и в этом поле из кукурузы и ржи
все печали отдав костру
сегодня ночью так хочется жить
что я не замечу, если завтра умру*

Я стараюсь не переживать, не переполнять голову ненужными сожалениями и не придумывать другие исходы. Пытаюсь мысленно не прокручивать по сотни раз неудавшиеся моменты, вырезанные сцены и провалившиеся дубли. Из кожи вон лезу, чтобы не заламывать пальцы и не пересчитывать языком зубы снова и снова. Пробую не драматизировать, не преувеличивать и не сваливаться в отчаяние.

И я проваливаюсь в каждой из попыток.

/Как и всегда/

Элис помогает мне отнести бельё в прачечную и, кажется, ведёт со мной беседу, но я слишком занят самокопанием, чтобы принимать такую гуманитарную помощь.

– Думаешь, это поможет ему? – настойчивый голос Элис каким-то чудом пробивается сквозь мои мысленные баррикады. – Эдвард?

– Что?

– Я говорю, что переживаю за состояние Джаспера. Может ли новый курс личных консультаций помочь ему? Тебе помог?

Я стараюсь выудить из переполненного и перенапряжённого мозга воспоминания о первых месяцах в этой клинике и о том, как по-другому всё ощущалось на контрасте с предыдущим местом моего пребывания.

– Смотря с кем, – поспешно говорю я, замечая, что слишком долго медлю с ответом. – Личная консультация с Аро больше похожа на смесь допроса и исповеди, причём пропорции всегда меняются.

– У тебя какое-то предвзятое к нему отношение, – ухмыляется Элис. – Его методы должны быть довольно успешны, иначе он бы не стал главным врачом.

– Лечение разрядами электричества и лоботомия тоже когда-то считались довольно успешными методами, – скорее ради поднятия её настроения говорю я, слегка улыбаясь.

– А депрессию у женщин лечили вибраторами, – Элис поигрывает бровями, придавая больший акцент шутке.

Она открывает дверь прачечной, давая мне пройти внутрь, и я уже почти вхожу, но тут моё боковое зрение выхватывает напоминающий Беллу силуэт, движущийся где-то на противоположной стороне коридора. Я словно проваливаюсь в прорубь с ледяной водой, замираю, задерживаю дыхание и цепляюсь мёртвой хваткой за скомканное постельное бельё в моих руках.

/Если сможешь задержать дыхание на минуту, то это окажется действительно она/

Раз, два, три, четыре…

– Ты заходишь или нет? – скучающе тянет Элис.

Я шумно и обрывочно вдыхаю, забыв про её присутствие и потеряв связь с действительностью. Глаза фокусируются на единственной компании людей, находящейся в моей видимости. Беллы там нет.

Рвано-рассеянными движениями я закидываю грязное бельё в стиральную машинку, ощущая на себе тревожный взгляд Элис.

– Выпал на секунду из реальности, – в моём голосе слышится расстройство, которое после нескольких отражений от глянцевых стен прачечной комнаты кажется разочарованием. – Снова поддался на /его/ игры.

– Редко какие сражения состоят только из побед. - Элис делает напыщенно умное лицо и поднимает вверх указательный палец.

Она пытается меня рассмешить, поэтому я приподнимаю уголки губ, чтобы не расстраивать её.

– Хочешь, я поставлю вопрос о пересмотре твоего курса лечения? - Элис приходится говорить намного громче, чтобы перекричать начавшую работу стиральную машину.

Я отрицательно качаю головой и пытаюсь приладить к лицу самую натуральную улыбку, на которую способна моя мимика.

Так, с неестественно натянутой улыбкой, разрозненными мыслями и переменчиво-облачным настроением я дожидаюсь вечера, чтобы, наконец дождавшись, донести своё неуклюже застывшее тело в библиотеку.

Когда я вхожу в пропитанный старой книжной пылью и весенним заходящим солнцем читальный зал, мой живот начинает крутить от волнения и немного от голода. Сегодня я не съел ничего, кроме пары шоколадных драже, которыми со мной поделилась Элис. Иногда я практикую осознанное голодание, особенно когда боюсь идти в столовую, чтобы не встретиться раньше времени с Той-которая-нарушает-личные-границы. Раньше того времени, когда подготовлю чёткий и внятный двенадцатиэтапный план по проведению следующего разговора.

Вопрос (с лёгким голодным головокружением): Как долго можно продержаться без еды при наличии хорошего многоступенчатого плана?

К сожалению, никакой дельной задумки у меня нет, как нет и уверенности, что какой-либо разговор состоится.

Плотный пыльный запах читального зала наполняет лёгкие знакомым спокойствием. Мягкая тишина обволакивает меня, как только я закрываю за собой входные двери в библиотечную аудиторию. Мне нравится, что солнце вырисовывает на книжных полках такие же узоры, как и вчера. Мне нравится, что яркие блики дрожат на старых деревянных поверхностях, так же как двадцать четыре часа назад они дрожали на волосах Беллы. Мне нравится, что в читальном зале тепло и сонно. Пожалуй, это самое приятное место для одиночества.

Вдруг в мои полузакрытые глаза бьётся посторонний звук, какое-то поскрипывание, настолько резко контрастирующее с привычным этому месту молчанием, что невозможно не обратить внимание. Я иду вглубь аудитории, задерживая дыхание, словно находясь на охоте и готовясь к броску.

Моё сердце уже привычно ускоряет ритм, поднимаясь на своё любимое место в горле. Я знаю, что там, через несколько шагов, за еще одним покосившимся от веса пожелтевших книг шкафом, за шахматным столом с воображаемыми игровыми фигурами сидит Белла.

У меня нет плана, нет уверенности в собственных моральных силах, нет социального опыта и достаточного самоконтроля, но внутри меня ноет огромная черная дыра, которая истосковалась по свету, и поэтому я отсчитываю шесть ударов языком по зубам и говорю:

– Привет.

Та-которая-всё-таки-пришла поднимает на меня свои глаза цвета растопленного миндального шоколада и приветственно машет рукой. Я машу в ответ, хотя уже и поздоровался устно, но мне почему-то хочется её отзеркалить и хоть на один вечер притвориться нормальным.

– Ты пропустил завтрак сегодня, – моими же словами из одного из наших первых разговоров говорит Белла, ставя на деревянную поверхность шахматного стола маленькую упаковку сока. – И обед, – добавляет она, толкая её одним указательным пальцем так, что коробочка проскальзывает на мою половину поля.

– Вот у нас и первая фигура появилась, – садясь в скрипучее кресло, замечаю я.

– All-in. - Белла складывает руки на груди и смотрит на меня с нарочито преувеличенным вызовом.

– Это фраза из покера, a не шахмат, – слегка наклоняя голову, говорю я.

Та-которая-отлично-блефует тихо фыркает и качает головой, заставляя солнечный свет лихорадочно прыгать по распущенным каштановым волосам.

Я улыбаюсь. Мне легко, комфортно и устало. Моё тело почти растекается в старом неудобном кресле, которое сейчас ощущается супер уютно. Внутренние зажимы, державшиеся за меня клещами весь день, отпускают, и у меня получается вдыхать глубоко, полностью используя весь объём лёгких.

Мой взгляд опускается на коробку сока, который принесла мне Белла. Маленький, ничего не значащий жест почти болезненной благодарностью отзывается внутри меня.

– Апельсиновый сок, – читаю название, чтобы не свалиться в яму мысленного анализа ситуации и не испугать её оглушительностью и избыточностью эмоций.

– Ты не любишь яблочный, поэтому взяла что-то другое, – кусая губы и не поднимая глаз, отвечает Белла.

Её голос звучит по-другому, будто потеряв немного в самоуверенности и напористости.

– Это то, что нужно.

Я позволяю нашим глазам встретиться, почти с удовольствием окунаясь в этот электрически-нервный салют в своей голове.

– Я говорила с Карлайлом насчет личных консультаций, – Белла трясёт головой, будто сбрасывая наваждение, и переводит взгляд на поблёскивающую поверхность окна. – Он сказал, что пока не может со мной работать.

– Почему? – я слегка хмурюсь от непонимания. – Не помню, чтобы Карлайл кому-либо отказывал.

– Может, потому что я не являюсь действительным пациентом?

Я слышу металлические ноты раздражения и фрустрации и почти не могу сопротивляться желанию принять их на свой счёт.

/Перестань поддаваться на её манипуляции/

– Элис сможет в этом помочь? Спросишь у неё?

Белла отрывает взгляд от начинающего вечереть отражения улицы и бросает его на меня.

/Откажись/

Я снова ощущаю колотящееся за ключицами сердце и сглатываю несколько раз – не помогает.

– Она может что-то знать, – продолжает настаивать Та-которая-бросается-взглядами.

/Нет/

Я плотно сжимаю зубы и сильно упираюсь в них языком, будто стараясь унять тошноту. Объём лёгких снова уменьшается и теперь вмещает в себя только пригоршню воздуха. Удушливое молчание слишком громким треском звенит у меня в голове, не давая сосредоточиться и найти подходящих мыслей.

– Правда или действие? – вдруг говорит Белла, смахивая неловкую тишину со стола между нами.

Я провожу взглядом по мягким, слегка оттеняемым наступившим вечером чертам её лица и, разжав напряжённую челюсть и отсчитав четыре удара языком по зубам, отвечаю:

– Правда.

– Расскажи о самом хорошем воспоминании из детства. - Белла складывает руки на столе и кладёт на них голову, приготовившись слушать.

Картинка возникает в моей голове моментально: она затёрта, будто старая фотография, которую часто разглядывают. Я слегка откидываюсь на спинку кресла и делаю несколько равномерно размеренных вдохов, прежде чем начать рассказывать.

– Когда мне было одиннадцать лет, я подхватил какой-то вирус. На второй или третий день болезни мне стало особенно плохо – я буквально свалился в обморок во дворе нашего дома, когда шёл забирать письма у почтальона. Он вызвал скорую, меня отвезли в больницу и положили на карантин, закрыв доступ абсолютно всем на целых два дня.

– Пока всё идёт очень хорошо, – с добродушным сарказмом говорит Белла.

Её голова уютно устроена на сложенных руках, голос звучит приглушённо, словно я усыпляю её своей сказкой на ночь. Она смотрит на меня снизу-вверх из-под полузакрытых глаз.

– У меня был только один посетитель, если не считать редко появляющегося врача, – молодая женщина, работающая медсестрой в той больнице. Я никогда не видел её лица полностью, так как она всегда была в защитной маске, но у неё были светлые глаза и мягкий тихий голос.

Я останавливаюсь на секунду, чтобы пробежаться взглядом по длинным ресницам, отбрасывающим волнующие тени на лицо Беллы.

– Она рассказывала мне на ночь какие-то фантастические истории, потому что я не мог заснуть от жара, и оставалась со мной, пока я ел, чтобы мне не было одиноко.

Белла перекладывает голову на другую сторону и мягко мне улыбается, давая понять, что слушает.

– Мой карантин выпал как раз на пасхальные праздники, и вот, на второй день моего лечения, она принесла мне шоколадного зайца вместе с обедом.

У меня начинает саднить горло от непривычно длинного монолога: я не помню, когда в последний раз так много говорил. Несколько глотков апельсинового сока, наполненного сахаром и заботой, дают мне небольшую передышку, достаточно короткую, чтобы Белла не успела заскучать, а я не передумал доводить историю до конца.

– Тогда я впервые попробовал шоколад. И это было потрясающе.

Я быстро пробегаюсь глазами по лицу Той-которая-хотела-правду, пытаясь замерить реакцию.

– Впервые за пасхальные праздники?

Белла всё также сонно хлопает ресницами.

– За всю жизнь, – отвечаю я слишком преувеличенно нейтральным тоном, который выдаёт волнение.

– В одиннадцать лет? - она выпрямляется и щурит в недоверии глаза, нижняя часть её лица слегка покраснела от лежания на столе.

Я пожимаю плечами, одновременно и отвечая на поставленный вопрос, и извиняясь за неспособность дать более развёрнутое объяснение.

– Как твои родители смогли удержать ребёнка от поедания шоколада? - Белла потирает подбородок, имитируя известного детектива.

– Мои родители были очень религиозными людьми со своими особенными убеждениями. - Я выбираю наиболее обтекаемую формулировку, чтобы не завести разговор в неприятное русло.

Та-которая-любит-разгадывать-загадки переводит взгляд куда-то выше моей головы, очевидно, задумавшись над прозвучавшими словами. Мне нравилось рассказывать Белле историю из своего детства, но теперь я слишком напуган тем, куда это может её привести. К вопросам, на которые я пока не готов отвечать, и не знаю, буду ли когда-либо готов. Мне не хочется заканчивать этот вечер, но я выбираю меньшее из зол.

– Думаю, Квин уже ищет нас. - Я поднимаюсь с кресла, заканчивая наш разговор и день.

– Заседание клуба любителей воображаемых шахмат объявляется закрытым.

Белла тоже встаёт, не настаивая на продолжении разговора, хотя я вижу, что ей хочется спросить больше.

В спокойной вечерней тишине мы вместе идём к выходу из библиотеки, размышляя каждый о своём. Я странно умиротворён, обычно молчалив и непривычно наполнен.

– Будет хорошо, если ты всё-таки сможешь что-то узнать у Элис, – говорит Белла и, не дожидаясь моего согласия или несогласия, уходит.

Вопрос (по анатомии): Почему при ощущении собственной целостности мне вдруг стало чего-то физически не хватать?

----

*Автор эпиграфа - Евгений Соя