Ты не обернулась.

Короткий сигнал пришедшего сообщения останавливает меня за секунду от включения авиа-режима на телефоне. Ещё чуть-чуть, и оно бы уже не пришло. Я пристёгиваюсь в своём кресле около иллюминатора по правую сторону воздушного борта. Салон постепенно заполняется пассажирами, но шум, голоса и шорохи едва ли доходят до моего сознания. Оно всё мысленно держится за эту фразу, пока я не осознаю, что начинаю её шептать. Может быть, только теперь это становится очевидным для меня. То, как, поднявшись по эскалатору в зону, где нет и не может быть провожающих, я просто пошла вперёд и вскоре опустилась в одно из кресел в ожидании объявления о посадке. Но каких же усилий мне стоило удержаться и не посмотреть назад. За эти годы было много разных и одновременно похожих друг на друга аэропортов, сотни рейсов, десятки пересадок, долгих трат времени у ленты выдачи багажа, но никто и никогда меня не провожал. В моей жизни не было человека, с присутствием которого мне бы не пришлось постоянно пользоваться такси. Мужчины, не обязанного возвращаться с работы спустя несколько часов, чтобы отвезти меня в аэропорт, когда жёлтые машины по-прежнему курсируют по городу, доставляя людей, куда им надо, но сделавшего это и остававшегося со мной гораздо дольше времени бесплатной парковки автомобилей.

Ненавижу прощаться.

Что ты такое говоришь? Это не прощание, Изабелла. Ты ведь не боишься летать?

Нет, не боюсь, но мало ли… Всякое бывает.

Ничего не будет. Я увижу тебя послезавтра, слышишь? Напиши мне, когда приземлишься.

Разница во времени с Афинами семь часов. Я приземлюсь около семи утра, значит, в Нью-Йорке будет почти полночь. Возможно, ты уже будешь спать.

Без тебя? И не в твоей кровати? Не думаю, Изабелла. Я уже больше недели не был в отеле. Придётся всё-таки заняться вопросами, требующими моего решения. Я серьёзно. Сообщи мне, как только долетишь.

Следующие почти десять часов полёта я поочередно то смотрю сериал, то читаю книгу, сочетая это с тем, что периодически смотрю в иллюминатор и наблюдаю за проплывающими снаружи облаками. Иногда от шума двигателей у меня закладывает уши, но я не зацикливаюсь на этом, хотя и не могу не желать как можно скорее ступить на твёрдую землю. Ноги буквально страдают без движения, и, сняв сапоги, в какой-то момент я погружаюсь в сон. Тело пробуждается обратно к жизни, когда стюардессы начинают развозить контейнеры со стандартным бесплатным меню, включающим в себя сэндвич с курицей и индейкой, чизбургер и коробку с чипсами, орешками кешью и крекерами. Тот факт, что у меня даже не было возможности заказать себе индивидуальное питание, я полноценно осознаю лишь сейчас, за несколько мгновений до того, как наступает моя очередь получить свой обед. Согласившись на участие в фотосессии, я взяла билет лишь накануне вечером, тогда как выбрать что-то себе по вкусу из дополнительного перечня еды можно не позднее, чем за трое суток до полёта. Ладно, ничего страшного. От однократного перекуса фастфудом меня всё равно не разнесёт. Это лучше, чем остаться голодной.

- Это вам, мисс. Ваш салат с лапшой в азиатском стиле, суши, пирог с заварным кремом, и шоколад. Предпочитаете чай или кофе?

- Простите, но это какая-то ошибка. Я приобрела билет почти в самый последний момент и не могла ничего заказать.

- Я не знаю, когда вы покупали билет, но у нас в системе есть ваш оплаченный заказ. Так что вы будете?

- Зелёный чай, пожалуйста, - говорю я, понимая, что девушка просто делает свою работу и действительно не обязана вникать в мои слова. Особенно учитывая то количество людей, которое ей ещё только предстоит обслужить. Да и о чём тут спорить? Только Эдвард Каллен мог взломать систему и похозяйничать в ней, пусть и не лично, а поручив это своим людям, наверняка обладающим в том числе и хакерскими способностями. Часть меня хочет почувствовать отторжение, неприятие подобного вмешательства, как отголоски наших прежних взаимоотношений, но я ощущаю лишь… заботу. Участие. Собственную важность. Всё, что, как я считала, он не способен дать, постепенно занимает гораздо больше места в моей жизни, заполняет внутреннюю пустоту, о которой до него я и не знала, и к моменту приземления мне ничего не хочется так сильно, как просто услышать его голос.

Я набираю номер Эдварда, едва сажусь в такси. Даже зная о риске потревожить, если он всё-таки заснул, никак не могу заставить себя ограничиться скупым и коротким сообщением. Но ответ между первым и вторым гудком мгновенно обогревает меня небезразличием:

- Привет. Всё хорошо? - я слышу, как на заднем плане голоса из телевизора становятся значительно тише, пока не сменяются, вероятно, беззвучным режимом. Моё дыхание словно вторит этому, давая мне возможность понять, чем сейчас занят мужчина, но около него больше ничего не происходит. Наверное, он просто сидит на диване. Или в кровати, привалившись к её изголовью. Возможно, просматривает какие-то бумаги перед сном под фоновое бормотание или находит что-то полезное и важное для себя даже в нём. Например, деловые новости. Выпуски с ними ведь повторяются поздно вечером? Или они выходят в эфир исключительно в дневное время суток? Я так мало знаю об этой стороне жизни Эдварда Каллена, что просто чувствую себя школьницей, только что перешедшей в новое образовательное учреждение.

- Да, всё в порядке. Я уже в машине, еду в гостиницу. Ты ещё не собираешься спать?

- Может быть, через двадцать минут. Как прошёл полёт? - спрашивает он, далёкий, но близкий. Из-за голоса, звучащего чуть иначе, чем в реальности, я хочу оказаться рядом, чтобы услышать его настоящим, и, чтобы хоть как-то компенсировать возрастающую тоску, прижимаю телефон совсем плотно к уху.

- Долго. От Рио до Нью-Йорка лететь дольше, но с тобой… в твоём самолёте я этого не чувствовала.

- Думаю, я знаю, в чём тут может быть причина.

- И в чём же она заключается?

- В салонах обычных самолётов нет кроватей, Изабелла. И вообще нет столько пространства, сколько в моей птичке.

Я вспоминаю его Боинг невольно и быстро. То, как он буквально ошеломил меня своими размерами и потряс роскошным видом и комфортом. Может быть, где-то в мире и выпускаются частные лайнеры с более высокими и широкими салонами, но я не думаю, что самолёт, принадлежащий Эдварду, будет когда-либо сильно им уступать. Он упомянул лишь спальню, но моему взгляду предстали ещё и гостиная с диваном, креслами и телевизором, столовая с кофемашиной и микроволновкой и множество окон для всегда хорошего естественного освещения. Вместительная ванная комната, в которой нашли своё воплощение тенденции современного дизайна, также не оставила меня равнодушной. Озвученная Эдвардом стоимость, пожалуй, должна была удивить, но этого не произошло. Я отреагировала на неё так, как если бы мы просто обсуждали погоду за окном.

- Триста шестьдесят восемь миллионов долларов?

- Да. Без учёта внутреннего оснащения.

- Наверняка это не предел.

- Конечно, нет. Время идёт, а запросы людей имеют склонность возрастать, и цены тоже не стоят на месте. То, что устраивало вчера, завтра может оказаться недостаточно хорошим. Кто-то начинает мечтать о новой модели телефона, а кто-то, как я, задумывается о том, стоит ли провести модернизацию внутри отеля спустя десять лет после предыдущей, или можно подождать до грандиозного столетнего юбилея. Я сейчас о материальных вещах, ты же понимаешь?

Я кивнула, безмолвно отвечая на прозвучавший вопрос, но Эдварду этого оказалось словно мало. Он запер дверь спальни прежде, чем мы оказались в кровати королевских размеров. Каждое его последующее движение и прикосновение ощущались особенно значительно. Будто преследовали цель что-то мне доказать. Убедить, что все предшествующие слова действительно относились лишь к тому, что можно купить за деньги. Не имели в виду близких людей, невзирая на мои ассоциации с женой, и, в частности, меня.

Позже, когда мы просто лежали в огромной и мягкой кровати, под тихий аккомпанемент шума двигателей я осмелилась прикоснуться левой рукой к груди Эдварда Каллена и спросить, глядя в его сосредоточенные на моём лице глаза:

- Почему ты купил отель, находящийся в историческом здании, когда мог выбрать что-то современное во всех отношениях?

- Мне понравился его изысканный классический стиль. Олицетворяемое им очарование старого мира. Я приобрёл здание в год его восьмидесятилетия и тут же занялся обновлением помещений и коммуникаций в том числе. В следующем году ему будет девяносто. А вообще сыграла свою роль и близость отеля к различным достопримечательностям и особенно Центральному парку. До всех этих мест можно дойти пешком. Если бы ты не оставила меня той ночью, то уже знала бы, как выглядит парк, освещённый первыми лучами солнца, с высоты тридцать пятого этажа.

- Ты позволял другим оставаться в твоём номере до самого утра?

- Да, Изабелла, позволял. Но они не просили у меня детей, ни одна из тех женщин, которые теперь стали безликими в моей голове, и, даже если вдруг, не вызвали бы во мне желания согласиться.

- Почему нет?

- Я не знаю конкретную причину. Может быть, она заключается в том, что все они начинали смотреть на меня абсолютно одинаково, как только узнавали, кто я есть. Я почти видел мысли о деньгах в их взглядах. А в твоих глазах нет ничего подобного, - Эдвард скользнул руками вниз по моей спине прежде, чем прижал к себе совсем основательно. Мы заснули вскоре после этого и проснулись незадолго до приземления в Нью-Йорке.

- Но еда на рейсе всё равно была вкусной, - возвращаясь в настоящее, говорю я. От горно-равнинного пейзажа за окном захватывает дух. Или от того, что я вижу его и одновременно говорю с человеком, которого… который мне небезразличен, и словно могу разделить свои ощущения с ним. Почувствовать, что он рядом, а не в миллионах километрах от меня.

- Да? И чем же кормили тебя и всех остальных?

- Не уверена насчёт других, но у меня было особенное меню. Я не ожидала.

- Тебе понравилось, Изабелла?

- Да.

- Ты и не представляешь, как я рад, - выдыхает Эдвард почти громко. В этом звуке я слышу… облегчение. Неприкрытое, искреннее и содержащее постепенное успокоение. - Знаешь, я не летал обычными коммерческими рейсами уже много-много лет. Восемь или девять, не меньше. С тех пор, как приобрёл первый личный самолёт. Цессна потребовала от меня двадцати миллионов. Это была первая вещь в моей жизни, за которую я единовременно заплатил столько денег. Наверное, именно тогда я по-настоящему ощутил, что они у меня есть. Что мои дети никогда не будут ни в чём нуждаться. Даже если в полёте что-то случится, и мне не посчастливится выжить.

- Ты когда-нибудь брал их с собой?

- Да. Все вместе в течение этих лет мы объездили всю Европу. Все вместе это…

- Все вместе это всей семьёй. Я понимаю, - дети, он и Таня. В его Боинге достаточно кресел, в том числе и предоставляющих комфортабельное место для сна путём раскладывания, чтобы взрослым было удобно и без использования непосредственно кровати. Хотя, может быть, в их последний совместный полёт они ещё спали вместе, и у Каллена не возникало ни мысли, ни намерения держать жену в стороне от себя.

- Что ты понимаешь?

- Что у тебя, разумеется, были семейные поездки. Что они часть твоей жизни, и так или иначе в твоей голове есть воспоминания о них.

- Мы начали, когда Лиаму исполнилось шесть. Это мой младший. Но этим летом кое-что произошло, и я больше не уверен, что снова когда-либо пущу мальчиков на борт.

- Произошло после нашего знакомства?

- Нет, Изабелла. Несколькими неделями раньше. Я выкроил время и решил свозить мальчиков в парижский Диснейленд по случаю их Дней рождения. Может быть, попытаться собрать то, что уже давно разлетелось. Дать им ускользающее ощущение единства и семьи.

- И что случилось? - спрашиваю я, напряжённая или просто испуганная. Взволнованная, как перед прыжком в водоём, дно которого находится столь глубоко, что его просто не видно. Подводные течения могут быть коварны и опасны. Утащить вниз даже самого опытного и подготовленного пловца. Природа не терпит чрезмерной самоуверенности. И наказывает за неё буквально в одно мгновение.

- Никто не пострадал. Но Боинг не смог взлететь и выкатился за пределы взлётно-посадочной полосы. Поломку нашли и устранили. Когда ты поднялась на борт вместе со мной, тебе ничего не угрожало, Изабелла.

Он заверяет меня, что я была в безопасности, но всё, о чём я в состоянии думать, это о мальчиках и их отце. И даже матери, вероятно, тоже. Что бы ни происходило между ними, они всегда будут связаны посредством совместных детей. Я не желаю ей зла. Потому что, случись с этой женщиной что-то плохое, это неизбежно ударит и по ним.

- Почему ты написал мне, что со мной ничего не будет, если пережил такое? Если даже твой борт может во что-то врезаться, столкнуться с другим судном в воздухе или ещё на земле, не говоря уже обо всех других вещах вроде человеческого фактора?

- Потому что, садясь в самолёт, лучше думать о том, что по количеству благополучно перевезённых пассажиров он считается самым безопасным видом транспорта, чем анализировать звуки двигателей или наблюдать за стюардессами на тот случай, если они выглядят чем-то обеспокоенными. Уверен, ты и без меня знаешь, что катастрофы случаются, - говорит Эдвард и после незначительной паузы добавляет, - к тому же в этом смысле мы с тобой равны. Деньги ни от чего не защищают. Что произойдёт, то произойдёт. Я смертен так же, как и все. И, может быть, у меня даже больше вероятности не дожить до старости, чем у тебя. Богатых и известных иногда убивают.

- Тебе кто-то… угрожает?

- Нет, но убивают порой внезапно и без всяких предпосылок. Всего одно мгновение, и человека уже нет. Но лучше сменим тему. Мы так и не поговорили о том, где и во сколько состоится твоя фотосессия.

- Ты бы рассказал мне о своих проблемах в случае их возникновения? - спрашиваю я, не собираясь столь скоро и просто отмахиваться от прозвучавших слов. Не думаю, что сама смогла бы в такой же степени спокойно рассуждать о собственной смерти и тем более её насильственном характере. Это… это признак внутренней силы? Или чрезмерно реалистичного взгляда на жизнь? На то, как она может сложиться, когда ты миллиардер и чисто теоретически можешь кому-то не угодить и перейти дорогу? Кому-то более слабому, но отличающемуся тем, что ему, возможно, уже нечего терять.

- Я не думаю, что мне есть о чём рассказывать в данный момент. Ты и так всё знаешь. В моём же прошлом вроде бы нет ничего такого, что может обернуться против меня в настоящем. Я никому не платил, чтобы получить помощь от кого-то высокопоставленного. Если ты пытаешься узнать, не давал ли я взятки на самом старте, то нет, я этого не делал.

- Извини, если я сказала неприятные тебе вещи.

- Ты хочешь меня узнать. Разобраться, почему я такой, какой есть. Я это понимаю, Изабелла. Иначе ничего не получится, ведь так?

- Да…

Между нами воцаряется комфортное молчание. Оно напоминает мне тишину, в которой я засыпала в первую ночь после того, как Эдвард перевёз некоторые вещи, и длится несколько секунд или минут, пока он не делает вздох, чтобы, вероятно, что-то сказать, но его опережает голос чуть в отдалении.

- Папа, ты говоришь с мамой?

- Нет, Лиам. Это не мама. Я перезвоню, хорошо? - в трубке исчезают всякие звуки прежде, чем я успеваю что-то ответить. Вскоре такси останавливается напротив входа в отель. Я расплачиваюсь с водителем и, взяв чемодан из его рук, захожу в здание, чтобы получить ключ от номера. Регистрация не занимает слишком много времени, что, безусловно, радует меня возможностью поспать. Но одновременно с этим мне очевидна и неспособность расправить кровать и лечь в неё, не дождавшись обещанного.

Я смотрю на Акрополь, находящийся в пяти минутах ходьбы от отеля, из большого окна, и иногда оживляю экран телефона. В какое-то мгновение цифры на нём знаменуют, что в Нью-Йорке уже почти час ночи. Слишком поздно, чтобы разрешать детям не спать. Даже в виде исключения. Особенно если утром им в школу. Но я думаю больше о том, отчего они там, и сколько времени Эдвард провёл, общаясь с женой лицом к лицу или по телефону, чтобы забрать мальчиков к себе. Как разводящиеся люди вообще настраиваются на жизнь вне брака? Возможно ли мысленно и эмоционально хоть когда-нибудь совершенно оставить позади чувство привычки? Стойкой зависимости от человека, с которым ты прожил много лет и произвёл на свет потомков?

Мой телефон начинает вибрировать поверх покрывала в 7:45 по местному времени. Отображающееся имя заставляет впервые задуматься о том, что Эдвард Каллен для меня всё ещё Эдвард Каллен. Так он по-прежнему записан в телефонной книге. Стало бы ему грустно или неприятно от использования мною полного имени? И как, интересно, записана у него я?

- Да?

- Это я. Я тебя не разбудил?

- Нет. Я уже в номере, но ещё только думаю о том, чтобы лечь и поспать. Нас всё равно соберут в холле лишь после обеда. На озере с полудня и до шестнадцати часов слишком сильные лучи, чтобы работать при такой жаре. Раньше начала пятого мы вряд ли начнём.

- Значит, озеро?

- Да, - я почти не верю в ту лёгкость, с которой протекает разговор. Это не первый раз, когда мы общаемся по телефону, но сегодня всё иначе. Более обстоятельно, искреннее и значительнее. И дольше. Гораздо дольше, чем когда я хотела покинуть Бразилию, но в итоге всё-таки осталась.

- В это время я, наверное, буду только ехать на работу после того, как отвезу мальчиков на уроки. У нас это девять утра, - Эдвард делает шумный вдох и, насколько я могу судить, встаёт с дивана или просто перемещается по комнате, - я решил провести с ними эту пару дней, пока тебя нет. Так странно быть с собственными сыновьями один на один. Понимать, что их мать не присоединится к нам абсолютно в любой момент. И что здесь их вещи и портфели, и что всё это моя забота, даже если ненадолго. Накормить, отвезти, забрать самому или в самом крайнем случае послать водителя. Я никогда не занимался ничем подобным. Лишь тем, что зарабатывал деньги. Меня было больше в совсем детские годы, но начиная со школы… Как думаешь, Изабелла, ты сможешь их полюбить?

- Ты помнишь, что я говорила? О том, что они мне нужны? Ничего не изменилось, Эдвард. Это по-прежнему так, - отвечаю я незамедлительно, чувствуя мысль, что мне хочется оказаться рядом, чтобы увидеть детей. Подобное точно невозможно лицом к лицу в связи с риском того, что они расскажут матери о посторонней женщине, но посмотреть на них во сне и, возможно, прикоснуться… это тоже стоило бы того.

- Они хорошие. Иногда вспыльчивые и не желающие общаться, если их что-то расстраивает, но хорошие.

- Что… что хотел Лиам?

Я слышу пронзительный звук дыхания, переживание в нём и осознаю, что сама в действительности не знаю, каково это, быть родителем и ежесекундно беспокоиться о собственном ребёнке. Мечты, желания и представления не являются реальностью. Внезапное понимание всего заставляет меня задуматься о том, суждено ли мне справиться. Смогу ли я стать достойной матерью, правильно заботиться о малыше, распознавать его потребности, когда он физически не может объяснить их словами и способен лишь плакать, и являться в его глазах тем человеком, на которого он всегда сможет рассчитывать независимо от возраста и обстоятельств? Вложить в него то, что на мою любовь можно положиться, и научить его любить других и прислушиваться к ним?

- Просто ему приснились плохие вещи. Но он уже снова спит. Всё в порядке, - Эдвард говорит тихо, будто дети находятся в непосредственной близости от него, и ему волнительно потревожить их покой. Это не миллиардер, управляющий огромной компанией при свете дня, а обычный мужчина. Просто любящий отец, который находится рядом, когда необходимо, и обладает даром найти правильные слова в трудный момент. Успокоить своего ребёнка. Я представляю то, как это происходит, мягкие фразы, заботливые прикосновения и, возможно, нежное движение руки, поправляющее одеяло, и знаю, чего мне хочется. Нет, не претендовать на то, чтобы воспитывать не своих детей, но однажды стать для них кем-то тоже близким. Кем-то, к кому они также могут подойти и сказать, что их разбудил кошмар.

- Ложись и ты.

- Ты тоже, детка.

- Спокойной ночи.

- Отдохни, Изабелла. Я засну, представляя, что ты рядом.

Через несколько часов я сижу на раскладном стуле в тени, образованной тентом, и думаю о верхе бикини. О том, что он визуально увеличивает даже мой маленький размер так, что грудь оказывается чуть приподнятой над белыми чашечками. С непривычки пуш-аш эффект заставляет меня желать выбрать момент, когда никто не видит, чтобы постараться спрятать её получше, но я всё время на всеобщем обозрении. Даже после нанесения макияжа и решения стилистов, что мои волосы уже достаточно волнистые. Распахнутая пляжная туника на ветру развевается ещё больше, и внутри мне становится не по себе, как только меня просят прижаться к скале совсем вплотную. Я чувствую... враждебность. Потому что среди других девушек оказываюсь именно по центру, будто всё это какой-то заговор, и фотограф с самого начала чаще всего контактирует именно со мной. В чистейших сине-зелёных водах можно купаться круглый год благодаря, как гласит интернет, постоянному обновлению воды подземными природными источниками, но, ощущая зажатость и ожидаемый мною дискомфорт, я не чувствую тёплой температуры.

- Белла. Я ведь могу вас так называть? - Дэвид в какой-то момент опускает камеру и, задумавшись на некоторое время, чуть позже называет моё имя. Произносит его так, что я бесспорно понимаю, что не справляюсь. Единственная из всех не выгляжу достаточно расслабленно, свободно и аутентично в предлагаемых обстоятельствах. И, вероятно, не могу найти контакт с самой собой и своим телом.

- Да, конечно, - сглотнув сухость, возникшую в горле на нервной почве, отвечаю я и не без труда не отвожу взгляд куда-то в сторону. Это только подчеркнуло бы мою неуверенность, со стороны наверняка ощущающуюся, как недостаточный профессионализм. Столь именитый и известный фотограф вряд ли церемонится с моделями, актрисами или другими людьми по другую сторону объектива.

- Можно вас на минуту? Все остальные, можете пока расслабиться.

Я преодолеваю незначительное расстояние до берега, усеянного песком и галькой. Немного щурюсь из-за солнца, пока не поворачиваюсь боком к лучам и лицом к фотографу, держащему камеру в опущенной правой руке. Он не смотрит никуда ниже моих глаз, и это странным образом располагает меня к нему, словно говоря, что успешность в выбранной сфере деятельности не всегда означает деспотичность и отсутствие человеческого отношения к тем, с кем ты встречаешься и контактируешь по работе.

- Послушайте, Белла, я не буду говорить вам того, что вы и сами наверняка отлично понимаете. Но я видел ваши фотографии, видел, какой вы можете быть, и сам предложил вас вместо выбывшей модели. Выходить из зоны комфорта зачастую непросто, поэтому давайте поступим следующим образом. Постарайтесь представить, что я это не я, а ваш любимый человек. Вы красивая молодая женщина. Он точно должен у вас быть. Вообразите, что здесь нет никого, кроме вас двоих, вспомните то, как вы чувствуете себя, находясь с ним наедине, и позвольте своему телу говорить за вас. Ничего не отвечайте. Просто вернитесь к девушкам, и продолжим.

Я отступаю обратно к скале, стараясь максимально абстрагироваться от ощущения того, что не являюсь собой. Что нахожусь не на своём месте. И спустя время обнаруживаю себя делающей всё необходимое для исполнения замысла. По мере того, как камера щёлкает всё чаще и чаще, а в моей голове возникает Эдвард. Его слова словно возвращают меня в те моменты, когда они были произнесены. Напоминают мне, как он смотрел, выглядел, каким тоном говорил и посредством чего давал мне понять, что я сексуальная, умная, чувственная и, возможно, появилась в его жизни, чтобы остаться в ней навсегда. Ты красивая, Изабелла. Ты постоянно меня заводишь. Меня пьянит и сводит с ума то, что ты такая открытая. Ты всех затмишь, Изабелла.

- Мы закончили. Всем спасибо.

Время проходит намного быстрее, чем я ожидала, когда мы только начинали. Меня охватывает почти разочарование, что столь незабываемый опыт остаётся позади. Возможно, это всё в последний раз. Первая в жизни съёмка у действительно востребованного фотографа в моём случае может стать единственной в своём роде. Не говоря уже о вероятном уходе из модельного бизнеса в целом. Миллиардерам вроде как не пристало гордиться тем, что их спутницы жизни являются действующими девушками с обложек и мотаются туда-сюда по свету в том числе и для развлечения обычных людей.

Смотря себе под ноги, я осторожно спускаюсь в воду с каменного уступа. Дэвид как раз находится недалеко, обнимая моих коллег в знак благодарности, что является почти общепринятым явлением в общении между моделью и фотографом. Он переводит на меня добродушный, улыбающийся и мудрый взгляд, и мне кажется, что я всё-таки не разочаровала его. Дала ему увидеть то, из-за чего он пожелал работать со мной, какова бы ни была конкретная причина.

- Спасибо, что… поняли меня, Дэвид.

- В нашей с вами сфере это немаловажное качество. Не только вы должны настроиться на меня, как модель, но и я, как человек по ту сторону камеры, обязан, если угодно, читать вас по телу и позе. Исходя из этого, прямо сейчас мне кажется, что вы будто бы хотите меня о чём-то попросить.

- Лишь о небольшом одолжении, если вас не затруднит. Оно… личного характера.

Он старше меня, и я не могу не испытывать уважение. Так же, как и списывать со счётов то, что мы видимся впервые в жизни. Но уже через десять минут в моём сотовом телефоне оказывается всё, что мне так хотелось получить. Оказавшись наедине с самой собой во временно возведённом шатре для моделей, я искренне верю, что Эдварду понравится.

Привет. Как прошло утро? Мальчики уже в школе?

Привет, детка. Да, они уже на уроках. А как твой день?

Всё отлично. Лучше, чем я ожидала. Намного. Можешь посмотреть сам.

Я прикрепляю фото прежде, чем отправляю сообщение, и жду реакции. Напряжённо, ни на секунду не отрывая взгляда от экрана, ощущая тремор в коленях и лодыжках. От него мне становится плохо почти до тошноты, и я обхватываю живот руками поверх ещё не снятой туники за секунду до получения долгожданного ответа. Слова тут же расслабляют мышцы, возвращая мне ощущение того, что я могу дышать.

Это жестоко с твоей стороны, Изабелла. У меня совещание, в конференц-зале присутствуют ещё одиннадцать человек, и, если бы крышка стола была прозрачной, многие из них наверняка бы увидели оживление в моих штанах. Ты такая соблазнительная. Может быть, к чёрту ожидание обратного коммерческого рейса до послезавтра? Это слишком долго. У меня ведь есть свой личный самолёт. Тебе случайно не разрешат взять себе этот наряд?

Точно нет.

Я ненавижу то, что фотограф видел тебя такой.

Я не была такой, пока не представила на его месте тебя. Не подумала о том, как чувствую себя, когда ты рядом, смотришь на меня, говоришь со мной, касаешься и заполняешь собой.

Ты хочешь свести меня с ума? Позволь прислать за тобой самолёт. Завтра же.

У тебя дети, которых ты взял к себе.

Ты права. Но, будь я там, я бы утащил тебя в укромное место, и им бы пришлось начать поиски. Пообещай, что я вновь окажусь в тебе, как только ты вернёшься. Я ничего не хочу так сильно, как тебя всю, Изабелла.

Обещаю. А теперь сосредоточься на делах. Мне тоже нужно собираться, иначе девушек увезут, а меня оставят.

Мы поговорим позже?

Я бы очень этого хотела.

Тогда я позвоню тебе перед твоим сном, Изабелла. Без тебя этот город словно опустел.