От авторов: «Сумерки» нам не принадлежат; мы лишь сделали персонажей слишком маленькими для всей этой дряни.

Drew Ryniewicz – Baby: Мы – единица? Хватит играть. Мы просто друзья – что скажешь?

Изабелла Блисс

- Что делаешь?

- Ем «кэнди корн»*.

- Почему?

- Потому что люблю их.

Эдвард смеется.

- На дворе март, где ты достала «кэнди корн», принцесса?

Я откусываю белый кончик ириски.

- Это был подарок от друга. – Я откусываю желтый кончик, затем съедаю оранжевую середину. Есть четкий порядок правильного поедания «кэнди корна»: белая часть, желтая, оранжевая. Любой другой вариант просто неприемлем.

- Элис?

- Неа. – Мимо.

- Лорен?

- Еще попытка. – Улыбаясь, я жую желтую часть.

- Кто?

- Гарретт, - говорю я, закидывая в рот оранжевую часть.

- Гарретт подарил тебе «кэнди корн»? – В его тоне улыбка. Я представляю ее: слегка кривая, слегка беспокойная.

Я забираюсь в постель, скользнув под холодное одеяло.

- Ага. На прошлой неделе я, видимо, обмолвилась, что они мои любимые, и сегодня он подарил мне их целый пакет.

- Я думал, твои любимые – это «Твинкиз», Блисс.

Я улыбаюсь в одеяло.

- «Твинкиз» - мои любимые сдобные сласти, а «кэнди корн» - любимые именно конфеты.

- Буду знать… - Он делает паузу. – Но скажи Гарретту, что я сказал, что если он снова купит тебе «кэнди-корн», я, блядь, оторву ему руки.

Я хихикаю; это была его цель – он хотел меня рассмешить. Не то чтобы эта угроза не была для Эдварда слишком серьезной, просто я ничего не могу сказать Гарретту… он может начать подозревать.

- А еще я сказала ему, что люблю замороженную колу, но он мне ее не покупал. Он сказал, что она слишком холодная. Меня это мало волнует. Я и сама могу ее заморозить.

- Ты ешь столько сладкого, детка, что у тебя будет кариес. – В голосе Эдварда слышится озабоченность. Я бы не удивилась, если он закатывает глаза.

Я подношу телефон к другому уху, глубже ныряя под одеяло.

- Меня не давали сладкого, когда я была ребенком.

- Ты все еще ребенок, Блисс. – Он делает выдох. Я закрываю глаза и представляю белый дым, вытекающий из его рта. Эта картинка вводит меня в такой транс, что я пропускаю комментарий про ребенка мимо ушей. Я вижу его красные глаза и глупую накуренную улыбку, словно он здесь, передо мной.

- Как бы я хотел, чтобы ты была здесь, - тихо говорит Эдвард, делая затяжку; дым кружится у него в легких.

- Я тоже, - говорю я, не открывая глаз; я практически чувствую его запах…

Теперь он кашляет, и я трусь губами о воротник его хлопкового свитера.

- Где, блядь, моя вода? – Он кашляет; в трубке слышен шум.

- Посмотри под кроватью, - говорю я, прижимаясь щекой к внутренней стороне капюшона.

- Детка, я… - Эдвард кашляет, - положу телефон на секунду. Блядь! – Телефон падает.

Я слушаю, пока он бродит в поисках по комнате, кашляя и пытаясь справиться с дыханием. Он ругается, тяжело дышит и громко смеется, но когда в мою дверь раздается стук, я перестаю слушать и роняю телефон, пряча его под подушку. Сев в кровати, я быстро стягиваю с головы капюшон худи и натягиваю одеяло до подбородка, а затем кричу: «Входите!».

Это мама.

- Ты еще не спишь, Блисс? Уже одиннадцатый час, детка. – Мамин силуэт в дверях – она и внутри и снаружи.

Я притворно зеваю и качаю головой.

- Почти, - лгу я.

- Ты можешь прийти спать со мной и папой, если хочешь. – В ее голосе предвкушение. Раньше я всегда спала с родителями в грозу и после страшных фильмов, но больше не сплю. Я не сплю со своими родителями с тех пор, как начала проводить большую часть ночи на телефоне с Эдвардом.

- Я останусь здесь, мам. – Я пытаюсь говорить как можно более сонным голосом, и добавляю: - Может, в следующий раз.

Она кивает, улыбается и уходит.

Когда я беру телефон, я слышу щелчок зажигалки. Я не говорю Эдварду, что вернулась; вместо этого я слушаю, как он курит. Я – дочь действующего полицейского, и сто раз слышала лекции о влиянии наркотиков и алкоголя. Иногда папа выпивает после работы пива, и я видела, как мама выкурила несколько сигарет, но они отлично знают, где грань, и рассчитывают, что я буду такой же. Я такая и есть, по большей части.

Я улыбаюсь, вспоминая свой день рождения.

Я знаю, что наркотики – это плохо, но не могу представить себе Эдварда без сигареты. Просто это – часть того, кто он есть, и я люблю ее. Я люблю ассоциировать с ним этот запах… глупые улыбки и жрачка поздно ночью. Мне нравится, как его голос становится ленивым и тягучим и нравится, что он смеется над всем в подряд.

Мне нравится, как его губы обхватывают кончик косяка и люблю смотреть, как он щурится, когда затягивается. Когда он задерживает дым в легких, мне хочется кричать: «Черт, ты такой клевый, что я могу тебя укусить!».

Но я не совсем глупая. Я знаю плохие стороны наркотиков, но мне кажется, что они не влияют на Эдварда, и слушать в трубку, как он курит – одно из моих любимых занятий.

Мне нравятся звуки: щелчок зажигалки, вдох, выдох, вздох, смех.

Слушать - чуть ли не лучше, чем смотреть и чувствовать.

- Я тут, - говорю я, натягивая на голову капюшон, и снова ощущая трение.

- Красивая, красивая детка Блисс. Детка, детка Блисс. – Он смеется, делая затяжку.

Еще один плюс Эдварда под кайфом – покорность без смущения. Он скажет именно то, что чувствует, не колеблясь.

Больше всего я люблю эту честность.

- Я думал о тебе весь день, пташка. – Я слышу, как закрывается окно его спальни. - Мне не хватает твоего лица. – Он смеется. – Мне не хватает фантиков от твоих конфет по всей комнате и твоих холодных пальцев ног на моих лодыжках под одеялом.

- А, да? – говорю я, страстно желая услышать продолжение.

- Мне не хватает тебя в постели. – Эдвард вздыхает. – Приезжай.

Я переворачиваюсь на бок, прижимая капюшон его худи ближе к лицу. Улыбаюсь во весь рот, крепко зажмуриваясь.

- Не могу.

- Я возьму мамину машину и приеду за тобой. – Он шутит лишь наполовину. – Скажи «да».

- Ты сядешь за руль под кайфом?

Долю секунды он молчит.

- Я не под кайфом. – Еще секунду стоит тишина, прежде чем он давится от смеха. – Блядь, еще под каким кайфом.

Я слушаю, как Эдвард говорит, говорит, говорит о всякой ерунде. Я впитываю тон его голоса, его голос и глупые неразборчивые слова, лежа в темноте и делая вид, что он рядом.

- Блядь, умираю – хочу есть. Белла, я очень хочу есть. Если бы ты была здесь, я б, наверное, съел твой локоть.

Улыбаясь, я говорю:

- Эдвард, скажи мне секрет.

- Я люблю тебя, - говорит он.

***

- Ненавижу эту суку. – Элис швыряет полусъеденный стебель сельдерея в Ким, когда та проходит мимо.

Я закатываю глаза, чуть ниже натягивая на голову вязаную шапку. У меня красный нос, и я это чувствую. Пальцы рук замерзли, а пальцы ног в чудо-сапогах молят о пощаде. Сегодня в Форксе неестественно холодный мартовский вечер, но этот ледяной воздух не заставит меня уйти.

Но я бы надела еще одну куртку.

Мальчики играют в бейсбол; Питер на позиции питчера, Эдвард – на первой базе, а Бен стоит в центре поля, грызет семечки и плюет шелуху в траву. Эсме сдалась двадцать минут назад и сейчас смотрит игру из машины. Но здесь, на трибунах остается несколько упертых зрителей – мы с Элис. А еще Ким, Шарлотт, Микси и Виктория.

Потаскухи.

Элис протягивает мне стебель сельдерея из своего мешочка. Я беру его, откусываю кончик и думаю, не швырнуть ли остальное Виктории в затылок. Она ничего не скажет, если это буду я. Она не дура.

- Эл, у тебя в термосе еще есть какао? – Зубы стучат, когда я это говорю. Будет снег. Должен быть. Кажется, будто весь мир замерз.

Она кивает и протягивает мне термос.

- Нам, - запинаясь, говорит она, - нужно… еще какао.

Я согласно киваю, ощущая, как живот наполняется теплым шоколадом.

- Хочешь п-п-пойти в машину… к маме? – спрашивает она, забирая термос; у нее на руках черные варежки.

Я качаю головой. Мы должны быть здесь ради мальчиков. Особенно ради Питера. Недавно я услышала про него интересную вещь, и вроде как увидела Пити с другой стороны. В прошлые выходные, после того, как Элис перестала существовать для этого мира, я как обычно пошла в комнату Эдварда. Он говорил по телефону с Пити, тот был расстроен. Эдвард похлопал по матрасу рядом с собой, я забралась в постель и, хоть это и было невежливо, слушала их разговор.

Я не слишком много разобрала, но было явно, что у Пити что-то случилось. Эдвард повесил трубку почти через час. Он сел в кровати, скрестил на груди руки и посмотрел на меня. Я спросила, все ли в порядке, но Эдвард сказал, что нет. «Совсем нет», сказал он.

Затем: «Мать Пити алкоголичка». Это было признание, практически, будто Эдвард очень долго нес его на себе, и оно тянуло его вниз.

Я не знала, что сказать, поэтому не сказала ничего. Эдвард пошел к окну, прикурил сигарету и рассказал мне все. Ну, могу лишь предположить, что это все: Пити единственный ребенок, его отец свалил, когда ему было шесть, и его мать растила его совсем одна. Она работает в баре в Ла-Пуш, но большую часть времени бывает пьяна. Она часто трахается, сказал он. Она плохая мать. Она не уделяет Пити внимания.

К счастью, его отец, тот, который ушел, поддерживает сына. Раз в месяц Пити достает из почтового ящика чек и подделывает подпись матери для банка. Он копит наличные, так и выживает.

- Вот почему он часто остается у меня, - сказал Эдвард, выпуская струю дыма. – Ему одиноко и дерьмово.

Я кивнула, не желая его перебивать.

- Блядь, его мать не платит за отопление, поэтому Пити торчит в ледяном доме, где и так вечно адски холодно, - сказал он.

- Он едет сюда? – спросила я, поворачиваясь на бок.

Эдвард щелчком отправил бычок за окно и пошел обратно в постель.

- Неа, он останется у Бена до тех пор, пока не заставит мать оплатить счета. Наверное, я просто попрошу у отца денег или переведу их ему со своего счета.

У Элис и Эдварда есть счета в банке, и на них больше денег, чем обычно бывает у пятнадцати- и тринадцатилетних детей. В смысле, у меня таких денег нет. Вдобавок к еженедельной сумме карманных денег от Карлайла, каждый из них получил огромную сумму в наследство от Наны Каллен, которая умерла несколько лет назад. Нефтяные деньги из Техаса, полагаю. На самом деле им нельзя их трогать, и только в случае крайней необходимости они могут взять небольшую сумму. И я уверена, что если Эдвард скажет Эсме, что Пити нужна еда и деньги на счета за отопление, она не будет возражать, если Эдвард даст ему денег.

Мне кажется, это такая огромная ответственность для подростка.

- Почему же он не живет здесь? – поинтересовалась я вслух.

Это был хороший вопрос. Пити с Беном действительно больше не остаются на ночь в выходные, но по будням - почти всегда. Карлайл и Эсме не из тех людей, которые позволят детям самим зарабатывать себе на пропитание. Они - дарители. Я это точно знаю. Я живу тем, что они мне дарят. Дома у меня есть все, что может понадобиться, но Эсме постоянно мне что-то дарит. Если я только заикнусь о том, что мне что-то нужно, она это принесет. Просто она такая.

Эдвард покачал головой и пожал плечами.

- Он не хочет отлучаться далеко от дома на случай, если понадобится маме.

К сожалению, в этом был смысл. А еще это отвечало на вопрос, почему Пити такой, какой он есть. Здесь у него не было выбора – его мать заставила его повзрослеть слишком рано.

Когда мы с Эдвардом лежали в темноте, он продолжал говорить. Не замолкал ни на минуту. Я слушала каждое слово, что он говорит.

Наши тела были близко, ноги сплелись, и Эдвард тихим шепотом объяснял мне, что семья Бена – настоящие «итальяно». Его родители сами приплыли из Италии, и они гораздо старше, чем среднестатистические родители детей нашего возраста. Он единственный мальчик в семье с четырьмя детьми, но еще и не просто единственный сын, а самый младший из детей; его сестры уже учатся в колледже. Собственно, у самой старшей из его сестер, закончившей колледж, уже есть несколько своих детей.

Дома с Беном обращаются как с королем. Исполняется каждое его желание или потребность.

- Думаю, там все прямо как дома у итальянцев, - сказал Эдвард, посмеиваясь.

И потому, что родители Бена гораздо старше, они целиком и полностью не в курсе того, что Бен делает или чего не делает.

- Ему сойдет с рук и убийство. – Я рассмеялась, прекрасно это понимая.

- В общем, да, - согласился Эдвард, зарываясь лицом в изгиб моей шеи. Я почувствовала его губы на моей коже, но он не целовал меня, просто они были там.

Во время нашего разговора в той ночью я узнала о Бене и Пити гораздо больше, чем раньше. Их жизни так не похожи на мою… и Эдварда. Пити на самом дне, так как ему не иметь проблем? Он не знает ничего лучшего. А Бен – он устанавливает правила в своем доме. А еще, вероятно, имеет огромную власть над своими родителями.

Так что это полностью объясняет их поступки, но что насчет Эдварда?

У него есть все то, чего нет у Пити и Бена: хорошие родители, деньги, любовь, поддержка и опора.

Почему он такой суровый? Он должен быть более благодарным.

Я все равно люблю его.

- Смотри. – Элис кивает головой в сторону поля. Мои глаза щиплет от мимолетных грез. – Мальчишки ведут в счете. Пити подавал в безударном иннинге**. – Она встает и машет им. Они машут ей в ответ.

Я лишь улыбаюсь. Пити шагает к ограде, а затем и направляется к скамейке запасных. Там его встречает Ким, и они разговаривают, но он быстро избавляется от нее. Рядом со мной Элис по-прежнему машет руками и кричит: «Пити!», а потом бросает в Ким еще один стебель сельдерея. Пити смеется и говорит: «Не будь так жестока, Элис», а потом присоединяется к своей команде.

Она садится и ругается себе под нос. Внизу перед нами на скамейке запасных сидит Эдвард. На нем одно из его бейсбольных худи, капюшон надет на голову. Он вонзает шипы своих бутсов в пыльную глину и сплевывает шелуху от семечек, громко крича про технику ударов парню, который стоит на позиции.

Он не смотрит, и я не выкрикиваю его имя.

Мы не можем.

Мы так не делаем.

Но мы знаем.

Ниже, в паре рядов от нас, Виктория свистит Эдварду, в экстазе выкрикивая его номер на виду у своих друзей.

- Он такой сексуальный, - говорит она, наклоняясь к Микси. – Смотри, как здорово он выглядит в этих бейсбольных штанах. – Она смеется, запуская пальцы в свои длинные черные волосы. – Не могу дождаться сегодняшнего вечера. – Она толкает Ким локтем, и они вместе визжат, словно знают какую-то одним им известную шутку.

Я ее ненавижу.

Наконец, Эдвард оборачивается. Он выплевывает пару семечек и зовет Викторию по имени, даже не глядя на меня, но я знаю. Виктория его не слышит; она слишком занята, смеясь со своими подругами над тем, чего я даже не хочу знать. Он зовет ее снова, и из его рта вырывается белый пар.

- Гребаная идиотка, - рычит Элис себе под нос, бросая стебель сельдерея Виктории в спину. Та нагло оборачивается с обиженным видом.

- Мой брат зовет тебя, дурында. – Элис указывает на Эдварда, который теперь стоит у ограды.

Вик отворачивается от нас с Элис, встает и идет к Эдварду. Он нетерпеливо ждет, продолжая плевать шелуху и переводя взгляд с Виктории на игру. Она встряхивает волосами и покачивает бедрами, засовывая руки в карманы своего фиолетового худи. Один ее ботинок развязан, и я смеюсь, желая, чтобы она упала и разбила свое красивое лицо.

Я бы почувствовала себя гораздо лучше.

Виктория подходит к Эдварду; он заставляет ее ждать. Смеясь, он говорит что-то кому-то на скамейке запасных. Она ждет, переминаясь с ноги на ногу, и смотрит через плечо на своих друзей, на секунду останавливая взгляд на нас с Элис.

Когда Эдвард, наконец, поворачивается лицом к Виктории, он пальцем манит ее ближе к себе, пока ее лицо не оказывается почти у ограды. Элис посмеивается себе под нос, пряча легкую улыбку. Я делаю вид, что смотрю на биту Бена, но это не так. Эдвард шепчет что-то Виктории, и по его сморщенным бровям и тому, как он выплевывает слова, я могу сказать, что в их разговоре нет ничего приятного. Для нее.

В левой части поля Бен бьет по мячу. Этот момент совпадает с концом разговора Эдварда и Виктории. Он отходит от нее, садится на сиденье. Она остается стоять на месте, глядя на него и ожидая, что он что-нибудь скажет – хоть что-нибудь. Когда этого не происходит, она разворачивается и направляется к своему месту, явно обруганная.

До конца игры она не говорит больше ни слова.
 

* ириски с кукурузным сиропом, традиционное лакомство для Хеллоуина

** сразу оговорюсь, что бейсбол для меня, как, думаю, и для большинства читателей – непостижимый космос, поэтому внятно объяснить, что это, я не в силах, кроме как сказать, что (насколько я поняла) это нечто примерно столь же крутое, как первый гол на 90-й минуте футбольного матча (вот тут я кое-что смыслю ), а непосредственно иннинг – это отрезок матча; особо любопытствующим советую почитать, например, в Википедии про «no-hit game».