно-белого изображения, в котором я ничего не понимаю даже теперь и жду пояснений, - маленькое белое пятнышко внутри большого чёрного это и есть эмбрион. Ваш будущий ребёнок. Два миллиметра в длину. Сейчас малыш по размерам словно кунжутное семечко. Срок пять недель.

- Он в порядке? - Эдвард опережает меня. Задаёт соответствующий вопрос стремительнее некуда. Будто самостоятельно разобрался в моём положении, лишь взглянув на монитор, благодаря давным-давно полученному двойному опыту. Я перевожу взгляд на мужское лицо и обнаруживаю… одержимость. Иное обозначение увиденной эмоции просто не приходит мне на ум. Пятнышко… Семечко. Два миллиметра. Такой… такой кроха. Наш… Но зависящий полностью от меня. От моих жизненных сил и того, чтобы я заботилась о себе. Избегала стрессов и прочих негативных влияний окружающей среды. Как мне обезопасить свой организм, когда любому человеку крайне трудно оказаться словно в вакууме, куда ничто и никто не могут проникнуть извне?

- На столь раннем сроке невозможно судить о существовании или отсутствии патологий в развитии, но в данный момент я не наблюдаю никаких отклонений от нормы. Хотя вам, Изабелла, лучше отказаться от активного отдыха и серьёзных физических нагрузок. Пятая неделя опасна повышенной угрозой прерывания беременности.

- А что насчёт витаминов? - спрашиваю я, но не успеваю коснуться этой темы дальше, потому как Эдвард неожиданно встаёт и просто-таки требует, несмотря на отголоски вопросительной интонации, словно изначально он хотел выразиться иначе:

- Оставьте нас ненадолго.

- Конечно. Я пока подготовлю необходимые памятки с рекомендациями, а позже распечатаю вам снимок, запишу на анализы и назначу следующий приём, чтобы просмотреть их результаты.

Маккенна покидает кабинет, прежде протянув мне салфетки, чтобы вытереть живот. Я благодарю её и сажусь на кушетке, спуская ноги вниз. Тем временем за врачом закрывается дверь. Эдвард стоит в отдалении, но вскоре возвращается обратно. Ровно в тот момент, когда использованные бумажные полотенца отправляются мною в урну.

- Что-то не так? Зачем ты…

Я едва успеваю приподнять подбородок, как его обхватывают кончики пальцев, вместе с чем моё лицо овевает мягкий и тихий вздох облегчения. Горячее дыхание радости пронзает меня до самых глубин сердца, теперь бьющегося за двоих.

- Всё так. Всё… замечательно. Я уже люблю наше маленькое белое пятнышко, - к концу фразы голос почти переходит на шёпот, но я всё равно слышу в нём счастье. Подтверждающую его улыбку. Вижу блеск в глазах. Пальцы поглаживают мою левую щеку, и я решительно подаюсь вперёд, пока не оказываюсь на коленях Эдварда прижатой к твёрдости его груди. Когда моя правая рука обхватывает заднюю часть его шеи, это ощущается словно рай.