Эдвард

Я смотрю, как она спит. Я смотрю, как они обе спят. Хоуп прильнула к животу Беллы, её рот слегка приоткрыт, а ручками она обнимает свою мать. Она поразительная. Они обе поразительные. На них больно смотреть. Но я не могу отвести глаз. Потому что это наш момент. Тот, которого я желал, но в который не мог всецело поверить. Не так, как верила Белла.

Мне сложно сопоставить картинку с Хоуп в том приюте, в том городе, в той стране, которая превратилась в руины, с картинкой, где она здесь, лежит в постели, свернувшись рядом с моей женой, своей матерью. Тот же самый ребенок в другой жизни. С другим будущим.

Она поворачивается лицом ко мне. Её глаза движутся под веками. Она хнычет, всё еще в полусне. Её глаза распахиваются, и она смотрит на меня в темноте ночи.

Белла встревожено просыпается и тянется за нашей дочерью. Я убираю ей волосы с лица и целую в лоб.

- Спи.

Я несу Хоуп обратно в маленькую комнату. На кресло в углу. Она устала. Мы все устали. Но эта жизнь дезориентирует. Особенно её.

Она начинает плакать. Но не по-настоящему. Не так, как плачут младенцы. Этот плач разбивает мне сердце.

Она не хочет есть. Ей только сменили подгузник. Она у меня на руках, её глаза широко раскрыты и она тихонько хнычет. Я гадаю, что она видит, когда смотрит на меня.

- Я новичок в этом деле. – Она просто смотрит. Не даёт мне никаких подсказок.

Я начинаю напевать. Потому что считаю, что детям должно это нравиться. Но я не знаю ни одной детской песенки.

Я не собираюсь ей петь.

Не считая того, что пою.

И она уже дочь своей матери.

Ее глазки начинают закрываться, когда слова неосознанно льются из моего рта. Я шепотом напеваю, и она затихает от звука моего голоса.

- Может, восход принесёт надежду туда, где когда-то её позабыли…

Мой голос застревает в глотке, переполненный эмоциями.

- Как птицы, что всегда летают выше гор…

Она тянется к моему лицу, касается кончиками пальцев моих шевелящихся губ. И это уже слишком. Я чувствую, что могу взорваться.

Теперь её глазки тяжелеют, но она упрямится. Или боится. Возможно, того, что она закроет глаза и снова окажется там. Может быть, мы боимся одного и того же.

- Дай я возьму её ненадолго.

Я поднимаю глаза и вижу Беллу, которая стоит, прислонившись к косяку и сложив руки на животе. Глядя на нас. Я гадаю, как долго она здесь стоит.

Я не уверен, что хочу отдавать Хоуп. Подняв её к моему плечу, она прикладывает её щечкой, которая в потёках от слёз, к моей шее.

Поднявшись с кресла, я беру Беллу за руку, соприкасаясь с ней кончиками пальцев, и мне не нужен сон.

- Потанцуешь со мной?

- Эдвард…

- Потанцуй со мной.

- Я слишком большая, чтобы танцевать с тобой.

Я подхожу ближе, притягивая её к себе. Всю её. Свободной рукой я обнимаю её, отыскивая точку опоры на бедрах, которые раскачиваются, невзирая на её сопротивление. Наша малышка спит между нами и больше не капризничает.

Мы раскачиваемся вперед-назад безо всякой музыки.

Прижавшись губами к моим губам, Белла напевает мотив. И мне хочется, чтобы наши дети всегда оставались маленькими. Я хочу, чтобы так было всегда.

- Ты готова? Готова к семье из четырех человек?

В ответ она улыбается. Потому что ещё совсем недавно мы вообще не были семьёй.

- У нас ещё есть несколько недель.

- Не знаю. Думаю, она могла бы появиться и пораньше.

- Да?

Она кладет голову мне под подбородок, нос к носу с нашим теперь спящим ребенком.

- Думаю, я буду скучать по беременности.

И я не думаю, что может быть что-то лучшее, чем это. Танцевать со своей семьёй посреди ночи в маленькой комнате.

Дни и недели проходят в хождениях по врачам. Тяжело видеть нашего ребёнка, утыканного трубками. У нее 5-ый процентиль веса и роста*. Она маленькая. Она ест немного. Но она ест. С ней всё будет хорошо. Мы ходили на бесчисленные консультации. К специалистам. Один врач дошел до того, что предложил ввести трубку для кормления ей в живот. Белла была в ужасе.

Она сказала «нет». Мы сказали «нет».

При маленьком весе её голова в пределах 50-го процентиля. Элис называет её «моя головка-помпончик». Ее когнитивные функции в порядке. И она красивая. Очень красивая.

Она еще не ходит, но это вполне в пределах нормы для тринадцатимесячного ребёнка.

Мы привыкли к новому образу жизни, и хотя это нелегко, кажется, что так было всегда.

Белла, Хоуп и я – семья.

Хоуп засыпает в своей комнате, но частенько оказывается в нашей постели, удобно устроившись между нами.

Я задаюсь вопросом: будем ли мы когда-нибудь снова спать.

Мы с Беллой сидим на краю кровати, складывая самую большую гору одежды для стирки, какую я когда-либо видел.

- Я тут видела Роуз на днях. – Она сосредотачивается на уголке наволочки, разминая его большим и указательным пальцем, избегая смотреть в глаза.

- Она заходила к нам, пока меня не было?

Теперь она смотрит на меня.

- Зачем бы она стала заходить?

И я попался.

- Потому что я просил её.

- Эдвард, ты не заставишь её полюбить меня. Прошло… двадцать лет. – И когда она так говорит, я чувствую себя кретином. – Думаю, я всегда буду для неё той девочкой.

- Какой девочкой? – Потому что я действительно не знаю.

- Той, которая олицетворяет всё, что она ненавидит. И с меня хватит. Я не обязана ей нравиться.

- Она не ненавидит тебя.

- Ты прав. Она долго терпела меня. Пока я не вышла замуж за мужчину, которого она любит.

Приехали.

- Она не любит меня. Не в этом смысле.

Белла пытается не корчить мину.

- Я видела, как она выходила из кабинета врача в тот день, когда у меня был первый приём.

- Гинеколога?

- Нет, того врача.

О.

- Она хреново выглядела, Эдвард. – Она задает вопрос, не говоря ни слова. – Я не знаю, что бы она могла там делать. Я не думаю, что поломку ногтя можно считать травмой.

Её слова пронизаны эмоциями:

- Смотришь на неё и видишь того, у кого идеальная жизнь, но не понимаешь.

Я обещаю себе, что не позволю Розали Хейл встать между мной и Беллой, но затем я говорю слова, которые означают нечто вроде «ты не понимаешь»:

- Мне жаль. Это нечестно.

- Нет, ты прав. Я не понимаю. Так объясни мне. – Её губы сжимаются в тугую линию, а глаза говорят мне продолжать молчать. Меня разрывает надвое.

Роуз взяла с меня обещание хранить тайну. Мне не следовало обещать ей это. Она не рассказала даже Элис. От стыда или из гордости – не знаю. Я обещал ей, что не расскажу ни одной живой душе. Но это было до того, как я произнес свои свадебные обеты - совершенно иного рода обещание, имеющее больший вес, чем всё остальное. Или должно иметь больший вес.

- У неё в колледже был парень, который… вёл себя с ней не слишком хорошо.

Я был глупым ребенком, давая дурацкие обещания. Однако я не обещал, что не выбью из него всё дерьмо. Я не обещал этого.

Белла ничего не говорит, но выражение её лица немедленно смягчается.

- Как это - «не слишком хорошо»?

Даже мне больно думать об этом.

- Во всех смыслах. Я помню, когда они только начали встречаться, он разводил телячьи нежности и все время называл её красавицей. Мне никогда не нравился этот придурок.

Она закатывает глаза.

- Само собой.

- Они были помолвлены. – Слова вырываются из моего рта и повисают в воздухе.

Белла смотрит на меня как на лжеца.

- Что? Розали была помолвлена?

- Да, ну, помолвка была недолгой. Однажды ночью она пришла ко мне с синяком под глазом. Это длилось уже какое-то время.

- О Господи.

Я не рассказываю ей, что синяк под глазом был даже не половиной всех её повреждений.

- Я позаботился об этом.

Она не спрашивает, и я не вдаюсь в подробности. Она молча сидит на кровати, складывая в стопку одежду для стирки.

- Эдвард, ты был ей больше чем другом. Ты был ее защитником.

Я думал, что так поступают друзья.

- Думаю, мы защищали друг друга. – Но это было тогда. Потому что все, кого я должен защищать сейчас, живут здесь, в этом доме.

- И я рада этому. – Она рада.

- Может, она больше не нуждается в защите. – Может, она нуждается в том, чтобы позволить кому-нибудь другому защищать её.

Белла возвращается к сортировке белья для стирки. Но есть кое-что ещё, что тяжким грузом лежит на моей совести.

- Белла, не её вина, что она думала о тебе плохо все эти годы. – Это не её вина, а моя. – Я долго злился.

Тогда она смотрит на меня, её лицо такое открытое и честное.

- Я знаю.

Она знает. И мы прошли через это. Но это всегда будет частью нашей истории. Наши родители. Землетрясения и теракты. Это всегда будет с нами.

- Иди сюда.

И я иду. Стою перед ней, держа в ладонях её лицо, и больше нечего сказать.

Я целую её, нежно и ласково, когда мои руки находят её живот.

- Ага, все еще беременна. – Она хихикает мне в губы. Ей неудобно, она устала, но не жалуется.

- Я мог бы взять Хоуп и пойти за продуктами. Отдохни немного.

- Все нормально. Мне нужно прогуляться. Нужно выбраться из этого дома. Я не могу продолжать просто сидеть и ждать, что ничего не произойдет.

И мы идем в продуктовый магазин. Как семья. Я несу Хоуп, а Белла катит тележку. Тележки грязные. Моя дочь не сидит в продуктовой тележке.

Хоуп тянется к апельсинам, чуть не столкнув всю выложенную горку, пока я одной рукой пытаюсь наложить в пакет яблок.

- Эдвард, она может посидеть в тележке.

- Я её держу.

Белла сердито смотрит на меня, но не смогла бы спрятать улыбку, даже если бы постаралась.

- Почему бы вам не пойти выбрать что-нибудь к чаю?

Я поднимаю Хоуп, поворачивая её лицом к себе, её маленький носик в нескольких дюймах от моего.

- Что думаешь об этом, малышка?

И когда она улыбается, кажется, что в целом мире нет ничего, чего можно бояться.

Разговаривая друг с другом, мы добредаем до хлебобулочного отдела. Я показываю ей затейливые десерты, и она прячет лицо у меня в рубашке.

Мы оказываемся в ряду с мороженым. Пытаясь выбрать между мороженым с печеньем, сливками и мятным с кусочками шоколада.

- Эдвард?

Я медленно оборачиваюсь, Хоуп бьет меня ладошкой по груди.

Передо мной стоит Розали с корзинкой. Косо глядя на меня.

- Привет.

Мне неловко. Из-за того, как мы оставили всё. Из-за того, как мало она знает сейчас о моей жизни.

- Так это тот самый ребенок?

Тот самый ребенок.

- Это моя дочь Хоуп.

Хоуп что-то лепечет ей, а затем нечаянно шлепает меня по носу. И даже Розали не может сдержать смех.

Она улыбается, и её улыбка кажется искренней.

- Можно… подержать её?

И это последнее, чего я от неё ожидал. Последнее.

Хоуп уже тянется к её серьгам. Она как маленький енот, которого тянет на всё блестящее. Я передаю её Роуз, которая неловко берет её на руки. Не совсем уверенная в том, как её нужно держать.

Моя дочь секунду внимательно смотрит на неё. Внезапно становится очень серьёзной. А затем тянет ручки обратно ко мне.

Она крепко хватается, когда я снова беру её на руки. Своими миленькими ручками.

Вот теперь нам пора неловко попрощаться и вернуться к своим покупкам. Но выражение её лица слишком измученное, слишком печальное. Она мой друг. По крайней мере, была им.

- Роуз, всё в порядке?

Я удерживаю её взгляд, побуждая солгать мне. Я вижу, что с ней не все в порядке. Но теперь это не моё дело.

- Эмметт попросил меня выйти за него.

Ничего нового.

- Снова. – Это не вопрос.

- Да, но на этот раз это было больше похоже на ультиматум.

- Роуз…

- Я знаю. Можешь не говорить. Я знаю.

- Ты любишь его.

- Да, но это не тот первый раз, когда я думала, что люблю.

И дальнейший разговор неуместен для отдела замороженных продуктов. Её глаза движутся по квадратам половой плитки. Она боится не Эмметта. Она боится себя.

Роуз поднимает глаза, и они останавливаются на чем-то у меня за спиной. Это поразительно – как ей это удается. Менять выражение лица, манеру поведения, всё, успев лишь глазом моргнуть.

Я оборачиваюсь, когда Белла идет по проходу. Её вид вызывает у меня улыбку. И не у меня одного.

Хоуп изворачивается у меня на руках, пытаясь дотянуться до Беллы. Она не издает ни звука, но её желание очевидно.

Взяв Хоуп на руки, Белла с улыбкой поворачивается лицом к Роуз.

- Приятно увидеть тебя.

Они обмениваются любезностями, и мы идем дальше. Если бы только Роуз могла набраться смелости. Чтобы отпустить прошлое. Впустить кого-то. Белла права. Я не могу заставить их быть подругами. Но почему-то мне всё-таки кажется, что они могут ими быть. Они разные, но очень похожие.

Мы идем домой. Белла ничего не говорит о Роуз. Но её глаза в миллионе миль отсюда.

После обеда заезжает Элис. Я не уверен в том, как она поведёт себя с Хоуп. Найдут ли они общий язык. Захочет ли она. Но она любит её. И с того момента, как впервые увидела.

Я могу лишь молиться, чтобы так же вышло с отцом. Если он когда-нибудь вернётся.

Элис одевает Хоуп как куклу, на голове банты. Кажется, она не возражает. Я поднимаю ее с пола в маленькой комнате.

- Что твоя тётя Элис сделала с тобой?

- Позволь мне взять её ненадолго. Мы пойдём в парк.

Нет. Ни за что.

- Элис, я не знаю…

- Эдвард, однажды тебе придётся выпустить её из своего поля зрения.

Я пытаюсь оценить реакцию Беллы. Она выглядит гораздо спокойнее меня.

- Только на час.

На час? Она имеет хоть малейшее представление о том, что может случиться за час?

- Эдвард, ты просил меня забрать её, когда Белла будет рожать. Считай, что это репетиция.

Белла собирает детскую сумку, а я крепко держу нашу дочь. Это глупо.

Элис в ожидании вытягивает руки. Я шепчу Хоуп на ухо:

- Может, лучше просто останешься здесь?

Но она, предательница, тянется к распахнутым объятьям Элис. Белла целует её в лоб, закрытый тёплой зимней шапкой, которую Хоуп тут же снимает и бросает на пол.

Белла целует Хоуп в нос.

- Ты права. Сегодня хорошая погода. – Она засовывает шапку в карман сумки, которая висит у Элис на плече.

Элис подмигивает мне.

- Я верну её обратно единым целым, старший братец.

Мы спускаемся за ними по лестнице. Белла держит меня за руку, когда они выходят за дверь. Я смотрю на обратную сторону закрытой входной двери.

Она тянет меня за руку, возвращаясь к лестнице.

- Эдвард, с ней все будет в порядке.

- Может, мне стоило поехать с ними? Ну, знаешь, просто за всякий случай.

Белла обвивает меня руками, её живот прижимается к моей спине. Её руки блуждают по моей груди. И это совершенно другая разновидность желания.

Я поворачиваюсь в её объятьях.

- Белла, что ты делаешь?

Ее губы тянутся к пульсирующей вене у меня на шее.

- Она говорила про час. А я скучаю по своему мужу.

Она берет меня за руку, и я без слов следую за ней наверх. К нашей разобранной постели, купающейся в лучах послеполуденного солнца.

Белла тянет вверх мою футболку и снимает её. И прошло слишком много времени. Слишком много времени с тех пор, как я раздевал свою жену. С тех пор, как я целовал нежнейшую кожу ее бедер, вплетал пальцы в её волосы и делал её своей.

И на этот раз это не у меня жадные руки, когда она ложится на бок, касаясь и хватая. Словно я собираюсь исчезнуть.

- Ты должна сказать мне, если я делаю тебе больно.

- Эдвард, клянусь Богом, если я не получу тебя прямо сейчас…

- Белла, обещай мне.

Она лишь кивает, лицо заливает румянец, а глаза хотят только меня.

В окружении подушек я люблю её. Всю её. Целую мои любимые пальцы ног, нежнейшую кожу и налившиеся груди.

И ногти на пальцах рук, которые умоляют меня о большем.

Я думал, что любил её раньше. Я думал, что не может быть ничего большего. Но быть вдали от неё и теперь видеть её с моим ребенком внутри - я чувствую, словно добрался до конца своей верёвки. Словно я подвешен за её потрепанные концы, потому что такая любовь как эта может убить меня. Невозможно, чтобы она была реальна.

Я медленно и осторожно двигаюсь в ней. И мои губы не покидают её кожу. И её стоны наполняют воздух.

- Мне тоже тебя не хватало, Белла.

Её голоса, её ума, её кожи и её любви. Мне не хватало того, как тают её глаза, прежде чем она разлетится на кусочки.

- Блять, Эдвард. – И я замираю. Боясь, что был недостаточно нежен. – Не смей останавливаться. Не смей, твою мать.

И сейчас я бы дал ей всё что угодно. Всё. И я даю. Медленное и нежное всё.

И всё вокруг меня – её голос и её тело – гудит. Поёт. Умоляя меня о большем.

Даже медленное и нежное может быть всепоглощающим, когда я теряюсь в своей жене, забывая об ужасах этого мира и своих страхах будущего.

Потому что она моя, моя, моя. Моя.

Липкие тела, тяжело вздымающиеся груди, мы не двигаемся. Кожа на коже никогда ещё не ощущалась так приятно.

Я убираю влажные волосы с её лица и наблюдаю за светом, попавшим ей в глаза.

- Мне тоже тебя не хватало, Белла. Тоже тебя не хватало.

Мы удобно лежим в тёплой тишине, нарушаемой лишь ровным дыханием.

Пока, наконец, не оказываемся нос к носу, рассказывая друг другу секреты в пустом доме.

Она целует меня в губы.

- Три дня воздержания по ощущениям как три недели.

Я не в силах сдержать лёгкую улыбку в своих глазах.

И она видит её.

- Знаешь, это твоя вина.

- О, да неужели? Не может быть.

- Что обрюхатил меня. Что сказал, что ребёнок родится рано.

Я держу её лицо в своих руках. И целую её. Вложив в этот поцелуй всё, что у меня есть. И теперь она знает, чувствует и понимает. Как сильно я люблю её.

И она смеётся. Потому что, видимо, мои поцелуи смешные. И я тоже смеюсь. Потому что нет ничего лучше этого звука.

- Белла, у нас до сих пор нет имени.

- Как насчет Айрис?

- Мы не назовем дочь в честь цветка***. Нет. Как насчет Маккензи?

- Эдвард, сейчас не восемьдесят шестой год****.

Вот так мы и продолжаем. Ставя крест на именах, которые не подходят. Не сходясь ни на одном.

- Нам нужно одеться. Душ. Хоуп с Элис скоро вернутся.

Это нетрудно – встать с постели. Потому что единственное, что может соперничать со временем, когда мы с женой без одежды – это когда я держу на руках свою дочь, когда она улыбается своей улыбкой вырезанной для Хеллоуина тыквы.

Следующая пара дней медленно проходит. У Беллы проблемы со сном. Как бы мне хотелось что-нибудь для неё сделать. Мы подолгу гуляем. Она ест острую пищу. Мы проводим массу времени обнажёнными между простыней.

Она старается вздремнуть, когда дремлет Хоуп. В разгар дня в дверь звонят, и я лечу вниз по лестнице, чтобы открыть дверь до того, как позвонят ещё раз. Ругаясь себе под нос, я распахиваю дверь.

За дверью стоит не кто иной, как Роуз.

Она держит квадратную коробку, обёрнутую розовой бумагой, перевязанную лентой с самым огромным бантом, что я когда-либо видел.

- Мне следовало позвонить. Я ненадолго, хотела только забежать и узнать, как у Беллы дела. Я ничего не слышала. Я была не уверена, не родила ли она уже.

Она протягивает мне коробку, но я не беру её.

- Входи.

- Не стоит.

- Роуз, входи.

Секунды проходят, заполненные молчаливым диалогом. Пока она не кивает.

- Ладно.

Белла спускается по лестнице, потирая глаза после сна.

Роуз одаривает её сочувственной улыбкой, её собственные усталые глаза сосредотачиваются на животе Беллы.

- Ага, всё ещё беременна. – И в то время как она пытается разрядить обстановку, я понимаю, что она готова, чтобы это закончилось. Я знаю, что ей неудобно.

- Я принесла кое-что для малышей. Собиралась просто оставить это на крыльце, но подумала, что если забегу поздороваться, узнаю, как у тебя дела.

Белла пристально смотрит на неё. Так, как смотрит Хоуп. До тех пор, пока не улыбается. Так, как улыбается Хоуп.

Они сидят в гостиной. Разговаривают. И я не думаю, что это ради меня.

Роуз указывает на подарок на кофейном столике.

- Можешь открыть его потом, если хочешь. Это ерунда. Ничего особенного.

- А ещё я могу открыть его сейчас. – Она выжидающе смотрит на Роуз. Они словно впервые встретились. Я чувствую себя невидимым.

Белла медленно разворачивает бумагу, осторожно, чтобы не порвать её. Она поднимает крышку и смотрит в открытую коробку. Не двигается. Кажется, что она даже не дышит.

Мне не видно, что внутри. Белла лезет в коробку и вытаскивает две пары туфелек, держа их за каблуки, словно они могут её обжечь. Это самые маленькие туфельки, что я видел за всю свою жизнь. Усыпанные красными блестками.

Кончики пальцев Беллы парят над блестящими туфельками.

Роуз нервничает. Я понятия не имею, почему. Это всего лишь туфельки.

- Ты можешь их потрогать.

Белла пристально смотрит на неё. До тех пор, пока не улыбается. До тех пор, пока они обе не улыбаются. И это как шутка для узкого круга лиц, к которому я не принадлежу.

- Спасибо, Роуз. Спасибо.

Роуз уходит, пообещав навестить нас после рождения ребенка. И её обещания не кажутся пустыми.

Когда Хоуп крепко засыпает в своей кроватке, Белла проводит руками по туфелькам, стоящим на старом комоде. Я не спрашиваю у неё, почему они важны. Что они значат. Роуз с Беллой заслуживают чего-то, принадлежащего только им.

Её врач планирует стимуляцию родов сегодня утром, если роды не начнутся. Ей не нравится эта идея. Так же ей хочется, чтобы ребёнок родился вчера. У нас до сих пор нет имени.

- Помнишь, как я говорила, что буду скучать по беременности?

Я киваю, улыбаясь ей в губы.

- Ну, я лгала. Вытащи из меня этого ребёнка.

Мы возвращаемся в нашу комнату, и я делаю всё возможное, чтобы дать ей то, чего она хочет. Я провожу последнюю ночь, любя свою жену. Показывая ей.

Будильник звонит до рассвета.

Она смотрит на свой живот.

- Ага, всё ещё беременна.

Мы едем в больницу, её несессер уже собран и лежит в машине. Элис приезжает, чтобы остаться с Хоуп. И очень скоро у нас будет двое детей. Я пытаюсь вспомнить, на что была похожа моя жизнь год назад, до того, как Белла объявилась на моем пороге в проливной дождь. Но не могу.

Я везу свою жену в больницу, она держит обеими руками мою руку, и это единственное, что реально.

- Эдвард, пообещай мне кое-что.

- Всё что угодно.

- Пообещай, что позволишь врачу делать его работу.

Всё что угодно кроме этого. Эта женщина убедила Беллу, что она не хочет эпидуральную анестезию. Что нелепо.

- Обещай мне. – Это не требование, поэтому я обещаю ей. Потому что она знает меня слишком хорошо.

Вскоре мы регистрируемся в палате с видом на сад. Только в Форксе.

Медсестра вводит питоцин*****, и мы ждем. Вид Беллы в больнице, лежащей под капельницей, подводит меня к краю. Даже, несмотря на то, что я знаю, что женщины делают это ежедневно. Даже, несмотря на то, что я видел больше родов, чем могу вспомнить. Некоторые из них сопряжены с травмами. Некоторые заканчиваются трагедией.

Постоянный электронный мониторинг плода успокаивает меня.

Белла говорила со своим врачом о возможности посттравматического стресса, вызванного родовыми болями. Она подготовлена. И когда я смотрю ей в лицо, вижу, что она - лишь смелость. И красота.

Я достаю «Убить пересмешника».

- Хочешь, я тебе почитаю?

Она улыбается.

- Только если будешь говорить разными голосами.

Я даже не осмеливаюсь сказать ей «нет». Я достаю книгу из сумки, открывая любимую обложку.

Я провожу руками по титульному листу. И – сейчас или никогда.

- Белла, а как насчет Харпер******?

Когда она не отвечает, я задаюсь вопросом: а что, если бы я сказал это только про себя. Я попал пальцем в небо. Она беззвучно произносит это имя губами. Обдумывая.

- Харпер и Хоуп Каллен. – И затем она улыбается. Своей фирменной улыбкой.

Я целую её в живот.

- Харпер, вылезай.

Белла проводит рукой по моим волосам, и я дорожу этим моментом, потому что через несколько часов мне будет казаться, что это было очень давно.

Я читаю ей. Я даже читаю разными голосами. До тех пор, пока она не говорит, что вырвет книгу у меня из рук, если я не заткнусь.

Время после обеда – это схватки, которые угрожают сломать мне руку и врачи, которым нужно быть более внимательными с моей женой.

Но все это позабыто, когда наша дочь появляется на свет. Извивающаяся и кричащая. Это лучший шум на свете. И это тот самый момент, когда у меня больше нет желания быть кем-то большим, чем просто мужчиной.

Этого момента достаточно. Когда Харпер лежит у Беллы на груди. Живая, и с широко раскрытыми глазами. Наш ребенок. Мы сделали это.

И я не знаю, как я собирался любить её всем своим сердцем, когда я уже переполнен любовью. Когда у меня уже есть одна дочь, которая пленила меня целиком и полностью. Но это как зажигать свечу. Пламя, которое не угасает.

Измеренная, взвешенная и вымытая, она ничего не весит, когда я держу её на руках. Положив её головку в ладони, я мог бы вечно держать её невесомое тельце. Её кожа цвета персиков и сливок, но у неё надутые губки, как у её сестры. И непослушные волосики каштанового цвета. Она дочь Беллы. И младшая сестра Хоуп. И все трое мои.

Белла гладит её по волосам.

- Она похожа на тебя.

- Не-а, она похожа на свою маму.

Может быть, мы оба правы. Может быть, это не имеет значения.

Потому что она совершенна и она наша.

Я даю им минуту покоя. Как бы трудно это ни было – выйти из этой палаты, перспектива увидеть Хоуп делает это сносным.

Элис с Хоуп в комнате ожидания. Элис подбрасывает Хоуп коленями, выглядя гораздо более измотанной, чем чувствую себя я. Хоуп устала и капризничает. С прелестным надутым личиком. И внезапно она кажется огромной, выпрямляясь на коленях у Элис.

Я иду к ним, и мне не терпится взять её на руки.

- Как дела у моей сладкой малышки?

Она тянется ко мне. И это ни на что не похоже.

- Твоя сладкая малышка весь день отказывалась спать.

Я игнорирую её.

- Готова познакомиться со своей сестренкой?

Она удобно устраивается у меня на руках, не зная, что её жизнь сейчас изменится. Снова.

И когда она видит Беллу, её личико светится. Она визгливо выкрикивает незнакомые слова. До тех пор, пока не замечает спящий маленький сверток у Беллы на руках.

Она смотрит. Таким внимательным и мудрым взглядом. Наблюдает за тем, как Харпер начинает извиваться, и Белла разворачивает её и пытается запеленать ребенка, который не желает, чтобы его пеленали.

Хоуп протягивает руку. Указывает. Хочет прикоснуться. Как поступает всегда и со всем.

Я держу её маленькую ручку в своей.

- Осторожно.

Понимает она или нет, но она осторожна. Гладит ручку Харпер. Темно-коричневый на бледно-розовом.

И именно тогда маленькие пальчики сжимаются вокруг пальчиков Хоуп. И я знаю, что это рефлекс. Это ничего не значит. Но это всё.

И Хоуп смеется. Настоящим смехом. От души и заразительно. Который эхом разносится по палате. А затем она вытягивает руку и складывает её под подбородком. Её улыбка в милю шириной.

Затем она тянется к Белле. Хочет свою маму. И её улыбка – это улыбка Беллы.

Я наблюдаю за своей женой и дочерьми. И каким-то образом всё внезапно приобретает совершенный смысл. То, как мой отец любил мою мать. То, как моя мать любила Рене. То, как Рене любила Беллу.

И дорога не имеет значения. Какой бы извилистой и ухабистой она ни была. Я бы ничего не стал менять. Потому что вот они мы. Белла и Эдвард. Хоуп и Харпер.

Вот они мы.

Послесловие автора дается в урезанном варианте, поскольку в нем имеются обращения к конкретным людям, помогавшим автору, что для нашего читателя неактуально: Мне очень хочется плакать. Нелепые слезы от осознания того, что это последняя глава.

Всем, кто продолжал читать эту историю: мне хочется пожать вашу руку. Дважды.

Полтора года назад я была в Нью-Йорке, когда в «Нью-Йорк Таймс» мне попалась статья о том, что после землетрясения на Гаити был снят запрет на усыновление. И вот что из этого вышло. Я знаю, что использование событий реальной жизни некоторых задело, и я прошу за это прощения. В мои намерения входило рассказать историю о людях, которых трагедии и повредили и спасли. Я твердо верю, что красоту можно отыскать даже в самых ужасных ситуациях.

Я помню землетрясение 1989 года, словно оно было вчера. 11 сентября члены моей семьи находились во ВТЦ*. Я была подружкой невесты на свадьбе Элис. Моя бабушка умерла от рака легких. Я слегка помешана на амбарах. И, кстати, у меня прекрасная мама. Однако в детстве я больше всего любила играть в «сирот». Понимайте это как хотите.

В общем, я пытаюсь сказать, что эта история мне небезразлична. Я даже не могу выразить словами, каково это – знать, что она небезразлична и вам.

Я просто девушка. Это просто фандом. И все вы заставили меня почувствовать себя писателем.

*Подробнее о том, что такое процентили (если кому-то интересно), читайте в Википедии или на специальных сайтах и форумах

**В оригинале это имя пишется Iris

***Вот и настал момент, когда я расписываюсь в своем бессилии – перерыла весь инет, но не могу понять, что это за намек на 1986 год. Первое, что приходит на ум: в этом году вышел какой-то фильм с одноименной героиней (а, может, и героем), который породил бум на это имя, но ничего конкретного не нашла, а, может, и вообще мыслю не в том направлении, поэтому если вдруг кто в теме, просветите меня в личку, буду крайне признательна

****Средство для стимуляции родов

*****Просто на случай, если кто-то забыл: автор книги Харпер Ли

****** Всемирный торговый центр, частью которого и являются башни-близнецы, разрушенные во время теракта

Перевод: helenforester
Зав.почтой: FluffyMarina