Он больше ничего не спрашивает. Лишь берёт меня руку и ведёт за собой. Полноценное прикосновение ощущается совсем уверенным. От него исходит надёжность. Спустя некоторое время от волнения, которого я не испытывала даже в свой первый раз, у меня начинает потеть левая ладонь, та самая, которая зажата в правой мужской руке, но Эдвард лишь молча чуть усиливает хватку и никак не комментирует мою реакцию, которую наверняка чувствует. Словно на подобный разговор кто-то наложил право вето, но всё меняется, когда мы оказываемся в номере, который принадлежит не мне. Эдвард прижимает меня к своей двери, едва она захлопывается за нами, прижимает к себе так, что я ощущаю то, как он твёрд, физическое доказательство того, как обоюдна и взаимна наша нужда друг в друге, и, учитывая всё это, его вопрос вроде как глуп и не имеет особого смысла. Но я напоминаю себе, что с мужчинами всё проще и понятнее. Женщинам не надо делать что-то, чтобы убедиться, что они возбуждены. Это либо чувствуется, либо этого просто нет. И потому после недолгих размышлений мне становится приятно от того, что Эдвард спросил.

- Ты точно хочешь?  

Я не отвечаю. Точнее отвечаю, но не словами. Мы целуемся так, как если бы были источниками воды в пустыне. Жадно. Глубоко. Ненасытно. Что-то просто пытается выбраться наружу. Что-то, над чем разум не в состоянии одержать верх. Наверное, внутренний инстинкт. Природа, с которой не поспоришь. Чьё-то сердце бьётся у меня в груди, но не в груди, а в горле. Может быть, оно и вовсе не моё. Потому что Эдвард словно является продолжением меня, и я не могу отличить себя от него. Его руки, которые ещё секунду назад были в моих волосах или касались лица, так стремительно перемещаются вниз, что я едва понимаю, как он помогает мне обхватить его ногами. Я больше не уверена, что могу дышать. Когда Эдвард чуть отстраняется, его дыхание вторит моему, но я всё равно едва сдерживаю себя от того, чтобы вновь почувствовать его нежные на вкус, но настойчивые в своих действиях губы.

- Скажи, как... как ты себе это представляешь, - шёпот после секундного или минутного замешательства. Одурманивающий, низкий, едва различимый. Хотя, может быть, прошёл уже час. Я не знаю. Я ничего теперь не знаю, кроме своих желаний и фантазий.

- Прямо тут. И грубо.

Всего несколько слов, и всё сводится к последовательности необходимых действий. Он успевает толкнуться в меня прямо через одежду, но уже в следующий миг, слегка подрагивая, мои руки расправляются с молнией, пуговицей и толкают брюки вниз вместе с боксерами. Настолько низко, насколько мне удаётся дотянуться из своего положения. Эдвард удерживает меня своим телом и правой рукой, сжимающей заднюю часть моей шеи с необходимой мне жестокостью, тогда как его левая рука пробирается туда, где потребность в нём сильнее всего, и, нисколько не колеблясь, стягивает мои трусики прочь. И вот он уже внутри. Сразу после того, как его губы возвращаются к моим, а наши лбы почти соприкасаются. И тут же принимается двигается. Не ждёт, не даёт мне привыкнуть к своему размеру и самому факту единения, и мне это нравится. Не только способность спросить, как бы мне хотелось, или сказать что-то особенное, но и дальнейшее понимание без слов. И в итоге всё именно так, как я и воображала себе после прочтения многочисленных книг. Уверенная сила. Необузданный темп. Демонстрируемые реакции. Выражение экстаза на мужском лице. Капли пота, выступающие на нём. Окончательная потеря контроля. Напряжение. Пульс, возрастающий, кажется, до небес. И наконец взрыв. Кульминация. Растворение двух людей друг в друге. Неспособность отпустить. Я обхватываю мужскую талию руками, пока Эдвард дрожит внутри и вокруг меня, тем самым продлевая и моё удовольствие. Его глаза крепко закрыты. Я вижу это, даже несмотря на то, что теперь его лоб совсем основательно прижат к аналогичной части моего лица, и вопреки тому объёму темноты, что сгрудилась вокруг нас из-за наступивших сумерек. Дневного света, остающегося за единственным в номере окном, уже не хватает, чтобы поступать в коридор в достаточном количестве.

Эдвард поднимает веки ещё по истечении некоторого времени. К этому моменту наши дыхания фактически возвращаются к нормальному состоянию, и я не уверена, что будет дальше. Теперь, когда единственная причина моего пребывания здесь по сути исчерпала себя, и нам некуда идти гулять, да и вряд ли возвращение к былому вообще возможно, он... он может захотеть, чтобы я ушла. Но в глазах, пристально взирающих в мои, возникает безмолвный вопрос, который не имеет ничего общего с желанием выставить меня за порог. Я киваю, и мужчина относит меня в свою кровать, где я оказываюсь между ним и стеной. Матрац в незаправленной постели кажется мягче моего. Но, может быть, это лишь от того, что я слегка устала. Потому что наши одноместные номера совершенно одинаковые. Кровать, тумбочка, лампа на ней, небольшой стол со стулом перед окном во всю стену, ванная комната у входной двери. Без трусиков под юбкой мне самую малость неуютно, но в остальном мы одеты, и я могу сосредоточиться на каких-то вещах, которые в пылу эмоций и страсти не вызвали желания незамедлительно всё обдумать.

- Почему ты спросил, предохраняюсь ли я?

- Потому что у меня не было намерений с кем-то... ну, проводить с кем-то ночи, пока я здесь. И я не готовился к этому, если ты понимаешь, о чём я. Я не такой парень, - объясняет он, с некоторой робостью прикасаясь ко мне на границе между юбкой и блузкой. Там виднеется кусочек кожи, и, чувствуя оголённый участок, я не могу не ощущать и то, как откровенно, не таясь, до моей спины дотрагиваются кончики пальцев левой руки.

- А какой ты парень? - я думаю, что тоже вполне могу расслабиться и позволить себе делать с ним всё, что хочу, и потому начинаю расстёгивать первые пуговицы на рубашке в её нижней части. Они поддаются легко и беззаботно, и мне странным образом уютно. Я ощущаю правильность в том, где и с кем нахожусь и чем с ним занимаюсь.  

- Парень, который полетел в Европу сразу после окончания практики и пришёл на пляж, едва закинув вещи в номер. Я знаю, ты подумала, что я выгляжу странно, - мужская рука пробирается вверх по моей спине, и я придвигаюсь ближе ради большей близости и большего контакта. Мне остаётся лишь пара пуговиц, но я едва не отвлекаюсь и не теряю осознание, как вытащить их из петель, когда Эдвард перемещает руку к моей груди и задевает её сбоку.

- Я действительно так подумала, - нет смысла этого скрывать, если он и так догадался. Почему-то с ним мне не хочется увиливать или что-то отрицать. Я могла бы обвинить в этом то, какой у него пристальный взгляд, подобно рентгену вытаскивающий всё то, что скрыто, но вряд ли это является причиной. Просто он кажется... хорошим, а к хорошим людям хочется относиться так, как они того заслуживают.

- Об этом я и говорю. Ты... ты не носишь лифчик? - в комнате словно становится тише, едва Эдвард заговаривает о своём открытии. На его месте я бы тоже не проигнорировала такие вещи. Скажем, если бы на нём не оказалось боксеров, наверное, мне захотелось бы узнать подробности. Это необычная тема для беседы, но я не смущаюсь и говорю всё, как есть. Ничего сложного, когда воспринимаешь собственное тело адекватно, при этом не стремясь перекроить его за деньги ради спорных канонов красоты.

- Ношу, но не всегда. Она небольшая. Ну... моя грудь. А что за практика? - наверняка со стороны нас можно принять за сумасшедших. Не каждому придёт в голову одновременно обсуждать гардероб, части тела и обучение. Тем не менее, среди всего этого моему взгляду предстают мужская грудь с незначительной порослью волос и невероятно подтянутый живот, как у какого-нибудь профессионального спортсмена, проводящего на тренировках годы и даже десятилетия.

- Я учусь на врача, но смогу и преподавать, если захочу. После получения докторской степени через два года.

- А ты хочешь?

- Я пока ещё не определился.

Эдвард возвращает руку на мою спину, будто не совсем определился и по поводу меня, но я дотрагиваюсь до его груди без всяких сомнений. Тёплая кожа лишена каких-либо изъянов, а упругие мышцы напоминают бюст скульптуры.

- И сколько тебе тогда будет?

- Двадцать семь. А что?

- Да ничего. Просто я думала о том, сколько тебе сейчас, и получается, что думала правильно. Тебе ведь двадцать пять, да? Знаешь, мне кажется, что в таком возрасте уже проще определиться. Не то что в восемнадцать.

- Но ты ведь куда-то поступила, да? - я чуть не отвожу взгляд из-за заданного вопроса. Мне не было хреново от мысли пропустить год, чтобы всё тщательно обдумать, когда я отстаивала себя в спорах с родителями, но в глазах этого мужчины, уже приносящего людям реальную пользу, мне становится фактически стыдно, что со мной всё совсем не так.

- Нет. Я не знаю, чего хочу, и взяла время на размышления. Один год.

- Ну, это не критично. И в твои восемнадцать уже есть одна вещь, в которой ты невероятна.
 
- Это ты невероятный.
 
Я вновь хочу его поцеловать, но он опережает меня. Инстинктивно я оказываюсь сверху, и мой разум затуманивается повторно. Его, тело и душу охватывают наваждение и потребность сразу же, как Эдвард садится со мной в своих объятиях и впервые припадает губами к моей шее. Мне становится как-то пусто и будто холодно в ответ на его небольшое отстранение, но оно не длится долго. Только до тех пор, пока я не киваю спустя секунду после вопросительно звучащей фразы.

- Позволь мне снять с тебя одежду.

Он не медлит, получая согласие. Разве что действует с томительной нежностью, и его последующий взгляд такой, как будто ему в свои двадцать пять лет никогда не доводилось видеть кого-то сексуальнее, чем я.

- Ты такая красивая, - Эдвард очерчивает мои ключицы своим спокойным, неторопливым прикосновением. Оно ласковое, но ощущается и провоцирующим. Пальцы замирают в выемке у шеи, едва уловимо поглаживая кожу. Лучи гаснущего солнца на мгновение подчёркивают необычный цвет мужских волос, и я уверенно-нежно сжимаю их там, где кончики немного закручиваются ниже затылка. Просто быть с кем-то вот так... просто касаться... нет, не с кем-то, а с Эдвардом... я представляла, но и не представляла, что можно действительно ощущать себя столь свободно и раскованно с человеком, которого едва знаешь. - Я не могу оторвать от тебя глаз. И хочу прикоснуться к твоей груди.

- Я тоже хочу, чтобы ты к ней прикоснулся.

Секунду спустя мою левую грудь уже обхватывает широкая ладонь, и та идеально помещается в неё. Соски затвердевают от осознания того, насколько мы подходим друг другу, по крайней мере, физически, и, больше не в силах сдерживаться, я тянусь к одежде Эдварда, чтобы тоже увидеть его полностью обнажённым. Он тесно прижимается ко мне, мы справляемся с нею вместе, и его проникновение дарует истинное блаженство. Удовольствие, которое меркнет даже по сравнению с тем, что я испытывала, когда он вжимал меня в дверь и одновременно в себя. Теперь он словно клеймит моё тело собой. Своими необузданными, неистовыми движениями. И всё как в первый раз. И в тысячу раз лучше. Ярче, интимнее, глубже. Мне хочется, чтобы это длилось вечно. Поцелуи, взгляды, слова, эмоциональная близость в сочетании с физическим единением, ощущение собственной принадлежности. Такое же приятное, как тяжесть мужского тела и его напор.

- У тебя потрясающе нежная кожа. Мне так приятно тебя касаться и чувствовать её мягкость, - позже, пока мы восстанавливаем дыхания, Эдвард обнимает меня за талию, но иногда чувственно скользит рукой ниже по моему боку вплоть до попы. Это изумительные переживания. Такие, которые я точно не испытывала никогда прежде.

- Мне с тобой хорошо, - успеваю сказать я прежде, чем в столь потрясающий и безмятежный момент вклинивается звонок телефона. После моего упоминания родителей Эдвард предоставляет мне пространство поговорить с ними без его присутствия и уходит в ванную комнату. Приняв душ после него, я остаюсь на ночь и засыпаю, едва голова касается подушки, которая слишком мала для двоих, но нам её хватает благодаря тому, как мы близки друг к другу. Он будит меня спустя неизвестное количество времени, и спросонья я не сразу понимаю, что он говорит, но конкретные действия всё объясняют. Хочу пройтись губами по всему твоему телу. Именно это я слышу от Эдварда до того, как он претворяет своё желание в жизнь. В моих глазах что-то щиплет, когда он прикасается ко мне между ног и не останавливается до тех пор, пока не слышит моё учащённое дыхание и, возможно, слишком громкий стон.

Эдвард качает головой, осознав мою попытку оказать ему ответную услугу, и, слегка разочарованная, но вместе с тем и нет по причине отсутствия соответствующего опыта, я позволяю мужчине укрыть меня одеялом и вновь обнять. Мы спим до самого утра и чуть не пропускаем завтрак. Я спускаюсь поесть во вчерашних вещах, но по пути обратно в номер остаюсь в лифте, когда тот останавливается на втором этаже, и Эдвард выглядит потерявшим меня, поворачиваясь ко мне вследствие осознания моего отсутствия рядом.

- Я поднимусь к себе переодеться. Встретимся внизу минут через пятнадцать, хорошо?

Он кивает, но так и стоит на месте, пока металлические двери лифта не отделяют нас друг от друга. Мой номер встречает меня слегка душным воздухом, и, не зная, где мне предстоит ночевать будущей ночью, я решаю оставить кондиционер включённым. Чтобы не ждать снижения температуры, уже находясь в комнате.

На протяжении следующих нескольких часов мы исхаживаем вдоль и поперёк почти весь Монако, включая и Японский сад на улице Принцессы Грейс. Творение ландшафтных дизайнеров весьма виртуозно втиснуто между жилыми комплексами и многоэтажными новостройками. Приятным отличием от общей атмосферы, царящей в городе, служит здешнее отсутствие пафосности. Если фактически все остальные места характеризуются именно ею, то тут можно легко забыть о ней благодаря дивному пейзажу и умиротворённости в каждом сооружении или растении. Кроме того, у причалов порта «Геркулес» среди прочих белоснежных судов мы отыскиваем элегантную яхту Альбера II, а потом Эдвард затаскивает меня в один из элитных автосалонов. Я пытаюсь сопротивляться, но не слишком активно, и в итоге держусь на небольшом удалении от него и менеджера, в то время как Эдвард довольно правдоподобно притворяется скучающим миллиардером, занятым поиском очередного «Бентли». Мне становится самую малость нервно от мысли, что нам могут предложить тест-драйв, и, подойдя к модели, внутри которой Эдвард делает вид, что уже знаком с панелью приборов, я спасаю его от необходимости дальнейшего спектакля. Но, разумеется, с учётом реалий происходящего и того, где мы находимся.

- Помнишь, мы говорили о том, чтобы притормозить с созданием коллекции машин, и ты пообещал мне, что всё так и будет?

- Да, помню.

- Отлично. Тогда пойдём, нам уже давно пора быть в другом месте.

Ещё минуту или две он изображает из себя мужчину, не обязанного соглашаться с женщиной и потакать ей, когда она создаёт неловкую ситуацию в присутствии постороннего. Но, что-то пообещав, такие мужчины, думаю, всегда делают необходимое, и Эдвард окончательно входит в роль, как бы извиняясь за то, что мы зря отняли столько времени. Его внимание пытаются обратить на другие автомобили, но он уже непреклонен. Мы выходим на улицу, смеясь над удавшимся розыгрышем.

- У тебя красивый смех, Белла.

- Если ты так считаешь... Я не уверена, что он мне нравится.

- Он красивый, и не спорь, - твёрдым голосом повторяет Эдвард и дотрагивается до моей спины вроде бы обычно, но мною это ощущается столь чувственно и возбуждающе, будто на мне нет никакой одежды. - Так какое другое место, где нам надо быть, ты имела в виду?

- Давай вернёмся в отель.

Мы целуемся, как умалишённые, ещё толком не войдя в номер. Эдвард стягивает с меня свободную тунику одним быстрым движением и почти дёргает пуговицы на моих шортах, но я перехватываю инициативу, толкая его к кровати. Он притягивает меня к себе на колени, я обвиваю его торс ногами за секунду до ощущения горячего, влажного рта на своей груди. Мне почти больно, когда зубы случайно или намеренно чуть задевают кожу, но я лишь хочу ещё. Ещё и ещё.

- Не останавливайся.

- Ни за что. Скажи, если нужно нежнее.

- Нет, я не хочу так. Прижмись ко мне сильнее.

Эдвард прикасается к моим соскам языком, и я чувствую, что горю изнутри. На нас ещё много одежды, но предвкушение только усиливает возбуждение. Заставляет меня сходить с ума от удовольствия, которое лишь предстоит. Терять голову рядом с Эдвардом. Я была бы счастлива ощущать его руки на себе безгранично долго. Постоянно. Но ничто не может сравниться с моментом, когда он ласково, но с желанием обладать скользит внутрь меня. И обратно, и снова вперёд. До установления идеального ритма. Каждый миг невероятен. Смелые прикосновения, глубокие поцелуи, чувственные взгляды, шумные выдохи, голос, шепчущий моё имя. Всё становится совсем интенсивным одновременно с тем, как Эдвард утыкается лицом мне в волосы. Я дрожу и дрожу, и это едва не оказывается сильнее моего желания, чтобы мы пересекли невидимую грань вместе. Ещё несколько секунд, и сил бы ждать не осталось, но особенно быстрый толчок всё меняет. Мы остаёмся соединёнными какое-то время, пока в мышцы не возвращается немного энергии. Не отстраняться сразу кажется такой же естественной вещью, как и просто лежать бок о бок друг с другом на кровати, рассчитанной на одного.

- Почему медицина? Хотя, наверное, я понимаю, почему, но, может быть, не совсем. В том смысле, что это вряд ли романтично. Ну, если... если кто-то умирает...

- Дело в моём отце. Он тоже врач. Хирург-ортопед, - наши лодыжки переплетаются под одеялом, которое скрывает лишь нижние части тел. Эдвард видит мою грудь, а я, кажется, только и делаю, что не могу перестать смотреть на его волнующий торс и не уверена, отчего завожусь больше. От ощущения секса в словах, запахе и прикосновениях или благодаря запредельной искренности. - Хотя причина не только в этом. Просто... просто так потрясающе видеть улыбки людей, когда ты им помог. Даже если это просто какой-нибудь укол. Или выписанные таблетки от гриппа, болей, давления или сахарного диабета. Или ещё что-то, что ощущается незначительно по сравнению с операцией, с серьёзным хирургическим вмешательством, но для человека это всё равно сродни спасению жизни.
 
- Знаешь, у тебя горят глаза. Сейчас, пока ты говоришь всё это.

- Правда?

- Да. Они словно светятся, - приподнявшись на правом локте, я поясняю то, что имею в виду, и хотя мои слова делают выражение лица Эдварда особенно сосредоточенным, он явно размышляет не только о серьёзных вещах, но и о моей груди. Он смотрит на неё, вслед за чем закидывает мою левую ногу к себе на талию, и анализ его вероятных мыслей и эмоций отходит для меня на задний план.

Когда всё заканчивается, а Эдвард поглаживает мой живот круговыми движениями пальцев вокруг пупка, я говорю то, о чём задумалась и испытала ещё в нашу первую ночь:

- У меня никогда не было такого потрясного секса, как с тобой. Я говорю это, просто чтобы ты знал.

Эдвард очерчивает окружность снова, но уже глядя в мои глаза, и его дыхание влажным теплом струится по моему левому плечу к шее и дальше по коже. Мурашки у меня на предплечьях высыпают одновременно и распространяются вниз по рукам, отдавая всё моё тело во власть приятной дрожи. Её не убивают даже слова. Не грустные, хотя и не вселяющие радость, они просто знаменуют собой реальный факт. Реалии жизни, когда рано или поздно праздное времяпрепровождение заканчивается, и ты неизбежно возвращаешься туда, откуда начал путь.

- Курортные романы не перетекают в реальную жизнь. Ты же это понимаешь?

- Да.

- Просто хотел убедиться, что между нами нет недопонимания.

- И ты прав. Его нет, - я думаю точно так же, как и он. Настанет день, и каждый из нас вернётся к своей жизни. Я в Форкс, а Эдвард туда, где учится. Может быть, это тот же город, где он родился и вырос, а может быть, и нет, но это и неважно. Мы просто разъедемся и больше никогда друг друга не увидим.

- Тебе, кажется, уютно в моей футболке, да?

Мы сидим на кровати, облокотившись на стену, и смотрим телевизор. Мои ноги согнуты по-турецки, и я только-только закончила разговаривать с мамой. Эдварду хватило такта не сильно улыбаться из-за некоторых моих ответов, касающихся того, ела ли я, и как давно это было в последний раз.

- Ты ведь не против?

- Нет, - он сжимает моё обнажённое колено, - давай завтра арендуем автомобиль и попробуем повторить маршрут Формулы-1. Или сходим в казино. Я слышал, что можно фотографировать интерьеры без сотрудников в кадре.

- Лучше в казино. Из-за трассы мне страшновато.

Мой последний полноценный день перед отъездом проходит слишком быстро. Нормальные люди в данной ситуации вернулись бы в гостиницу лишь с наступлением темноты, но мы выходим только для короткого визита в холл казино, и чтобы пообедать. Внутренняя обстановка здания оказывается не такой уж и вычурной, как я себе представляла. Наверное, преступление то, что мы уделяем ей столь мало внимания, но я не могу оторваться от Эдварда. И, думаю, это взаимно. Вряд ли после него мне будет хотя бы вполовину столь же хорошо с кем-то ещё, как сейчас с ним.

- Хочешь быстрее? - хриплый голос рядом с моим ухом, тогда как мужская ладонь касается меня внизу, почти подталкивает к краю. Кровать скрипит, как только безмолвным ускорением темпа, не дожидаясь очевидного ответа, Эдвард задевает во мне те точки, о которых я и не подозревала, и я подаюсь назад, чтобы стать ещё ближе, если это вообще возможно. Кожа мужской груди трётся о мою спину, его пальцы знающими движениями приближают меня к экстазу, и момент безусловного единения не заставляет себя долго ждать. Я впервые задумываюсь, что, может быть, не смогу забыть всё, что произошло в этой комнате. И всё, что мы разделили за её пределами, тоже. Эти мысли оборачиваются сиюминутным желанием уйти к себе, сказать о необходимости выспаться и поутру внимательно собрать вещи, но из всего этого я говорю лишь о скором отъезде.

- Знаешь, я не жалею о том, что сегодня не увидела фактически ничего нового.

- Я тоже не жалею об этих днях, Белла.

Я лишь киваю, потому что все слова кажутся попросту ненужными. Эдвард засыпает к моменту моего выхода из ванной, и до того, как тоже лечь, в свете прикроватной лампы я различаю, что поцарапала мужскую спину. Характерные красные полоски пересекают кожу в основном в нижней части близ поясницы, но есть и такие, которые располагаются выше. Я думаю о нас вдвоём, пока наконец не погружаюсь в сон. Он поверхностный, чуткий и часто прерывается, и когда в комнате, невзирая на закрытые с вечера шторы, становится светлее благодаря подступающему рассвету, я отказываюсь от попыток крепко заснуть. Во сне Эдвард перевернулся с живота на спину и теперь находится ко мне гораздо ближе, чем ночью. Я легла почти вплотную к стене, отказавшись от единственной подушки, чтобы не мешать, но теперь она под моей головой, и расстояние между мной и мужчиной фактически ничтожно. Он спит, дыша размеренно и ровно. И в наше последнее совместное утро выглядит безмятежно. Мне хочется коснуться, поцеловать подбородок, ощутить платоническое объятие, но это не избавит от грядущего. С течением времени из коридора отеля начинают доноситься шаги и голоса проснувшихся людей. Потревоженные звуками, ресницы Эдварда подрагивают, и через считанное количество минут он открывает глаза и видит меня. Сонный, он особенно милый, и мне едва удаётся справиться с желанием сделать что-то из того, что скорее свойственно серьёзным отношениям, чем необременяющей кратковременной связи.

- Доброе утро.

- Доброе. Знаешь, я ждала, когда ты проснёшься, чтобы сказать, что пойду на завтрак пораньше. Мне ещё нужно собрать вещи, и... В общем я...

- Какой у тебя номер? Я приду тебя проводить.

Эдвард прерывает меня на полуслове. Встречаясь взглядом с его глазами, я запинаюсь, забываю, как застёгивается юбка, как функционирует чёртова молния на спине, но руки помнят это за меня.  

- Это вовсе необязательно. Я много где побывала за эти месяцы, и остановка автобуса тут в двух шагах, так что не хочу отнимать твоё время.

- Но я сам этого хочу.

Я называю ему число и не без труда покидаю номер, в котором фактически поселилась в заключительные дни своего путешествия. Но ещё труднее оказывается стоять на остановке, хотеть столько всего сказать, но молчать. Мы даже не узнаем, добрался ли каждый из нас благополучно до дома. И лично мне наверняка потребуется не один месяц, чтобы перестать об этом думать. Ты можешь попросить номер телефона, шепчет голос разума изнутри, но даже от простого обдумывания этой мысли меня останавливают слова про курортный роман. Слова, с которыми я согласилась и по-прежнему согласна, но всё равно терзаюсь неизбежным. Мы прощаемся, когда в зоне видимости появляется нужный мне автобус до аэропорта Ниццы. В Монако нет и никогда не будет своей воздушной гавани. Я читала, что для строительства современного аэропорта нужно как минимум около четырёх квадратных километров площади, но откуда ей взяться в городке, который почти в два раза меньше?

- Ну вот и всё. Это за мной.

- Да. Завтра я тоже поеду на нём, - Эдвард проводит левой рукой по волосам, держась от меня на почтительном расстоянии, которого не было в предшествующие дни. Мы не целуемся на прощание, и ни один из нас так и не совершает ничего, что выглядело бы, как желание прикоснуться в заключительный миг. Мы лишь смотрим друг на друга, и я уверена, внутри нас одно и то же. Я ни о чём не жалею. Я бы ничего не изменил. Я бы всё повторила. Было приятно встретить тебя.

- Прощай, Эдвард. Я уверена, ты станешь тем, кем твои родные смогут гордиться, что бы ты ни выбрал. И береги себя.

- И ты тоже береги себя, Белла.

Я киваю, переводя взгляд на водителя, который подходит ко мне, чтобы убрать мой чемодан в специальный отсек. Когда его крышка закрывается, становится очевидно, что все в автобусе ждут лишь меня одну. В некоторой суете я смотрю на Эдварда ещё раз, вижу его небольшую улыбку, а потом поднимаюсь в транспорт и сажусь на ту сторону, откуда смогу любоваться морем ещё некоторое время. Но главной причиной является то, что у меня не получится увидеть Эдварда через окна. Остановка с другой стороны, и он тоже там. Я не оглядываюсь, когда двери автобуса закрываются, и транспорт начинает движение. Но в тот момент я ещё не понимаю, что не оглянуться в буквальном, физическом смысле не означает забыть и не вспоминать. Соответствующее осознание придёт ко мне гораздо позже. И уже никогда не сможет отпустить.

Я возвращаюсь в настоящее вместе с хлопком окна, которое распахнул поднявшийся снаружи ветер. Через пару недель мы с Элис выпускаемся из университета, а ещё через пару месяцев я прилетаю туда, где прошли мои самые счастливые дни. У меня были отношения, точнее отношения на ночь или пару ночей, но никто из тех, с кем я делила кровать, так и не смог сравниться с Эдвардом Калленом и уж тем более проникнуть в самое сердце. Он остаётся единственным мужчиной, кто владеет им, и иногда я ненавижу его за это. Но потом ругаю, ударяю себя по лицу за эти мысли, ведь гораздо сильнее чувствую любовь и сожаление, что более молодая версия меня самой не боролась за то, чего и кого хотела. И просто соглашалась с какими-то вещами, хотя изнутри её и грызло сомнение, а стоит ли верить всему, что говорят, и нежелание верить в сказанное.

Всё вокруг оказывается таким же ухоженным, чистым и захватывающим дух, каким я помню. Особенные пляж, галька, песок, вода, закат и ветер, которые не могут ощущаться так же, как здесь, в любом другом месте на свете, по-прежнему остаются важной составляющей моих воспоминаний. И тот валун, разумеется, тоже. Валун, что не сохранил мне верность и предоставил опору кому-то другому. Но не просто кому-то, а Эдварду. Я замираю посреди шага, когда убеждаюсь, что знакомые очертания не только лишь напоминают его, но и принадлежат ему абсолютно безоговорочно. Каллен смотрит в направлении, противоположном тому, откуда я иду, и мне хватает одного мгновения, чтобы жадно поглотить то, как он выглядит, во что одет, и представить, сколько примерно раз ему потребовалось убирать волосы от глаз на ветру, чтобы они показались мне спутанными, а не просто взлохмаченными. Той восемнадцатилетней Беллы больше нет, как нет и студентки второго курса, а нынешняя я в возрасте двадцати трёх лет точнее смелее их обеих, вместе взятых.  

- Эдвард.

Только я называю его по имени, как он поднимается с песка за какие-то доли секунды. Блуждающий взгляд устанавливается на мне далеко не сразу, и даже когда это происходит, я чувствую эмоцию, согласно которой Эдварду Каллену я, возможно, кажусь лишь миражом. Он смотрит на меня, но одновременно словно и сквозь меня, и я не знаю, ни что думать, ни что делать, ни говорить ли что-то ещё. Размышляя, я поудобнее перехватываю ремешки своей обуви, и тогда же мужчина произносит моё имя в ответ, будто наконец поверив, что я это я, и что я действительно в нескольких шагах от него.

- Здравствуй, Белла. Как... как твои дела? - я могу сказать, что ему не сильно хочется спрашивать об этом, но он, вероятно, просто не знает, о чём ещё говорить. На его месте я бы тоже не знала, какую тему будет наиболее безопасно поднять в общении с бывшей партнёршей по сексу и студенткой в течение недолгого времени в обоих случаях. Когда-то нам было легко и естественно друг с другом, но с тех пор всё стало другим. Я стараюсь не думать, что означает то, что он здесь в тот же самый день, в который мы познакомились пять лет тому назад. Хотя вряд ли он даже знает, что это было двадцать второго августа. И его вопрос... Я предпочла бы не слышать попытки вести что-то вроде светской беседы после всего, что было, и что могло бы быть.

- Не знаю. Наверное, нормально. Я не думала, что в принципе встречу тут кого-то, поэтому, скорее всего, мне лучше уйти. Извини, что... В общем просто извини. Я...

- Я здесь лишь потому, что мы познакомились на этом самом месте, Белла, - вдруг говорит он и при этом привносит столько эмоций в свой голос, в то, как делает импульсивный шаг вперёд, что я просто теряюсь. И более не чувствую себя способной хотя бы немного пошевелиться. Дыхание вроде бы есть, но вроде и отсутствует, и я не уверена в том, какие ощущения во мне преобладают. Смятение и неизвестность или надежда и покой. - С тех пор я приезжаю сюда каждый год. Ровно день в день. Останавливаюсь в том же самом номере и прихожу сюда. Но моя футболка уже давным-давно не пахнет тобой.

- Ты сказал, что не вспоминаешь.

- Я солгал, - серьёзно звучащие слова, и пристальный, не моргающий взгляд. Запах Эдварда Каллена, что приносит ветер, впоследствии наполняет мои лёгкие. Вот что я осознаю прежде всего, пока вокруг меня в значительной степени происходит нечто, чего я никак не ожидала. - Что мне ещё оставалось делать? Я был твоим преподавателем.

- Но ты смотрел на меня иначе, - я не злюсь. Больше нет. Было бы ложью утверждать то, что я не чувствовала этого совсем между грустью и тем, что казалось ненавистью, но я пережила, отпустила негативные эмоции и выбрала помнить исключительно хорошее. И теперь я лишь хочу понять. Хотя нет, это не просто желание. Это необходимость в том, чтобы получить ответ. - Я думала, что, может быть, мы... А потом ты уволился, и это... это лишь вернуло меня к мысли, что для тебя всё действительно в прошлом.

- Нет, Белла, никогда, - он качает головой и подходит ко мне неспешным шагом почти вплотную. Будто давая передумать и отступить, увеличить расстояние снова, если я вдруг не хочу или не готова видеть или чувствовать его столь близко, но я остаюсь стоять на месте. Смотрю на тёмно-синюю однотонную рубашку, чёрные летние брюки, босые ноги и обнажённые до локтевого сгиба руки, и потребность, которую я безуспешно гасила в себе столько лет, из тлеющих угольков превращается в полноценное пламя из любви и влечения внутри меня, но, как бы мне не хотелось состоять лишь из этого, там есть и кое-что ещё.  

- Ты ранил меня, как никто, - голос кажется дрожащим и почти шёпотом. Часть меня не хочет это говорить, потому что истина, что освободит меня, в то же самое время может заставить Эдварда почувствовать себя плохо, но, возможно, неискренность, притворство, что всё хорошо, гораздо хуже. Он воспринимает услышанное стоически. Не отводя взгляд.  

- Я не думал, что всё так будет, и уж точно не стремился к этому сознательно, Белла. У меня не было намерений причинить тебе боль. Ты молода и сейчас, а тогда была совсем юной, но уже казалась такой искушённой, что я... Мне казалось, ты без проблем забудешь. Что уже хоть завтра встретишь кого-то ещё и будешь с ним так, как была со мной. Меня и расстроило, и ненадолго сделало счастливым то, что ты вроде как помнила. Но я всё равно не мог... - с уязвимостью в чертах лица признаётся он и продолжает после небольшой паузы, - не мог остаться. Я не знал, как быть с кем-то постоянно, как что-то делать для этого человека, как отдавать ему себя. Я и сейчас не умею всё это.

- Я тоже не умею, Эдвард, - наступает мой черёд качать головой. - Но, если ты хочешь, если у тебя есть настоящие, глубокие чувства... мы сможем научиться всему вместе.

Шаг, что разделял нас, оказывается очень коротким, и Эдвард прикасается ко мне так же несдержанно, неистово, как и тогда, но одновременно и с рассудительной нежностью. Всей ладонью, плотным прилеганием пальцев к задней части моей шеи. Я больше не контролирую себя и, едва ощутив чуть шершавую кожу мужской ладони, тоже обхватываю шею Эдварда. Он улыбается серьёзной улыбкой, предвосхищающей интенсивную по вызываемым во мне эмоциям откровенность:

- Я действительно хочу твой запах на своей одежде, Белла. И на себе тоже.

- Тогда не забудь обуться, и пойдём отсюда, - только и говорю я, повторяя ту свою фразу и вкладывая правую ладонь в протянутую руку Эдварда Каллена.