ты сломаешься, не для тебя была придумана эта жизнь
не выходи из комнаты, не совершай ошибку
незачем смотреть на фальшивые их улыбки
незачем слушать фальшивые голоса
лучшее, что у тебя есть – ты сам
спрячься под одеяло и не показывайся никому
сам отправь себя в ссылку, сам посади в тюрьму
ты такой красивый в этих своих оковах –
и такой бестолковый*

/Не отводи глаза/

Жёлтое солнце расплывается по небу как яичный желток. Оно светит так резко и насыщенно, что перед глазами начинают летать чёрные точки, собираясь в стаи и застилая собой весь обзор. Я моргаю несколько раз подряд, стараясь сбросить сухость и раздражение, но всё ещё впечатываю взгляд в ярко-синее гуашевое небо, по которому расплёсканы облака, выеденные случайно пролитым отбеливателем.

Земля под моей спиной ещё отдаёт прохладой, скопившейся с зимы, хотя сегодня так безумно тепло и ясно, что моё одичавшее без естественного света лицо поджаривается и скворчит. 

Мои руки лежат вдоль тела, немного выходя за рамки тонкого шерстяного пледа так, чтобы можно было ощущать щекочущие покалывания молодой травы. Я не двигаюсь.

Я боюсь ошибиться с подсчетом проведенных в таком положении минут или веков, все внутренние часы сбились из-за критической неисправности в основном механизме. 

Тень очередного выбеленного облака проходит по моему лицу, и я закрываю глаза, глубоко вдыхая усталость. Голова заполнена грязно-белым пестрящим шумом, что ощущается непривычно, но у меня нет никаких сил на то, чтобы заполнить её настоящими мыслями.

Я выпотрошен, выжат и разобран на составляющие. Моё состояние больше всего напоминает жуткое похмелье, если бы я накануне напился дешёвыми эмоциями.

Вопрос (взболтанный в шейкере): Что получится, если смешать в равных пропорциях ненависть, честность и сумасшествие?

Распухшее от душевной интоксикации и чистого майского воздуха тело вдавливается в землю, стремясь уйти под поверхность и забыться в вечном спокойствии. Меня подташнивает от лёгкого ветра, касающегося лица сладким запахом. Я мог бы прижать язык к нёбу, чтобы унять тошноту, но апатия стелется по моим ногам пушистым одеялом, предотвращая любые попытки проявления жизни. 

Я закрыт, опломбирован и обнесён забором. Во время вчерашнего монолога я настолько выдохся и вымариновался в оглушающих эмоциях, что, кажется, отныне не способен впитать в себя что-то большее, чем солнечный свет, который проникает внутрь сквозь бледно-серую кожу и распирает меня изнутри, заполняя испещрённую незатянувшимися рваными ранами грудную клетку.

– Привет.

Тёмная тёплая тень закрывает меня от жгучего солнца, проливаясь звуком голоса Той-которая-слишком-близко.

/Не открывай глаза/

Я не отвечаю, не шевелюсь и почти не резонирую, хотя последнее даётся с трудом: её голос смешивается с солнечным светом в нечто горячее и пластичное, вызывая мурашки на прижатом к земле затылке.

– Загораешь? – тень трепещется на моём лице, словно её обладательница переминается с ноги на ногу. – Я присоединюсь? 

/Молчи/

Вопросы без ответов крутятся внутри моей заполненной фоновым шумом головы, словно аудиокнига странного артхаусного жанра. Я скомкан, выполощен и воспалён. У меня нет сил на то, чтобы генерировать внутри себя какие-либо собственные чувства и сопротивляться /его/ мыслям, вспыхивающим в голове, словно на люминесцентном табло.

Приняв молчание за согласие, Белла отходит в сторону, выпуская свет снова гулять по моим закрытым векам. На мгновение переквалифицировавшись в сейсмограф, я по вибрации от тихих шагов рисую в голове, какого ярко-каштанового цвета сейчас её волосы и как ягодно выглядит румянец.

Та-которая-отбрасывает-тени расправляет плед – я слышу характерный шелест ткани где-то слева от меня. Она что-то очень тихо поёт, будто бы для себя самой: мотив невозможно разобрать – он смешивается с монотонным звуком пульса в ушах. 

По лицу проходит волна прохладного воздуха от упавшего на землю одеяла, а затем в неожиданной близости от себя я слышу, как на него ложится Белла, почти касаясь моей головы своей. Мои глаза вынужденно открываются, разглядывая потенциально опасную ситуацию, но наши тела лежат под идеальным прямым углом, пересекаясь только кончиками волос.

Я снова закрываю глаза, мысленно простонав оттого, сколько сил у меня ушло на это экстренное прибытие обратно в себя. Белла больше не шевелится, позволяя нам выглядеть совершенной геометрической фигурой для любого, кто любопытно выглянет из-за рыхлых облаков. Один из её локонов расположился слишком близко от моего лица и теперь, движимый лёгким майским ветром, щекочет мочку уха. 

Я кристаллизован, сжат и высушен. И хотя кожу головы теперь пробивают миллионы точечных электрических импульсов, а щёки горят сильнее, чем до прибытия Беллы, я не могу позволить себе анализировать ситуацию – мои мысли не выстраиваются в ряд, не создают цепочек и отказываются слушаться.

– Эдвард? – тихо, почти полностью через вибрации доносится до меня её голос. – Можно задать вопрос?

Мне становится почти болезненно от прерванного одиночества. Я всматриваюсь в оранжевые пятна, отпечатанные солнцем на закрытых веках, и провожу языком по верхнему ряду зубов.

– Тебе неприятны касания только к рукам или вообще?

Откуда-то из центра моей пропечённой на солнце груди вырывается усмешка, так сильно похожая на кашель, что горло начинает першить. Слово «неприятны», подобранное Беллой, слышится настолько неправильно, что буквально режет уши.

– Если под неприятными ощущениями ты подразумеваешь желание забиться в угол, то да, только к рукам.

Мой голос глух и недружелюбен, но я не обращаю на это много внимания, поглощенный звенящей пустотой, заполняющей все рецепторы и внутренние радары. Моё сознание плывёт и плавится, почти достигая той самой точки, где больше ничего нет.   

Вопрос (продвинутого уровня): Что происходит с мечтами, когда мы умираем?

– Правда или действие? 

Та-которая-привносит-хаос прекращает нашу идеальную инертность, переворачиваясь и копошась прямо над моим левым ухом. 

Я задерживаюсь на вдохе чуть дольше, растягивая остановившееся время. Мне кажется, что между нами было уже достаточно правды, возможно, даже больше, чем многие люди имеют за всю жизнь. От недавней честности меня тошнит, и я сомневаюсь в собственной возможности повторить выступление на бис.

С другой стороны, действие кажется настолько нереальной опцией, что моё тело значительно тяжелеет и сильнее вдавливается в плед. 

– Правда, – оглашаю я выбранный приговор.

– Расскажи о своей первой влюблённости.

Из-за того, что её голова теперь повёрнута в мою сторону, произнесённые слова буквально ввинчиваются в черепную коробку, заполняя её мелодичным звучанием.

Предложенная тема звучит абсурдно и легко – слишком просто для правды. Моя поломанная неправильная жизнь настолько исказила восприятие, что обычные рутинные разговоры о детских воспоминаниях или первых влюблённостях в нём просто не существуют. Очередное понимание собственной ненормальности колется злостью, и я поворачиваю голову в противоположную от Беллы сторону, стыдясь неприятной реакции.

– Короткая история: её звали Элизабет, на класс старше меня, – выплёвываю слова на траву, почти уверенный, что в этом месте больше никогда ничего не вырастет. – Не могу рассказать о прекрасной любви, потому что на первом же свидании стало очевидно, что я не способен ни держаться за руки, ни заправить за её ухо непослушный локон волос.

Словно дублируя моё помрачневшее настроение, солнце закатывается за длинное, намазанное широкой кистью облако, погружая нас в тёмную прохладную тень.

– На моё первое в жизни свидание парень пришёл сильно пьяным, – Белла снова кладёт голову на плед и ложится прямо, подставляя лицо падающей с неба тени. – Нам было по пятнадцать лет, и он вёл себя откровенно по-хамски.

Впервые за весь разговор я открываю глаза и, отсчитав семь ударов языком по зубам, растягиваю занемевшие от долгого бездействия ноги. Кожа рук покрывается ровным слоем мурашек то ли от прохлады после зашедшего солнца, то ли от сопереживания Белле. 

– И чем всё закончилось? – спрашиваю я, снова повернув лицо к небу, чтобы лучше расслышать ответ.

– Его стошнило на мои новые туфли, и мы больше никогда не заговаривали друг с другом, – с доброй усмешкой в голосе отвечает она.

Её голос вызывает цепную реакцию, словно слишком чувствительный реактив, и мои губы подрагивают в неумелой улыбке, обращённой выходящему из-за перьевого облака солнцу.

*Автор эпиграфа - Саша Птица
P.S. Ну что, первый кризис преодолён, двигаемся к следующему :)