Эдвард

Я просыпаюсь от толчка. Дезориентированный. Весь потный. Мне жарко. Солнце уже высоко.

Я быстро осматриваюсь по сторонам, затем спускаюсь по лестнице и выхожу за дверь.

Я стою перед амбаром с ботинками в одной руке, пытаясь разглядеть тропинку, ведущую к дому Беллы. Ту, которая была здесь. И мой разум, должно быть, подшучивает надо мной, потому что на секунду я вижу ее.

Я отвожу взгляд прежде, чем она исчезает.

Поначалу к амбару вела одна протоптанная тропинка. Трава и сорняки уже давно сдались ногам Беллы, до того, как мы переехали сюда.

А потом здесь были две тропинки. Одна от ее дома. Другая – от моего.

Позднее первая тропинка исчезла, и снова осталась всего одна, более широкая, как раз для двоих, идущих рядом.

А теперь нет ни одной тропинки. Ночь легко скрыла от меня это изменение. Сейчас, при свете дня, это ясно, как никогда.

Это место действительно заброшено.

Я чувствую себя по-дурацки, шагая домой при свете дня с подушкой и одеялами подмышкой. Я взрослый человек, врач, который ведет себя как маленький мальчик.

Когда я возвращаюсь домой, отец сидит за кухонным столом. Он пьет кофе, в его взгляде полно вопросов. Я не чувствую себя готовым отвечать на них. Я говорю, не глядя не него:

- Я решил согласиться на эту работу.

- Так просто? – Он хочет поговорить.

Я бросаю постельные принадлежности у подножия лестницы и наливаю себе чашку кофе.

Я сажусь напротив него и смотрю ему прямо в лицо.

- Эдвард, я не могу не видеть, что для тебя это шаг вниз по карьерной лестнице.

- То же самое можно сказать и о тебе, отец. Ты жалеешь об этом?

Он улыбается и качает головой.

- Нет, сын, об этом я не жалею. Я просто думаю, что для тебя лучше всего специализироваться в большом городе.

- Я уже принял решение.

- Понятно. Тогда увидимся через три месяца.

- Три месяца.

Мне хочется спросить у него, когда она уезжает. Если уже не уехала.

Он хлопает меня по плечу и выходит из кухни.

Я игнорировал тот факт, что лето почти закончилось. Мы все его игнорировали. Отрицание – мощная вещь.

Мы поздно просыпаемся, не спим до поздней ночи, как всегда.

Говорим.

Не говорим.

Теплое тело, прижатое к моему, она проводит пальчиками по моей груди. Мне хочется просыпаться так всю оставшуюся жизнь.

Ее руки начинают двигаться ниже, и я накрываю их.

- Не дразни меня.

Глаза открыты, она хмуро смотрит на меня.

Я поцелуем убираю этот взгляд.

- Доброе утро, Белла.

Она целует меня в губы, и я переворачиваю ее на спину. Хихиканье и спутанные одеяла. Больше никаких разговоров.

Рубашки на полу еще с прошлой ночи.

Ее руки. Одна запуталась в моих волосах. Другая движется по резинке моих боксеров.

Я оставляю поцелуи на ее челюсти. Двигаюсь вниз, к шее, и она вздрагивает.

Ниже. На ее ключице.

Ниже. Над сердцем.

Ниже. Я смотрю ей в глаза, рот кружит над ее грудью.

Умоляет меня. Ногти вонзаются мне в голову.

Губы на сморщенной коже.

Мягкая и моя.

- Эдвард. – Тихий и хриплый шепот.

И затем паника. Глаза к двери.

Элис.

- О Боже, Боже, Боже, Боже, Боже!

Я прикрываю ее полуобнаженное тело своим, прижимая к себе так близко, как могу, словно это каким-то образом повернет время вспять.

- Элис, уходи!

- Почему бы тебе не запирать дверь?

- Почему бы тебе не постучать? Уходи!

Дверь хлопает.

Приподнимаюсь, осторожно, чтобы не раздавить ее. Лоб ко лбу.

- Это только что произошло?

Расширенные глаза.

- По крайней мере, это был не твой отец.

- Даже не шути на эту тему.

Она быстро целует меня, и затем подныривает под мою руку, стягивая простыню с постели и прикрываясь ею.

Я пытаюсь держаться за нее, но она выскальзывает от меня.

- Я в душ.

Теперь она принимает душ в моей ванной. Это делает меня необъяснимо счастливым.

Я сажусь в постели.

- Нужна какая-нибудь помощь?

Она указывает на меня пальцем. Игриво.

- Нет.

Я падаю обратно на подушки.

Я должен буду поблагодарить свою сестру за то, что она уничтожила идеальный утренний стояк.

Я спускаюсь за чашкой хлопьев прямо в боксерах, не беспокоясь о том, чтобы надеть рубашку. Отец за кухонным столом, с кофе в руке. Он следит за каждым моим движением. Словно хлопья неожиданно стали вызывать у него глубокий интерес.

- Что?

- Пожалуйста, скажи Белле, что я хотел бы поговорить с ней.

- Поговорить с ней о чем?

- Кое о чем.

И теперь я смущен.

- Да, и, Эдвард?

- Что?

- Лучше раньше, чем позже.

Когда я возвращаюсь в комнату, она только что вышла из душа, завернутая в полотенце. Вода с волос капает ей на спину. Может быть, «раньше» означает «завтра».

Но она видит все по моему лицу.

- Что случилось?

- Ничего, просто мой отец хочет о чем-то с тобой поговорить.

Ее глаза расширяются.

- О чем?

- Я не знаю. Он вел себя очень загадочно.

Я притягиваю ее к себе, сгребая в кулаки полотенце. Губы на горячих губах.

Она натягивает полотенце обратно, когда оно начинает соскальзывать. Я пытаюсь стянуть его, проводя пальцами по краю. Поцелуи и слова.

- Белла, мне не нравится это полотенце.

Ее рука на моем лице, отталкивает меня.

- Это хорошо, потому что я собираюсь одеться.

Я смотрю, как она выходит из комнаты, вода с волос все еще капает ей на спину.

Я жду ее за дверью комнаты для гостей.

Мы, бок о бок, спускаемся по лестнице в его кабинет.

И теперь он нервничает. А Карлайл Каллен вообще никогда не нервничает.

- О, мм, садись, Белла. Эдвард, закрой за собой дверь, когда будешь уходить.

Я бросаю ему вызов глазами, но он выигрывает.

- Да, и, Эдвард, надень на себя что-нибудь.

Я тысячу раз меряю шагами свою комнату.

Наконец, она входит, брови вскинуты, рот открыт. Она садится на край кровати. И затем встает. И снова садится.

- Белла, просто скажи мне. Это может быть хуже, чем то, что я думаю.

- Мне так неловко.

Я сажусь рядом с ней и беру ее пальцами за подбородок.

- Скажешь мне?

- Эдвард, у меня только что был разговор о сексе с твоим отцом! Я вошла туда, и он начал доставать из своей сумки всякие вещи и складывать их на стол. Всевозможные противозачаточные средства.

- Он… нет.

- Он да!

И затем она смеется. Мы оба смеемся.

- О Господи. Что ты сказала?

- Я пыталась сказать ему, что мы занимаемся не совсем этим. Не совсем. Пока.

- Пожалуйста, скажи мне, что ты не сказала ему «пока».

Она закрывает лицо руками.

- Он разволновался, и ему стало совсем неловко и… пожалуйста, можно мы никогда больше не будем об этом говорить?

Я отнимаю ее руки от лица, и она не сопротивляется. И она еще красивее, чем вчера.

- Но мы все же можем говорить о сексе, так?

Она шлепает меня по руке.

- Эдвард!

- Ну? Да?

Она вздыхает и пытается сдержать улыбку.

- Только если твоего отца нет поблизости, чтобы узнать об этом!

Я целую ее в кончик носа.

- Хочешь уйти отсюда?

Она кивает. Она не спрашивает, куда мы идем. Это понятно.

Сначала мы идем в магазин. Покупаем крекеры. Шоколад «Hershey». Зефир.

Возвращаемся домой, она упаковывает еду на кухне, и мы идем к гаражу.

В гараже стоит тачка, нагруженная дровами, и она устало смотрит на меня.

- Эдвард Каллен, ты же сожжешь весь Форкс.

- Обещаю, что не сожгу. Кроме того, разве ты за всю свою жизнь никогда не делала ничего опасного?

Она смеется.

- О, я понимаю, к чему ты клонишь.

Я хватаю ее за талию, притягивая к себе, обнимая ее. Губы в ее волосах. Она обнимает меня даже крепче, словно это возможно.

Плед на траве, и мы смотрим на облака. Ну, я смотрю на то, как Белла смотрит на облака. И нет другого такого места, где я хотел бы быть. Ее волосы, окружающие ее. Мускатный орех и корица. Я наблюдаю за тем, как на ее лице танцуют тени. Как бы мне хотелось хоть на мгновение взглянуть на то, что происходит за ее глазами.

- Что ты видишь?

Она не смотрит на меня.

- Брызги молока.

И затем эти слова вырываются из моего рта.

- Белла, я люблю тебя.

И я говорю это искренне.

Я не жду, что она скажет мне эти слова в ответ. Что практически лучше.

И теперь она смотрит на меня с широко раскрытыми глазами.

- Что?

Я провожу кончиками пальцев по ее губам.

- Я люблю тебя.

- Эдвард…

- Мне не нужно говорить тебе это. Мне лишь нужно, чтобы ты это услышала.

Она не отвечает.

- Наверное, нам пора обратно.

- Белла…

И теперь она выглядит так, словно отчаянно пытается не расплакаться.

- Белла, что с тобой?

- Просто не говори мне этого, хорошо?

- Нет.

- Нет?

- Я люблю тебя, Белла. И я буду это говорить.

- Можешь просто опустить это? Пожалуйста.

- Почему?

- Эдвард, у нас одна неделя, прежде чем ты уедешь в колледж. Прежде, чем я уеду. Давай просто наслаждаться вместо того, чтобы все портить.

- Отлично.

И теперь я смотрю на облака. И теперь это я пытаюсь не расплакаться.

- Не делай этого.

- Не делать чего?

- Не дуйся.

Я сажусь, и она тянет меня лечь обратно. Прижимаясь ко мне. Крепко обнимая. Мое лицо в ее волосах. И я никогда еще не чувствовал, что так далеко от нее.

Будет ли она скучать по мне? Или забудет меня?

Я целую ее лицо, и она не смотрит на меня. Она встает и поднимает плед.

Она отворачивается от меня к амбару, и я не могу дышать. Я хватаю ее, словно она падает с обрыва, и притягиваю к себе, накрывая ртом ее рот. Неистово.

Она дает мне то, чего я хочу, обвивая руками за шею. Язык толкается и тянет до тех пор, пока я действительно не начинаю задыхаться.

И затем она уходит. Поднимает одеяло и бежит к амбару. Я наблюдаю за ней с того места, где стою, до тех пор, пока она не исчезает из вида.

Я даю ей фору.

На голом пятачке земли я выкладываю из больших камней кострище. Дрова готовы.

Я иду к амбару, забираюсь вверх по лестнице, и вижу, что она сидит там с книгой, как я и думал. С одной из книг моей мамы.

Я ложусь рядом с ней, не говоря ни слова. Она двигается ко мне, кладет голову мне на грудь и продолжает читать.

Мы не говорим о словах «я», «люблю» и «тебя».

Мы смотрим на закат.

Мы сидим рядом у огня, попивая горячий шоколад с мятным шнапсом.

Я не сжигаю лес.

Она же, тем не менее, жарит на огне зефир.

- Ты держишь его слишком близко.

- Я держу его точно как надо. Это твой огонь слишком сильный. – Она улыбается мне, и я чувствую это кончиками пальцев ног. И другими местами.

- Дай я сделаю. – Я протягиваю руку, и она дает мне шампур с последним испорченным зефиром. Я соскабливаю пригоревший зефир в огонь.

- Я делаю идеальное «s'more»*.

- Кто бы сомневался. – Она закатывает глаза, но в них улыбка.

Я знаю способ. Как делать тосты с зефиром. Нужно полностью избегать пламени. Идеальные тосты из зефира как следует можно приготовить только на тлеющих углях.

- Скажи-ка, мальчик из большого города, где же ты научился жарить зефир?

- У мамы.

- Она брала тебя в походы?

- Ну, нет. – Я обдумываю, стоит ей говорить или нет, что на самом деле я ни разу не жарил зефир. Мне лишь дали подробные инструкции. И, может, я их записал.

- Моя мама рассказала мне, как сделать идеальные «s'more». - Я не свожу глаз с зефира, пока поворачиваю его над тлеющими углями. Моему лицу внезапно становится жарко, что вызывает неудобство. Я не могу сказать – это от огня, шнапса или из-за Беллы. Я чувствую на себе ее взгляд. Я быстро смотрю на нее, и она хочет спросить у меня еще что-то, но не спрашивает. Я отвожу взгляд, пока еще могу.

Над огнем я кладу на крекеры шоколад, чтобы у него была возможность растаять, прежде чем он станет частью идеального «s'more». Мама рекомендовала делать так. Думаю, она сказала дословно: «Это навсегда изменит твою жизнь».

Я подаю Белле готовое лакомство. Наблюдаю за тем, как она в первый раз кусает его. И она издает стон. Никто не может быть таким сексуальным, и не знать об этом. Я наблюдаю за ней (зефир размазан по всему ее лицу) до тех пор, пока она не доедает все до последней крошки. И я почти жду этого. Что моя жизнь навсегда изменится.

- Ты был прав. Это, черт возьми, лучшее «s'more» в моей жизни.

Я притягиваю ее к себе и сцеловываю зефир с ее лица.

Ее голова под моим подбородком, мы сидим в комфортной тишине и наблюдаем за тем, как огонь медленно догорает.

Она начинает что-то говорит, но замолкает. Начинает и снова останавливается, выпрямляясь.

- Ты… ты помнишь свой последний разговор?

- С кем?

Она берется за шнурок своих штанов, когда бормочет:

- Со своей мамой.

- О, да, конечно.

- О чем вы говорили?

О тебе.

- О жизни. Обо всем.

- А ты? О чем ты в последний раз говорила со своей мамой?

Она невидящим взором смотрит на дымное кострище.

- Я не помню.

Долгие годы, после всего, что разделило нас с Беллой, я винил свою маму. Было так легко винить ее. Винить кого-то, кого здесь нет, чтобы сказать что-то в свое оправдание. Часть меня винит ее до сих пор.

За день до смерти мама говорила только о Рене и Белле. Я не мог понять всего, что она мне сказала. До сих пор не могу. Я несколько раз спрашивал об этом у отца, но он всегда уклонялся от ответов. Не хотел говорить об этом.

Я говорил себе, что это все морфин. Что она не понимала и половины того, о чем говорила. Это морфин заставил ее говорить ерунду. Она была не в своем уме.

Она была моей лучшей подругой.

Как я могла отпустить ее?

Как она могла поступить так со мной?

Как я могла поступить так с ней?

Как я могла ненавидеть ее за это?

Ее собственная плоть и кровь.

Как я могла, Эдвард, как я могла?

Ни один ребенок не должен расти без матери.

Мне не следовало позволять ей расти без матери.

Ты должен убедиться, что с ней все в порядке.

Иди, найди ее, Эдвард.

Ты можешь ее найти.

Ты должен ее найти.

Она так и не сказала мне, что делать дальше.

Я хотел найти ее. Мне нужно было найти ее. Я не собирался ее любить. Это стало единственным, что имеет значение. Это сделало все остальное неважным. Не относящимся к делу. Незначительным.

Я спускаюсь в подвал. Ищу что-то. Я не знаю, что.

Вытаскиваю коробки с ее дневниками. Я не могу отыскать нужные годы. Их слишком много.

Коробки из-под обуви, заполненные фотографиями. Мы с Элис маленькие. Старые рождественские открытки. Прически, которые следовало бы объявить вне закона.

Конверт, крепко перевязанный розовой лентой. На нем нацарапано имя.

Изабелла Мари

Я медленно открываю его.

В нем только пачка детских фотографий. И это, несомненно, Белла. Я узнаю ее глаза везде. Я пролистываю их, не задаваясь вопросом, почему они здесь. Я слишком отвлечен, разглядывая ее идеальное крошечное личико.

Я держу одну фотографию обеими руками, в нескольких дюймах от глаз. Это Хеллоуин, и на ней костюм в виде тыквы. Она настолько мала, что едва может сама держать головку.

Вот как будут выглядеть наши дети.

Из меня словно выбивают весь воздух.

Я перехожу от фото к фото, складывая их все на пол. Розовый, еще больше розового.

И затем вижу фото, которого я не понимаю. Я смотрю на слова, напечатанные внизу и затем на фото.

Снова на слова.

Затем на фото.

Снова и снова.

Я лечу наверх, перепрыгивая через ступеньку. Сердце колотится. Мысли хаотично мечутся в голове.

Я с хлопком толкаю дверь в его кабинет.

Его глаза бросаются ко мне.

Прохожу через комнату, фото у его лица.

- Отец, что это за фигня?

- Эдвард…

- Не смей мне врать! Что это?

Это слезы мужчины, который не плачет.

* зефир между двух крекеров, покрытый слоем шоколада