От авторов: «Сумерки» нам не принадлежат, только розовый лимонад и больше лака для ногтей, чем когда-либо может понадобиться двум девчонкам.



Проснись, девочка. Мы в эгоистичном мире, где нет ни денег, ни жемчужных бус. Ты знаешь, что со мной ты попадешь…

Блисс-детка

Мой возраст никого не волнует сильнее, чем меня.

Даже если смогу забыть или всего на несколько минут представить, что я на пару лет старше, Эдвард постоянно напоминает мне, что это не так. Мне всего тринадцать, и есть слишком много всего, о чем я даже не знаю.

Я не понимаю, почему это имеет такое значение. Это всего лишь число. Оно означает мои годы, а не то, сколько я знаю и не то, что чувствую. Я сама в состоянии решить, чего хочу и к чему готова, невзирая на возраст.

Эдвард не согласен. Наверное, это единственное, в чем он и мои родители заодно. Он быстро меняет тему, когда бы я ни указывала на то, что это неважно, но само по себе это напоминание. Он всегда на два года старше меня.

- И что? – возразила я два дня назад. Он был на середине рассказа о дне рождения Пити, который был днем ранее, и начал пропускать некоторые места.

Мы оба лежали поверх одеял и ели на двоих пакет конфет, который Элис купила мне раньше днем. Было очевидно, что он пропускает части истории, потому что там были вещи, о которых я не знаю, вещи, которые, по его мнению, я не должна была знать.

- Объясни мне, - сказала я, приподнимаясь на кровати в попытке подчеркнуть серьезность своих слов. – Расскажи мне о том, чего я не знаю, и я буду знать. Я не маленькая. Покажи мне.

Эдвард покачал головой, демонстрируя мне свою кривоватую ухмылку и опущенные ресницы, скрывающие его красивые небесно-голубые глаза. Он проигнорировал мою просьбу и потянулся за конфетой, что была у меня в руке.

- Дай-ка штучку «Ризс»*, детка Блисс.

Он сделал акцент на слове «детка», чтобы заставить меня почувствовать себя маленькой, но его слова имели обратный эффект. Иногда эффект прямой, но не тогда, когда мы одни. Его тон не такой, когда есть только он и я в его комнате за закрытой дверью. Меня не беспокоит, если он называет меня деткой, маленькой или принцессочкой, потому что он говорит это гораздо… мягче.

Это звучит гораздо меньше как оскорбление и больше как милый секрет.

- Дай-ка те. – Я рассмеялась, сменяя тему. Он высыпал на руку конфеты с арахисовым маслом и начал выбирать желтые. Специально, я знала, потому что это мои любимые.

Я потянулась к его руке за конфетой, но вместо этого получила пакет. В нем осталось всего несколько конфет и только две желтые. Мне все равно, что все говорят, но у желтых другой вкус. Они лучшие.

В конфетах я эксперт.

Эдвард продолжал посмеиваться, поедая желтые и отдавая мне оранжевые и коричневые.

- Правило двадцать два, - сказала я, зарывая голые ноги в его теплые скомканные одеяла и роняя менее фантастически вкусные конфеты обратно в пакет. – Желтые «Ризс» всегда мои. Всегда.

Как только я это сказала и потянулась, чтобы взять с ладони, на которой лежала куча оранжевых, единственную желтую конфету, Эдвард усмотрел ее. Это была последняя.

- Да, хорошо! – Он улыбнулся шире; его голубые глаза озорно блеснули, когда он протянул руку, чтобы забрать у меня конфету.

Я издала звук, напоминающий одновременно писк и смех, сжала ладонь, защищая последнюю, самую ценную конфету, и засунула кулак под спину.

Эдвард набросился на меня, обеими руками пытаясь отобрать конфету. Мы громко смеялись; все смешалось – руки, ноги, одеяла, и прежде чем он смог забрать последнюю маленькую желтую штучку с божественным вкусом, я засунула ее в рот.

- Ха-ха. – Я усмехнулась; он все еще был сверху. Он продолжал смеяться, и я ощущала все его запахи: выкуренного много часов назад косяка и мальчикового мыла, и чувствовала его сильные руки, спутанные медно-каштановые волосы и глаза лучшего оттенка голубого – он окружал меня.

Я прижала конфету к нёбу, пока не раскусывая ее. Улыбаясь, я издавала негромкий звук, посасывая ее, и Эдвард слегка приподнял левую бровь. Я целиком привлекла его внимание. От этого у меня забурлило в животе.

- Можешь забрать ее, если еще хочешь, - предложила я, приоткрывая рот и показывая ему конфету на языке.

Его улыбка превратилась в усмешку, и он покачал головой, назвав меня маленькой дразнилкой и слез с меня.

Держу пари, он не называет Викторию дразнилкой.

Вероятно, потому, что никто не может.

Держу пари, он и малышкой ее не называет.

Надеюсь, что не называет.

Элис трогает меня рукой, вырывая из моих мыслей.

Мы сидим на заднем ряду, на уроке углубленного изучения английского, не сводя глаз с часов, висящих над доской. По крайней мере, именно туда мы смотрели. Сейчас мы обе смотрим вниз, под нашу общую парту.

Тонким фиолетовым маркером она рисует сердечко на ногте моего левого указательного пальца. Я с улыбкой наблюдаю за этим, грезя о выходных, до которых осталось всего полчаса, но кажется, будто вечность. Также я пытаюсь не думать о вещах, которые в последнее время беспокоят меня больше обычного, таких, как мой возраст и Виктория.

Поначалу я завидовала ей, и до сих пор вроде как завидую, но это не совсем верное слово. У нее та часть Эдварда, которой нет у меня, но у нее не лучшая его часть. Она не лежит с ним в постели и не дерется из-за штучек «Ризс». Она не просыпается поутру, видя его мечтательную сонную улыбку, когда его правая рука обнимает ее за талию. У нее нет самого мягкого, самого теплого бейсбольного худи, пахнущего лучше всего на свете.

У нее есть его более взрослого вида внимание, но за глаза он зовет ее шлюхой, а иногда и в лицо. Они целуются взасос, но он не двигает губами. Они занимаются сексом, но она не нравится ему, не нравится по-настоящему. Он не мил с ней так, как со мной. Он ее не уважает.

Уважение.

Элис дает мне маркер, и я мысленно проговариваю это слово, пока рисую такое же сердечко у нее на пальце.

Моя мама всегда убеждалась, что я понимаю важность слова «уважение». Это значит, что я не должна не позволять никому, с кем мне не стопроцентно комфортно, нарушать мое личное пространство. Это значит говорить правду.

Это значит поступать с людьми как с живыми существами, а не как с предметами. Не использовать их.

Это значит следить за тем, как твои слова и поступки влияют на других людей, особенно на тех, кого ты любишь.

В этой ситуации уважение – это еще и как обоюдоострый меч. С одной стороны, меня бесит, что Эдвард обращается со мной как с ребенком, словно я не справлюсь со знанием о том, чем он занимается с Викторией или о чем-либо еще, даже если он делает это, потому что уважает меня. Все равно это раздражает. С другой стороны, я бы, наверное, ревела днями напролет, если бы он называл меня так, как я слышала, он называет ее.

Похоже, у него нет чего-то среднего, что хреново, но если бы мне пришлось выбирать, на какой стороне быть, я бы определенно предпочла быть хорошенькой принцессочкой, чем тупой гребаной шлюхой.

Я вздыхаю, переворачивая руку Элис, и тру большим пальцем облупившийся лак цвета «Миднайт Блю Спешл».

Нет, решаю я, на самом деле я Виктории не завидую.

Но она не должна мне и нравиться.

Мистер Бёрди бубнит про Ника и Гэтсби, а я выстукиваю пальцами по пальцам Элис. Чпок-чпок-чпок.

- Дай мне вечером накрасить тебе ногти, - шепчу я, наклоняясь близко к ее светлым-светлым волосам.

Она улыбается и дует на мои светло-розоватые кудри.

- Только если ты дашь мне накрасить свои, - шепчет она в ответ. – И цвет выбираю я.

Я сдерживаю смех, и мы одновременно поднимаем глаза, чтобы казалось, что мы внимательно слушаем. Я знаю, что она выберет черный. Она давным-давно просит об этом. Я отказывала без особой причины, просто потому, что это весело и забавно - подразнить свою противоположность.

- Договорились, - шепчу я, снова глядя на нее.

Она разве что не подпрыгивает на своем стуле и у нее на лице широченная глупая улыбка. Это вызывает глупую улыбку и у меня и перебивает все мысли в голове. Ты не можешь не улыбаться, когда улыбается Элис. Когда она такая суперсчастливая, она улыбается всему свету и все окружающие улыбаются вместе с ней.

Наши шкафчики на разных концах коридора восьмых классов, поскольку наши фамилии в списке далеко друг от друга, но это не имеет большого значения. Сегодня пятница, и когда звенит звонок, мы можем идти; мы продолжаем наш разговор, стоя на разных концах коридора.

- Я так рада, что ты наконец-то снова останешься ночевать! – Элис прыгает, надевая через голову свое худи с группой «Blink 182» и натягивая черные перчатки с обрезанными пальцами. И может сегодня только первое ноября, но в Форксе уже почти мороз.

Я тоже невольно прыгаю, застегивая пуговицы-палочки на пальто.

- Знаю, знаю!

Я с удовольствием ждала сегодняшнего вечера с той минуты, когда мама вчера, наконец, сдалась. Они с отцом взбесились, когда я рассказала им, что мне на день рождения подарили мобильный. Но я не могла им не сказать. Было бы гораздо хуже, если бы я медлила, и они бы сами узнали. Но им определенно это не понравилось, и как результат, я провела последние две недели дома, на кухне и на диване, укладывая волосы, делая с мамой маски для лица и позволяя отцу помогать мне с домашними заданиями. На самом деле, это было не плохо. Просто я была не там, где хотела быть.

- Меня не было очень долго! – нараспев говорю я, надевая рюкзак, и мой голос разносится по коридору.

- Две недели не так уже и долго, Блисс, - слышу я за спиной.

Когда я оборачиваюсь, вижу Гарретта с идеальной теплой улыбкой. В уголке его рта торчит палочка от леденца, который он сосет. Руки он засунул в передние карманы джинсов. Рядом с ним Джаспер с леденцом «Дам-Дам» во рту, машет Элис, которая шагает к нам, глупо улыбаясь, словно оловянный солдатик-панк.

- О, да, это так, - возражаю я, вытаскивая волосы из-под воротника куртки и укладывая их все на правое плечо. Элли с Джаспером шлепаются ладонями и на долю секунды выпучивают глаза, прежде чем она смотрит на меня. Я надеваю ей капюшон и крепко затягиваю шнурок, отчего волосы на ее челке забавно торчат. – Две недели – это как десять лет, когда речь идет о лучшей подруге, - сообщаю я ему, щелкая Элис по сморщенному носу.

Она хихикает, поправляя капюшон и направляясь к двойным дверям. Джаспер идет слева от нее, а Гарретт – справа от меня.

- Это правда, - говорит она. – Две недели – это слишком долго. Я чуть не умерла от разбитого сердца, пока тебя не было, Би.

- По-настоящему нельзя умереть от разбитого сердца, - с ухмылкой поправляет ее Джаспер.

Эти мальчишки считают, что они слишком умные. Они и понятия не имеют.

Элис кажется ошеломленной, когда я перевожу взгляд с Джаза на нее. Она переводит взгляд с него на меня и обратно. Мы идем, сцепившись пальцами дружбы, и она поднимает мою руку, чтобы поцеловать ее тыльную сторону.

- О, да, - говорит она с полной уверенностью. – Можно.

Я улыбаюсь, и моя улыбка превращается в смех, когда мы открываем двери, и ветер дарит всем нам свой ледяной привет.

- Эй, - говорит Элис, глядя на Джаспера так, словно он только что напомнил ей о чем-то. – А где мой леденец?

Ее парень, который «не ее парень» достает из кармана куртки другой маленький леденец и дарит ей с улыбкой, которая вызывает у нее смех.

Я смотрю вперед и замечаю, что Эсме ждет нас в очереди из машин. Когда мы с Элли оборачиваемся, чтобы сказать мальчишкам «пока», они машут нам и Гарретт передает четвертый леденец из своей левой руки в мою правую.

Он с загадочным вкусом, мой любимый из леденцов «Дам-Дам»

Я люблю сюрпризы.

***

Я облизываю губы, перепачканные ананасовым леденцом с загадочным вкусом, и поджимаю их, входя следом за Эсме и Элис в дом Калленов.

Мой восторг гаснет. Вокруг по-прежнему красиво, словно взорвалась осень, но в прошлый раз, когда я была здесь, все было по-другому. Сам воздух изменился. Я это чувствую.

И даже раньше, чем я вижу, что происходит, я слышу это.

Карлайл ругает Эдварда.

- Ты не можешь продолжать делать это дерьмо. Блядь, сколько еще раз я должен нажимать на все кнопки у директора школы, потому что ты не в состоянии научиться избегать этой хуйни? А?

Эсме идет туда, где происходит эта взбучка, а Элис идет на кухню. Я иду за ней, но не могу удержаться и не бросить мимолетный взгляд в гостиную.

Эдвард, развалившись, лежит на диване, широко расставив ноги и сложив руки на животе. На нем бейсболка козырьком назад, голова откинута назад. Глаза открыты, но он смотрит в потолок.

Я знаю, что он слышит отца, но даже не пытается слушать.

- Если кто-то бьет тебя, ты не должен давать спуску. Вот как я тебя воспитывал. Ты это знаешь, но ты не можешь заставить себя пройти мимо любого, кто не так на тебя посмотрел. И ты, блядь, прогуливаешь уроки. Я уже, блядь, устал от этого дерьма…

После этого я отвожу взгляд и смотрю в пол, снова следуя за Элис по черно-белой кухонной плитке.

- Что на этот раз? – спрашивает Эсме, когда Карлайл замолкает.

- Он, блядь, разбил нос Эмметту МакКарти. Тогда, когда должен был сидеть на биологии.

- Черт, Эдвард… - быстрее, чем я успеваю моргнуть, мягкий как шелк, елейный голос Эсме становится раздраженным с нотами разочарования.

От этой быстроты и явного различия у меня начинает побаливать живот. Не поймите меня неправильно, я видела своих родителей злыми. Они были в бешенстве из-за телефона, который я принесла домой, и как только я показала его им, поехали к Калленам, чтобы вернуть его. Папа спорил с Карлайлом, а Эсме в какой-то момент даже сказала моей маме успокоиться, но мои родители не повышают голоса и не говорят ничего подобного. Ни другим, ни друг другу, и определенно не мне.

И они последовательны.

У меня дома правила четкие, а не такие размытые, как здесь. В моем настоящем доме плохо – это плохо. Выпивка, наркотики и драки – это плохо. Здесь же это нормально, если ты немного выпил и покурил травки, пока ты остаешься здесь, под этой крышей. Видимо, также считается нормальным драться, если кто-то другой нанес первым удар или действительно этого заслуживает.

Однако, я не мальчик-подросток. Может быть, если бы у меня была половина проблем Эдварда, я бы поняла другую сторону своих родителей.

Но опять таки, определенно, мой отец не стал бы грозить военным училищем и не исполнять свою угрозу. Нет, если бы он сказал нечто подобное, он бы обязательно исполнил сказанное.

- Давай, - говорит Элис, доставая из холодильника две пачки сока. Мы еще не сняли ни куртки, ни рюкзаки. – Пошли наверх.

Я снова пытаюсь не смотреть. Не хочу смотреть, пока мы проходим через гостиную по пути к лестнице, но не могу удержаться.

У Эсме сужены глаза. Она свирепо смотрит на Эдварда так, словно у нее сильно чешутся руки свернуть ему шею.

- Блядь, разве прошлый раз тебя ничему не научил? Как ты можешь быть таким тупым? И что нам прикажешь делать, если кто-нибудь, наконец, решит подать заявление, а, Эдвард?

Он даже не двигается. Он по-прежнему лежит, широко раскинув руки и ноги, пока Карлайл с Эсме говорят о нем друг с другом, бросая ему вопросы, на которые он и не думает отвечать. Он просто пялится в потолок и слушает их, и все, о чем я могу думать, пока он там – что он еще на секунду ближе к тому, чтобы уйти.

Каждое слово, выходящее из их рта – очередная причина для него хотеть этого еще больше, уйти еще скорее.

Правы они или нет, не имеет значения, потому что ему все равно.

Когда Элис закрывает за нами дверь ее спальни, я чувствую камни в животе. Она щелкает пультом телевизора и делает громкость чуть выше, чем это необходимо. Больше я не могу разобрать ничего, что говорят ее родители, но я все еще слышу их.

Спустя некоторое время они замолкают, и этот звук, который я болезненно-нервно жду, этот звук, от которого камни у меня в животе превращаются в булыжники, так и не раздается. Мы с Элис смотрим «Магазин «Империя»** от начала и до конца, а я так и не слышу, как Эдвард хлопает дверью.

Это беспокоит меня сильнее, чем я думала – не знать, что произошло, в чем проблема и как его в итоге наказали.

Они все ушли?

Эта ссора была гораздо хуже, и они, наконец, решили отправить Эдварда в исправительную школу, не дав ему даже собрать вещи и попрощаться?

Он этих мыслей у меня болит весь живот до самой груди.

* шоколадные конфеты с начинкой из арахисового масла

** комедия с Рене Зеллвегер и Лив Тайлер