Эдвард

Я просыпаюсь один. Я стараюсь ни о чем не думать. Сегодняшний день – это просто день. Но это не так. Не для меня. Не для Беллы. Не для всей этой страны. Это уже никогда не будет просто днем. Не в нашей жизни.

В голове вертятся вопросы о детях. Я размышляю, можем ли мы сделать это. Могу ли я сделать это. Быть отцом. А если я буду терзаться? А если я стану как мой собственный отец? Смогу ли я когда-нибудь полюбить эту малышку из сиротского приюта так, как уже любит ее Белла?

Не разобьет ли это нам сердце?

Слова моего отца, сказанные вчера вечером, эхом разносятся по этой пустой комнате.

Но открытия вчерашнего вечера придавлены весом сегодняшней даты. Несмотря на то, что кажется, что мы с Беллой были в разлуке вечность, невозможно поверить и в то, что с того рокового дня прошло целых восемь лет. Восемь лет.

Я рад, что у нас еще нет кабельного. Или просто телевидения. Нам не нужно проводить время таким образом.

Но я хочу знать. Я хочу знать, каково ей было. Я хочу рассказать ей, каково было мне. Ехать без сна через всю страну. Не иметь возможности обнять ее. Паниковать. Представлять себе самое худшее. Не знать.

Раннее утро. Солнце только встает. Мои ладони скользят по прохладным простыням на ее половине постели.

Я притягиваю подушку к лицу. Воспоминания о прошлой ночи. Вкус ее кожи. Звуки, которые она издает, когда готова кончить. Заставляют меня хотеть, чтобы она все еще была рядом со мной. Подо мной. Надо мной.

Но ее нет. В свете дня комната явно пуста. Стены по-прежнему голые. Шкаф пуст.

Все еще лежа в постели, я слышу, что она внизу, лазает по шкафам на кухне этого крошечного дома. Нашего крошечного дома. Я не могу удержаться от улыбки, даже, несмотря на то, что не уверен, что сегодняшний день для улыбок.

Я натягиваю «боксеры» и вчерашнюю рубашку и спускаюсь вниз по скрипучей лестнице.

Она стоит спиной ко мне, на ней ничего нет, кроме моей старой футболки. С кухонного порога я наблюдаю за ней и за ее шелковисто-гладкими ногами.

Я пытаюсь понять, что этот день значит для нее.

Я пытаюсь принять тот факт, что могу никогда этого не узнать. Меня там не было.

Она оборачивается. Вздрагивает, но улыбается. Она стоит, подняв лопатку вверх, словно в победном жесте.

Я иду к ней. Мои руки решительно ложатся на ее бедра, а губы прижимаются к ее лбу.

- Что ты готовишь мне на завтрак?

Она слегка отстраняется, чтобы посмотреть на меня.

- Черничные блинчики.

Слова застревают в горле. Душат меня.

Выходи за меня. Белла. Выходи за меня.

Она смотрит на меня из-под ресниц.

- Нам нужна черника. – Поцелуй.

- И молоко. – Поцелуй. – И яйца. – Поцелуй. – И мука. – Поцелуй.

Это так хорошо – улыбаться вместе с ней. Слова необъяснимо ярче.

Мои пальцы играют с подолом ее футболки. И со вздохом, все ее тело выгибается ко мне, доверяя мне держать ее прямо.

Она говорит эти слова мне в грудь:

- Я люблю тебя. – И я никогда не устану слушать это.

Немного громче:

- Тогда я тоже тебя любила. – И я знаю.

- Белла? – Я жду ее глаза. – Я знаю.

Она кивает. Глаза блестят, рот приоткрыт, она хочет что-то сказать. Не говорит.

Я обнимаю ее здесь, на нашей кухне. Раскачиваю взад-вперед. Пока, наконец, она не отстраняется и снова не принимается лазать по шкафам.

Я одеваюсь, пока она возится на кухне.

Я целую ее перед уходом. Целую по-настоящему. Не потому, что нам нужно что-то доказывать. А потому, что хочу этого. Потому что я хочу ее. Я всегда буду ее хотеть.

По пути в магазин я заскакиваю к отцу, чтобы забрать кое-что из одежды. И кое-что еще. Я тихо крадусь вверх по лестнице. Этот дом внезапно кажется мне до нелепости огромным. Я добираюсь до своей старой комнаты, не встретив ни отца, ни Элис. Я быстро заталкиваю кое-какую одежду и все необходимое в бесформенную спортивную сумку. Я нахожу то, что ищу, и осторожно кладу это в карман.

Я оборачиваюсь и вижу на пороге Элис. Только что из постели. Лицо опухшее.

Она прислоняет голову к косяку.

- Эдвард, прости меня.

- За что именно ты просишь прощения? – Я хочу знать.

- Эдвард, не делай этого.

- Не делать чего?

- Того, что ты делаешь.

- Просвети меня.

- Не будь придурком.

Я усмехаюсь. Прохожу мимо нее. Спускаюсь вниз и выхожу из дома. Я хочу, чтобы она помучилась. Совсем без причины. Мы одинаковые. Я знаю, каково это – не хотеть ничего знать.

Я рад, что мне не пришлось столкнуться с отцом. Потому что, возможно, я понимаю. И не хочу этого. Я понимаю, почему он такой. Почему был таким. Когда мы были маленькими. Потому что я знаю, каково это – потерять Беллу. По-другому. Но этого достаточно, чтобы понять.

Я еду в магазин. Не могу удержаться, и бросаю взгляд на заголовки газет. Они все без исключения отдают дань памяти. Каждый год. Прошло много времени, прежде чем я смог хотя бы произнести эту дату вслух.

Я оставляю газеты на стендах.

Я жду в очереди с корзиной с ингредиентами для черничных блинчиков. Жду только того, что выйду отсюда и вернусь домой к Белле.

- Ну и ну! И где ты прятался? – Ее голос пугает меня, но не так нервирует, как раньше.

Я почти спокоен, видя ее. И не когда-нибудь, а именно сегодня.

- Привет, Роуз.

- Элис сказала, что ты дома. Я собиралась позвонить, но… Итак, ты сюда насовсем?

- Да, мы сюда насовсем.

Я жду усмешки, но ее нет. Она смотрит на меня, не говоря ни слова. Задумчиво.

Она хлопает меня по руке.

- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Эдвард. - Это не снисхождение. На этот раз.

Я думаю, что Роуз могла всегда думать обо мне, как о том Эдварде, который вернулся из Нью-Йорка. Когда я был уничтожен. Когда Элис просила ее присматривать за мной в Лос-Анджелесе. И, если быть честным, я не уверен, что без нее я пережил бы это. Потому что я готов был бросить школу. Бросить все.

Это она своими бесконечными звонками каждое утро заставляла меня вылезать из постели, чтобы взять трубку. Это она следила за тем, чтобы я ел. Это она убедила меня не бросать все.

Она ненавидела Беллу. Она не стеснялась говорить мне об этом. И это было нормально. Потому что, возможно, я тоже ненавидел Беллу. По крайней мере, хотел ее ненавидеть.

Я пытался.

Когда-то, по ходу дела, вероятно, примерно тогда, когда я понял, что Розали не пытается меня соблазнить, мы стали друзьями. Я во многом зависел от нее.

Это она познакомила меня с Таней. Она хотела, чтобы я был счастлив.

Я пытался.

Это было до того, как она встретила Эмметта. До того, как поняла. До того, как получила хоть какое-то представление о том, каково это – любить кого-то.

Грубый голос кассира возвращает меня обратно:

- Следующий.

Мы с Роуз обещаем встретиться за ужином до того, как Элис улетит обратно в Сан-Франциско. Все. Впервые со свадьбы Элис – за год с лишним - мы соберемся все вместе.

Она ничего не говорит про сегодняшний день.

Я оставляю ее у газет и несу пакет с завтраком к машине.

На парковке я сажусь в машину, завожу двигатель и вспоминаю другую поездку.

Мой мобильный умер.

- Твою мать, бесполезный кусок дерьма! – Мне хочется вышвырнуть его в окно машины. Вместо этого я швыряю его в бардачок.

Я подожду до заправки и снова попытаюсь позвонить. Я больше не хочу терять ни одной гребаной минуты. Я не могу продолжать останавливаться. Опуская монеты в телефон-автомат. Тогда, как я мог бы доехать туда.

Я бью ладонью по панели. Еще раз. Еще раз. Пока рука не начинает гореть. Пока мои глаза не начинают гореть. Страх и ярость.

Мне хочется выключить радио. Я слышал достаточно. Но я не могу заставить себя сделать это.

Кадры из телевизора снова и снова мелькают в голове. Как фильм. Фильм ужасов.

Я часами сидел и смотрел телевизор. Я часами звонил Белле. Не в силах справиться с этим. Неуверенность заползала ко мне внутрь до тех пор, пока я уже не мог сидеть там ни секунды дольше.

До тех пор, пока я не был вынужден сесть в машину и поехать.

Я заберу ее обратно с собой. И если она откажется, я брошу университет. Она не может оставаться в Нью-Йорке. Одна. Я не позволю ей. Я не могу.

Она в порядке. Я уверен, что она в порядке. Она должна быть в порядке.

Сердце колотится в ушах. Кожа в огне. Дыхание рваное.

Кофе прокисает в желудке. На пустынной автостраде я сворачиваю к обочине. Машина еще движется, и я открываю дверь как раз вовремя, чтобы опустошить в грязь свой желудок.

Я достаю из кармана мамино кольцо. Я сжимаю его в кулаке. До боли.

Отчаянно нуждаясь в том, чтобы услышать голос Беллы. Прикосновение ее кожи. Жар ее рта.

Я засовываю кольцо обратно в карман и еду.

Сворачивая на заправку, я немедленно ищу глазами телефон-автомат.

Я задерживаю дыхание и набираю номер. Холодные металлические клавиши бесчувственно насмехаются надо мной.

Я бросаю трубку. Блять!

Я звоню домой. Трубку берут почти сразу же.

- Алло?

- Пап?

- Эдвард, она в порядке.

- Ты говорил с ней?

- Да, Эдвард, она в порядке.

- Где она?

- В своей квартире. Мэр призывает всех оставаться на местах. Вчера эвакуировали только людей с южной части Кэнэл-стрит.

- Пап, мне пора.

- Эдвард, подожди. – Но я не могу ждать. Я бросаю трубку. Я должен ехать к ней.

Следующие два дня проходят в тумане дорожных указателей и энергетических коктейлей.

Я слушаю радио. Я все время слежу за тем, как разворачиваются события. Время идет очень медленно.

И затем я в Нью-Йорке, и я не слишком хорошо помню, как я вообще сюда добрался.

Сегодня день ее рождения. Я дважды звонил ей. Она в порядке. Она сказала, что она в порядке. Но ее голос.

Один день, один момент могут все изменить. Линию горизонта. Приоритеты. Наше будущее.

Я у ее квартиры и колочу в дверь.

И затем она здесь, передо мной, и она повисает на мне.

И я хватаю. Я хватаю ее. До тех пор, пока мы не оказываемся в ее постели. Обнаженные и цепляющиеся друг за друга.

И я беру. И это быстро и грубо. И это трах. И у меня такое чувство, словно я бегу за чем-то, что нереально, но не могу остановиться.

То, что должно было быть облегчением, освобождением, экстазом - лишь отчаяние, горе и страх.

Все закончилось. Я прошу прощения.

И она плачет. И, может быть, я тоже плачу.

Мы лежим в тишине в ее постели. Солнце просачивается сквозь окно, и я фокусирую взгляд на комочках пыли, парящих в воздухе, словно они могут нас спасти. Блик света на полу привлекает мое внимание. Бриллиантовое кольцо лежит рядом с моими джинсами. Я поворачиваюсь лицом к ней, надеясь, что она не видит его.

Но ее глаза застыли на этом кольце.

- Что это? Зачем тебе оно?

- Это кольцо. – Потому что это единственная правда, которая сейчас у меня есть.

Ее глаза мертвы. Ее голос мертв.

- Зачем оно здесь?

- Потому что… я хочу, чтобы ты…

- Эдвард, не надо.

- Не надо чего?

- Не надо этого.

- Не надо чего?

- Этого.

- Белла, выходи за меня.

- Что?

- Выходи за меня. Позволь мне любить тебя. Вечно.

Она качает головой. Ее глаза полны слез.

- Нет.

- Белла…

- Я сказала «нет»!

Я вздрагиваю. Сила ее слов. Определенность и уверенность.

Отказ жжется. Гнев легче.

Я зажмуриваюсь и открываю рот.

- Тогда я хочу услышать, как ты это говоришь. Я хочу услышать, как ты скажешь, что не любишь меня. Потому что я знаю, что любишь.

Я чувствую, как она отодвигается от меня. И я думаю, что победил. Это самая пустая из побед. Это и вовсе не победа, когда она говорит это.

Ее голос ровный и безучастный.

- Я не люблю тебя. Никогда не любила.

Это шок, я тону и горю заживо.

Мои глаза распахиваются.

- Ты лжешь. Смотри на меня, когда говоришь это. Твоя глаза – единственная честная часть тебя.

Она поворачивается лицом ко мне. Яд и обжигающий холод.

- Я не люблю тебя.

Она встает с постели и, обнаженная, идет в ванную.

Я смотрю на кольцо. На полу.

Я сижу в машине с выключенным двигателем, стоящей на подъездной дорожке, и мир стоит на месте.

Я достаю из кармана это кольцо. Перекатываю его между большим и указательным пальцами. Когда-нибудь попроси меня снова. Я представляю, как оно скользит по ее пальцу. Представляю ее руку. Ее лицо.

Я размышляю, не плохая ли это примета – делать предложение с кольцом, которое она уже отказывалась надевать. Мне все равно. Потому что это то кольцо, которое бы она хотела.

Сегодняшний день не должен быть тем днем. Он не должен быть днем ее рождения.

Ее день рождения. Голова кругом. У меня два дня.

И я принимаю решение.

Я звоню Элис. По милости божьей она отвечает. Я прошу прощения. Я прошу ее помочь. Вот как у нас все.

Я заканчиваю разговор, руки в волосах. Внезапно я нервничаю при мысли, что Белла могла увидеть, что я сижу в машине. На подъездной дорожке.

Мне просто нужна минута. Чтобы вспомнить это. Потому что прошло очень много времени с тех пор, как я позволял себе вспомнить хоть что-то из этого.

То, как вся страна сплотилась. То, как мы с Беллой расстались.

Я опускаю кольцо обратно в карман. Я молю его оставаться там.

В доме тихо, когда я открываю входную дверь. Я бросаю спортивную сумку с одеждой у лестницы и несу продукты на кухню.

Пока меня не было, на кухне произошел взрыв. Повсюду на полу стоит кухонная посуда. Все шкафы открыты, все ящики выдвинуты. Однажды она сказала мне, что кухонные шкафы – это окна в душу человека. Надеюсь, она права.

Я слышу, что в душе наверху льется вода. И, может быть, мне нужно еще раз принять душ.

Шум воды стихает к тому времени, как я добираюсь до вершины лестницы. Я сбрасываю обувь и сажусь на постель. Комнату заливает утреннее солнце.

Она прислоняется к косяку, завернутая в полотенце. Я задаюсь вопросом: как много времени в жизни мы проводим, стоя в дверях.

Я задаюсь вопросом: можем ли мы ввести запрет на полотенца в этом доме. Прежде, чем я успеваю прокомментировать это, запретная ткань оказывается на полу. Я сижу на постели, широко улыбаясь при виде ее обнаженного тела передо мной.

Она медленно идет ко мне, неуклюже, робко и чертовски сексуально.

Я забрал ее невинность десять лет назад, а она до сих пор краснеет, когда я смотрю на ее груди. Мне нравится, как выглядит ее кожа, когда она только что из душа. Порозовевшая, трепещущая и живая.

Она стоит передо мной. Полностью обнаженная. Ее руки в моих волосах. Большими пальцами она стирает с моего лба складки от волнения, которое я испытываю все утро. Мои собственные руки стараются не быть жадными.

Она склоняет голову на бок.

- Ты говорил, что мои глаза – единственная честная часть меня. Ты все еще так считаешь?

Мою кожу покалывает иголками.

- Нет, Белла, они не единственная честная часть.

- Что ты видишь? Что ты видишь, когда смотришь на меня?

Я хочу сказать ей. Мне нужны слова.

Я медленно притягиваю ее лицо к себе. Все делаю медленно.

- Я вижу тебя. Я вижу радость и страх, надежду и печаль, любовь и решительность.

Я сижу, обхватив ладонями ее лицо. До тех пор, пока мы оба не падаем на кровать.

Обнажена из нас двоих она, но я никогда еще не чувствовал себя таким обнаженным.

Она расстегивает мою рубашку, осторожно обращаясь с каждой пуговицей. Ощущение от ее рук на моей голой груди я буду помнить вечно. Когда мы состаримся и поседеем.

Я могу представить это. В этом доме.

Я поворачиваю ее на спину. Начинаю стаскивать с себя брюки, и тогда вспоминаю про карман. Я стою у изножья кровати и медленно снимаю их.

Все это не закончится бриллиантовым кольцом на полу.

Я ощущаю кольцо через подкладку кармана, я не свожу с нее глаз. Ее грудь тяжело поднимается. Я складываю брюки, кольцом внутрь. Потому что не буду делать ей предложение, когда она обнажена.

Вскоре мне уже плевать на кольцо и вечность. В этот момент я только здесь.

Я целую пальцы ее ног. Ее идеальные пальцы. Те пальцы.

Я целую каждый дюйм ее кожи.

Пока она не начинает тяжело дышать. Пока не забывает, что сегодня за день.

Пока я не погружаюсь в нее.

- Посмотри на меня. – То, как ее пятки лежат на моей спине. Это честно. Я вижу это по ее лицу.

Это не отчаяние, у изножья кровати. До тех пор, когда это оно.

До тех пор, пока я не думаю и не произношу предложения из одного слова, когда она содрогается подо мной. Пока я не следую за ней. Пока не падаю на нее.

Затуманенная голова в комнате, полной солнечного света.

Я лениво провожу пальцами по ее ребрам, когда мои губы ищут ее губы и мои бедра касаются ее бедер. Снова готов.

Может быть, мы можем провести остаток этого дня в постели.

Мой желудок протестующе урчит. Выдает меня. Отчего она хихикает и ведет нас на кухню.

Мы проводим послеобеденное время с черничными блинчиками.

На кухне с Беллой.

Она смеется и качает головой, когда я беру с тарелки очередной блинчик.

- Что?

- Ты же знаешь, что я кормлю тебя не в последний раз, верно?

И внезапно это уже не шутки. Никто из нас не хочет думать ни о чем, что может быть в последний раз.

Я чувствую, что это приближается. Мне хочется спросить у нее про тот день, но я не хочу быть вынужденным спрашивать. Я хочу, чтобы она сама мне рассказала.

Она моет посуду. Я вытираю. У нас нет посудомоечной машины. Восемь лет назад я бы подумал, что кухня без посудомоечной машины – это нелепо. Я представлял нас в абсолютно новом доме. Мне хотелось дать ей все. Мне хотелось доказать ей, что она этого заслуживает.

Здесь, на нашей кухне без посудомоечной машины, нет необходимости что-то кому-то доказывать, мы Белла и Эдвард.

Она смывает пену с тарелки до тех пор, пока та не сверкает. Вода в раковине льется через край. Я держу в руках полотенце. Говорят, что терпение – это добродетель. Вместо того чтобы вручить тарелку мне, она роняет ее в мыльную воду.

- Я едва помню что-либо о том дне.

- Белла…

- Я едва что-либо помню.

Я не прошу ее рассказать мне. Слова выходят из нее по своей собственной воле.

Она вытягивает перед собой мокрые руки, и я вытираю их. Медленно. Осторожно. Потому что получать то, что хочешь, иногда больно.

- Все смешалось. Мои воспоминания о том дне и о землетрясении. В моей голове все они смешались. Я помню неверие. Затем замешательство. И затем панику оттого, что ты мог быть в самолете, Эдвард. Я слышала твой голос. Может, я прилечу на твой день рождения. Я слышала твой голос и помню, что подумала, что ты в самолете. И затем запах. И пепел. Все это было слишком хорошо знакомо. И затем я снова в машине с ней. Поймана в ловушку и раздавлена.

Она думала, что я был в самолете.

- И затем ты был там. И ты был другой. Твои глаза были дикими. И то, как… - Ее голос обрывается, но глаза остаются.

- Белла, я знаю остальное. – Потому что не знаю, смогу ли услышать о том, как я трахал ее. Это было не романтично. Это не было похоже на желание, любовь или даже вожделение. Это был отчаянный, эгоистический трах.

- И мой город истекал кровью. И вся страна истекала кровью. И Чарли больше не был моим. И я чувствовала, что не в состоянии потерять что-либо еще. И ты приехал через всю страну. И ты встал на одно колено. И ты попросил меня навсегда.

И она отпустила меня. Чтобы быть уверенной, что никогда меня не потеряет. Это не имеет смысла и в то же время имеет смысл, еще какой.

Меня накрывает печаль. Я чувствую ее волны. Печаль о тысячах людей, которые лишились жизней. О их любимых, которые остались. О не рожденных детях, которые никогда не увидят своих отцов.

Мое собственное горе. Из-за потери Беллы. По причинам, которые как напрямую зависели, так и не имели никакого отношения к тому дню.

Я беру ее за руку и веду в гостиную.

Мы сидим на диване и говорим обо всем. Впервые. Мы не обходим на цыпочках ни один из вопросов. До тех пор, пока солнце не садится.

Обнявшись, накрывшись знакомым пледом, мы не прячемся.

- Я знаю, что мы не готовы быть родителями, я просто подумала…

- Ты просто подумала - что?

- Что, если мы никогда не будем готовы? Что, если мы никогда не будем готовы и проживем всю жизнь в ожидании этого момента, а он никогда не наступит? Что, если она проживет всю жизнь в том месте? Что, если она всю жизнь проживет без семьи? Что, если мы – это как раз то, что ей нужно, но нас у нее никогда не будет, потому что мы слишком боялись?

Мне нечего на это сказать.

- Расскажешь мне о ней?

Все ее лицо освещается. От вопроса.

- Хорошо. Что ты хочешь узнать?

- Что-нибудь.

- У нее глубокие и темные глаза. – Как у тебя, хочется мне сказать. Со мной покончено.

- И она была такая маленькая. Но это было несколько месяцев назад. Уверена, что она изменилась. Уверена, что она подросла. Они говорят, она больше ест. Растет. – Я не спрашиваю, кто эти «они», потому что знаю, что она поддерживает с ними связь. Ее губы морщатся, глаза блуждают. Она пытается представить ее.

- Белла, я ничего не знаю об усыновлении детей из-за границы. О том, какие там законы. Это может занять годы.

Она не хочет этого слышать. Она продолжает.

- У нее невероятно длинные пальчики.

Я посмеиваюсь.

- Как у И-Ти?*

- Она протягивает ручки с совершенным изяществом. – Она показывает мне это, вытягивая пальцы перед моим лицом. Я не могу удержаться и целую кончик каждого ее пальца. Костяшки.

Внезапно она замолкает. Такая серьезная. Но она смотрит на меня так, словно только что нашла ответ. На все, что когда-либо хотела узнать.

И это тот самый момент. Тот самый момент, когда мне хочется попросить ее. Но я не уверен, что вообще могу говорить.

Я обхватываю пальцами другую ее руку. Левую. Я вытаскиваю ее из-под пледа.

Я застываю.

Все еще обнимая меня, она поднимает руку вверх, перед своим лицом. С трепетом.

Я не могу дышать.

- Белла, что это? – Я знаю, что это.

- Это кольцо. – И я уверен, что она чувствует, как бьется в груди мое сердце. Или это ее? Понять невозможно.

Глаза широко раскрыты, мои слова – шепот.

- Как оно туда попало?

Она сглатывает.

- Я его туда надела. – И это кольцо моей матери. На ней кольцо моей матери.

И я просто смотрю. И смотрю.

Мои щеки болят. В самом лучшем смысле.

- Я собирался спросить тебя, маленькая воровка.

Она взвизгивает и ее маленькое тело извивается. Как рыба, вытащенная из воды. Она зарывается лицом мне в шею. Целует меня. Смеется и целует меня.

И затем я тоже смеюсь.

Потому что она украла его из моего кармана.

И затем она прижимается носом к моему носу.

- Ну, спрашивай!

Когда я открываю рот, чтобы сказать, она целует меня. Это «да».

Я думаю, что мое лицо мокрое.

- Белла, состаришься со мной?

Она кивает. Снова, снова и снова. Мне не нужно это слово, но когда я слышу его, мое тело вздрагивает.

- Да.

Когда мы будем думать об этой дате, одиннадцатом сентября, она будет вызывать у нас новые воспоминания. Эти воспоминания. Воспоминания о дне, когда мы решили. Вместе. Навсегда.

*герой фильма «Инопланетянин» Стивена Спилберга

Перевод: helenforester
Зав.почтой: FluffyMarina