я касаюсь твоей заколдованной кожи -
и уже нет ни боли, ни слёз, ни проблем
в тебе так много света
что надо, похоже
купить себе солнцезащитный крем*

Вопрос (обжигая кончики пальцев): Почему от счастья пахнет последствиями?

Жизнь нелогична и монотонна. Я стараюсь разглядеть нюансы, мыслить прямо, улыбаться громко. Видеть белое на черном и различать оттенки. Мои старания пропорциональны росту горсти таблеток в тайнике в полу – я запоминаю все изменения и просчитываю возможности.

Та-в-которую-я-влюблён заболела чем-то вирусным и около недели провела на карантине. Я знаю это наверняка: Элис иногда присматривала за ней, подменяя озлобленную на всех вокруг Леди. Мы не успели обсудить визит Джейкоба и начавшийся период дождей. Я не рассказал ей о моём обыске кабинета Аро и о щёлочно-сахарной влюблённости, что кристаллизуется морской солью на моих лёгких.

Наша с Элис авантюра, кажется, осталась незамеченной. По крайней мере, пока не было никаких последствий и наказаний. Я спрятал добытую папку в библиотеке – вряд ли в больнице есть реже посещаемое место.

Элис оставалась нервной и напружиненной всю прошедшую неделю. Она заглядывала ко мне редко, в основном рассказать, как дела у Беллы, а я быстро писал короткую записку на обратной стороне неровно оторванного исписанного листа.

В первый раз это было “Мне не хватает наших игр в шахматы”. На маленький кусочек бумаги, который медсестра могла бы спокойно пронести в зону карантина, не влезало, что мне не хватало солнечных зайчиков, прыгающих по её волосам в особенно ясные дни, или коробочек сока, которые она приносила, вызывая сковывающее грудную клетку чувство благодарности. Я скучал по её усмешкам и закатыванию глаз, по тонким пальцам, шагающим по разлинованному игровому полю.

В следующий раз, когда визит Элис застал меня в столовой, отделяющим слипшийся мышино-серый рис от апельсиново-желтой кукурузы, я написал “Мне не хватает наших совместных обедов”. В ручке заканчивались чернила, поэтому я не смог дописать, что мне не хватало также её внимательного взгляда, вызывающего цепочку мощнейших разрядов где-то в глубине моей головы. Я тосковал по ироничным вопросам о моем отношении к еде, показывающим заинтересованность в моей монохромной личности. Я скучал по чувству неизбежности, когда наши тела неосознанно склонялись за столом, стремясь быть ближе.

Вчера у меня было много чистой бумаги и новая заполненная чернилами ручка. Я имел доступ к сотням художественных книг, пылящихся в библиотеке, и десяткам устаревших наборов публицистики. У меня были большие планы – написать много и как можно подробнее, но, когда Элис нашла меня за закрытой дверью библиотечной аудитории, всё, что я передал Белле, – это записку размером со спичечный коробок “Мне не хватает тебя”.

Ответа не приходило не разу.

Сегодня дождливо и чересчур мокро. Я рассматриваю свои изуродованные ладони и настукиваю какую-то рождественскую мелодию языком по сомкнутым зубам. Огромные капли воды стучат по невинному стеклу в оконной раме, вызывая у меня отдалённые вспышки воспоминаний о ненавистном детстве. Я отмахиваюсь от них, как от мошек, но они остаются жужжать где-то у самого уха.

/Возьми себя в руки/

У меня не осталось вариантов и послаблений. Изматывающее чувство влюблённости за каждую минуту промедления оставляет рубцы, схожие с теми, какими усыпаны мои ладони. Я больше не могу скрываться и оставаться запертым внутри собственной ментальной клетки. С другой стороны, сам я ее открыть тоже не могу: ключи давно утеряны в бессмысленных терапиях и исповедях.

/Соберись/

– П-с-с! – сквозь приоткрытую дверь палаты просачивается шипение Элис, а затем и её уставшее лицо. – Почта!

Она кидает в мою сторону небольшой комок чего-то перетянутого тонкой резинкой, и он падает на край кровати в полуметре от меня. Мне требуется секунда, чтобы разобрать странную конструкцию, которая в итоге представляет собой шоколадную конфету, обернутую моей же запиской и стянутую резинкой. Когда я, наконец, беру послание в руку, лицо Элис уже исчезло из дверного проема, оставив там вид на неживой больничный коридор.

Слова, предназначающиеся мне, написаны на обратной стороне мною оторванного клочка бумаги, прямо напротив “Мне не хватает тебя”. Почерк, хоть я и вижу его впервые, кажется приятно знакомым, будто принадлежащим человеку, которого я люблю.

Я улыбаюсь словам. Крупные капли дождя настукивают мелодичный, давно утерянный ритм. Внутри меня что-то трескается и растекается жидким расплавленным металлом. “Вечером в библиотеке. Белла”.

/Прекрасная возможность/

Мне не нравится, что вечер – это довольно растянутая конструкция. Вообще все временные отрезки притянуты за уши, если уж на то пошло. Я берусь за дверную ручку библиотечной аудитории уже в пять часов, потому что ожидание отравляет мои мысли чем-то горьким и едким. Вход в привычную аудиторию срабатывает, как переключатель, из состояния сжатой в ожидании пружины к тревожному предвкушению.

Ещё не успев привыкнуть к изменившемуся свету – более пыльному и искусственному – я слышу её присутствие: тихий шелест одежды почти смешивается с шумом дождя, отчаянно разбивающегося о большие библиотечные стекла; медленные выдохи расходятся мягкими звуковыми волнами, оседая на обложках книг.

Белла сидит на полу, облокотившись о кресло у шахматного стола – я вижу ее через пару книжных рядов. Мои шаги осторожные и мягкие, старый ковер поглощает всю тяжесть и нервозность, накопленные за последнюю неделю. Где-то на конце языка возникает чувство тревоги – в последний раз, когда я находил Беллу в таком положении, она плакала.

Через пальцы прокатывает волна дрожи, когда я поднимаю ладонь в молчаливом приветствии. Мои опасения рассеиваются – на лице Беллы играет знакомая полуулыбка, черты лица расслабленные и ровные, как у хорошо выспавшегося человека.

Я сажусь рядом, облокачиваясь о низ своего кресла, все ещё молча – тишина чувствуется интенсивно и покалывающе – и стараясь не сводить своих глаз с её. Отдалённо звучащие вспышки в голове кажутся приятным сопровождением этого невероятно шоколадного взгляда.

– Понравилась конфета? – Та-которая-затягивает нарушает молчание. – Элис за неделю притащила мне половину столовой.

С невозможным усилием я отрываюсь от зыбучих песков её глаз, чтобы пробежаться прыгающим взглядом по каждой контрольной точке на её лице, впитывая в себя все изменения, что я пропустил за время карантина. Тёмно-сиреневые тени под глазами посветлели и стали почти сливаться со светлым тоном кожи; уголки губ, так часто опущенные вниз в размышлении или недовольстве, сейчас стремятся вверх.

Я вдруг спотыкаюсь о её озадаченный взгляд, вспоминая, что снова промедлил с ответом. Язык отсчитывает три удара по поверхности зубов, давая еще немного времени собраться с мыслями, но Белла начинает говорить раньше:

– Или я и тут не угадала, как с яблочным соком?

Ситуация, кажется, забавляет её, и она выдает короткий смешок.

– Удивлён, что ты помнишь, – я заражаюсь этим приподнятым настроением, позволяя себе улыбнуться в ответ.

– Расскажешь? – её глаза вдруг темнеют, отражая вечернюю пасмурность, голос становится серьезным и глубоким.

Вопрос (засекая время): Далеко ещё до финишной прямой?

– Вряд ли и я смогу удивить тебя невероятной историей, – честность больше не причиняет боли, – разве что ещё одной частью моего сумасшедшего детства.

Белла одобрительно улыбается и склоняется чуть ближе ко мне. Комната, и без того наполненная электричеством, искрит и генерирует яркие эмоции.

– Моя мать называла это “очищением”. Мне приходилось в течение недели или двух жить на диете из ужасного прогорклого яблочного сока, веками хранящегося в подвале дома.

Я замолкаю и опускаю глаза – держать их на её лице, искажённом слишком неприятными эмоциями, становится невыносимо.

– Мне очень жаль, – Белла дотрагивается до моего подбородка, призывая посмотреть на неё.

Сердце, заходящееся в разрываемой частыми вдохами грудной клетке, разрослось и теперь давит на солнечное сплетение. Её глаза похожи на два глубоких, наполненных водой колодца, взгляд замутнен, на щеках проступает лёгкий румянец.

– Расскажи, как у тебя дела?

Наши головы почти соприкасаются, поэтому нам вполне хватает шепота.

– Ну, помимо зря потраченной недели в карантине… – Белла пытается улыбнуться неслушающимися дрожащими губами, – встреча с Джейкобом прошла так себе. Я была даже рада, когда ты нас прервал, – она отводит глаза в сторону. – Не думаю, что он станет как-то мне помогать. Он уверен, что я нахожусь там, где должна, – грустный смешок кажется слишком громким и режущим на контрасте с ее тихим голосом. – Но знаешь что… – она нарочито выпрямляет спину, отдаляясь от моего замершего тела, – пролежав неделю взаперти, я набралась сил и новых идей, так что…

/Неправда/

Её поза выражает уверенность и бесстрашие, но я слишком сильно промок в этой тягучей влюблённости, чтобы не видеть тревогу и бессилие, скрытые за фасадом.

– Я был в кабинете Аро… еще раз, – я слежу за реакцией Беллы, готовый перестать говорить в любой момент. – Я видел твои документы из предыдущей клиники.

Та-которая-раскалывает-лёд замирает, её лицо моментально бледнеет, а глаза опускаются вниз. Внутри меня что-то разбивается – острые осколки режут мягкие ткани, вызывая внутреннее кровотечение. Я склоняюсь к ней, мой лоб почти касается её – низко опущенного и нахмурившегося.

– Ты можешь не притворяться больше, – мой шепот впитывается её кожей. – Я останусь, несмотря ни на что.

– Наверное, стоило тебе рассказать, – её глаза все также опущены. – Это было несколько лет назад. У меня была депрессия, связанная с работой… да вообще со всем.

Голос Беллы становится поверхностней и прерывистей. Слёзы, вырвавшиеся за пределы глаз горячими солёными реками, добавляют надрыва. Мне кажется, что кожа на кончиках моих пальцев рвётся по изломам – желание дотронуться до неё и забрать себе часть боли тупо бьет в живот. Я склоняюсь ещё ближе и заключаю её лицо в ладонях, подставляя большие пальцы под невыносимо горячую жидкую печаль, льющуюся по её щекам. Моё тело охватывает паника, но уже не по привычному поводу – меня ужасает мысль о том, что когда-нибудь придётся отпустить её, прервать касание и остаться снова в одиночестве.

– Я не видела смысла жить, поэтому в один из вечеров запила гору таблеток алкоголем, и… проснулась только в больнице. Джейкоб спас меня тогда.

Её голос хрипит и троится. Я мягко стираю слезы подушечками пальцев, дотрагиваясь губами до её переносицы на каждом новом слове, которым она со мной делится. Её руки мягко ложатся поверх моих ладоней, крепко сжимая в ответ. Несмотря на драматичность момента, внутри меня пульсирует сила, требующая, чтобы мы продолжали делать это вечно.

– Наверное, поэтому я оставалась с ним так долго… – Белла слегка отстраняет голову, чтобы посмотреть на меня. – Но это было давно, слышишь? Это никак не связано с тем, что происходит сейчас!

Её глаза наполнены переживаниями, но, высмотрев доверие и понимание в моем взгляде, она успокаивается, позволив мне снова прижать её ближе к себе.

Так проходят часы, дни, а может, только минуты. Я убаюкиваю её у себя на груди, то и дело вытирая вновь разлившиеся по щекам слезы своими наэлектризованными от её кожи пальцами. Белла дышит ровно и часто, иногда слегка отстраняясь, чтобы посмотреть на меня, будто бы не веря в происходящее.

/Сейчас/

– Я тоже должен тебе кое-то рассказать, – решаюсь я.

*Автор эпиграфа - Всеёначинаетсясполёта
P.S. Спасибо всем, кто голосовал за "Теорию заговора"! Мы потихоньку приближаемся к развязке.