Kapitel 28. Potsdam Hauptbahnhof
Teil 2. Alptraum
Teil 2. Alptraum
der Alptraum (нем.) - кошмарный сон, кошмар
Сквозь сон я слышу, как он зовет меня. Будто бы издалека, будто бы не в реальности, а в продолжении сновидения – мне часто снятся яркие и цветные сны в последние недели.
Я просыпаюсь, оглянувшись вокруг. Тихо?.. Тихо. Я закрываю глаза.
Прикроватный светильник с гулким стуком падает на паркет. Хлопает приоткрытая на ночь форточка. Реют на сквозняке светлые простыни – порыв ледяного ветра заставляет их трепетать. В Берлине этой ночью обещали аномальные двадцать градусов мороза. Обледенелые сугробы, не убранные с вечера, высятся вдоль проспекта молчаливыми изваяниями. Мрачные тени отбрасывают на восьмиполосную пустую дорогу вековые деревья Тиргартена. Они, совсем без листвы сейчас, заглядывают голыми пиками в темные окна.
Вокруг по-прежнему царит первозданная, абсолютная тишина. Быть может, излишне очевидная для такого большого города. Половина третьего ночи. И лишь утробные, хриплые звуки, будто с надрывом, время от времени нарушают молчание спальни – не сразу их и заметишь. Они не входят в мою карту реальности.
Я просыпаюсь снова, растерянно привстав на локтях прямо на своей подушке. Удивляюсь сразу, толком и не осознав, почему проснулась: что сплю одна, еще и на своей стороне постели. Я точно помню, что ложились мы с Соколом вместе. И он обнимал меня. Он всегда меня обнимает.
Глажу пальцами наволочку подушки, задержавшись на маленьких круглых пуговичках. Хмурюсь, инстинктивно потянувшись в сторону Эдварда. Но в изголовье его половины... пусто. Нет даже подушки. Она, давно позабытая, скорбно балансирует на спинке постели. И одеяло, наше общее теплое одеяло, чуть более тяжелое, чем все прежние, практически полностью покоится на полу. Это оно, падая, задевает светильник. Лампы на тумбочке Каллена тоже нет – она на паркете.
Я немного четче слышу эти странные надрывные звуки. Темнота в спальне столь густая, что ее можно потрогать руками. Но даже она не идеальна. Силуэт Эдвард, лишь немного очерченный его синей пижамной кофтой, прорисовывается на фоне окна. Он сидит на постели в малоудобной, странной позе, спиной ко мне. И горбится, будто стараясь быть ближе к простыням, и запрокидывает голову, словно желая получше разглядеть потолок. Но глаза его мучительно зажмурены. А приоткрытые, побелевшие губы мелко дрожат.
Это его... стоны. Хриплые, очень тихие, но какие-то вибрирующие, утробные. Затихающая мольба о помощи. Удрученный плач надежды в безлюдной пустыне. Тяжелая, изорванная на кровавые лохмотья боль. Едва ли не физическая.
Эдвард выглядит странно и совсем на себя не похож. Если это кошмар, ему пора проснуться.
Я сажусь на постели рядом с мужчиной, толком не зная, как к нему подступиться. Мягко, стараясь не напугать, накрываю ладонью его плечо. Медленно, очень медленно глажу. Вся кофта на его спине мокрая.
- Falke.
Я зову Эдварда тем единственным прозвищем, которое он различит из всех иных. Оно, как и его собственное «Schönheit», стало нашей путеводной звездой и последним отблеском надежды. Оно может удержать на краю пропасти, даже если мы уже занесли ногу для решающего шага. Я знаю. Я подспудно это чувствую. И Эдвард, мне кажется, тоже.
Он вздрагивает, скорее инстинктивно, чем осознанно обернувшись в мою сторону. Оглядывается как ребенок, дико и напугано. Открывает глаза, но словно бы не видит меня, хотя сижу совсем рядом. Его лицо кажется матовым от тонкой пленки пота.
- Это я, Falke, - тихонько повторяю, сама потянувшись к нему поближе. Уже обеими руками глажу плечи, задевая и обнаженную кожу. Она пылает, хотя самого Эдварда словно бы бьет легкая дрожь.
Он зовет меня одними губами. Судорожно вздохнув, часто моргает. Сжимает в кулак сбитые простыни нашей постели – так крепко, что ткань умоляюще трещит по швам.
- Эдвард.
Правой рукой трепетно прикасаюсь к его лицу. Уголок губ, линия челюсти, скула, где на опаловой коже разгорается нездоровый румянец – все очень аккуратно, совсем неспешно. Он сглатывает, задрожав сильнее. Фокусируется на мне его взгляд. А потом Эдвард и облегченно, и отчаянно выдыхает из легких весь воздух – с моим именем.
- Белла.
Я бархатно ему улыбаюсь. Каллен измученно хмурится.
- Ты здесь.
- Конечно. И я всегда буду. Мы дома. Все хорошо, любимый. Это всего лишь сон.
Он на ощупь перехватывает мою свободную руку. Прижимает ее к груди, точно слева. Чувствую, как исступленно заходится под моими пальцами его сердце. Эдвард насилу делает вдох.
- Где дети?..
- Они спят у себя.
Я убираю мокрые волосы с его лба.
- Ты уверена?..
- Сейчас середина ночи, Эдвард, совсем поздно, - отвлекаю его от судорожных вздохов, набирающих обороты, глажу у виска, - ты заходил к ним перед сном. Они точно спят.
Мужчина загнанно оглядывается за спину. На широкие окна, пустой Тиргартен, насыпь снега на подоконнике.
- Я не слышу океана.
- Мы в Берлине, - уговариваю его, как Гийомку в свое время. Глажу ласковее, стараюсь говорить мягче. – Мы дома, но в Берлине. Здесь нет океана.
Мне тревожно. Эдварду не стоит этого знать в данную кокнерктную минуту, но мне не по себе. Его совершенно потерянный вид и эти надрывные вдохи... кошмар это или фрустрация, оно определенно сильнее него. Эдвард никак не может вернуться к реальности. И я тоже не до конца понимаю, нахожусь ли в этой реальности я сама.
Наверное, из двух зол стоит выбрать меньшее.
- Эдвард, - вкрадчиво зову, придвинув поближе свою подушку – единственную из оставшихся на кровати, - ты совсем мало спал за эти дни. Тебе нужно отдохнуть.
- Мальчики...
Его голос срывается на этом слове.
- Мальчики тоже должны отдохнуть, им завтра в школу. Давай-ка. Полежи со мной. Иди ко мне. Вот так.
Я обнимаю его, взяв инициативу в свои руки. Эдвард доверяется мне, старается слушать и, вольно или нет, а реагирует на каждое слово. Дрожат его руки.
- Лежа я не могу... не могу дышать, - он облизывает губы, ниже наклонив голову. Точно как Фабиан в недалеком прошлом, страдальчески морщится каждому вдоху. И льнет ко мне, и силится сохранить вертикальное положение.
- Тебе больно?
- Нет... только тяжело... тяжело.
Я перехватываю его запястье. Отвлекая, легонько целую у шеи, и челюсти. Считаю пульс. Он ровный. Да, ускоренный, но ровный, без перебоев. И страдание в чертах Эдварда скорее эмоциональное, чем физическое, это другой вид боли, не сердце и не тромбоз. Это страх. Паника. Паническая атака?..
- Я с тобой, - тихонько обещаю ему, прижавшись поближе. Эдвард горячий, кожа у него влажная, а ткань кофты кажется излишне мягкой и сильно отдает кондиционером для белья. Я глажу его затылок, плечи между лопатками, спину вдоль позвоночника. И предплечья, когда крепче, чем прежде, обнимает меня. Почти что вжимает в собственное тело.
- Я думал, что будет, если... я видел это.
Он дышит чаще, искренне стараясь удержаться на плаву и не захлебнуться в истерике. Впервые я вижу Эдварда настолько потерянным. Он словно бы посреди океана – и на сотни километров вокруг ни одного твердого берега. Ночь лишь усиливает эти ощущения. Но она же подстегивает откровенность – в замалчивании мы все задохнемся.
- Это был сон.
- Сегодня. А завтра, может, уже и нет.
- У всего есть начало и у всего есть конец. Я обещаю тебе, Эдвард. Я здесь до самого конца.
Он с силой обвивает мою талию. Быть может, чересчур – хватка железная. Я подаюсь вперед, ближе к нему, надеясь слегка ее ослабить. Сокол зарывается лицом в мои волосы. Судорожно сглатывает несколько раз.
- Он прыгнул со скалы.
- Кто?
- Фабиан.
Эдвард зажмуривается, пропустив вдох – заметно пульсирует венка на его шее.
- Во сне? Фабиан дома, Эдвард. Он в полном порядке.
- Не приедь я в Портленд... он бы покончил с собой. Если бы Кэтрин донесла на меня раньше и я сел бы в тот год... Фабиан покончил бы с собой!
Это отчаянье. Глухое, первозданное и залитое, доверху заполненное слезами. Эдвард не плачет, слез нет, но голос его выражает это запредельное страдание. Самый страшный кошмар, наступивший на горло этой ночью. Выбивший из колеи. И должный, в одной из параллельных реальностей, стать правдой.
- Но ты здесь, милый. И Тревор, и Гийомка, и я. Мы все здесь.
- Пока что.
- Всегда, - я убираю волосы с его лба, костяшками пальцев вытираю испарину, - мы все исправим. Но сейчас, Эдвард, нужно поспать.
Он измученно хмурится.
- Ночь такая длинная.
- Да. Но она уютная. Иди ко мне.
- Изза...
- М-м?
Его пронимает мой тон. А может быть то, как продолжаю его касаться. Эдвард выглядит безумно уставшим.
- Мне страшно.
Я сострадательно, как могу нежно целую его лицо. Каллен все еще подрагивает.
- Я знаю, Falke.
Это очевидный страх. Живучий и неусыпный, он будит его по ночам. Мы все еще не прошли ту грань, на которой Эдвард не смущается моментов слабости... но мы все ближе к ней. И, хоть сам затягивает себе петлю на шее, мне Сокол пока верит. Это искрится соленой влагой в глубине его глаз.
Я целую его. И неспешно, подчеркивая наше доверие, придерживаю у челюсти. Целую легко, но с обещанием. Я люблю его. И мы пройдем через все это вместе.
Эдвард затихает, прикрыв глаза, когда столь откровенно его касаюсь. Черные ресницы совсем влажные. Он медленно, слишком медленно поднимает на меня взгляд. Неярко, таинственно мерцает его синева.
Эдвард не оценивает ситуацию слишком долго. Поддавшись порыву, нагибается ниже. Сам целует меня. Ярче. Теплее. Острее. И... с просьбой. Я понимаю эту просьбу лишь со второго раза.
- Белла.
Он придвигается ближе. Горячими ладонями касается моей талии. Гладит по краю сорочки – белой, хлопковой – задирая ее выше и жадно коснувшись полоски обнаженной кожи. Поджимает губы. За моей спиной – наша разоренная постель и одинокая подушка, уцелевшая в схватке.
- Falke...
- Пожалуйста, - тихо, эмоционально просит, пригладив мои волосы. Нависает надо мной, тронув языком сухие губы.
Не просит даже, умоляет. Глубоким, тяжелым становится его взгляд. Он обводит контур моих губ большим пальцем. Часто, сорванно дышит. Наклоняется ниже.
Я скорее чувствую, что Эдварду это нужно. Не столько ощущаю и не столько понимаю, сколько попросту доверяюсь инстинкту. Я редко ошибаюсь в его случае.
Да, ночь. И да, день был долгим, а вечер не менее опустошающим. И да, такого у нас еще не было. Но Эдвард здесь и он нуждается во мне. Отказал бы мне он сам?..
- Komm zu mir (иди ко мне).
Falke сорванно, резко выдыхает. Вижу, что не слишком надеется на мое согласие. И ярко вспыхивают его темные глаза, когда все-таки его слышит. Благодарно, трепетно целует, едва я отвечаю. Но почти сразу же форсирует события. Глубже, требовательнее его поцелуи. Ладони полноправно властвую на моем теле, оглаживая талию, низ спины, бедра. Эдвард вдруг крепко пожимает мои икры, растирая затем горящую кожу. Взгляд его заволакивает туманом.
- S-s-schönheit!
Я киваю. Самостоятельно притягиваю его к себе, обвиваю за шею, массирую затылок. Эдвард хрипло стонет в такт моим движениям. Не от боли, не от страха теперь. От нетерпения.
- Ты моя... моя.
Я чувствую спиной нашу подушку. Эдвард нависает сверху, в пронзительной тишине спальни сорванно прошептав эту немецкую фразу. Мне кажется, я понимаю ее. И я вижу как он весь словно бы подрагивает, трепещет в моих руках, едва касаюсь чуть ощутимее. Снова галопом несется его сердце под моей ладонью, пульсирует венка у виска.
- Твоя.
Он быстро, судорожно кивает. Прячет меня под собой, ничего не оставляет взгляду – Эдвард все, что меня теперь окружает. Резко, будто бы забыв о ней, стягивает с себя пижамную кофту. Слишком быстро – путается в рукавах. Я помогаю ему, придержав ткань у края. Эдвард кусает губы – я такого никогда не видела.
- Пожалуйста, - молит, двинувшись на моем теле. Балансирует на весу, не прижимает к постели, будто бы дает выбор – или оставляет место для маневра. Но сам Каллен... плавится. Он уже на самой грани.
Я не снимаю сорочки – Эдвард и не просит. Выгибаюсь ему навстречу, целую у губ, у челюсти, у скулы. Большим пальцем оглаживаю его виски и мужчина стонет. Инстинктивно подается вперед.
Он резко, стремясь никак не прижать меня, выдвигает полку прикроватной тумбы. На ощупь ищет синюю бумажную коробочку. Не шумит, изо всех сил старается, но все равно выходит громко.
- Сейчас, Белл, сейчас...
Я перехватываю его руку, когда судорожно пытается вскрыть презерватив – и никак не выходит. Пальцы у него влажные, пакетик им не поддается.
- Ш-ш, geliebt.
Я надеваю его сама. Эдвард балансирует на весу, стараясь облегчить мне задачу. На изможденном, потерянном лице его одно лишь болезненное нетерпение. Приоткрытые губы совсем сухие. И отчаянный взгляд, что вспыхивает синим пламенем, едва я так откровенно его касаюсь. Не сдержавшись, Эдвард движется в мою ладонь. Я ласково его целую. Отвлекаю – и направляю.
- Иди сюда.
Он резко оказывается внутри. Быть может, слишком быстро – я вздрагиваю, не ожидая напора. Эдвард раскаяно опускает голову, стараясь совладать с собой.
- Извини!..
Я глажу его волосы, а Эдвард льнет к моей руке. Задыхается.
- Все хорошо.
Я смотрю на него. Почти сразу решаю для себя, что буду на него смотреть. Эдвард начинает двигаться, как может стараясь не торопиться. Он не хочет сделать мне больно. Но это не про мои удовольствия, и уж точно не про наш обычный, наполненный обоюдным желанием секс. Это его история. И Эдварду следует получить от нее все, в чем так отчаянно нуждается.
Я обвиваю его шею, обнимаю за плечи. И держу, и держусь одновременно. Тянусь вперед, глубоко поцеловав его. Сама отвечаю на очередное движение – знаю, чем это чревато. И вот теперь Каллен прекращает сдерживаться. Двигается быстро и глубоко. Вбивается в меня, правой рукой сжав в кулак простыни у изголовья, а левой ухватившись за спинку кровати.
Он такой горячий, что я задыхаюсь в жаре его тела. Приникнув к его плечу, глубже вдыхаю ледяной прохладный воздух спальни. Он сам ведет нашу позу, приподнимает меня выше, чтобы войти в глубже. Хрипло, судорожно стонет, не сбавляя темп. На его ладонях вздуваются вены.
Это не длится слишком долго – Эдварду не нужно много времени. Я оглаживаю его лицо, придержав у челюсти, когда инстинктивно ускоряется у финиша.
- БЕЛЛА!
Синие глаза Falke принадлежат мне. Они темные, матово блестят от влаги и глубина их больше, чем весь Атлантический океан. Я вижу в них всю нашу жизнь в эти пару последних секунд. И настоящее цунами, подземное извержение вулкана, когда, пьяно схватив ртом воздух, он бурно кончает. Замирает на самом пике удовольствия, затаивает дыхание – а потом, будто с крутого обрыва, ныряет в ледяную, изматывающую дрожь. Заходится в ней, крепко сжав зубы. Обмякает на моем теле. Отпускает мое лицо, приникает лбом к моей ключице. Ведет носом к подмышечным впадинами, сдавленно целует, посасывает кожу, обжигает ее своим дыханием, еще немного покачиваясь в затихающем оргазме. Душной становится наша ночь.
Я целую его волосы, прижав к себе как можно ближе. Эдвард хочет чувствовать меня, он сам льнет ко мне, задыхаясь. И горит, и замерзает. Тонет. Пробуждается. Я массирую его спину, оглаживаю ребра, своевольно спускаюсь ниже, к крестцу. Продлеваю удовольствие и Сокол хнычет, отвечая на мои касания.
- Sonne, - дрожащим шепотом выдыхает. Как молитву.
- Люблю тебя.
Обнимаю его не как любовника теперь, а как свою самую большую ценность. Страстные, крепкие касания уступают место мягким, теплым объятьям. Он чувствует себя любимым – не только знает, что я его люблю.
Мне неведомо, сколько проходит времени. Эдвард с хриплым выдохом выходит, но буквально лежит на мне, начисто забыв о том, как привык держаться на весу. И его тяжесть мне приятна. Наверное, это мгновенье – самое комфортное за последние полчаса. После глубины момента, такое умиротворение... лечит. Я надеюсь, что ему стало легче.
Я думаю, что Эдвард дремлет. Перебираю его волосы, изредка поглаживая у скул, и удивляюсь, когда неспешно поворачивает голову навстречу моим пальцам.
- Изз.
Касаюсь его мягче. Эдвард медленно поднимает на меня глаза. Теперь он ниже. Распростертый на моем теле, устроившись между ног, бережно, но слабо гладит мое предплечье. В глазах его темная пелена.
- Прости меня.
- За что, Эдвард?
Я стараюсь говорить нежно. Тихо, чтобы не разрушить наш кокон спокойствия, но при этом нежно. Убираю прядку волос с его лба. Сокол прикрывает глаза.
- За это... за все это.
- Я рада, если тебе было хорошо.
Он мимолетно, как от боли хмурится. Не выглядит теперь удовлетворенным, скорее потерянным. Глубокая морщинка прорезает бледную кожу лба. Я глажу ее, разравнивая четкий контур. И он тихо выдыхает:
- Ты не кончила.
- Это не страшно.
- Я сделал тебе больно?..
- Нет, - унимаю все эти вопросы продолжающимися прикосновениями. Они вернут нас на исходную точку. А этой ночью, мне кажется, мы уже достаточно испытали. Хватит.
Он тихонько целует мою грудь под тканью сорочки. И яремную впадинку, и контуры ключиц. Приникает к моей шее, снова полоснув кожу горячим дыханием. Целует и там, где слышен пульс.
- Мне очень жаль.
- Эдвард, все в порядке. Правда.
Он медленно, но упрямо качает головой.
- Я такой бардак устроил, Изза. И в спальне и... и во всей нашей жизни.
- Фатальных решений не было. Были неправильные.
- Как их не назови, - он почти плачет, не характерно для Эдварда дрожит голос, - и что теперь?..
- Навести порядок, - тихонько целую его волосы, погладив у виска. Возвращаю его пижамные штаны на исходную позицию, одергиваю край своей сорочки. Эдвард поднимает на меня взгляд, хоть сперва смущается. Совсем замученный и безумно, просто безудержно виноватый. Изрезанный в клочья.
Это был эмоциональный секс на пороге эмоционального фола. Он был ему нужен, чтобы, наконец, дать себе право поговорить. Когда, как ни на высоте эмоций, на грани абсолютной усталости, мы предельно откровены? Я вижу, что ему больно. И он позволяет мне видеть эту боль. Наокнец-то.
- Мы со всем справимся. Точно так же, как и всегда. Не в одиночку, Эдвард. Ты не один. И я, и дети, мы всегда на твоей стороне и мы всегда рядом. Я тебе обещаю.
- Любое терпение имеет границы. И любовь... что толку в любви к тем, кто ее не заслуживает.
- Мы никогда не заслуживаем любовь, Эдвард. Она просто есть.
Вот теперь он плачет. Прислушавшись к моим словам или, наконец, отпустив это изводящее сдерживающее напряжение, сбросив его... вот теперь сдается собственным эмоциям. Погружается в самую их глубину. И безмолвно, строго, как только Эдвард и умеет, плачет. Прижимает меня к себе, обняв за талию. Не чурается этого желания.
- Es tut mir Leid.
- Ну что ты. Все правильно, Эдвард. Это хорошие слезы.
Я глажу его, не отпуская от себя. Не пытаюсь успокоить эту надвигающуюся истерику, не заглаживаю ее остроту словами. Я здесь и его слушаю. Если ему есть, что сказать.
Эдвард делится со мной сокровенным. Тихо и словно бы украдено, сперва сам себя останавливая. Но потом отпускает себя. Говорит мне о мальчиках. Как боится оставить их и не оказаться рядом, когда будет нужен – как с Фабианом той ночью. О будущем, которое может упустить, если все пойдет не по плану. О вине. О греховном, отвратительном поведении и решениях, принятых не на трезвую голову. О нас. О том, что у нас может быть и чего он до дрожи боится лишиться... о нас всех. И о себе. В самом конце, когда слезы уже почти высыхают – о том, что не знает, что ему делать. Ненавидит, что не знает. И презирает себя за то, что в истории оказались замешаны мы. Это худшая ее часть.
Я знаю, что Эдварду нужно выговориться. И я, как бы мне ни хотелось, не даю оценку его словам. Я остаюсь рядом, глажу его и я слушаю. Это все, что ему сейчас требуется.
Он тревожится от моего молчания.
- Я так себя ненавижу... если все сложится наихудшим образом и ты почувствуешь то же самое, Schwalbe, знай. Я ненавижу себя сам – и больше всех. Прости меня.
Это апогей. Я вижу. Целую его лоб, носогубный треугольник, соленый от слез. И только потом – губы. Нежно, но глубоко. Долго. Эдвард затаивает дыхание.
- А я тебя люблю, - признаюсь ему, отстранившись, - и поверь мне, Эдвард, этой любви хватит, чтобы перекрыть твою ненависть. Не уничтожай, пожалуйста, то, что я ценю больше всего на свете Себя.
Он сдавленно, тихо всхлипывает. Мы до сих пор лежим в прежней позе и смотрит на меня Сокол снизу-вверх. И потерянно, и влюбленно. Как никогда влюбленно сейчас. Медленно, слабо кивает, закусив губу. А потом поднимает голову, отвечая на поцелуй. Совсем легкий, но безумно трепетный. Только Эдвард так умеет.
- В тебе весь мой свет, Белла... весь, какой только есть.
- Значит, темноте к нам не подступиться.
Нам обоим нужно отдохнуть. Я чувствую вязкую, глубокую усталость. И огонечки ненавязчивого, поверхностного дискомфорта в бедрах. Я не лукавлю, мне не было больно. Это лишь неудобство, не боль. Оно забудется. Но этой ночи уже пора кончаться.
- Я хочу поспать с тобой.
Он было отстраняется, но я удерживаю Эдварда рядом. Обнимаю за плечи, покачав головой.
Мне нравится наша поза и я не хочу разрывать ее. Лишь лечь немного удобнее.
- Schwalbe...
Поворачиваюсь на бок, увлекая его за собой.
– Оставайся со мной. Ни о чем не думай. Тише.
Эдвард, сдавленно хмыкнув, впервые за эту ночь слабо, а улыбается. Крошечные тени ямочек появляется на его щеках – когда-то я в них влюбилась.
- Дай мне секунду.
Он поднимает с пола наше одеяло, возвращая его на исходную позицию. Возвращается ко мне, приникает к груди, позволив все также лежать чуть выше. Медленнее, нежнее становятся мои касания. Эдвард целует мою кожу. Пригревается. Больше мы ни о чем не говорим.
Я обнимаю его, не давая холоду и шанса. Блестят льдом сугробы вдоль Тиргартена. Эдвард мерно дышит в моих руках. Он уже спит.
И я тоже засыпаю.
* * *
Будильник звонит в шесть часов утра. Фары авто разрезают темноту и зловещие силуэты тиргартенских деревьев вдоль проспекта. Окна у подоконника покрываются затейливой изморозью. Эдвард мирно, тихо спит в моих объятьях. Точно в той же позе, как и пару часов назад.
Я легко просыпаюсь. На удивление, если учесть, что мы поздно легли и проспали едва ли пять часов в общей сложности. Но факт остается фактом: я открываю глаза и не чувствую никакой сонливости. Возможно, это все догорающий адреналин. Или я поймала нужную фазу сна, сама на то не рассчитывая.
Вопреки мне, Эдвард, что почти всегда старается встать на рассвете, этому утро сдаваться не хочет. Более того – на будильник он совершенно не реагирует. Тот мягко, переливчато вибрирует снова... но Сокол и бровью не ведет. В это мгновенье он похож на Гийома. Доверчиво приникает к моей груди, в затейливой позе устроив руки у лица. Эдвард так и спит без пижамной кофты, но под одеялом ему более чем уютно. Кожа у него горячая, хоть это и не новость. Впрочем, сегодня, мне кажется, даже горячее, чем обычно.
Шесть ноль пять.
Я ласково глажу его лоб у линии волос. Как бы ни хотелось остаться в постели, сегодня будний день и нам придется принимать это во внимание. Может быть, Эдвард отвезет детей в школу и мы устроим сонное утро? Хотя бы до одиннадцати. А потом будет завтрак, офис и мои обзоры... можно ожидать от Эдварда таких послаблений?
Он хмурится, когда я его касаюсь. Немного искажаются черты лица, и без того напряженные. Блеклыми, излишне приглаженными кажутся его бронзовые волосы. Эдвард неровно выдыхает. Покрепче обнимает меня, прячась у ключиц.
- Доброе утро.
Он неразборчиво, хрипло бормочет что-то в ответ.
- Сейчас начало седьмого.
- Уже?..
Он медленно, чересчур медленно, если сравнивать со всеми предыдущими нашими пробуждениями, поднимает голову. Разбито, совсем сонно оглядывает темную комнату. Мрачно подмечает время на экране айфона. Будильник вибрирует в третий раз.
Меня тревожит его вид. Даже не столько смущает, сколько именно тревожит. Да, мы не выспались и да, ночь, мягко говоря, прошла эмоционально. Но у Эдварда такой плавающий, влажный взгляд... и сведенные от напряжения, заострившиеся черты лица. Кожа бледная, но она пылает. Каллен обвивает меня всем телом и я ясно это чувствую.
- Зимой могли бы начинать занятия позже, - хмуро бормочет он, медленно повернувшись на спину. С удивлением, но не сильным встречает нашу позу. Смотрит на меня снизу-вверх и вид у него совсем печальный. Ярко выделяется на светлой коже красная кайма губ и странный бьющий румянец.
Я касаюсь его лба тыльной стороной ладони.
- Как ты себя чувствуешь?
Эдвард щурится, инстинктивно повернувшись чуть вправо, подстроившись под мое движение.
- В шесть утра?..
Его сарказм, совсем вымученный, дело не спасает.
- Ты горишь.
- Скорее, догораю, Изз.
Насилу усмехается, но почти без улыбки. Мелкие морщинки залегают в уголках его глаз и губ. Я тянусь вперед, включаю прикроватный светильник. Эдвард болезненно щурится, отворачиваясь. Сам себя успокаивая, гладит мою талию – точно вдоль края сорочки.
- У тебя жар, Falke.
- Хорошая терморегуляция.
Я наклоняюсь к его лицу, убрав со лба короткую прядку. Целую кожу, коснувшись ее и губами теперь.
- Нет. Именно жар.
Эдвард неглубоко, устало выдыхает. Последние несколько секунд нежится на постели.
- Выпью ибуфен, если не пройдет. Давай вставать.
- Ты знаешь, в первый день важнее всего как следует отлежаться. Чтобы не провести в постели следующую неделю.
Он потирает пальцами переносицу, изо всех сил стараясь проснуться. Тело ему плохо подчиняется, движения медленные, совсем тяжелые. Но без боя Каллен не сдается – это мы уже уяснили.
- Я ценю твое беспокойство, Schönheit. Но детям нужно в школу, а у меня брифинги до вечера. Ограничимся таблетками и горячим чаем.
Я стараюсь говорить вкрадчиво, очень мягко. Глажу по щеке.
- Я отвезу мальчиков. А брифинги перенесем на завтра.
- Лягу сегодня в девять, Белл. Обещаю.
Если бы это было так просто. Он упрямый. И последние дни балансирует между нежеланием давать слабину и отчаянной потребностью это сделать. Я рада, что этой ночью смогла стать его утешением. Но после любой битвы, даже с самим собой, а особенно накануне серьезных событий, отдых – первое, о чем стоит думать. Для Эдвард он сейчас физически необходим. Он просто не видит себя со стороны.
- Ничего непоправимого за этот четверг не случится. Я доставлю мальчиков в школу, пришлю тебе фотоотчет. А потом вернусь и мы поспим вместе подольше, Эдвард. Тебе нужно отдохнуть.
- Если получится, я приду раньше. Давай-ка, Белл. Иначе мы опоздаем.
Он говорит ровно, но глаза его все еще полуприкрыты. Эдвард тяжело вздыхает, откинув от себя одеяло. Коротко вздрагивает от прохлады спальни. Медленно, но упрямо садится на постели. Упирается в нее обеими ладонями.
Я молчаливо сажусь следом. Наблюдаю, как поднимается с кровати, выбрав простыни главной опорой. Резко выдыхает, сделав над собой усилие. И... теряет равновесие. Тяжело валится обратно, благо, не изменив траектории.
- Эдвард!
Он сам все видит. Неглубоко, смущенно вздыхает. Ведет плечами, словно бы разминая их.
- Cегодня тебе нужно остаться дома. Один день ничего не решит. Я займусь детьми, завтраком и школой. А ты поспишь.
Эдвард растерянно оборачивается ко мне в полутьме спальни.
- Куда я отпущу тебя среди ночи, Изз.
- Уже утро. Все будет в порядке. Представь, что сегодня понедельник. Я бы итак повезла мальчиков в школу.
- Сегодня четверг и сильные морозы.
- Для авто это не проблема, разве не так?
Я вижу, что он склоняется в мою сторону. Попросту физически не может сопротивляться так долго, как хотел бы. Эдвард устал, чудовищно устал за эти дни. С учетом того, что часов двенадцать спал за эти трое суток, он на пределе своих возможностей. Нужно взять паузу.
- Falke, - массирую его плечи, поцеловав у скулы. Приникаю к нему со спины, притягиваю поближе наше одеяло. – Возвращайся в постель. Я приду к тебе через пару часов. Мы все организуем. Пожалуйста, я очень прошу, позволь о тебе позаботиться. И самому себе – тоже.
- На твоем «Порше» нет пропуска в школу...
Вряд ли это стало бы большой проблемой, мне уже дважды выписывали vorläufigen Papiere (временный пропуск). Правда, в третий раз могут возникнуть вопросы. А сегодня они нам не нужны.
- Тогда возьмем твой. Карта на стенде?
- В кармане пальто. Но Белла...
- Да, Эдвард?
Я отвечаю ему, а сама удобно устраиваю в изголовье подушку. Обнимаю Эдварду, увлекая его обратно на простыни. Укладываю, как укладывала бы Гийомку. Ненавязчиво, но твердо.
- Это эгоизм чистой воды, если я вот так... останусь.
У него закрываются глаза. Я с любовью, стараясь не пустить в голос улыбку, смотрю на его уставшие, сонные черты лица. Глажу нежнее – сперва у бровей, затем у уголка рта.
- Наоборот – это здравый смысл. Ложись, Эдвард. Вот так.
Подаю ему одеяло, разравниваю уголки подушки. Эдвард часто моргает, изо всех сил прогоняя сон. Уже практически не сопротивляется. Просит негромко, но с надрывом:
- Пожалуйста, будь осторожна. Все вы. Иначе мне не жить.
Я серьезно отношусь к его просьбе. Успокаиваю, погладив у виска.
- Мы будем. А теперь и ты будь хорошим мальчиком, Эдвард. Засыпай.
Он опускает голову на подушку. Мрачно смотрит мне в след.
- Люблю тебя.
- И я тебя, geliebt.
Я пожимаю его ладонь, подоткнув одеяло, прежде, чем встать с кровати. Забираю с прикроватной тумбочки телефон, подвинув ближе мобильный Эдварда – чтобы смог добраться до него, если потребуется. Светильник с его стороны постели, ровно как и подушка, так и лежат на полу с ночи. Ими я займусь позже.
А сейчас – дети. Уже почти половина седьмого, нужно будет поторопиться.
Фабиан, к тому моменту, как заглядываю в его комнату, уже нет спит. Хмуро поглядывает на часы, сонно потерев лицо. Не могу привыкнуть к его черной пижаме, всегда такой траурной.
- Изз?.. Послабление режима?
- Почти. Доброе утро, Тревор.
- Доброе...
У Гийомки тихо. Я бужу его, нежно приникнувшего к своей подушке, мягко перебирая светлые волосы. Паркер хмурится, просыпаясь – точно как папа. Доверчиво, но совсем сонно смотрит на меня из-под длинных светлых ресниц.
- Уже утро, малыш. Доброе утро.
- Не говори, что пора вставать...
Я пожимаю его ладошку у кромки одеяла, бережно погладив вдоль запястья большим пальцем. Мальчик хмуро выдыхает в подушку.
- Мне жаль, Гийомка. Но на завтрак сделаю блинчики. Крепы или панкейки, что думаешь?
Мальчики собираются сами. Форму Гийома либо я, либо Эдвард всегда оставляет на обговоренном месте в готовом виде – ему остается лишь ее надеть. Фабиану лишняя помощь и вовсе не нужна, он уже совсем взрослый. Юноша сам приводит Гийома на кухню, на ходу прихватив его рюкзак. Оба младших Каллена с удивлением встречают пустующее место Эдварда.
- А папа?..
- Папа сегодня побудет дома.
Я ставлю перед ними тарелку с панкейками, ближе подвинув баночки с джемом – St. Dalfour, любимая марка Гийомки. Наливаю чай.
Фабиан видит меня насквозь. Он тревожный человек по своей сути, были в его жизни события, что развивают такие качества. И хоть старается Тревор с собой справится, ему всего пятнадцать лет.
- Он в порядке?
Делаю глоток чая, постаравшись говорить как можно спокойнее. В конце концов, с большего все и в правду неплохо.
- Немного приболел. Но я уверена, это быстро пройдет.
Округляются глаза Гийома.
- Ему плохо?..
- Он спит, солнышко. Дадим ему сегодня поспать подольше.
Фабиан смиряет меня серьезным, внимательным взглядом. Но ничего не спрашивает больше.
До школы мы добираемся без приключений – и вовремя, что в пунктуальной Германии и морозном, укутанном в снег Берлине совсем немаловажно. Немного говорим с мальчиками по дороге, пока едем в сторону Потсдама. Расстояние и вправду приличное, занимает какое-то время – не так просто Эдварду отвозить их утром. Будь школа ближе, дети могли бы поспать подольше – впервые думаю о ней в таком ключе. Но американской школа не была бы точно, тут уж крыть нечем.
Дежурный встречает Гийома в зоне входа. Он машет мне на прощание, перехватив рюкзак.
- До вечера, Белл.
- Пока, Парки.
Фабиан опирается ладонью об опущенное стекло папиного «Порше» – зря переживала, как поведу его, в авто забиты мои параметры, а машина идет как по маслу, она точно такая же. Черный взгляд мальчика мерцает... беспокойством. Мы это уже проходили.
- Чтобы ни было там с vati, Изз, пожалуйста, позаботься о нем.
Мое солнышко. Я тянусь вперед, легко пожимаю его руку. Тревор сглатывает. Кожа у него холодная.
- Обещаю. Все хорошо, Тревви.
- До встречи, - выдыхает. Отстраняется, давая мне закрыть окно. И, не глядя на оклик дежурного, смотрит вслед, пока уезжаю – сзади уже мигают фарами автомобили других родителей.
Обратно в Берлин я добираюсь быстрее. Включаю радио на случайной волне. Слушаю старую немецкую музыку – почти классику.
В квартире уже не так темно, но все еще тихо. Мою руки, собираю волосы в хвост, переодеваюсь в домашнее платье и заглядываю в спальню, придержав дверь. Эдвард спит на боку, закутавшись в одеяло, как делают лишь дети. Крепко обнимает подушку. Вид у него более-менее успокоенный.
In Ordnung, das ist gut.
Отлично, вот и хорошо.
* * *
Я не тревожу Эдварда этим утром. Мирно проспав до полудня и приходит на кухню сам – так тихо, словно бесплотный призрак. Останавливается в дверном проеме, приникнув плечом к косяку. Из-за темных берлинских туч выглядывает яркое морозное солнце. Оно озаряет собой город, разгоняя его монументальную мрачность, но совсем не греет – куда приятнее любоваться им из дома. Почти вся эта квартира располагается на солнечной стороне, и огромный прямоугольник света прямо-таки заливает кухню – немного бликует экран макбука.
Я замечаю Эдварда случайно – он не выдает себя. Поднимаю глаза, прищурившись яркому солнцу, и натыкаюсь на него.
- Доброе утро, Sonne.
Так обыденно. Я улыбаюсь, наклонив голову, чтобы убедиться, что Эдвард и вправду часть этого солнечного миража.
- Доброе. Шпионишь?
- Мне бы стоило.
Он слабо, но хитро улыбается – Эдвард выглядит лучше во второе свое пробуждение. Сон – это то, в чем отчаянно нуждается и чего так же отчаянно себя лишает, стоит ситуации даже на секунду выйти из-под контроля. Каллен любит контроль, боготворит его и умеет создавать видимость демократии под своим чутким руководством – как дань его карьерным успехам. Но вот контролю своего собственного состояния он уделяет куда меньше времени, чем хотелось бы.
Я поднимаюсь из-за стола, оставив свежезаваренный чай и незаконченную статью. Даже не закрываю макбук. Ласково обнимаю Эдварда, сократив между нами любое расстояние. Глажу темные волосы у его затылка, чуть примятые от долгого сна. Массирую плечи, как
Эдвард любит. Придерживаю его рядом, все еще немного сонного, внимательно оглядев снизу-вверх.
- Не узнаешь?
Веселю его. Сокол щурится.
- Я знаю тебя наизусть.
Касаюсь его щеки тыльной стороной ладони. Эдвард вздыхает, наклонив голову к моей руке. Мягче, трепетнее становится его взгляд.
- Это точно...
- Ты все еще горячий.
- Раньше это было моим плюсом.
Он тихо говорит, тише, чем я привыкла – дань это долгому утру или непростой неделе. Кожа бледная, но уже не так критично, сон пошел ему на пользу. Мягче кажутся черты лица, незаметнее стали тени у глаз от долгого недосыпа. Эдварду лучше, но еще не в порядке. Пока еще нет.
- Мне нравится, что ты шутишь.
- А мне – что ты дома.
Каллен произносит это просто и откровенно. Честно. Приглаживает мои волосы, задержавшись на самых длинных прядках. Задумчивее становится выражение его лица. У глаз залегают глубокие морщинки.
- Я всегда дома.
- Поверить не могу, что сам хотел выпроводить тебя на каждодневную работу в офисе, - фыркает он, вспоминая былое, - оставайся тут, Белла. Пожалуйста.
- Эдвард, - улыбаюсь. Привстаю на цыпочки, и нежно, и вполне себе ощутимо поцеловав его. Губы у Сокола прохладные.
- Как ты себя чувствуешь?
- Проспавшим половину рабочего дня.
- Приятное ощущение, м-м?
Он нехотя, но улыбается. Не может не улыбнуться.
- Я завидую твоему позитивному взгляду на жизнь, малыш. Это все молодость?
- Или любовь. Попьешь со мной чаю?
Вот теперь я веселю Эдварда. Он хитро поглядывает на меня сверху-вниз.
- С Ritter Sport?
- Как ты догадался?
Эдвард обводит большим пальцем контур моих губ. Улыбаюсь и глаза его переливаются тихим, мягким светом.
- Ты пахнешь шоколадом. Как Гийомка.
- У нас с Гиймом одинаковые вкусы на эту жизнь, - смеюсь я. Пожимаю его пальцы. - Я сделаю тебе чай.
Эдвард садится на стул возле моего, самолично поставив его поближе. Без традиционного аромата своего одеколона, он уютно и тепло пахнет нами, нотками диффузора и свежим постельным бельем. Вместо пижамной кофты, позабытой в ночи, на нем мягкая бордовая футболка. Больше Эдварда не знобит, хотя оттенок румянца на щеках я еще вижу.
Очень хочу как следует о нем позаботиться. Это почти что щемящее чувство внутри. Мне куда спокойнее, чем в ночь аварии или агонии Фабиана в Портленде, ведь теперь я знаю Эдварда лучше, он позволяет мне больше и, нужно отдать ему должное, учится быть откровенным на все сто процентов. Доверяет мне. Но, как показывает практика, не до конца...
Ставлю перед Эдвардом его любимую синюю чашку. Каллен аккуратно касается ее всей шириной ладони.
- Вы быстро доехали?
- М-м?
- Утром, - хмурится он, - все прошло гладко?
- Конечно. Почти без пробок.
- Спасибо тебе.
- Ну что ты, Эдвард.
Все же пробует чай, удобно повернув к себе кружку. Левую руку кладет на спинку моего стула и немного горбится, не уделяя больше столько внимания той идеальной осанке. Ниже опускает голову.
- Расскажешь мне, как ты?
Эдвард снисходительно улыбается уголками губ.
- Все так же, Schönheit.
- Тебе что-нибудь болит?
- Голова. Но это последние дни мое стабильное состояние.
Хотя Эдвард говорит ровно, он кажется мне несколько раздраженным. Черт.
- Тебе неприятно, когда я спрашиваю? Но сам ты вообще ничего мне не говоришь.
Он делает еще глоток чая. Ставит чашку обратно на стол. Теперь смотрит на меня смущенно.
- Мне непривычно, Белла. Приятно, но не привычно.
- Мы уже неплохо друг друга подучили, тебе не кажется? – вкрадчиво зову, мягко пожав его ладонь, - как Die Braut und der Bräutigam (невеста и жених)
Эдвард резко выдыхает, едва я это говорю. Глубокая бороздка прорезает его лоб и темнее становится синева глаз. Он поджимает губы.
- Просто сейчас неподходящее время. Для всего. Давай сойдемся на этом.
Мне не нравится это выражение его лица и тон, пропитанный тревогой. Эдвард разом мрачнеет и становится старше. И упоминание слова «невеста» ,что раньше возносило его до небес, сейчас имеет полностью противоположный эффект. Ну вот. А это мы еще не коснулись темы Дамиано... хотя думаю, сегодня это и вовсе лишнее. Не то время, Каллен прав.
Я спрашиваю Эдварда кратко, почти без слов – касаюсь его ладони своей рукой, дожидаюсь, пока на меня посмотрит. Он отодвигается от стола, давая мне больше пространства для маневра. И бережно придерживает мою талию, когда пересаживаюсь к нему на колени. Вздыхает. Слишком, слишком тяжело для Эдварда.
Я не спешу говорить. Обнимаю его, приникнув поближе, и даю нам эти несколько секунд очевидной, целомудренной близости. Настоящей. Вольно или нет, а Эдвард расслабляется в моих руках – пусть и не так быстро, как прежде.
- Я беспокоюсь о тебе, - легко целую его шею, погладив у висков, не отстраняюсь пока, не смотрю на мужчину, и в чем-то это помогает нам обоим, - и я хочу о тебе заботиться, быть твоим утешением, заслужить все твое доверие. Чтобы ты мог быть собой и не играть роли. Чтобы со мной ты правда мог быть дома, Эдвард.
Он крепче обвивает мою талию. Гладит кожу поясницы всей шириной ладони – большой и горячей. Мне уютно.
- Только с тобой я и дома.
Улыбаюсь в его плечо, ненавязчиво массирую затылок. Это всегда имеет на Сокола особый эффект.
- Откуда тогда столько сопротивления? Моему вниманию.
- Сегодня моя главная задача защитить тебя и мальчиков, Белл. Вывести вас на берег – и сухими – из всего этого гребанного шторма.
- Одно другому не мешает.
- Очень даже. Я как будто не могу... собраться. Теряю фокус.
- Ты просто устал. И это нормально – уставать, потому что мы все люди, Эдвард. И ты тоже человек, сколько бы не хотел целый земной шар взвалить себе на плечи. Тебе нужно научиться отдыхать.
Он безрадостно, тихо усмехается.
- Скорее, разучиться...
Все-таки отстраняюсь немного. Хочу увидеть его лицо. Он первую секунду будто бы смущается, опускает голову, но я терпеливо жду – и Каллен отвечает мне. Смотрит в глаза и дает увидеть... все, что в них есть, от опасения до боли, от надежды до разочарования.
- Я так люблю тебя, - признаюсь, всей шириной ладони, насколько только ее хватает, огладив его щеку, - я хочу, чтобы этот момент для нас стал по-настоящему переломным. Потому что нет ничего, Эдвард, совершенно ничего, что я не смогу понять о тебе. Я всегда на твоей стороне, как ты и обещал мне когда-то. И я всегда буду твоим «вторым пилотом», когда потребуется. Мы будем вместе не только в радости, сколько бы этой звенящей, роскошной радости как в Венеции, у нас не было. Но и в горе, в наших сложностях, на пороге вот таких... открытий, мы тоже будем вместе. Потому что мы решили стать семьей. Потому что мы всегда ей были.
Он тихо выдыхает, моргая чаще, чем нужно. Немного искажаются его черты, а в глазах влага.
- Я боюсь подвести вас, Schönheit.
Супится, было наклонив голову, но я ненавязчиво прошу его остаться. Глажу у челюсти, у подбородка, и лишь затем легко касаюсь пальцами губ.
- Я знаю. И ты со всем справишься, об этом я знаю тоже. Но дети и я, мы переживает за тебя. Ты даешь нам повод.
- Мне жаль.
Я качаю головой, коснувшись его нежнее. Эдвард любит уходить от ответа, присваивать себе всю вину и в тишине додумывать свое. Тревога Фабиана имеет под собой крепкие корни: Каллен-старший живет в ней большую часть сознательной жизни. Пусть и первоклассно научился это скрывать.
- Ты не сможешь позаботиться о нас, если не подумаешь о себе. Прошу, дай себе немного времени. Может быть чуть больше, чем ты даешь обычно.
Эдвард выглядит задумчивым. Он молчит с минуту, не меньше. Остывает на столе наш чай. А потом Каллен целует мою ладонь на своей щеке, повернув голову. В его синих глазах отражается вся наша жизнь.
- Мне очень дорого, Белл, что ты заботишься обо мне, что ты все еще здесь. Прежде со мной такого не случалось. И нежности, и этой любви... ты учишь меня заново. Ты всему учишь меня заново.
- В таком случае, ты очень прилежный ученик.
Я улыбаюсь и он улыбается следом за мной, почти зеркально. Подается вперед, сделав нас еще ближе. Касается своим лбом моего.
Я вижу Эдварда так ясно и так полно, как, наверное, не видела никогда. Я вижу Эдварда и я верю его словам, но не могу им не удивиться. Потому что вокруг Сокола всегда были женщины. Много самых разных, самых невероятных женщин, которые – я видела лично – по одному его взгляду оценивали, какую тактику им выбрать. Они читали его, желали, превозносили и доставляли удовольствие. Террен любила его – и, вполне вероятно, любит до сих пор, просто немного иной любовью. Она подарила ему невероятных детей, такое не случается без любви. Каллен не был обделен ни любовью, ни вниманием. А принятием?..
Мне кажется, вся сила его эмоций после нашей первой встречи, все его изумления, яркие открытия, откровения... все это – дань принятию. Я словно бы знала Эдварда всю жизнь. Я хорошо понимала его, скорее инстинктивно, чем осознанно находя правильные ответы. Мы подошли друг другу как затейливые, но идеальные половины одного целого. Не требовали ответов, а находили их сами. Присматривались, прислушивались, узнавали друг друга. Может, потому все сложилось у нас так быстро и относительно просто? Мы друг друга приняли. Любовь, помноженная на принятие, оправленная пониманием, способна на большие подвиги. И самые страшные времена тоже способна пережить – я хотела бы в это верить.
- Мне очень стыдно за то, что я сделал вчера, Изза.
Мы очень близко, ближе, чем когда бы то не было и вокруг тихо. Это подстегивает Эдварда говорить.
- Ничего вопиющего вчера не случилось.
- Я тебя почти...изнасиловал. Это отчаянный и сумасбродный порыв. И я... я прошу прощения.
Я обеими ладонями глажу его скулы.
- Тебе было плохо и я смогла тебя утешить, Эдвард. Это не было сумасбродом и уж точно не было изнасилованием. Ты преувеличиваешь.
Он смотрит на меня в упор и требовательно. Совсем темные у него глаза.
- Я причинил тебе боль? Ты просишь откровенности, Изза. Я тоже. Скажи мне, я сделал тебе больно?
Вздыхаю.
- Это не было больно. Возможно, не так приятно, как обычно, но больно – точно нет. Честно.
Он сострадательно целует мою кожу у линии волос. Мягче обнимает обеими руками.
- Прости меня.
- Здесь не за что. Я люблю видеть твои оргазмы, я уже говорила.
Это немного разряжает обстановку. Эдвард слабо улыбается уголками губ, смятенно покачав головой. А потом целует мой лоб. Нежно и трепетно.
- Можно я тоже спрошу?
- Что угодно, Schönheit.
Это сложнее, чем мне казалось. Не думаю о моменте, просто хочу знать. Мне важно знать – ловлю себя на этой мысли.
- Ты все еще хочешь на мне женится?
Эдвард и удивленно, и обескураженно смотрит мне в глаза. Но говорит спокойно:
- Я всегда этого хотел. Это моя мечта, Изза.
- То, что ты так легко предложил все... переиначить, отложить... мне сложно в это поверить.
- Я сам себе противоречу, я знаю. Но я клянусь тебе, мое желание неизменно и решение окончательно. Однако при худшем исходе дела я не хочу сломать тебе жизнь. Это мне тоже важно.
- Ты как будто не веришь, что все может закончится хорошо?
- Я стараюсь. Но это моя работа – просчитывать риски. Я порядком в ней преуспел.
Непродуктивно. Искренне, но не продуктивно. Нам еще не раз придется коснуться этой темы. Но Эдвард честен со мной – и уже за это ему спасибо. Благие намерения часто оказываются... болезненными. Но сомневаться в нем мне еще не приходилось. Пока.
Эдвард видит мою мысленную борьбу. Не только я, он тоже читает меня, часто безошибочно, и умеет, всегда умеет, мой Falke, найти нужные слова. Даже на пороге собственной бездны.
- Schönheit, - тихонько, нежно зовет, придержав мое лицо, не дав отвернуться, - я люблю тебя и ты последняя, первая и последняя одновременно, настоящая моя любовь. Я никогда от нас не откажусь.
- Просто ты так реагируешь на это... Эдвард, мне тоже непросто. Но я здесь. И я прошу тебя тоже остаться здесь же, со мной – и с нами. Не хочу знать о тех вариантах, где ты просчитываешь, как со мной расстаться.
Он смотрит на меня внимательно, но молчаливо. Будто бы проверяет эти слова на прочность. Часто же последние дни он меня проверяет.
- Я тебя услышал. Я обещаю, что найду лучшее решение. И говорю тебе сейчас: я не хочу – и никогда не хотел – с тобой расставаться. По своей воле так точно.
Звучит неплохо. Лучше поставить на этом моменте точку.
Я киваю Эдварду, принимая его ответ. Обнимаю, отпустив прямой взгляд и спрятавшись у его шеи. Пережидаю там, перевожу дух. Сокол умиротворяюще меня гладит – только он умеет так нежно, и так твердо касаться одновременно. Убеждая.
- О чем бы мы не говорили и как бы оно не складывалось, я сегодня просто не могу от тебя оторваться, Белла.
Так просто, и так тепло мне признается. Откровенно, но без смятения. Почти с улыбкой. Я готова подыграть.
- Я бы и не хотела тебя отпускать. Проведем день в постели? Давно у нас такого не было.
Отстраняюсь, снова сев ровно, и Эдвард щурится, немного оттаивая.
- А как же статьи для большого босса Эммета?
- Большой босс у меня только один, - ерошу его волосы, усмехнувшись, - и никуда статьи не убегут. Ты отменил свои встречи?
- Еще с утра. Думать не хочу, что на все это скажет правление. Еще и с иском на горизонте...
Это тяжелые мысли. Они его затягивают. Тревожные, серьезные и неподъемные. В это солнечное утро после такой длинной ночи – и вовсе. Мы возьмем паузу.
- Тогда у нас есть полное право вернуться в спальню, - отвлекаю его, погладив у виска, - я с удовольствием поспала бы еще немного.
Для Эдварда это работает. Я подметила, что иногда те вещи, что нужны бы ему, но которых попрошу я, он делает... с меньшей кровью. И меньшим сопротивлением. Порой мне просто следует взять инициативу на себя.
- Я тоже, - тихо признает он. – Если с тобой.
Мы приходим в спальню вместе – я даже не убираю чашки, позабытым остается в солнечном прямоугольнике макбук.
Эдвард собрал постель, разоренную с ночи, и она выглядит безумно уютно. Я люблю эти бязевые простыни, невероятно мягкие, а еще, в спальне прохладно, не душно, и она вся наша. Чувство уюта в моей жизни появилось вместе с Falke – с ним оно и крепнет.
Я ложусь первой и Эдвард, ненавязчиво пододвинув свою подушку ниже, кратко смотрит мне в глаза.
- Ты не против, если?..
Я пригласительным жестом поднимаю для него одеяло. Остаюсь в домашнем платье и это немного Эдварда забавит.
- Конечно.
Я и правда не имею ничего против, мне нравится наша вчерашняя поза. Эдварду она в новинку, но она его успокаивает – а это дорогого стоит.
Сегодня мужчина грамотно распределяет вес, чтобы и мне было комфортно. Устраивается куда ниже меня, приобняв за талию и положив голову на мое плечо, ближе к груди. Теперь более чем очевидно лежит рядом. Он любит эту позу за чувство единения и, что уж греха таить, обладания. Мы не можем быть ближе, чем сейчас. Как гарантия.
- Если тебе станет тяжело, дай мне знать.
- Все хорошо. Мне отлично.
Знал бы, как мне приятна эта живая тяжесть его тела. Не только Эдвард, но и я им обладаю сейчас, имею полноценную власть. Я перебираю его волосы, глажу их, унимая его. Надеюсь, что позволит себе отпустить контроль и полноценно поспать еще немного.
Каллен вслушивается в мое дыхание. Сам он дышит чуть чаще.
- Ich liebe dich so sehr.
- Ich auch.
Целует мою кожу – совсем легко. Хмурится, отгоняя ненужные мысли. И с усталым, но облегченным вдохом приникает к моей груди. Медленно, но верно расслабляются его мышцы, когда продолжаю Эдварда гладить. Убаюкивая. Утешая.
Он быстро засыпает. В спальне снова совсем тихо.
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1
