Двадцать третьего августа я загадываю желание.
Свет лампы неяркий, интимный – некуда торопиться. Плитка, которой выложены стены, после долгого душа согрета капельками горячей влаги – здесь уютно. По-прежнему несильной струйкой из крана течет вода – ее плеск успокаивает, а прозрачность разгоняет ненужные мысли.
Я создаю себе комфортные, расслабляющие условия в ванной комнате.
Я здесь одна, наедине с маленьким кусочком белого пластика, что держу в руках.
Я не верю, хоть я и хочу, хоть и ужасно это. Но я стараюсь лелеять надежду.
В конце концов, этот день был великолепным. Может быть, великолепным, как финальный аккорд его завершения, будет и вечер? Меня учили верить в чудеса – сначала Розмари, потом мой Ксай, Дамирка… вся моя жизнь, включая встречу с моими обожаемыми мальчиками – чудо. Так неужели я должна забыть о его существовании?
Нет, Белла. Надо верить. Верить и ждать.
Сжимаю пластик пальцами. Он идеально ровный, приятный на ощупь. А еще, его цвет напоминает, чему все обязано…

За моей спиной начинает играть музыка.
На каменном балконе, отталкиваясь от белых стен и разносясь вокруг ветром, первые звучные ноты повисают под голубым небом.
Ты делаешь меня живым.
Я удивленно оборачиваюсь, лишь только услышав среди нарастающей музыки бархатный голос. Он негромкий, мелодично вплетается в звучание песни, его тембр очень ей подходит. К тому же, мягкие лучики солнца на белых камнях будто оживают в такт. Это зачаровывающее зрелище.
Я хочу сказать эфхаристо.
Сама не замечаю, как начинаю улыбаться. Во всем мире лишь один человек любит говорить со мной по-гречески.
И больше он не таится. В мелодии начинается проигрыш, а из-под невысокой деревянной арки, выступая из полумрака спальни, созданного шторами, на балконе появляется Алексайо.
Его волосы перебирает ветер, на гладковыбритой коже щек мерцает теплое выражение, а на левой стороне даже видна очаровательная ямочка. Аметистовые глаза сверкают тысячей и одной искрой нежности, обращенной ко мне. В своем традиционном белом хлопковом костюме греческих островов Эдвард само ее воплощение. Он безупречно красив, но, судя по взгляду, именно такое определение прочит мне. Ксай влюбленно охватывает все мое тело глазами, и я улыбаюсь гораздо шире. Его любование – лучшее мое солнце, в недалеком прошлом самая заветная мечта. А теперь – реальность.
Я кладу руки на ограждение балкона, всем телом поворачиваясь к мужу. Вся в предвкушении и не хочу пропустить ни мгновенья. Мелодия плавно переходит в свою главную фазу.
Я напишу тебе песню,
И ты поймешь.
Ксай вступает точно по нотам запева. Я изумленно наблюдаю за ним, будто за небывалой картинкой, не до конца веря, что это правда его голос. Я никогда не слышала, чтобы Алексайо пел что-то кроме колыбельной в ночной тишине – мне, Карли и Дамиру – очень красиво, очень ласково, но… привычно. А сейчас баритон, демонстрируя мне особую степень своей красоты, идеально поет в такт неизвестной музыке. На английском. На моем первом, моем родном языке.
Всё, что ты видишь в моих глазах и читаешь по моей руке –
Это и есть то, что я действительно чувствую.
Он видит мою улыбку, все растущую, и шире улыбается сам, проникновенно и искренне. Эдвард окончательно покидает комнату, неспешно направляясь в мою сторону. Каждый его шаг соответствует мотиву песни, а вместе с тем создает особое настроение. Мы будто в мюзикле. А Ксай – мой личный его герой.
На этот раз все по-настоящему, я знаю.
Уникальный останавливается рядом со мной. Его рука поднимает мою правую ладонь вверх, кратко целуя кожу. На кольце блестит солнце, а место поцелуя почти пульсирует. От восторга мне остается лишь усмехнуться.
И пока я не найду нужные слова,
Эдвард смотрит мне прямо в глаза. Я вижу в них всю себя, все отношение Уникального ко мне. Наши переплетенные в одно целое души.
Я хочу сказать лишь одно.
Он делает глубокий вдох, на мгновенье счастливо зажмурившись. И, так и не отпуская мои ладони, опускается на колени.
ЭФХАРИСТО!
За всю любовь, что ты даришь,
За то, что даешь мне желание жить.
Я скажу единственное слово, что знаю –
Эфхаристо.
Я тронуто закусываю губу, наблюдая за ним, будто из параллельной вселенной. Эдвард знает, что я не люблю видеть его на коленях, но сейчас это… не так важно. Это не унижение, не очередной момент его самобичевания, даже не его просьба о понимании. Это простой, но такой понятный жест любви перед кем-то, кому готов поклоняться. Мне множество раз прежде хотелось стать на колени перед ним. За все, что этот невероятный мужчина для меня сделал, и за все, что он делает сейчас. Под звучание этой песни.
- Ксай… - у меня не хватает слов.
Муж легонько качает головой, поднимая мои ладони выше. Приникает к ним правой щекой, самостоятельно ведя по своей коже моими пальцами. Он выглядит счастливым и, мне чудится, чувствует эти касания. Аметисты мерцают как в самые личные наши моменты.
Я благодарю звезды
За эту вечную любовь,
Я хочу сказать Эфхаристо.
Грядет окончание первого припева. Напоследок Ксай целует мою ладонь в самом ее центре, осторожно затем отпуская. Проигрыш короткий, но ему хватает времени – каждое движение просчитано, каждый момент отрепетирован. Когда же он успел?..
Уникальный снова становится рядом со мной во весь рост. Неуловимо ведет носом по моим волосам, трепетно коснувшись прядей. Никто и никогда не касался их с большим удовольствием, чем Эдвард, я узнаю его прикосновение из сотни.
Ты для меня как солнце
На небе, такое теплое.
Он обнимает меня за талию, плавно поворачивая спиной к себе и лицом – к пейзажу за ограждение балкончика, к бескрайнему небу, бескрайнему морю, бескрайним оливковым рощам под нашим домом. Прижимает к своей груди, становясь очень близко. Музыка играет где-то там, позади. А его голос говорит со мной прямо на ухо, шепотом обожания.
Ты как нежный летний дождь,
Тихий, как вздох.
Его пальцы с моих бедер поднимаются выше. Пробираются под предплечья, поднимая их вверх. Ладони плавно ведут по всей длине руки, замирая у запястий. Эдвард словно бы становится моими крыльями. Я чувствую череду легоньких поцелуев на шее. Ксай безмолвно просит меня обратить внимание на синее-синее море.
Ты так глубока, как океан,
Что нежно покачивает меня во сне.
Я делаю самовольное движение, повернув голову вправо и чуть вверх. Я целую его яремную впадинку, а затем утыкаюсь носом в ключицу. Мой любимый жест полной защищенности. На этом балконе, в этом окружении и под эту музыку, он – лучшая моя реальность.
Баритон становится чуть тише, но зато нарастает его проникновенность.
Не знаю, с чего начать, поэтому
Я просто говорю от всего сердца… Бельчонок,
ЭФХАРИСТО.
Я опять смотрю на его лицо, пряча за спиной море, небо, ограду балкона. Мои драгоценные, переливающиеся камни обладают невероятной чувственностью. А еще в них слишком много любви, чтобы я могла хоть на миг отвернуться.
За всю любовь, что ты даришь.
Ксай целует мои волосы.
За то, что даешь мне желание жить.
Ксай целует мои щеки.
Я скажу единственное слово, что знаю.
Ксай добирается до губ. Выдыхает возле них:
Эфхаристо.
Я обвиваю мужа за шею, крепко прижимая к себе. Ксай предусмотрительно отступает от ограды, а я запускаю пальцы в его волосы, накрываю ими затылок, по позвонкам опускаюсь к плечам. Я готова сжать и не разжимать приятную на ощупь ткань этой белоснежной хлопковой рубашки. Я вдруг понимаю, как сильно Эдварда прямо сейчас хочу. С каждым его восхитительным словом, пропетым моим любимым голосом.
Я благодарю звезды
За эту вечную любовь,
Я хочу сказать Эфхаристо.
- И я хочу сказать тоже самое, - встреваю, пальцами очертив контур его губ, - любовь моя…
Взгляд Эдварда загорается, а хитрость, смешанная с удовольствием, разливается по всей радужке. Он так быстро и так ловко подхватывает меня на руки, крепко держа за талию, что не успеваю даже испугаться. Тем более теперь я как никогда наравне с его лицом. И даже чуть выше, что дает потрясающий обзор.
Говорю от всего сердца,
За твою любовь –
ЭФХАРИСТО!
Он кружит меня, как тогда, в день свадьбы, на таком же балкончике, на высоте, дающей нам возможность видеть мир ниже. Ниже нас. Ниже наших чувств. Только они – и только мы, в эту секунду – имеют значение.
Забавно, но на мне снова белое платье. Куда короче свадебного, с куда меньшим количеством украшений, но таким же развевающимся на ветре низом, такими же кусочками белого сатина на рукавах, делающего их воздушными. К тому же, распущенные волосы, столь любимые Ксаем, дополняют картину.
Я понимаю, что ничего не было до этого момента. Ничего плохого, ничего, приведшего к боли. Наша свадьба, наше счастье, наш сын. Только лучшее. Только то, что мы всем сердцем любим.
Подтверждение моих слов быстротечной рекой струится в фиолетовых глазах Эдварда. Он почти мальчишка, пока поет эту песню. Влюбленный в меня, такой прекрасный мальчишка.
Эфхаристо.
Эфхаристо.
Эфхаристо.
- Спасибо, - выдыхает он, под плавно затихающую музыку. Ее ноты окутывают нас, делая солнце еще ярче, а ветерок – еще нежнее, придавая Греции личный шарм. Мое первое слово на этом языке – наш символ. Оно здесь и правит.
Я подаюсь вперед и прижимаюсь ко лбу Ксая. Практически не отрываясь, мы проникаемся взглядами друг друга. Само собой, с благоденствием.
Тепло посмеивающийся Алексайо ставит меня на ноги.
- С днем рождения, моя душа.

Капель внутри душевой медленно возвращает мысли на исходный круг.
Я улыбаюсь, приникнув к теплой и холодной одновременно стене, задумчиво смотрю на воду. Вода все про меня знает.
Как и Ксай.
Он, столь безбрежно счастливый сегодня, отошедший от вчерашней поездки на остров Сими, пробудившей и воспоминания, и болезненные намеки былого, похоже, перешел на новый этап раскрытия своей личности. Наше маленькое совместное турне дало понять, что прошлое осталось в прошлом, а это невозвратимо.
Наделило верой в лучшее?
Подсказало, что день сегодняшний прекрасен?
Я не знаю. Мы не говорили на эту тему.
При пробуждении меня ждал поющий слова благодарности баритон моего мужа, а во время завтрака он ловко переключил мое внимание на нечто более притягательное.
Я даже запахи помню…

На кухню мы с Алексайо спускаемся вдвоем.
Дамир так сладко спит, обнимая свою овечку, что ни я, ни Ксай не решаемся его будить.
Уникальный галантно выдвигает для меня стул. И я присаживаюсь, благодарно тронув его плечо. За вчерашний день, за сегодняшний, начавшийся так чудесно, за каждый момент нашего общего прошлого и каждый – надвигающегося будущего – я хочу благодарить его. Этот мужчина как никто заслуживает постоянно слышать Эфхаристо. То самое, которое посвятил в своей песне мне. До сих пор приятные мурашки по коже от воспоминаний его голоса, произносящего такие слова, его жестов и всего окружающего нас. Задний фон был выбран идеально. Но чему удивляться, это ведь Ксай.
Хмыкнув, я кладу ладони на стол.
- У тебя предвкушающий вид, золото, - добродушно подмечает Эдвард. На его белой рубашке расстегнуто две верхних пуговицы. Неспроста, думаю.
- Потому что я и предвкушаю, - недвусмысленно смотрю на его шею, плавно переходящую в обнаженную грудь, - твои сюрпризы всегда божественны.
Уникальный не смущается и даже не фыркает на такую явную похвалу. За ним замечаю впервые.
Вместо этого Эдвард жестом фокусника ставит на стол большой и круглый деревянный поднос, с многообразием синих и белых тарелок, расположенных в четкой цветовой гамме. Это греческий флаг. Под ним я первый раз поцеловала Эдварда как своего законного мужа и на земле, и на небе – на горе Санторини. Я не могу сдержать восхищенного вздоха – он запомнил.
Алексайо ухмыляется. Очень хитро.
Флаг-флагом, однако с содержимым подноса еще интереснее. По линии синих полос – лукумадес, галактобуреко, баклава и диплес, чей хруст навеки воспоминание о Санторини – мои любимые греческие десерты. А вот по линии белых полос уместились тарелочки с брауни, клубничными кексами и бананово-рисовым суфле – лучшими в моем понимании европейскими сладостями.
Впрочем, Ксай не был бы Ксаем, если бы не соблюдал принцип «сначала здоровое», даже с учетом воплощения всех моих желаний – все тарелочки со сластями маленькие, на каждой лакомства достаточно, но немного. А вот те блюда, что образуют священный греческий крест, как раз в большем количестве: кисловатый йогурт с гранолой, овсянка с фруктами и кусочек творожной запеканки. Традиционный в понимании Алексайо чай уже разлит по кружкам и стоит наготове.
- Знаешь, Дамирка был прав, ты волшебник, - не находя достаточно слов, чтобы описать свое отношение к такому разносортному великолепию, выдыхаю я.
Довольный (и не пытающийся это контролировать!) Ксай присаживается рядом со мной. Губы у него теплые и пахнут все той же клубникой – он целует меня, и я слышу. Это лучший аромат.
- Все волшебство сегодня твое, моя девочка. Я надеюсь, тебе будет вкусно.
- Никто, кроме тебя, на такое не способен, Эдвард. И Греция, и песня, и этот завтрак… ты представить не можешь, что для меня это значит.
Моя легкая несвязность мыслей чуточку Ксая забавит. Но он всегда посмеивается по-доброму. И это выглядит милым, а не обидным.
- Ты – вдохновение всей моей жизни. И на все это – в том числе.
Я приникаю к его плечу.
- Как и ты мое, Эдвард.
К завтраку мы приступаем довольно синхронно. Воровато оглянувшись на Эдварда, наблюдающего за моим выбором первого блюда, утаскиваю с синих тарелок пару лукумадес. И кусочек галактобуреко. И краешек прямоугольного брауни. В конце концов, день нужно начинать сладко – и он будет еще слаще, чем есть теперь.
Ксай посмеивается, ласково погладив мои волосы – тот жест, что он так часто дарит Дамиру. Жест папы.
- Приятного аппетита, моя радость.
- И тебе, - не удержавшись, зажмуриваюсь от сладкой нирваны, куда погружает греческое медовое тесто, - ужасно вкусно!
Впрочем, череду небесных сладостей я все-таки прерываю йогуртом с гранолой, под одобрительный кивок Эдварда забирая миску с ним себе. Он не такой приторный, чуть солоноватый, но в этом тоже что-то есть. Я съедаю его целиком (аппетит последнее время что надо), а потом, с чистой совестью, возвращаюсь к десертам.
Муж наблюдает за мной с теплой снисходительностью и искренним удовлетворением, что такие простые вещи могут так нравиться. Он неспешно ест свою овсянку, придвинув к себе большую чашку с чаем.
- Ты же попробуешь хоть одно пирожное?
- Из меня не вышел любитель сладкого, Бельчонок.
Я прищуриваюсь, с самодовольством утащив с тарелки кусочек диплес.
- Попытаемся вернуть тебя на путь истинный?
Эдвард улыбается – он так часто улыбается сегодня, я счастлива уже от этого, это мой главный подарок! – а потом поворачивается в мою сторону. Облизывает губы, с предвкушением глядя на сласть в моих пальцах.
Я подношу ладонь ближе к нему, и муж принимает мой маленький дар. Ловко забирает угощение из моих пальцев, успев их даже кратко поцеловать.
Я знаю, что Эдварду нет нужды есть сладкое, и даже хорошо, что он его не любит – не пришлось заставлять себя отказываться. И все же, один кусочек вреда не принесет, а вот радости – запросто. Нет ничего милее и трогательнее, более по-домашнему, на свете, чем Ксай, забирающий из моих рук диплес. Его губы наверняка еще сладкие.
Ухмыльнувшись, перебираюсь к Алексайо на колени. Его руки смыкаются на моей талии, а губы отвечают на мой поцелуй. Божественно.
- Люблю тебя.
Его глаза сияют.
- А я тебя как, моя прелесть.

Баклава и рисовое суфле оказались не менее вкусными, чем все десерты. Только вся разница в том, что попробовала я их уже в обществе Дамира.
Мой мальчик, такой восторженный по поводу моего дня рождения, вбежал на кухню, озарив ее детским смехом. Он, как маленький котенок, был безмерно ласков, улыбался, целовал меня и бормотал свои поздравления. Он жил этой секундой, он любил меня в эту секунду, он хотел меня порадовать. Я помню, что в груди все трепетало и переворачивалось, когда мой Колокольчик демонстрировал силу своей привязанности. И когда он подарил свой подарок – рисунок всех граней моего естества в его понимании – я была солнцем, я была морем, я была его летом – согревающим и ярким. Ну конечно же я зацеловала его в ответ.
Это был мой первый день рождения дома, с людьми, без которых не мыслю своей жизни и которые делают ее счастливой, придают смысл и нечто гораздо большее: цель. Быть рядом с ними и любить их так же, как любят меня.
Мой сын. Мой муж. Моя Греция.
Только лишь в двадцать лет я оказалась в день рождения дома…
Ксай постарался на славу. После сладкого завтрака он повез нас смотреть на дельфинов в открытом море, купаться на диком, но таком живописном пляже, обедать в итальяно-греческом ресторанчике, где практически все блюда были моими любимыми – я не знала, что так бывает.
Ксай многое мне подарил, и я безмерно ему благодарна. Но ни один материальный подарок не стоил того времени, что мы провели вместе – всецело, без условностей и спешки. Мы наслаждались обществом друг друга, наконец уверовав в значение слова «семья». Семьей мы и были, как вчерашним днем и пообещали Алексайо на Сими.
Одно из самых сладких воспоминаний дня свободы в Греции – закат с борта лодки. У нас были закуски и сладости, мой любимый гранатовый сок. Огромное солнце спускалось по лестнице облаков вниз, выкрашивая все ярчайшими красками и придавая даже самым банальным вещам волшебные оттенки. А мы тихими зрителями наслаждались этой красотой – один на один с морем, один на один с Грецией, один на один друг с другом. Мне кажется, этот вечер будет мне сниться.
…Может, не только из-за морского вида?..
Я делаю глубокий вдох, признавая, что время экспозиции закончилось. На пачке было выведено «3 минуты» и три минуты, секунда в секунду, уже прошли.
…Это все равно, что выбирать между красным и синим проводом – не окажется ли хуже?.. Страшно узнавать ответ, когда ты крайне боишься одного из возможных значений. Эдвард воспевал мою храбрость и не забывал постоянно о ней упоминать, но на деле я совершенно не смелая. Тем более, когда вариации всего две и нужно принять исход, каким бы он ни был.
Не думала, что это может быть так сложно…
Розмари звонила мне сегодня и говорила, помимо всех добрых, приятных, согревающих сердце слов и поздравлений, что я – стойкая натура, способная к борьбе, защите и подвигам, что я просто не сполна оценивала и оцениваю до сих пор свою внутреннюю силу, а мне следует. Потому что она безгранична.
Я выросла из пугливого Цветочка в молодую мудрую женщину, по словам мамы. Мне теперь придется соответствовать. Эдвард, услышав это, серьезно кивнул, а затем усмехнулся. Ему понравилась трактовка Роз. Верная?..
Три минуты пятьдесят пять секунд. Ну хватит, пора доставать.
Я снова вздыхаю и сдерживаюсь, чтобы тут же не сделать выдох, к чертям растратив весь воздух – он мне еще понадобится.
Я тяну выпирающий кусочек пластика вверх, удаляя его чувствительный наконечник из одноразового стаканчика. Что есть силы держу, боясь выронить.
Один, два, три.
Не опуская взгляда, оцениваю результат теста на беременность.
О Господи.