Я вхожу в здание университета неспешным шагом. До первого занятия остаётся всего каких-то семь минут, но я никогда не была особо прилежной ученицей, приходящей заранее и подолгу сверяющейся с расписанием на доске. Нет, я не училась из-под палки ни в начальной школе, ни в старшей, и отдаю себе отчёт, что желание стать врачом требует отдачи более колоссальной, чем самопожертвований в любой другой отрасли и профессии, но я не вылетела с первого курса, и одно лишь это уже чего-то да стоит. Многие мои однокурсники оказались за бортом ещё тогда, сломались на первых же экзаменах, а я по-прежнему здесь, хожу по коридорам учебного заведения и настраиваюсь на первый учебный день на втором году обучения. Он не сулит мне ни новых впечатлений, ни знакомств с ровесниками, но рутина по-своему прекрасна. Буквально каждое мгновение наших жизней всё равно не может быть наполнено интересными приключениями и захватывающими дух эмоциями. Поистине яркие моменты, действительно оставляющие след в душе о себе и людях, невероятно редки, отчего и представляют особенную ценность, когда мы вспоминаем о них.  

- Ты так и не надумала одолжить мне эту свою блузку хотя бы на день?

- Чёрт, Элис, напугала, - я вздрагиваю не столько от голоса подруги, сколько от того, как она дёргает ткань в вечном непонимании, когда же я наконец начну одеваться нормально, а не так, будто сразу после учёбы отправлюсь в клуб. Не вызывают нареканий лишь мои кофты, свитера и прочие вариации одежды поверх бюстгальтера, в то время как короткая длина юбок, едва прикрывающая края чулок, буквально выводит Элис из себя. Она живёт в твёрдой убеждённости, что это неприлично, а я считаю, что если не сейчас, то никогда, ведь тело не становится моложе, и потому значительную долю совместно проводимого времени дома, на учёбе и за проведением досуга мы тратим на споры, в которых нам ещё ни разу не удавалось прийти к какому бы то ни было компромиссу. Мы познакомились, став соседками по комнате в общежитии, и обычно приходим на занятия вместе, но вчера я провела на заключительной летней вечеринке гораздо больше времени, чем предполагала изначально, и Элис не удалось растолкать меня до своего ухода. Я еле-еле стащила себя с кровати уже после того, как за ней закрылась дверь, ведущая из нашей мини-гостиной в общий коридор.

- Так надумала или нет?

- Это обычная чёрная блузка с круглыми белыми вкраплениями. Что ты к ней так привязалась? Можно найти что-то наподобие в любом магазине.

- То есть твой ответ железно отрицательный? - Элис прислоняется к доске справа от меня со скрещёнными на груди руками и обиженным выражением лица, пока я, несмотря на своё довольно ровное отношение к учёбе без готовности просиживать за учебниками и тетрадями ночи напролёт, внимательно убеждаюсь в отстутствии изменений в сегодняшнем графике. Подруга вздыхает пару раз, но если таким образом она надеялась заполучить мою милость, то соответствующая театральность в данной ситуации ей нисколько не помогает.

- Я люблю тебя и дорожу тем, что ты есть в моей жизни, но мои вещи только мои. Не хочу, чтобы ты дулась на меня. С тобой это, правда, никак не связано, - тихо говорю я, думая о предстоящей через несколько минут анатомии. Из того, что мне доводилось слышать и читать о данной дисциплине, в самом начале нам предстоит учить термины на английском и латинском языках, умея при этом соотносить каждый термин с конкретным анатомическим образованием. Впоследствии объём информации будет лишь возрастать, а из-за востребованности каждого нового термина при изучении последующих тем уменьшить его никогда не удастся. И легче со временем точно не станет. Именно так действует принцип от простого к сложному. - Я закончила. Можем идти.

В аудитории царит оживление, которое может быть характерно только для тех случаев, когда в ней ещё нет того, кто непосредственно отвечает за то, чтобы вложить в наши головы хоть какие-то знания касаемо своей дисциплины. Мы с Элис, как обычно, поднимаемся почти на самый верх, и я обвожу класс быстрым взглядом прежде, чем склоняюсь над телефоном в намерении выключить звук. Мне, конечно, не стать отличницей, но я уважаю тех, кто тратит на нас своё время и пытается сделать из нас врачей, на которых в вопросах здоровья всегда смогут положиться обычные люди. Мы с Элис недолго перешёптываемся о том, каким может оказаться наш новый преподаватель, сосредоточенные друг на друге, когда вокруг вдруг воцаряется безусловная тишина словно по щелчку пальцев. Ещё даже не подняв головы, я понимаю, что это он, пришедший, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей. А потом... За минувший с момента поступления год мне ни разу не доводилось видеть ни одного преподавателя или приглашённого профессора или лектора, который бы выглядел подобным образом. И дело тут не в том, что лекции у нас вели лишь представители сильно взрослого поколения. Просто мне вообще не казалось возможным, чтобы руководство учреждения позволило кому-либо из преподавательского состава появиться на работе в джинсах, клетчатой рубашке с завёрнутыми рукавами и двумя расстёгнутыми сверху пуговицами в сочетании со спортивными ботинками. Но забудьте об этом. Всё вышеперечисленное мною не так уж и важно. Внешний вид меркнет на фоне лица, как у греческой скульптуры с самыми идеальными его пропорциями, и голоса, которым мужчина приветствует класс и представляется. По жизни мы все видим сотни и даже тысячи лиц, слышим немало голосов и позволяем другим услышать то, как звучит наша собственная речь, но не все черты лица и то, с какой тональностью, с каким настроением говорит человек, буквально врезаются нам в память, чтобы остаться там на веки вечные. Я поклялась себе, что забуду изумрудно-малахитовые глаза с вкраплениями приглушённого серого оттенка, бархатно-хриплый голос, взъерошенные руками волосы и тело, которому позавидует любой мужчина-модель с обложки журнала, но мысли о проведённых вместе ночах и пережитых ощущениях, словно предавших меня с тех пор, так и не дали двигаться дальше. Всего три ночи. Короткие, будто вспышка молнии или полёт падающей звезды, и быстро исчерпавшие свой лимит. Но, оглядываясь назад и так не прекратив вспоминать, я бы отдала многое на свете, чтобы их повторить.

Для меня он был просто Эдвардом. Просто парнем старше почти на семь лет. Двадцать пять против восемнадцати. И ни слова о фамилиях друг друга. Я никогда и не спрашивала о ней, и он в свою очередь тоже. Это не казалось принципиально важным. И я не думала о том, чтобы примерять её к своему имени и мысленно пробовать новое сочетание на вкус. Я лишь думала, что он живёт в Нью-Йорке, и, может быть, ещё и поэтому, стоя сегодня у доски с расписанием и увидев, как зовут преподавателя анатомии, я не провела ни единой аналогии между «моим» Эдвардом и Эдвардом Калленом, которого мне предстояло увидеть через считанное количество минут. В моей голове всё ограничилось лишь теплом при мысли о том, что когда-то я знала человека, носящего такое же немного старомодное имя, была той, с кем он проводит время и кого целует так, как будто завтра умрёт и уже не успеет познакомиться ни с одной другой девушкой, и благодаря его невольному посылу, оказавшись на распутье, сумела определиться, чему и кому хочу посвятить свою дальнейшую жизнь после школы. Я увлеклась сильнее, чем предполагала, ощутила готовность приложить усилия и настроилась на выплату образовательного кредита и после окончания обучения, но я не могла и подумать, что это один и тот же человек. Такое случается в кино, но не в реальности. Продолжая рассуждать подобным образом, я смещаюсь правее по сидению, чтобы быть максимально загороженной другими людьми. Чтобы Эдвард Каллен не увидел меня столь скоро. Или не увидел вообще до окончания этого трёхчасового занятия.

- Что ты делаешь? - непонимающе шепчет Элис, когда расстояние между нами увеличивается до такой степени, что в освободившемся пространстве легко поместятся двое, а то и трое человек. Она начинает перемещать свои вещи, брать их в левую руку, но я качаю головой, склонив её ниже и спрятавшись за длинными волосами:

- Нет. Сиди, пожалуйста, там. Я всё тебе объясню, но позже.

Тем временем из своего укрытия я вижу, как Эдвард Каллен, которому теперь двадцать семь, прислоняется к столу, сжимая край столешницы обеими руками так, что кожа на них в соответствии с моими воспоминаниями наверняка белеет, и громко говорит авторитарным тоном, сразу же дающим осознать требовательность, строгий характер и нежелание слушать возможные оправдания:

- Я сравнительно молод, и это мой первый год, но скажу сразу, что большинство здесь присутствующих с моим темпом вряд ли справятся. Рекомендую уже сейчас задуматься о том, как и где вы будете находить время на то, чтобы записываться ко мне на дополнительные консультации и на последующую сдачу отчётов. И дело даже не столько во мне, сколько в сложности самой дисциплины, которую вам предстоит освоить. Она потребует от вас особенного усердия и терпения.

Я думаю, что он говорит так, как, вероятно, и должен говорить тот, кто прошёл все существующие стадии обучения и получил докторскую степень в дополнение к магистерской. Благодаря этому, но, скорее всего, просто возрасту Эдвард возмужал... Стал ещё прекраснее, чем был. Даже на том расстоянии, что разделяет нас, от него исходит особенная аура. Это превосходство. Уверенность в себе. И знание, что именно в этой аудитории ему нет и не может быть равных. Нам всем двадцать лет. Максимум двадцать один. Мне исполнится именно столько через каких-то пару недель. И тогда своебразным достижением можно будет считать возможность пойти в магазин и без проблем на кассе оплатить выбранное вино. Пока же лично я ещё нигде не могу приобрести и употребить алкоголь на абсолютно легальной основе. Время от времени я довольствуюсь лишь дешёвым пивом на вечеринке в одной из соседних комнат.

Эдвард Каллен запускает презентацию с помощью проектора под потолком. Первые несколько слайдов мне удаётся поспевать за ходом лекции и конспектировать информацию с них в полном объёме и даже без сокращений, но ещё спустя некоторое количество времени моя сосредоточенность изменяет мне, и я перестаю осознавать, о чём конкретно идёт речь. Старания писать быстрее приводят лишь к усталости в руке, после чего изначально понятный рукописный текст превращается в нечто неразборчивое, что, вероятно, придётся выкинуть и переписать. Я просто растворяюсь в своих мыслях, никак не связанных с темой занятия, так что звонок, сигнализирующий о его окончании, застаёт меня буквально врасплох. Поверить не могу, что прошло уже три часа. Но пока все вокруг складывают свои учебные принадлежности в сумки или рюкзаки, я не спешу следовать примеру окружающих. Если это в принципе возможно, то из-за их постепенного ухода из кабинета я склоняюсь ещё ниже, чтобы дождаться, когда путь будет совершенно свободен. Свободен, разумеется, от Эдварда Каллена. Меньше всего мне нужно и хочется пересекаться с ним. Однако планы Элис не совпадают с моими, и, полностью собранная, она уже стоит в проходе между рядами, смотря на меня требовательно и с любопытством, которое требует скорейшего удовлетворения.

- Ты же не собираешься остаться здесь? Идём уже.

Мне приходится встать с чувством внутреннего поражения. Как я не тяну время со сборами, Эдвард Каллен по-прежнему в аудитории, занятый выключением техники, но отвлекается от неё, услышав наши шаги на лестнице. Он поднимает взгляд, думаю, собираясь проявить вежливость и попрощаться с задержавшимися студентами, но не произносит ни слова. Так наступает тот самый момент, которого я так боялась и всячески желала отсрочить его наступление. Я словно забываю, как дышать, когда Эдвард, едва встретившись со мной глазами, перемещает их к Элис. Всё происходит настолько стремительно, что мне не кажется, что он меня узнал. Может, это даже к лучшему. Если он забыл, и мой образ совершенно стёрся из его памяти. Я ведь чего-то подобного как и раз желала. Тогда, когда переживала, что будет. Возможно, это было зря. Но почему-то, покидая аудиторию, пока Элис чуть отстаёт, я чуть ли не хочу плакать. Это так глупо и тоскливо, что хочется вернуться в общежитие, залезть под одеяло и лежать там не один день, выбираясь, только чтобы поесть. Но я отгоняю эти мысли прочь ещё до того, как подруга нагоняет меня и останавливает в целом обдуманно-уверенным прикосновением к левому локтю, преграждая мне путь и не оставляя иного выбора, кроме как остановиться:

- Да что с тобой такое? То не желаешь вставать, то фактически бежишь. Может, объяснишь, что на тебя нашло?

- Я его знаю, - просто говорю я, немного запинаясь из-за сбившегося дыхания. - Знаю Эдварда Каллена. Точнее тогда я не знала его фамилию, но мы... мы... знакомы.

- Ну это же здорово. Мы сможем избежать реально плохих отметок, - замечает Элис, уже размечтавшись о том, как моё знакомство с преподавателем может сослужить ей хорошую службу, но я качаю головой и провожу рукой по волосам. - Нет? Почему нет?

- Мы знакомы, - уже с нажимом повторяю я, надеясь, что теперь-то всё станет понятнее. Подруга явно задумывается и думает, думает, пока, судя по изменившемуся взгляду, ставшему совершенно серьёзным и чуточку настороженным, не делает единственно правильный вывод.

- С каких пор? - лишь спрашивает она, привалившись спиной к стене, но глядя по-прежнему на меня. Я вздыхаю прежде, чем нахожу в себе смелость и ресурсы дать ответы на многие вопросы, а не только на тот, что был задан.

- Ещё до университета. Летом после школы. Я взяла год на раздумия, чем хочу заниматься, и путешествовала в течение пары месяцев до того, как вернулась в родной штат и нашла работу. И спустя этот год оказалась здесь. То, насколько страстно он отзывался о медицине... это заворожило меня раз и навсегда.

- Ты ни о чём из этого мне не рассказывала, - немного огорчённо отвечает Элис, - совсем ни о чём.

- Это нечто, о чём хочется забыть и в то же время поставить на повтор, чтобы наслаждаться моментом снова и снова, - нервно водя указательным пальцем по стене, признаюсь я. Тут Элис словно подбирается, становится чуть выше, и по моей спине проходит не то озноб, как иногда при температуре, не то просто дрожь. Эдвард Каллен проходит мимо нас в направлении лестницы почти в конце коридора со взглядом, явно намеренно прикованным к полу, чтобы не видеть меня. Я смотрю на широкую, обтянутую рубашкой спину, пока мужчина остаётся в зоне видимости, и готова биться головой о стену. Сомнений нет, подобно тому, как я отдала бы многое, чтобы повторить хотя бы одну ночь или день, Эдвард Каллен сделал бы то же самое, чтобы больше никогда меня не видеть. Или не видеть в качестве своей студентки.

- Надеюсь, однажды ты всё-таки расскажешь мне хоть что-то.

- Элис.

- Итак, давай подытожим, - не обращая внимания, как я словно хочу провалиться сквозь землю и исчезнуть, подруга реально сопоставляет все факты в одном предложении, - ты говоришь мне, что встретила нашего преподавателя где-то вдали от дома, между вами произошло нечто вроде курортного романа со всеми его составляющими, и таким образом,  видя его обнажённым и при этом разговаривая о жизненном призвании, ты впервые задумалась о том, чтобы оказывать помощь людям?

- Не совсем так и уж точно не в тот момент, но в целом да. Наверное, да, - мне почти стыдно. Мне, которая никогда не краснела и в своё время рассталась с девственностью ещё до Эдварда Каллена, не превращая это в сильно важный якобы для любой девушки момент.

- Даже если бы ты сказала, что мысленно начала готовиться к вступительным экзаменам именно в тот момент, я бы всё равно не поверила. Никто в здравом уме не будет думать об учёбе, когда в той же самой постели находится кто-то настолько сексуальный и сводящий с ума.

- Прошу тебя, тише, Элис.

- Не волнуйся. Твой секрет о том, что ты делала и сделала бы с преподавателем анатомии снова, останется при мне, и я унесу эту тайну с собой в могилу, - заверяет меня Элис, но я лишь окончательно раздражаюсь, что сопровождается неконтролируемым повышением голоса:

- Да ничего я не хочу с ним делать. Это в прошлом.

- Ну да, ну да. Именно так лжецы и скрывают ложь.

Она обыденно, как ни в чём не бывало, отделяется от стены и повторяет путь, ранее пройденный Эдвардом Калленом. Я не сразу понимаю, что подразумевает подруга, и мне приходится ускорить шаг, чтобы поравняться с ней близ первой ступеньки.

- Что ты имеешь в виду?

- Гнев с оттенком праведности. Твой голос звучит именно так. Ты была бы счастлива, произойди между вами что-то вновь.

Между согласием и отрицанием я делаю выбор в пользу безопасного молчания. Мне не хочется ни сочувствия в первом случае, ни красноречивых взглядов, направленных на то, чтобы я сдалась и призналась, во втором, после чего мы придём всё к тому же сопереживанию и желанию подбодрить. Молчание кажется тем единственным вариантом, при котором мы больше не заговорим об этом, и я оказываюсь права, но через несколько занятий мне приходится впервые созерцать, как к другим отстающим от темы присоединяется первая девушка. До неё насчёт консультаций вне учебного процесса с Эдвардом Калленом договаривались лишь парни, которые согласовывали время и просто уходили, но она всё разговаривает и разговаривает с ним, периодически улыбаясь, и когда я прохожу мимо них двоих, он не кажется недовольным, что с ним пытаются флиртовать, нарушая все границы, какие только можно. Это происходит в самом конце сентября, после лекции, пропускаемой Элис из-за сильной простуды с чиханием, насморком и порой даже кашлем, но я забываю про то, что старалась держаться подальше от бактерий, и, вернувшись из университета, тут же вхожу в комнату подруги.

- Розали чуть ли не вешалась ему на шею, пока обсуждала дополнительные занятия для себя. Выглядело это глупо и противно, но он даже не стремился напомнить ей, где они находятся, и восстановить дистанцию. Ненавижу её. Как так можно, зная, что я их вижу? Ну ладно я, но в аудиторию мог зайти и кто-то из преподавателей, - Элис чихает раз за разом, и я устаю говорить ей соответствующие ситуации слова. После она размеренно подносит платок к носу, чтобы высморкаться, и, закончив, кивает головой, словно издеваясь надо мной.

- Так их видела только ты? - уточнение сиплым и болезненным голосом. С покрасневшим носом, окружённая со всех сторон одеялом и лекарствами на тумбочке, подруга выглядит хуже, чем когда-либо на моей памяти. От бодрости и энергии, к которым я привыкла, не осталось ни единого следа. Зрелище почти что жалкое.

- Нет, и все остальные тоже, просто я вышла последней. Я не понимаю, ты хочешь, чтобы у меня начался нервый тик? Прекрати уже кивать и скажи, что думаешь.

- Что тебе нужно поступить так же. С той лишь разницей, что Розали, наверное, реально столкнулась с трудностями в усвоении информации, а ты просто сымитируй. Ухудши успеваемость. Продолжай учиться и запоминать, но пусть после проверки отчётов Эдвард Каллен решит, что тебе нужна помощь, и предложит её тебе.

- Твоя затянувшаяся простуда явно отразилась и на твоих мыслительных способностях. Я не хочу получать плохие оценки, - от хрипов в голосе Элис мне становится физически не по себе. Но морщусь я не от простудных явлений, которые случаются с каждым, в том числе и со мной, а от предложения, не находящего в моей души ни грамма отклика. Мы будто говорим на разных языках. Я ведь просто делюсь новостями и своей точкой зрения касаемо их, и больше ничего.

- О. Ну тогда извини. Я просто подумала, что ты ревнуешь, и несколько не самых хорошо выполненных домашних заданий стоят того, чтобы остаться с нашим преподавателем наедине.

- Сейчас ты просто невыносима, - не справившись с эмоциями, говорю я и встаю со стула так резко, что он упирается в стену, - даже больше, чем обычно. Я сделаю тебе чай. Точнее два. И прослежу, чтобы ты выпила их один за другим.

Я уверяю себя, что никто в состоянии умственной и физической дееспособности не прибегает к сознательно-продуманной порче своих же собственных оценок, руководствуясь неуместными личными мотивами. Но за исключением редких случаев Эдвард Каллен продолжает избегать смотреть на меня, и, пожалуй, именно его пренебрежение становится основным влияющим фактором. Конечно, я не разрушаю впечатление о себе за одно мгновение и даже спустя несколько недель не даю меньше сорока процентов правильных ответов, но и эта работа получает оценку выше удовлетворительной, хотя по принятой в университете шкале уже не должна была быть так оценена. Возвращая мне скреплённые листы, Эдвард позволяет своему взгляду встретиться с моим, но я чувствую себя уже слишком далеко зашедшей, чтобы просто прекратить. Судя по немного укоряющему взгляду Элис в день следующей промежуточной проверки знаний, подруга вряд ли думала, что меня настолько занесёт, но когда после лекции все оставляют свои выполненные тесты, я не сдаю Эдварду Каллену совсем ничего. Будучи занятым стиранием с доски сделанных мелом надписей, он не видит, что я просто вышла в коридор, из-за чего отложенная расплата настигает меня лишь через несколько дней. Когда я предсказуемо не получаю несуществующей работы обратно на руки, вместо этого слыша слова, которые тут же вызывают перешёптывания вокруг меня:

- Мисс Свон, зайдите ко мне в кабинет в пять часов. Если меня не будет, то подождите, пока я не приду.

- Ну, по крайней мере, теперь я знаю, что ты умеешь стоять на своём, и он тоже об этом осведомлён, - говорит Элис, незадолго до назначенного времени провожая меня до нужной двери, около которой висит табличка с именем Эдварда Каллена. Я не нервничаю, строя догадки, что он может мне сказать, а скорее предвкушаю этот момент, что бы там ни было. Вероятно, мои эмоции глупые и странные, но я не стремлюсь к тому, чтобы особо анализировать их.

- Спасибо за поддержку, но знаешь, ты лучше иди. Я подожду одна.

- Ты уверена?

- Да, безусловно.

Элис обнимает меня перед тем, как покидает крыло здания, предназначенное для преподавательского состава, и вскоре стук её туфель становится недоступным для моего слуха. Я поправляю трикотажное платье, одёргиваю его вниз, а потом концентрируюсь на стене прямо перед собой и, сосредоточившись на произвольной точке, возвращаюсь из подобия транса, только когда шаги справа разрушают стерильную тишину. В руках у Эдварда Каллена звенит связка ключей, но рабочего кейса при нём уже нет. Впервые за всё это время мужчина смотрит на меня почти так же, как и в момент знакомства, но спустя мгновение невидимая нить обрывается, и после открытия двери Каллен пропускает меня войти первой. Невольный осмотр из личных вещей выявляет лишь тот самый кейс и высокий бокал для чая. Всё могло измениться больше одного раза, но тогда Эдвард предпочитал обычный чёрный чай всем современным разновидностям кофе.

Каллен садится за стол, водружает на него свои скрещенные в кистях руки и, игнорируя то, что я стою здесь, как провинившаяся школьница, словно вонзает в меня колючий и жёсткий взгляд, сопровождая его отрезвляющими словами:

- Я не задержу тебя надолго. Это просто способ поговорить начистоту и без свидетелей. Я понимаю, что ты делаешь, и знаю, ты поняла, что в свою очередь делаю я. Ты умная и способная. Не глупи, Белла, - он произносит моё имя тем же тоном, что и в то лето. Заинтересованным и расслабленным. Но, словно осознав свой промах или оплошность, называйте, как хотите, возвращается к тону резко-грубому и поучительному. - Нам было хорошо, но это закончилось. Давай не будем портить жизнь друг другу из-за каких-то глупых воспоминаний о чём-то несерьёзном.

- Глупых воспоминаний?

- Да, глупых. Бессмысленных. Несущественных, - Эдвард Каллен не только повторяет, но и поясняет. Тот человек, которым он был прежде, каким я его знала, никогда не выглядел и не изъяснялся столь строго. Передо мной будто его двойник, но лишь в том, что касается внешности. Хотя разве похоже, что я могла успеть действительно узнать человека за три дня и ночи, если большую часть этого времени мы провели в постели?

- Ты... вы... не вспоминаете?

- Нет. И тебе не стоит.

- Не переживайте. Я и не делаю этого.

Но это ложь. Я разворачиваюсь и выхожу из кабинета, осознавая, что обманываю в том числе и себя. Знать бы наперёд, что светлые, хорошие чувства, хранящиеся в памяти, будут приправлены нежеланной горечью через уродливые слова, мне бы никогда не захотелось воспользоваться советом Элис и сделать всё то, что я сделала. Действия и фразы ощущаются тяжёлой ношей, но благодаря ей я бросаю свои наивно-глупые игры, а Эдвард Каллен отчего-то перестаёт делать вид, что меня нет сейчас и не было тогда. Мне кажется, это может быть связано с тем, что я подчинилась ему, но я не посвящаю соответствующим размышлениям вечера напролёт. Отдавая всю себя учёбе, перед каникулами я вижу его в последний раз, но тогда я ещё не знаю об этом. Когда они заканчиваются, и после рождественских и новогодних праздников я возвращаюсь в Стэнфорд из Форкса, и мы с Элис приходим на анатомию, Эдвард Каллен так и не появляется. Вместо него одновременно со звонком в аудиторию входит совершенно незнакомый мужчина явно старше пятидесяти лет. Я не собираюсь запоминать имя преподавателя, искренне полагая, что это временная замена, но я ошибаюсь.

Эдвард Каллен пропадает из моей жизни так же внезапно и быстро, как и вошёл в неё вновь в начале первого полугодия. У меня уходит не одна неделя, чтобы перестать осматриваться, будучи в коридорах, и отодвинуть на задний план мысли о том, что между нами только-только начало формироваться что-то настоящее и прекрасное. Конечно, не буквально и не на словах, но посредством случайных прикосновений, долгих взглядов и аккуратно выведенной красным высшей оценки. Поэтому разговор двух преподавателей, выходящих из учительской, который мне приходится услышать спустя время, расставляющий всё по своим местам, буквально выбивает почву у меня из-под ног. Я распознаю, как мужчина и женщина говорят о внезапном увольнении совсем недолго проработавшего коллеги, и понимаю, что это о нём. После Элис, стоит мне едва поделиться своими умозаключениями по приходу в комнату в тот вечер, признаётся в собственной осведомлённости ещё с начала семестра. Подруга объясняет всё нежеланием расстраивать меня неподтверждёнными слухами, но для этого уже слишком поздно. Я не иду с ней в кино, хоть вскоре и отпускаю обиду.

Впоследствии всё моё внимание сосредоточивается на учёбе и вращается вокруг неё, как никогда прежде. Как только в скором времени к академической подготовке присоединяется практическая, связанная в том числе и с поездками в больницы в рамках клинической ротации на протяжении всего остающегося срока обучения, само собой получается так, что информацию из первых рук я воспринимаю в высшей степени ответственно и скрупулёзно. Уход за пациентами с точки зрения лучшего лечения, навыки межличностного общения, знание этических принципов, правильное взаимодействие с учётом человеческой психологии, выработка умения слушать больного и при этом сохранять терпение. По мере приближения к получению степени бакалавра клиническая ротация происходит всё чаще, и на заключительном четвёртом курсе я окончательно убеждаюсь в том, что если кто-то страдает бессонницей уже в юном возрасте, то этому человеку точно нужно связать свою жизнь с медициной. Тогда он будет засыпать, едва голова коснётся подушки, и, может быть, даже с включённым светом, сидя над каким-нибудь учебником, энциклопедией или тетрадкой. Зачастую именно в такие моменты на шаткой границе между сном и явью, когда нельзя сказать однозначно, что одержит верх, меня и захлёстывают воспоминания о давно ушедших днях. О том, кто покинул, хоть никогда ничего и не обещал, и сделал больно, но остаётся моим самым счастливым жизненным этапом. Каждый раз я погружаюсь в них без всякого сопротивления, и как бы часто это не происходило, они всегда преобразуют сгущающуюся внутри меня тьму в дивный и яркий свет, который после я могу даровать другим.

Я сижу, привалившись к большому валуну, и готовлюсь созерцать закат во всём его буйстве красок и великолепии. На границе между водоёмом и небом уже зарождаются красивые цвета, предвестники того, как солнце скроется из виду, уступая место ночи и луне. Жёлтые, оранжевые, ярко-розовые и бордовые оттенки все вместе выглядят так, будто небосвод горит. До отъезда ещё четыре дня, но я уже точно знаю, что буду скучать по камню за своей спиной, по солёной воде, покрывающей лодыжки, морскому прибою с его успокаивающими рассудок звуками и неповторимому пейзажу во главе с дневным светилом, поглощаемым горизонтом. Я заподозрила себя в грядущем возникновении тоски, ещё когда только отправилась по городам и странам через пару недель после окончания школы. Родители схватились за голову, когда осознали, что я действительно собираюсь пропустить один год между старшими классами и университетом или колледжем, но так и не смогли меня переубедить. На моей стороне были накопленные деньги, жажда путешествий, твёрдый план, расписанный по датам, многократно взвешенное решение, и забронированные номера в приемлемых для проживания гостиницах. Мадрид, Лондон, Париж, Рим, Берлин, Прага, Стокгольм, Лиссабон, Амстердам, и Монако на десерт.

Именно в столице одноимённого карликового города-государства я и выбрала провести заключительный этап своей познавательной поездки перед возвращением в реальный мир. Мне хотелось очиститься, понять, чем заниматься дальше, и хотя основная цель по-прежнему не достигнута, я наполнена впечатлениями и эмоциями и никогда не пожалею, что спустила создаваемые годами сбережения на столь обширный тур по Европе. Она оказалась такой же захватывающей дух и поражающей даже самое смелое воображение, как я себе и представляла. Это относится и к стране роскошных казино, дорогих яхт и спортивных автомобилей. Я вижу десятки феррари каждый день, и если бы у меня была подобная машина, Монако было бы последней страной на свете, где мне захотелось бы похвастаться своим автомобилем. Знаменитостей я ещё пока не встречала, но и не особо к этому стремлюсь. Наверняка мы с ними всё равно отдыхаем в разных местах. Если мои финансовые возможности распространяются лишь на пляж, недорогие заведения общественного питания и парки с музеями, то у богатых совершенно точно другие предпочтения среди вариантов проведения досуга. Мишленовские рестораны, ярмарки тщеславия в виде светских мероприятий, шопинг в модных магазинах, посещение казино. Но для меня в любом случае нет ничего ценнее вечера в тихом и безлюдном месте, особенно учитывая то, сколько времени я потратила на то, чтобы его отыскать и убедиться, что толпы туристов никогда не захаживают столь далеко от зоны для купания, огороженной барьерной сеткой от медуз. Микроскопическая галька, перемешанная с привозным песком, здесь кажется чище, чем там, где она вся исхожена вдоль и поперёк тысячами ног, но только я с новой силой проникаюсь собственным уединением, как оттуда, откуда я пришла, к кромке воды приближается статный и рослый мужчина. Он не замечает меня в наступающих сумерках, и я тоже не различаю его лица. Но темнота недостаточно тёмная, чтобы скрыть от меня ту последовательность, с которой он скидывает с себя совершенно чужеродную в данных обстоятельствах одежду. Рубашка, ботинки и брюки выделяются пятном на фоне песка, тогда как мужчина стремительно входит в воду и по прошествии короткого времени абсолютно сливается с ней. Мне больше не видно ни головы над поверхностью воды, ни рук, мелькающих в воздухе, и я выпрямляюсь в полный рост, позабыв про наслаждение природой и сопутствующими ей звуками, и преодолеваю расстояние до оставленных на берегу вещей. Из кармана брюк выглядывает край телефона, но, реально оценивая вероятность установления пароля, я прихожу к выводу, что в случае исчезновения мужчины мне вряд ли удастся связаться с кем-то из его родственников посредством изучения списка контактов. Вновь брошенный вглубь моря взгляд не даёт никаких результатов. Дикая паника начинает волнами пробегаться по телу и усиливается до дрожи, когда голос из-за спины поднимает мельчайшие волоски на моей коже:

- Если ты воровка, то бери телефон, и я скажу тебе код, но сначала подай, пожалуйста, рубашку.

- Будь я ею, и учитывая то, сколько полицейских приходится в этом городке на душу населения, и то, что как минимум девяносто процентов территории оснащено камерами наблюдения, я бы уже давно попалась при попытке очередного ограбления и находилась в тюремных застенках.

Я поворачиваюсь лицом к собеседнику и честно стараюсь не пялиться, смотреть преимущественно в его глаза, но проигрываю эту битву, которая не успела толком и начаться. Будучи мокрыми, его волосы являются тёмными, делая невозможным понять то, каков их реальный цвет, и вода с них стекает в направлении шеи и груди, где и так поблёскивают десятки капель, напоминающих росу. У незнакомца подтянутый живот, достаточно натренированные руки и ноги, и, особо не скрываясь, в конечном итоге я позволяю себе взглянуть туда, где дорожка волос исчезает за кромкой выгодно подчёркивающих и без того атлетическую фигуру чёрных боксеров с классической посадкой. Мужчина ухмыляется мне, но исключительно по-доброму и понимающе. Наверняка я не первая и не последняя, кто реагирует на него подобным образом и пытается здраво оценить свои шансы затащить его в постель. Думаю, что он, вероятно, привык, оттего и выглядит столь спокойно и невозмутимо. Я затрудняюсь сказать, сколько ему лет, но вряд ли больше двадцати пяти.

- Твоя правда, не воровка, - я продолжаю смотреть на него, не способная оторвать глаз, когда бросаю ему рубашку, и он неожиданно отвечает взаимностью, скользя взглядом по моему телу, спутанным за целый день волосам, лёгкому летнему платью чёрного оттенка и босым ногам, в то время как мои сандалии находятся в правой руке. Я не хочу, чтобы он одевался, и в разочарованных чувствах наблюдаю за тем, как мужчина застёгивает пуговицы тонкими длинными пальцами. Ткань прилипает к его торсу, подчёркивая очертания, но это более не кажется достаточным, на что я реагирую импульсивно-странным образом, а именно называю своё имя. Мне не нравится придуманное обращение.   

- Белла. Меня зовут Белла.

- Не кинешь ли ты мне ещё и брюки, Белла? Или отойди подальше, если боишься, и я возьму их сам.

Я не боюсь, но подбираю штаны, и он надёжно ловит их после моего броска. Если не считать ступней, то вскоре спрятанным от моего взгляда оказывается всё тело, и это напоминает мне о том, что я просто волновалась из-за возможного утопленника и вероятности иметь дело со следственными органами, что испортило бы мне последние дни нирваны. Но он жив и вполне себе здоров, так что я вполне могу вернуться к исполнению своих планов без всяких волнений и мук совести.

- Ну, мне уже пора. Было приятно познакомиться и при этом не обворовать тебя.

- То, что ты назвала мне своё имя, не считается за знакомство до тех пор, пока я тоже не представлюсь. Так что я Эдвард. Вот теперь мы знакомы, и, может быть, ты поможешь мне тут сориентироваться и возьмёшь меня с собой туда, куда направляешься?

Я думаю над его вопросом совсем недолго. Поправив сумочку на правом плече левой рукой и стоя около мужских ботинок, я вновь удивляюсь тому, что мужчина появился здесь как будто сразу после какой-то конференции, и любопытство во мне так и требует его удовлетворить.

- Я иду ужинать. Пока не знаю, куда именно, но точно не в пафосное место, где можно встретить кого-то известного.

- Я и не ищу подобных встреч. Думаю, что подобные заведения ни тебе, ни мне всё равно не по карману.

Я не оскорбляюсь, потому что он попадает, что называется, в яблочко. У меня нет возможности спускать пару-тройку сотен евро за авторские блюда и десерты, приготовленные именитыми шеф-поваром и кондитером, имён которых я всё равно не знаю. И глазеть на медийных персон, также желающих просто насладиться ужином, не слишком вежливо и корректно. Может быть, я и хочу увидеть Леонардо ДиКаприо, но не настолько сильно, чтобы фактически заглядывать ему в рот, пока он ест.

- Тогда пойдём.

Мы покидаем пляж Ларвотто, больше ничего друг другу не сказав, но когда я замечаю, что, в отличие от меня, мой спутник так и не надел обувь, то останавливаюсь и говорю ему о негласном правиле, существующем в Монако:

- Лучше бы тебе обуться.

- У меня от них уже устали ноги.

- Это, наверное, не моё дело, но, если что, штраф тебе гарантирован. Здесь запрещено разгуливать босиком. Исключением являются лишь пляж и яхты.

- Ты серьёзно?

- Вполне.

Эдвард смотрит на меня чуть ли не с надеждой, что всё это просто шутка, и я вот-вот признаюсь в ней. Но я не обладаю особым чувством юмора, никогда не обладала, а даже если бы он и был частью моего характера, то сейчас я бы всё равно не шутила. Только не в том, что касается реальных вещей. Мужчина почти чертыхается, обуваясь без ложки, и, отвернувшись, мне приходится подавлять смех, кусая губу. Меня ловят на этом, но вроде бы не обижаются.

- Сколько ты уже здесь?

- Три дня. Осталось ещё четыре.

- Видела уже всё, что хотела?

- Не совсем. Я не очень люблю музеи, но хотела бы посетить Океанографический музей и ещё побывать в Японском саду.

- А на Дворцовой площади ты уже была?

- Да.

Я привожу Эдварда к небольшому ресторанчику вдали от туристических маршрутов, но на ожидание свободного столика всё равно уходит некоторое время. Пока мы ждём, с ткани мужской одежды окончательно исчезают видимые мокрые пятна, а я осознаю, что тёмные после воздействия воды волосы на самом деле сложного оттенка, который трудно описать одним словом, и решаю именовать его бронзой. С глазами всё ощущается значительно проще. Глубокую насыщенную зелень изумруда и малахита, не яркую, но красивую, дополняют редкие вкрапления приглушённого серого цвета, и мне не требуется много думать, чтобы знать, что я никогда не видела столь выразительных глаз. Моё внимание наверняка становится запредельным и нарушающим все границы внутреннего личного пространства, но Эдвард никуда не уходит, а если и питает ко мне подобный интерес, то ни в коей мере этого не выдаёт. Уже за ужином в окружении симпатичного интерьера и вида на море из огромных окон наши редкие реплики всё так же касаются лишь обыденных вещей вроде достопримечательностей и фактов о городе, в котором мы оба находимся.

- Ты смогла бы жить на постоянной основе в городке площадью всего две тысячи квадратных километров с населением тридцать восемь тысяч человек? Это даже меньше, чем территория, занимаемая Центральным парком в Нью-Йорке.

Я поддерживаю беседу между роллами и суши, но не говорю о себе больше необходимого и не упоминаю, что живу в провинциальном городке в условиях почти постоянного дождя и хмурой, пасмурной погоды, в то время как в Монако солнце светит триста дней в году.  

- Да, наверное, бы смогла.

Эдвард кивает и берёт следующий барбаджан. Небольшие пирожки, фаршированные швейцарским мангольдом и рикоттой, обжаренные во фритюре, которые стоит попробовать каждому туристу, я ела ещё в свой первый день и нисколько не удивилась, услышав рекомендацию по поводу них и сегодня, но заказывать уже не стала.

- Скорее всего, тебе вряд ли будет интересно гулять по тем же улицам и местам, где ты уже была и фотографировала их, но, может быть, мы встретимся завтра, и ты немного сопроводишь меня?

Он спрашивает меня, когда нам приносят счёт. Я достаю свои двадцать шесть евро, и Эдвард добавляет к ним восемнадцать в соответствии со стоимостью того, что ел он. Мои расходы превысили его из-за клубничного саварена, но кекс был потрясающий, мягкий и вкусный, поэтому это стоило того.

- Что, если мы договоримся, где и во сколько встретимся?

- И ты... придёшь?

- Я подумаю, - мы выходим из заведения на улицу и обходим несколько прохожих прежде, чем начинаем идти бок о бок, пока вокруг зажигаются первые огни ночного города. - Мой отель недалеко от железнодорожного вокзала, а твой?

- Ты говоришь о том здании на бульваре? - Эдвард проводит рукой по волосам, глядя на меня чуть исподлобья. Я замечаю, что он слегка хромает, вероятно, из-за ботинок, и моё восемнадцатилетнее любопытство чуть не одерживает верх, но я вновь беру его под контроль.

- Да, а что?

- Да ничего, кроме того, что мы остановились в одном и том же месте, и, видимо, я могу тебя проводить, а завтра нам обоим будет достаточно спуститься в фойе. Что ты об этом думаешь?

Я думаю много всего. Прежде всего мне нравится лёгкость, возникшая в общении между нами буквально с первых секунд. Тот факт, что мужчине, кажется, хочется проводить со мной время, несмотря на очевидную разницу в возрасте, также не оставляет меня равнодушной. Кроме того, от него исходит приятное тепло, не связанное с температурой нагретого солнцем воздуха, и я чувствую что-то новое и необычное. Что-то такое, чего никогда не ощущала с Джейком. Мы встречались не сильно долго, но и не мало, но при этом в его присутствии и в его объятиях, и даже когда он целовал меня, через моё тело так ни разу и не прошли словно искры, о которых упоминается почти в каждой романтической книге. Я совершила следующий шаг больше от желания понять, отчего все вокруг так озабочены сексом и либо занимаются им, либо не могут перестать говорить о нём, но и спустя несколько раз так и не поняла, что же такого значительного должна была испытать. И лишь теперь, идя по улочкам Монако с человеком, который для меня никто, я, возможно, приближаюсь к осознанию того, что несколько месяцев назад просто выбрала не того.

- Мне кажется, либо мы спустимся к завтраку одновременно, либо я буду внизу в половине одиннадцатого. Это то время, во сколько я выхожу все дни, - говорю я, убирая волосы от глаз при порыве ветра со стороны моря. Он раскачивает пальмы и теребит зонтики на уличных верандах и нижнюю часть моего платья.

- Это неплохое решение. Я согласен.

Только я собираюсь сказать что-то в ответ, как из сумки до меня доносится мелодия звонка. Родители взяли с меня твёрдое обещание, что я буду отвечать им на все звонки, и, меньше всего желая тревожить их ещё больше в дополнение ко всему, я клятвенно заверила родных, что всё именно так и будет. Наш с Эдвардом отель уже виднеется за поворотом, когда мне поступает вызов из дома, и я разрываюсь между мужчиной и необходимостью ответить, но, скрепя сердце, всё же выбираю второе:

- Ты извини, но мне придётся уйти. Это важный звонок. Я не могу его проигнорировать. Мы уже почти пришли, поэтому ты не переживай. И спасибо тебе за этот вечер.

Столь внезапная неотъемлемость прощания приводит меня к неоднозначным чувствам. С одной стороны, впоследствии мне не придётся скрывать собственное нежелание, чтобы этот вечер заканчивался, но с другой, мамин звонок лишает меня возможности узнать хотя бы то, на каком этаже находится номер Эдварда. Спустя несколько часов после расставания с ним я лежу без сна в одноместной кровати и думаю о том, живёт ли он ниже или выше меня и чем занимается прямо сейчас. Уже спит? Сидит перед телевизором? Зависает в интернете? Или, быть может, читает? Я прочитала парочку книг за свою поездку, но этим вечером мои мысли невероятно далеки от того, чтобы начать что-то новое. Я представляю, что было бы, будь Эдвард здесь, и чувствуй он нечто, приближенное к тому, что испытываю я. Его возможные прикосновения, лишённые всякой сдержанности, его поцелуи, глубокие и заставляющие желать ещё и ещё, и дико-нежное соитие, наполненное словами, а не молчанием, как это было с Джейком. Он едва меня касался и никогда даже не пытался говорить со мной, в то время как я мечтала и жаждала, чтобы мой парень хотя бы раз сказал о том, что я его завожу, что ему хорошо со мной, что он постоянно думает о нас вдвоём и вот сегодня хочет быть грубым, а ещё попробовать меня на вкус. Но Джейку больше нравилась мысль о том, чтобы почувствовать мои губы на своём члене. Так и не получив этого от меня, однажды он обнаружил, что более чем совместим в этом плане с девушкой, живущей по соседству. Я знала её и подозревала, что она была бы рада оказаться на моём месте хотя бы так, но, узнав всё из честного разговора с Джейком, я не расстроилась ни в малейшей степени. Лишь почувствовала благодарность, что он не стал врать. Я не любила его. Было бы глупо переживать по поводу того, кто нравился мне недостаточно сильно. Но для Эдварда... для Эдварда я бы, вероятно, сделала всё, о чём бы он ни попросил. На следующий день из-за этой мысли мне почти неловко смотреть в его глаза при встрече в холле в назначенное время. Почти, но не совсем.

- Привет.

- Привет, Белла. Как спалось?

- Хорошо, - чуть не заикаясь, говорю я. Сегодня Эдвард выглядит более подходяще для пляжной атмосферы и солнечной погоды. На нём тонкие бежевые брюки и подходящая им по тону свободная майка с короткими рукавами. Вчерашние чёрные ботинки заменили светлые, и благодаря всем изменениям он уже не производит столь формального впечатления, как это было накануне. - Думала встретить тебя на завтраке, но...

- Мне долго не удавалось уснуть, и я поел лишь недавно и уже не стал подниматься наверх. Всё самое ценное у меня всё равно было при себе.

- Это просто первая ночь на новом месте. У меня тоже такое было.

Я вспоминаю, как в свой первый день в Монако допоздна гуляла поблизости от отеля и всё никак не торопилась внутрь, а потом ещё долго сидела на широком подоконнике в номере и смотрела на редких прохожих, задержавшихся на улице дольше меня. Мало кто ест мороженое, на ночь глядя, но тот рожок, что я приобрела тогда перед тем, как всё-таки отправиться к себе, и наслаждалась им вместе с видами из окна, показался мне самым вкусным в моей жизни.

- Да, вероятно, ты права...

- Так куда ты бы хотел пойти?

- Может быть, начнём со Старого города и заодно посетим Океанографический музей? Или я подожду тебя снаружи, если ты хочешь побывать там одна.

- Нет, я совсем не возражаю против компании.

Я не уточняю, что всё дело конкретно в его компании. Мне не хочется рисковать смутить Эдварда или вообще выдать себя, чтобы он вдруг ушёл, осознав, что ему более неуютно находиться рядом со мной. Я знаю, есть что-то ненормальное в том, когда ты столь резко привязываешься к человеку, к общению с ним и совместно проводимому времени. Держать это при себе определённо является хорошей идеей.  

Придя на Дворцовую площадь, мы оказываемся свидетелями появления на ней почётного караула в полном обмундировании. Даже мне, равнодушной к мужчинам в форме, зрелище их марша кажется довольно гипнотическим и приковывающим всё внимание к себе. Когда всё заканчивается, прочие туристы вокруг расходятся далеко не сразу, но я не сильно люблю находиться в толпе, поэтому отхожу чуть в сторону, пока Эдвард делает ещё несколько фотографий на свой телефон. После мы покупаем билеты в музей, где располагается обширная экспозиция судов и субмарин, а также выставка морских рыб и млекопитающих. Огромные аквариумы демонстрируют флору и фауну, количество разновидностей которых просто нереально сосчитать, и в какой-то момент я устаю не только позировать для фотографий, но и делать снимки окружающей обстановки.

- Ты совсем замедлилась. А впереди ещё немало аквариумов. Пойдём.

- Я, правда, больше не могу. И я хочу есть. Здесь недалеко есть бургерная.

- Хочешь уйти? - спрашивает Эдвард, отворачиваясь от рифа, располагающегося внутри аквариума. Около конструкции плавают рыбы, но от множества увиденных за сегодня расцветок и видов у меня уже сложности с восприятием отличий. Я не думала, что музей потребует настолько много времени и, что самое главное, сил.

- Да, но ты можешь остаться. Я пока схожу в розарий неподалёку.

- Нет, я с тобой.

- Ну ладно, - я пожимаю плечами так, как будто это невеликое дело, то, что этот мужчина по какой-то причине словно не желает быть тут без меня. На самом же деле всё внутри меня трепещет, и в нервном состоянии я даю продавцу сразу тридцать евро вместо пятнадцати, но осознаю это не раньше, чем мне дают два бургера, за которые я случайно заплатила.

Эдвард прячется от зноя в тени исполинского кактуса. В целом в Монако не так уж и много зелёных скверов и рекреационных зон, где можно спрятаться, если тепло начинает казаться слишком изнуряющим. В путеводителе написано, что это вроде как надо ценить, даже если вы не большой любитель подобной растительности.

- Вот, держи. Я заплатила вдвое больше, даже не заметив, и теперь у меня два бургера.

Я протягиваю пакет с булкой, но Эдвард замечает это далеко не сразу. Мне кажется, он смотрит на мои колени, хотя на нём солнечные очки, поэтому его взгляд на самом деле может быть направлен куда угодно. Наконец он совершенно однозначно концентрируется на моём лице, и при этом Эдвард лезет в задний карман брюк, извлекая кошелёк. Мужчина на полном серьёзе достаёт деньги. Те самые пятнадцать евро. И говорит, что не может позволить себе не заплатить. Я отказываюсь снова и снова, несмотря на то, что деньги на дороге не валяются. Просто если бы я хотела их, то, наверное, так бы и сказала. Но Эдвард стоит на своём, и, отчаявшись, я запихиваю пакет между колючими ответвлениями кактуса и ухожу, куда глаза глядят. К вечеру это приводит меня в один из баров, и хотя я знаю, что пить на голодный желудок не лучшая идея, заказываю целую кружку пенного напитка. Её только-только ставят на стойку передо мной, как знакомый бархатный голос вмешивается в моё уединение в хорошем смысле слова:

- Ты знаешь, что если верить заверениям владельцев пивоварен, то пиво в Монако производят из редких сортов хмеля, импортируемых из Чехии и Эльзаса?

- Что ты тут делаешь?

Эдвард прислоняется к стойке правым боком и, водружая на неё руку, располагает её столь близко к моей ладони, словно хочет коснуться. Я хочу, чтобы это свершилось, но вынуждена быть кем-то вроде зрителя или стороннего наблюдателя. От меня не особо что зависит. По крайней мере, не сейчас.

- Обдумываю, как мне загладить вину. Мы не особо друг друга знаем, чтобы я мог делать стопроцентно верные выводы насчёт тебя, но ты, кажется, расстроилась из-за того, что было ранее. Позволишь мне в качестве извинения оплатить твоё пиво? И это, и следующие, если таковые будут?

- Ты следил за мной? - не удовлетворившись сказанным, спрашиваю я. Бармен подходит к нам с вопросом, что принести, адресованным Эдварду, но он качает головой, и тот возвращается к вытиранию посуды для различных напитков на другой стороне бара. В музыкальных колонках одна фоновая композиция сменяется следующей одновременно с тем, как Эдвард делает шаг ближе ко мне и ненавязчиво проводит указательным пальцем по своду моей ладони, обхватывающей ручку кружки.

- А ты думала, что я спокойно пойду своей дорогой, не зная, куда направилась ты? - я чуть отворачиваю голову в сторону, потому что голос становится столь вкрадчивым и обольстительным, что его звучание, незнакомые нотки в дыхании и ощущение кожи Эдварда, пусть и такое незначительное... всё это вместе заставляет меня желать его невероятно сильно. Больше, чем я представляла ночью. Во много раз. Сохранение хоть какой-то концентрации на разговоре требует значительных усилий, и я не без труда прорываюсь через дымку возросшего по сравнению с моментом знакомства влечения.

- Это имело бы смысл, - мой голос напоминает голос Эдварда. Перешедший на шёпот, он такой, будто мы уже занимались сексом и теперь очень хотим пить. - Ведь мы едва знакомы, и ты мог бы потратить время на более продуктивные и интересные вещи, к числу которых слежка точно не относится.

- А если я не следил, а присматривал и вообще не мог долго уснуть не из-за первой ночи на новом месте, а потому, что думал о тебе и никак не мог прекратить?   

Я аккуратно высвобождаю свою руку, чтобы выпить пиво. Это происходит почти залпом, за несколько стремительных глотков, которые оказываются немного горькими на вкус, но я всё равно продолжаю с тем же темпом. После я поднимаюсь и жестом руки привлекаю внимание бармена. Он подходит так же быстро, как и в два прошлых раза.  

- Что-нибудь ещё?

- Нет, спасибо. С вами расплатится он.

- И что теперь?

После закрытия счёта мы вновь остаёмся наедине, и теперь я уже не размышляю о том, правда ли Эдвард смотрит туда, куда я думаю. Пусть и недолгий, но взгляд, брошенный на мою блузку, а точнее на грудь, был уж слишком очевиден и красноречив. Это окончательно придаёт мне храбрости высказать свои мысли и желания вслух.

- Пойдём отсюда.

- И куда?

- Куда хочешь. Можем к тебе. Мне всё равно.