смотри, как горит бумага
обрастая мерцающей пепельной бахромой
рассыпая горячие искры тебе под ноги
в этом мире любая дорога ведет домой
если дом у нас общий – мы встретимся на пороге*

*Три года спустя*

Пыль из-под старинной деревянной кровати в заваленной хламом гостевой комнате неприятно щекочет нос. Я прижимаю ладонь к лицу, чтобы случайно не чихнуть или не закашляться – это точно выдаст меня. Где-то на первом этаже раздаются шаги и недовольное ворчание. Мама заметила мою пропажу. Страшно.

К счастью, я взял в своё укрытие под кроватью моего нового друга – Капитана. Мне очень повезло, что я нашёл такой камень в нашем поле – огромный и с гладкой поверхностью. Я едва могу поместить его в своей руке, хотя она уже довольно большая – мне скоро пять. Капитан бесстрашен и неуязвим. Он почти как бог, о котором постоянно твердит мама, только добрый.

Холодная поверхность камня слегка щиплет свежие раны на ладони. Вчера я снова нарушил правила. Сегодня я пока не сделал ничего плохого, но мама с самого утра в очень плохом настроении, поэтому я решил спрятаться в новом месте.

Звук шагов становится ближе, и я ещё плотнее зажимаю нос и рот. Я подтягиваю колени к груди, прижимаю Капитана поближе к себе и сворачиваюсь в комок, стараясь занимать как можно меньше места. Вот бы Капитан передал мне хоть часть своей силы! Я хотел бы иметь такую же твёрдую, непробиваемую кожу. И быть таким же храбрым, как мой друг. Возможно, мама полюбила бы меня тогда.

Звук открывающейся двери заставляет меня шумно вдохнуть. Я вдавливаю Капитана в свое грохочущее сердце и зажмуриваюсь.

Пожалуйста, спаси меня! Пожалуйста, не дай им меня найти! Пожалуйста, останься со мной!

Я открываю наполненные слезами глаза и вижу ступни моей мамы, обутые в потёртые тапочки. Она не произносит ни звука, хотя уже знает, что я здесь. Мама всегда меня находит.

– Эдвард! – голос Карлайла возвращает меня в просторный кабинет, заполненный мягким приглушённым светом. – Как ты себя чувствуешь?

Распахнутым, нагим, нанизанным на тысячу острых спиц.

– Хорошо, – хриплю я, привычно поднимая руки к лицу, чтобы стереть пролившиеся слёзы. Они всегда есть. – Продолжим?

Карлайл встаёт со своего стула, стоящего в нескольких метрах напротив, делает пару шагов и останавливается, всматриваясь в моё лицо. Я спокойно выдерживаю его взгляд.

– На сегодня хватит, – резюмирует доктор. – Я сделал запись сеанса, мы проанализируем её в следующий раз.

– Послезавтра? – уточняю я, мысленно воспроизводя календарь.

Карлайл медлит с ответом, углубляясь в свои записи. Я бросаю нетерпеливый взгляд на закрытую дверь, моя перепаханная душа нуждается в тёплых и крепких объятьях, но я заставляю себя сидеть смирно – всему своё время.

– Возможно, нам следует слегка замедлиться, – доктор плавно садится обратно в своё кресло. – Я вижу, насколько трудно тебе это даётся, но психотерапия – это как подготовка к олимпиаде – ты не можешь натренироваться за один месяц, просто занимаясь двадцать четыре часа в сутки. Мышцам нужен отдых на то, чтобы восстановиться. То же самое с разумом.

Я закрываю глаза и опускаю голову вниз, почти касаясь подбородком груди. Онемевшая от длительного сеанса шея ноет и болит. Участие в олимпиаде мне точно не грозит.

– Но мы делаем это не месяц, а полтора года, – не меняя позы, спокойно отвечаю я.

Он поднимает эту тему с периодичностью в месяц, поэтому мой ответ звучит заезжено и безвкусно.

– И ты показываешь просто невероятные успехи, Эдвард, – в голосе Карлайла звучит почти отцовская гордость: теперь я различаю этот оттенок. – Просто можно сделать процесс легче для тебя, если растянуть его по времени, проводить сеансы гипноза только раз в неделю, вместо двух.

Я бросаю еще один взгляд на дверь. Мне кажется, будто деревянное полотно стало прозрачным, и я вижу Беллу, сидящую в приемной, медленно тянущую теплый чай из термоса и ждущую меня. Ладони начинают чесаться от нетерпения. Я борюсь с улыбкой, захватывающей мои губы. Невероятно, насколько я могу быть счастлив.

– Ты знаешь, насколько ценно время в нашей ситуации, – из-за просочившейся в голос улыбки интонация не соответствует словам. – Эмили уже три с половиной года.

Лицо доктора заметно смягчается, в уголках глаз появляются морщинки. Несколько секунд он молчит, лишь ищет что-то в моём выражении лица. Я тоже иногда так делаю со своим отражением по утрам – пытаюсь найти себя прежнего. Но вот уже несчётное количество дней в моих глазах плещется только любовь.

Я достаю из кармана джинсов мобильный телефон и открываю папку с фотографиями.

– Эсме прислала утром, – я передаю сотовый Карлайлу. – Они прогуливались в лесу.

На его лице растягивается настоящая широкая улыбка. С экрана телефона на нас смотрит маленькая девочка – её каштановые волосы убраны под лёгкую вязанную шапочку, кончик носа порозовел от утренней прохлады, а внимательный взгляд направлен на пожелтевший лист, сжатый между крошечных пальцев. И хотя мы с Беллой потратили почти всё утро на рассматривание этого фото, я всё равно не могу оторвать взгляд.

– Такая милая малышка! – вздыхает Карлайл. – Ты замечал, что она похожа на Беллу? – он поднимает на меня слегка прослезившиеся глаза.

– Еще как, – с распирающим меня восхищением отвечаю я. – Мы просто созданы, чтобы быть семьей.

Доктор снова опускает глаза на экран. Его улыбка слегка тускнеет, и я знаю, что он вспоминает о своей погибшей дочери. Неприятная смесь страха и сожаления сдавливает грудь. Я слегка отшатываюсь, стараясь выйти из поля действия этих давящих эмоций.

– Хорошо, что Эсме дали временное попечительство, – встряхивая головой, говорит он. – Это невообразимо лучше, чем детский дом.

– И даёт нам время… – я убираю телефон обратно в карман, – даёт мне время на то, чтобы получить необходимое медицинское заключение.

Карлайл молча кивает головой, встаёт с кресла и включает верхний свет. Мои глаза, привыкшие к полумраку, слегка режет. Я прищуриваюсь и провожу языком по задней поверхности зубов. Дурацкая старая привычка.

– И ты успешно двигаешься в этом направлении, Эдвард, – подходя к своему столу, говорит он. – Дай себе ещё немного времени.

Я молча киваю, стараясь проглотить неуютную фрустрацию. Карлайл, вероятно, никогда не сможет понять тех мотивации и стремления, что подпитывают меня. Никакие трудности не способны сделать этот путь хоть на дюйм менее желанным.

– Увидимся послезавтра? – неосознанно понемногу двигаясь в сторону двери, говорю я.

– Привет Белле, – кивает доктор.

Несмотря на то, что это случается по несколько раз в неделю уже на протяжении полутора лет, в моей груди снова разрастается шар из упоительного предвкушения. Возвращение в собственное детство делает сеансы интенсивными и бесконечно растянутыми по времени. Каждый раз, выходя из кабинета, я ощущаю себя вывернутым наизнанку, и только сомкнутые теплые руки Беллы на моём затылке способны вернуть всё на свои места. Даже спустя столько лет я всё ещё ошеломлён эффектом, который она производит на меня.

Как я и рисовал в своём воображении несколько минут назад, Белла сидит в привычном кресле у окна, в её руках термос с чаем и телефон. Я закрываю за собой дверь, и почти бегом сокращаю расстояние между нами. Она едва успевает встать, когда я уже подхватываю её за талию и прижимаю к себе. Мягкий смех над моим левым ухом стирает всю непомерную тяжесть, наросшую внутри моей грудной клетки за время, проведённое врознь.

– Как дела? – шёпотом спрашивает Белла, прижимаясь губами к моей шее.

– Теперь замечательно, – я вдыхаю сладкий воздух, запутавшийся в её волосах.

– Идём домой? – она заглядывает мне в глаза и мягко улыбается.

– Идём домой, – не ослабляя объятий, соглашаюсь я и целую её в переносицу.

Осень в этом году чрезвычайно золотиста. Каждый мой выдох создаёт облако пара в секунду смешивающегося с октябрьской прохладой. Белла держит мою ладонь в одной руке, а мобильный в другой – в редакции снова аврал. Я иду нарочито медленно, подстраиваясь под её рассеянные шаги, пока она быстро печатает что-то в телефоне. Воздух пахнет корицей и улыбками. Я вдыхаю поглубже.

– Завтра буду вести онлайн репортаж с оглашения приговора, – отрывая взгляд от светящегося экрана и заглядывая в моё лицо, говорит Белла.

– Поверить не могу, что процесс, наконец, закончился, – с непритворным удивлением отвечаю я. – Он казался бесконечным.

– Да… – Белла поднимает глаза вверх и вправо, подсчитывая в уме, – больше двух лет ушло на все инстанции и апелляции. Но для подобных дел это не редкость.

– Хочешь я составлю тебе компанию?

Меня не особо радует мысль оказаться на столь популярном судебном заседании среди кучи камер и журналистов, но мне просто необходимо отвлечься от редактирования нового сборника стихов, иначе я просто сойду с ума. Иронично.

– Горишь желанием увидеть лицо Аро при оглашении приговора? – ухмыляется она.

– Нет, – честно отвечаю я, – скорее, хочу посмотреть на работу своей жены в боевых условиях.

Белла смеется и легко сжимает мои пальцы. На её щеках распускается бархатный румянец, и я упиваюсь приливом эйфории оттого, что всё ещё способен вызывать в ней смущение. Мобильный телефон в её руке издаёт сигнал пришедшего сообщения, отвлекая наше заклинившее друг на друге внимание.

– Это от Эсме, – радостно говорит Белла, – она приглашает нас провести выходные в загородном доме. В программе – сэндвичи на гриле и уборка огромного количества сухих листьев.

Радость от перспективы проведения выходных рядом с Эмили распространяется по телу тепловой волной. Кровь приливает к лицу и начинает пульсировать в висках, отдавая пока непонятной лихорадочной нервозностью.

– О, – Белла снова смотрит на экран, привлеченная очередным звуковым сигналом. – Карлайл уже принял приглашение! Ну и ну, – она поднимает на меня глаза и хитро прищуривается, – всё-таки хорошо, что мы их познакомили, может, у них что-то получится… Эдвард?

Я замечаю, что дышу намного чаще обычного. Холодный воздух режет горло, вызывая сквозняки в лёгких. На имя Карлайла в голове всплывает куча ассоциаций с нашими сеансами и тем, что я на них переживаю. Что если я не безопасен для Эмили? Мы никогда не оставались рядом на такое продолжительное время. Агония почти ломает мой позвоночник, заставляя согнуться, будто от удара в солнечное сплетение. Что если внутри меня есть частичка моих чудовищных родителей, и я буду таким же? Что если я вдруг выйду из себя, отвечая на какую-либо из её безобидных шалостей, и причиню ей боль, как делали со мной…

Прохладные руки Беллы ложатся на мои пылающие щёки. Я всё ещё статичен и ошеломлён страхом и болью, сковавшими тело. Она силой наклоняет мою голову вниз, вынуждая встретиться с ней взглядом. В её глазах, необъятно мною обожаемых, нет ничего, кроме тревоги и любви.

– Говори со мной, – требует Белла. – Не замыкайся.

Я отвожу взгляд, слишком пристыженный тем, что собираюсь сказать.

– Я не уверен, что так много времени вместе… Не думаю, что это безопасно, – я встряхиваю головой, пытаясь собрать мысли в порядок и воспроизвести осмысленное предложение. – Я боюсь, что Эмили не будет безопасно со мной.

Белла мягко проводит подушечками пальцев по моим скулам, а затем поднимается на носочки и оставляет лёгкий поцелуй в уголке губ. Её касания замедляют барабанящее в ужасе сердце, возвращая его в привычное состояние спокойного благоговения.

– Эдвард, ты же знаешь, насколько Эмили обожает тебя, – она проговаривает это в мои губы. – Когда ты рядом с ней, она не спускает с тебя глаз и светится от счастья.

В голове мелькают сотни картинок нежно любимого лица, от совсем маленького – младенческого до нарочито серьезного – детского. Мы с Беллой полюбили её в тот же миг, когда увидели – совсем ещё крошечную – в детском отделении больницы для отказных детей. Забрать её к себе, создать настоящую семью стало нашей целью на очень долгое время, и вот сейчас, когда мы почти вплотную подошли к ней, я чувствую этот глупый необъяснимый страх.

– Что если я стану таким же, как мои родители? – закрывая глаза от непереносимого стыда, шепчу я.

– Ни в коем случае, – уверенность в её голосе вносит заметную нестабильность в выстроенный внутри меня каскад страха. – Твои так называемые родители пошли по самому лёгкому пути – не сопротивляться своим плохим сторонам, не работать над собой, не пытаться найти помощь, они просто взяли в заложники своего маленького сына и выливали на него свои ментальные страдания и агонию годами, – едва касаясь, Белла проводит пальцами по моим закрытым векам. – Ты никогда не выбирал лёгкий путь. Борьба с самим собой, борьба за себя самого – это то, что ты делаешь каждый день. Это то, за что я люблю тебя.

В её словах так много света и честности, что я вижу их сквозь пелену слёз, застилающую глаза. Я действительно сражался с самим собой до последнего, чтобы не верить в эти признания, не поддаваться на её мягкость, не принимать её любовь за абсолют. Но тот бой давно выигран, и теперь я беспрекословно верю.

– Я бы не смог пройти через это, если бы тебя не было рядом, – дотрагиваюсь солёными губами до её таких же солёных губ, смешивая наши страхи и тревоги.

– Но я рядом. И тебе будет очень сложно от меня отвязаться, – сквозь слезы в глазах Беллы радугой переливается улыбка.

– А тебе от меня, – я слегка отстраняюсь и осторожно стираю с её лица солёные дорожки. – Не забывай, что у меня достаточно сумасшедшее прошлое.

Мы хрипло смеёмся, выбрасывая из себя всю неуверенность в эту осень, и, переведя дух, снова берёмся за руки – мы прошли так одни из самых трудных дней в наших жизнях, а значит, это работает.

*Конец*

*Автор эпиграфа - Индульгенция

P.S. Спасибо всем читателям и комментаторам! С любовью, MetoU