Мы приближались к заснеженному Чикаго, пролетая сквозь серую пелену туч. Казалось, что этим хмурым декабрьским утром солнце вообще не взойдет. Я закрыла иллюминатор и повернулась к Эдварду. Он откинулся на спинку кресла, но, судя по всему, не смог расслабиться. Стиснул зубы, вцепился в подлокотники, не произнес ни слова с момента посадки в самолет. Я притворялась спящей, чтобы не нервировать парня: он и без того психовал. Возвращение домой явно не радовало Эдварда.

— Привет, — пытаясь привести Эдварда в чувство, я накрыла его прохладную руку своей. — Все нормально?

Он ответил безжизненным взглядом.

— Да.

— Необязательно встречаться с твоей мамой. Можем просто пройтись по любимым местам…

— Нет, — резко выдохнул Эдвард. — Мы... Я должен. Хочу все исправить. Ради тебя. Ради нас.

Я потерла его холодные пальцы и ободряюще улыбнулась. Встреча с его матерью меня не пугала: опыт не позволял завышать ожидания, так что я не слишком рассчитывала на радушный прием. Смятение Эдварда — вот что действительно беспокоило. Мне отчаянно хотелось сделать визит комфортным, но я сомневалась, что такое вообще возможно.

— Вот это да, — произнесла я, оглядывая номер — просторный и элегантный; из огромного окна во всю стену — вид на озеро и панорама Чикаго.

— Мне нужно в душ и переодеться. — Эдвард расстегнул свою сумку, вытащил белую рубашку — идентичную той, что носил всего пять часов. Дверь в ванную громко захлопнулась, и я осталась одна — смущена и взволнованна. Глубоко вздохнув, потерла виски — в голове начинало пульсировать. Мы планировали позавтракать с матерью Эдварда в полдень, а часы показывали уже десять минут двенадцатого.

— Да к черту все, — пробормотала я, стянула свитер, сбросила обувь и брюки. Открыв со щелчком душевую кабину, остановилась и залюбовалась прекрасным видом воды, стекающей по его скульптурной спине.

— Белла, сейчас не до игр, — напряженно сказал Эдвард, слегка обернувшись.

Я закрыла дверцу и шагнула вперед. Брызги ужалили голову — он предпочитал очень горячую воду. Привыкнув к температуре, я обняла Эдварда за талию.

— Детка, — вздохнул он, — времени нет.

Я провела руками по его прессу и улыбнулась, ощутив трепет мышц.

— Доверься мне. — Поцеловала Эдварда в лопатку. — Все будет быстро.

Спустя пятнадцать минут я торопливо сушила волосы, одевалась, накладывала макияж и помогала Эдварду завязывать галстук — сегодня тот не слушался его. И выдохнула, только когда мы оказались в лифте.

— Как я выгляжу?

— Ты прекрасна. — Протянув руку, Эдвард поправил прядь волос, которая выбилась из пучка. — Идеальна.

Я еще не бывала в Чикаго, но следовало догадаться — движение здесь не лучше, чем в Нью-Йорке. Такси едва тащилось, и Эдвард, поглядывая на часы, все барабанил пальцами по колену.

Мы опоздали. Не ужасно — всего на пятнадцать минут, но когда наконец вошли в вестибюль впечатляющего небоскреба, Эдвард полностью ушел в себя. Щеголеватый швейцар приветственно кивнул, и я, одетая в простое пальто, классические брюки и черный свитер, почувствовала себя не в своей тарелке. На мне, конечно, была итальянская обувь, но выставить ее на стол — похвастаться — я не могла. Да и поддельная сумка Chanel перестала казаться хорошей идеей. Пока лифт поднимал нас на тридцать седьмой этаж, Эдвард смотрел прямо перед собой и поджимал губы, что не помогало мне справиться с неловкостью.

— С удовольствием взглянула бы на твою комнату, — сказала я, надеясь, что отвлеку его от мрачных мыслей.

— Они давным-давно ее переделали, — угрюмо ответил Эдвард. — Теперь там комната для гостей.

Он остановился у входа в квартиру и встревоженно взглянул на меня. Я кивнула, и Эдвард нажал на звонок. Дверь быстро распахнулась, и седовласая женщина раскрыла ему объятия.

— Эдвард, мой мальчик!

— Кармен, — широко улыбнувшись, он обнял ее в ответ. — Моя девушка — Белла. Детка, Кармен — наша домработница.

Она усмехнулась и сжала меня в объятиях.

— Такая милая девушка? А теперь поторопись, она ждет в столовой.

Улыбка Эдварда пропала. Он сжал мою руку, а затем помог снять пальто. Пока мы шли по темному коридору, любопытство взяло вверх. За тяжелой дубовой дверью я увидела комнату, напоминающую итальянские музеи. Удушающий декор — старинные лампы и вазы, большие картины в золоченых рамах и плотные темно-бордовые шторы с восточным орнаментом. Дорого и броско. И сразу стало понятно, отчего Эдвард предпочитал минимализм.

В центре комнаты стоял сервированный стол. На дальнем конце сидела женщина. Я сразу же узнала ее, хотя видела мельком давным-давно. Холодное, лишенное эмоций лицо. Когда мать Эдварда посмотрела на нас, выражение осталось тем же.

Эдвард прочистил горло.

— Мама.

— Ты опоздал, — ее тихий голос был едва слышен, но от него по моей коже побежали мурашки.

— Прошу прощения. Я... — Эдвард сделал паузу, будто у него перехватило дыхание. — Разреши представить мою девушку, Изабеллу Свон.

Быстро взглянув на меня, женщина не выказала ни малейшего интереса.

— Гм, — Он встретился со мной глазами и неловко переступил. — Изабелла, это моя мать, Элизабет Мейсен.

— Очень приятно, миссис Мейсен, — сказала я. Комната откликнулась эхом.

Элизабет поджала губы и наградила меня еще одним взглядом.

— Пожалуйста, присаживайтесь.

Улыбка Эдварда не добралась до его глаз. Он подвел меня к столу и отодвинул стул, затем сел напротив. Тишина казалась неестественной. Я убила бы за «Мимозу», но ее не было. Лишь несколько блюд с вареными яйцами, ветчиной и фруктами, немного хлеба. Довольно скромная трапеза для такого роскошного дома.

Миссис Мейсен потянулась за яблоком и начала медленно очищать его ножом, очевидно, полностью отдавшись процессу. Это казалось нереальным. Я могла понять, что она игнорирует меня... но за столом сидел ее собственный сын, ее плоть и кровь, которого она не видела почти год! Излишне говорить, что у меня не было аппетита.

— Кофе? — тихо спросил Эдвард.

Я почти незаметно кивнула, и он потянулся за серебряным кофейником. Налил немного в мою чашку, а затем передал серебряную сахарницу.

— Спасибо, — одними губами произнесла я. Посмотрела вниз в поисках ложки и с ужасом заметила, что их было три. Если это был тест, то я провалюсь. Взгляд метнулся к Эдварду. Покачав головой, он налил себе кофе, добавил в него сахар и выбрал ложку среднего размера.

— Эдвард, что ты делаешь? — Глаза миссис Мейсен расширились от удивления.

— На что это похоже, мама?

— Это чайная ложка. Ее не используют для кофе. Где твои манеры?

Звук ложки, упавшей на пол, заставил меня вздрогнуть и затаить дыхание; рука прижалась ко рту. Эдвард резко вскочил, его стул заскрежетал по паркету.

— Я просто... — Он потер лицо, глубоко вздохнул и потянул галстук за узел. — Я не могу больше это терпеть.

От мучений Эдварда сердце упало.

— Эдвард, веди себя прилично. — Миссис Мейсен теряла самообладание — ее глаза стали холодны, как лед.

Он приоткрыл рот, хватая воздух, сжал кулаки и посмотрел на меня.

— Мы уходим.

Я быстро встала и последовала за ним. У двери он резко остановился и обернулся.

— Прощай, мама.

Дрожащими руками Эдвард помог мне надеть пальто. К нам выбежала Кармен.

— Ты уже уходишь?

— Мне жаль. — Он наклонился и поцеловал ее в щеку. — Я больше не могу здесь оставаться.

— О, мой бедный мальчик. — Кармен покачала головой и протянула руку — взъерошить его волосы. — Она любит тебя. По-своему. Она всегда хотела для тебя самого лучшего.

— Плевать... — бросил Эдвард.

Кармен вздохнула и взяла меня за руку.

— Белла, дорогая, позаботься о нем. Он такой хороший парень.

— Знаю. Я позабочусь, — выдохнула я.

— Пойдем, — поторопил Эдвард.

— Подождите! — всплеснула руками Кармен. — Чуть не забыла про печенье!

Бросившись, как я предположила, на кухню, она возвратилась с бумажным пакетом. Эдвард улыбнулся.

— Спасибо, — прошептал он. — Мне очень жаль. — Они поцеловались на прощание, и мы ушли.

— Мне очень жаль, — повторил Эдвард, как только мы зашли в лифт, и развязал галстук. — Я не хотел подвергать тебя такому.

— Это не твоя вина.

— Ну что за идиот, — пробормотал он сквозь зубы. — На что надеялся?

Ответа не нашлось, поэтому я просто вздохнула. Понять его мать было невозможно.

Поймав такси и назвав водителю адрес, Эдвард замолчал. Я смотрела в окно — пыталась отвлечь себя видом заснеженного Чикаго.

— Останови здесь, — бросил Эдвард, когда справа от нас показалось озеро.

— Но... — возмутился водитель.

— Я сказал «Останови здесь», — прошипел мой спутник, доставая из бумажника полтинник.

В замешательстве я посмотрела на Эдварда.

— Я обещал показать любимые места, — тихо сказал он, — и сделаю это.

Мы шагнули на мокрый асфальт. Эдвард положил руку мне на талию и повел по дорожке, которая подходила к самой кромке воды. Он повернулся к озеру, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Лицо, наконец, расслабилось — жесткие линии смягчились, складки исчезли. Эдвард постоял так с минуту, затем посмотрел на меня.

— Тебе нравится?

Честно говоря, я не знала, что может здесь нравиться: серая вода, серый город в сером тумане, голые черные деревья.

— М-м-м... Наверное, я просто не люблю зиму. Немного угнетает.

Эдвард усмехнулся.

— Идеальная гармония.

— И все равно угнетает, — я закатила глаза.

— Если ты одинок, то это под стать настроению.

Я вздрогнула.

— Замерзла?

— Немного.

Эдвард притянул меня к себе.

— Я сделаю так, что тебе всегда будет тепло. Всегда. — Он вздохнул. — Прошу прощения за мою мать. Но теперь, по крайней мере, ты знаешь, что за воспитание я получил, — в голосе Эдварда слышалась горечь. — Знаешь, когда я оставался у друзей, их родители относились ко мне лучше, чем мои. Тогда я этого не понимал. Кармен была единственным человеком, который заботился обо мне.

— Они любили тебя, — повторила я слова Кармен. — По-своему.

Эдвард отстранился и полез в карман пальто за бумажным пакетом.

— Печенье?

— Самое время, — я широко улыбнулась.

— Пойдем выпьем кофе.

Всего в нескольких кварталах от озера мы нашли Starbucks. Я успела замерзнуть, и была более чем рада горячему кофе. Загадочно улыбаясь и скрывая следующий пункт назначения, Эдвард повел меня дальше по улице.

— Грант-Парк, — объявил он, когда мы вышли из узкого переулка. — Во времена моего детства здесь все было иначе, но мне очень нравилось.

— Слишком холодно для прогулки в парке, тебе не кажется? — посетовала я.

Эдвард усмехнулся.

— О, нет. Мы не гулять сюда пришли. Давай.

Он привел меня на каток. Я не каталась со времен колледжа, поэтому упала в ту же секунду, как вышла на лед. Мы не выдержали и расхохотались. Эдвард учил меня заново стоять на коньках и держал так крепко, что в следующий раз мы шлепнулись уже вместе. Штаны промокли насквозь, я вся вспотела, но все равно было так чертовски здорово.

Все еще смеясь, мы вернулись в отель. Вечером нас ждала «Богема» в Лирической опере. Я надела платье — маленькое и черное. Сегодня мнение Элис не учитывалось. Мне не нужно было завоевывать кого-то; я хотела быть собой. Но выражение лица Эдварда подсказало, что с маленьким черным платьем никогда не ошибешься. И этого было достаточно.

— Выглядишь... поразительно, — от его низкого голоса, как всегда, подогнулись колени.

— Спасибо. Ты сам не так уж плох.

Одетый в черный костюм и белую рубашку с черными пуговицами, он дерзко ухмылялся... Это был тот самый Эдвард, которого я знала и любила. Но в нем появилось что-то новое, пока неразгаданное.

Мы поужинали в ресторане отеля, любуясь с застекленной террасы видом вечернего города. Затем поймали такси и отправились в оперу. Спектакль прошел, конечно, блестяще — я наслаждалась каждым мгновением. По окончании представления мы ждали автомобиль у театра. Внезапно меня охватил восторг — от музыки, огней города, духа наступающего Рождества, но больше всего — от любви, наполняющей сердце.

Мы начали целоваться еще на заднем сиденье такси и продолжили в пустом лифте отеля, в холле, у двери. Очутившись, наконец, в номере, мы оставили дорожку из одежды от входа до постели. В последнее время таким был каждый раз — нетерпеливым, словно завтра не наступит. Когда мои колени коснулись края кровати, Эдвард резко отстранился.

— Притормози, Тигра, — произнес он, тяжело дыша, и в ответ на мой недоумевающий взгляд улыбнулся.

— Ты смеешься надо мной? — мой голос чуть охрип.

Улыбка стала шире, и Эдвард потерся своим носом о мой.

— Я хочу заняться с тобой любовью.

Не держи он меня, я упала бы в обморок. Губы Эдварда, ласковые и нежные, снова нашли мои; я вздохнула и впустила его, позволив любить себя и даря любовь в ответ. Потом, свернувшись в постели, мы доели печенье с молоком, заказанным в номер.

— Есть только одна вещь, которую я люблю больше, чем молоко и печенье, — сказал он с лукавой усмешкой.

— И что же?

— Молоко, печенье и Белла, — облизнув и пососав мою нижнюю губу, Эдвард одобрительно промурлыкал.

— Сегодня я очень хорошо провела время, — прошептала я в его настойчивые губы. — Спасибо тебе.

— Всегда пожалуйста, — он улыбнулся и поцеловал меня в кончик носа. — Чем займемся завтра?

Проведя указательным пальцем по его груди, я остановилась напротив сердца и глубоко вздохнула.

— Думаю, завтра мы должны навестить твоего отца.

. . .

Всю ночь шел снег, к утру температура опустилась ниже тридцати градусов. (ПП: примерно минус один по Цельсию.) Но, пока мы шли за старым сторожем по пустынной аллее кладбища, моей руке было тепло в руке Эдварда. Под нашими ногами похрустывал снег.

— Вот он, — Остановившись, мужчина указал на стоящий вдалеке надгробный камень.

— Спасибо. — Эдвард вложил ему в руку сложенную купюру. — Не ждите.

— Мне уйти? — неуверенно спросила я.

— Нет. — Его пальцы крепко обхватили мои. — Пойдем со мной.

Снег на лужайке был глубже, и я шла за своим мужчиной след в след. Перед могилой Эдвард остановился и выпустил мою руку. Я посмотрела на могильную плиту и вздрогнула. Надпись была лаконичной:

Эдвард Э. Мейсен

1951–2006

Выдающийся гражданин, сын, муж и отец

Спи и почивай.

Мы помолчали.

— Не знаю, что говорить, — пробормотал он.

— Что бы ты сказал, если бы знал, что он тебя слышит?

Эдвард засунул руки в карманы и покачал головой.

Когда он прочистил горло, я уже замерзала.

— Привет, папа... Да к черту... я никогда не называл его папой, — Эдвард сделал паузу. — Отец, прости, что не пришел к тебе раньше. Был занят. У меня все хорошо. Дерьмо.

— Все в порядке, — прошептала я, коснувшись его плеча.

— Я хочу тебя кое с кем познакомить. Это Белла. Она лучшее, что когда-либо случалось со мной. Не знаю, чем я заслужил такую женщину, как она.

Сердце пропустило удар.

— Так или иначе, — Эдвард обхватил себя руками. — Я ненавидел тебя раньше. Так тебя ненавидел, — резко выплюнул он. — Но я не могу больше так жить. Это чертовски тяжело. С меня, блядь, хватит, — у него перехватило дыхание. — Так что… Я прощаю тебя. За все. За все, что ты сделал со мной, и особенно за то, что не сделал. — Грудь Эдварда начала вздыматься, будто он задыхался. — Прощай, отец.

Я боялась посмотреть ему в глаза, боялась того, что могла там увидеть, но все же взглянула. От увиденного сердце разорвалось на тысячу кусков. Эдвард плакал.

. . .

Когда я проснулась, сквозь полуоткрытые шторы пробивались огни города. Эдвард неподвижно, словно загипнотизированный открывающимся видом, стоял у окна. Мой мужчина был уже одет. Грустный и одинокий — потерянный мальчик.

Тихо поднявшись, я подошла к окну.

— Ты в порядке?

— Теперь да. — Эдвард улыбнулся, нежно притянул меня к себе и положил руки на талию. — Спасибо, что ты здесь со мной, — прошептал он мне в волосы.

— Где же мне еще быть? — Я накрыла его прохладные руки своими и стала слегка поглаживать. — Спасибо, что взял с собой.

Было еще рано, но небо над озером постепенно синело, темнота отступала. Город внизу, обычно шумный, сейчас казался мирным и тихим. Словно мы — последние люди на Земле. И хотя мне нравилось одиночество, было чертовски приятно разделить с кем-то подобный момент.

Эдвард глубоко вздохнул и обнял меня еще крепче. Я почувствовала, как его грудь прижалась к моей спине, а сердце громко затрепетало. Ровное дыхание вдруг стало прерывистым, потом и вовсе замерло — он наклонился к моему уху. Я тоже не дышала. Сперва было тихо. Потом его губы мягко коснулись моего виска.

— Я люблю тебя.