Глава 89

   Похоже, время теряет своё значение, и я провожу почти неделю лета, не зная, какой сегодня день и какое число. Я наслаждаюсь ощущением, будто застряла в лимбе (прим. место пребывания не попавших в рай душ), впервые в жизни не боясь получить внезапный удар под дых. Я просто потерялась во времени и пространстве, плавая в своём пузыре.
   И мне это нравится.
   – О чём ты думаешь? – спрашивает Эдвард, поворачиваясь на бок, чтобы быть лицом ко мне.
   Мы на нашей поляне. Кажется, будто нас не было здесь целую вечность, и тут так спокойно. Мне бы хотелось отыскать способ, чтобы остаться здесь как можно дольше.
   – О том, как далеко я продвинулась, – бормочу я, опуская взгляд на Эдварда. Я прислоняюсь спиной к дереву. – Я обняла твоего отца.
   Глаза Эдварда становятся шире, возбуждение отражается на его лице.
   – Что ты сделала? Когда?
   – На прошлой неделе?
   – И ты мне не сказала?
   Мне хочется сказать, что это не такое уж большое дело, но это неправда. Вот, почему я ничего не сказала ни Эдварду, ни кому-либо еще. Я хранила это при себе, как подарок. Воспоминания о дарующих безопасность руках Карлайла, обёрнутых вокруг меня, достаточно для того, чтобы согревать меня, когда я просыпаюсь, вздрагивая от кошмаров.
   – Я рассказываю тебе сейчас, – вместо этого говорю я.
   Эдвард улыбается и целует меня.
   – Я думаю, это здорово. Но ты всё ещё считаешь, что не рискнешь назвать отца по имени или обратиться к нему напрямую?
   – Это очевидно, не так ли?
   Он пожимает плечами.
   – Я заметил. Сомневаюсь, что другие заметили. Ну, возможно, папа заметил, но он всё понимает. По крайней мере, он должен.
   – У него много забот, – заявляю я прежде, чем останавливаю себя.
   – О чём это ты?
  – Кое-что по работе. Он немного рассказал мне об этом, –  уклончиво говорю я. Карлайл попросил меня не рассказывать остальным, а я только что чуть всё не испортила.
   Но Эдвард, кажется, всё понимает.
   – Тогда я рад, что папа смог поговорить с тобой об этом, – задумчиво отвечает он. Он крепче обнимает меня. – Это также значит, что он считает, что ты стала сильнее, иначе он бы просто не напрягал тебя такими вещами.
   Эдвард выдаёт очень хорошую мысль, и это даже лучший способ смотреть на вещи.
   Я устраиваюсь напротив него, слушая шуршание ветра и пение птиц.
   – Я испытываю тревогу, которую никак не могу сбросить, – в итоге произношу я в тот момент, когда уже не знаю, уснул Эдвард или нет. И я не уверена, к чему это относится – к Карлайлу, к тому, что происходит в больнице, или к чему-то ещё.
   Эдвард знает о машине, которую я видела. Он согласен со своими родителями – мы не можем знать ничего наверняка. Семейный юрист проводит расследование, но, очевидно, это очень медленный процесс. Об этом уведомили Рене, так же, как и Чарли Свона, офицера полиции Форкса. Это всё, что можно сейчас сделать.
   Я не признаю слух, что так и не подалась в бега с тех пор, как увидела ту машину. У меня нет смелости, чтобы оказаться совершенно одной на улице.
   – Может, это всё потому, что прошло больше половины школьных каникул? – спрашивает Эдвард, дразня меня, и я улыбаюсь ему в ответ.
   – Было бы забавно, будь это так, – отвечаю я, снова закрывая глаза. – Однако не думаю, что это правда.
   – Сложно избавиться от старых привычек, – тихо говорит он. – Возможно, твоё тело просто ещё не привыкло к тому, что тебе больше не стоит бояться.
   – Возможно.
   Я позволяю Эдварду взять меня за руку, наслаждаясь касанием его кожи.
   – Нам скоро нужно уходить,–  говорит он после некоторого молчания. – Я обещал отцу, что сегодня помогу ему с барбекю.
   – Это потому, что ты так хорош в готовке? – спрашиваю я, приоткрывая один глаз, чтобы взглянуть на него. Все знают, что Эдварду даже не стоит подходить к плите, иначе он спалит всю кухню.
   – Это потому, что я смогу отгонять Эммета, – говорит он, но глаза Эдварда вспыхивают от упоминания его навыков кулинарии. – И даже не смей ничего говорить. Ты любишь моё молоко.
   Горячее молоко – единственное, что Эдвард может приготовить, и это притом, что он использует микроволновку. Но сейчас он напоминает о нашей неожиданной встрече, когда я только появилась в этом доме, и он собирался подогреть для меня молока. Я улыбнулась, возвращаясь к этому воспоминанию.
   Тем не менее, когда речь заходит о сэндвичах, никто не делает их лучше Эдварда.
   – А еще твои сэндвичи, – добавляю я.
   – Верно. Кстати, о них… – он умолкает, дотягиваясь до рюкзака и вытаскивая два сэндвича. – Хочешь?
   Я оживленно киваю, и мы едим в расслабляющей тишине. Молчать с Эдвардом никогда не было для меня в тягость. В то время как некоторые люди постоянно чувствуют необходимость в разговоре, Эдвард такой же, как я. Тишина никогда не смущает нас. Попытка поддержать разговор для нас сложнее, чем отсутствие общения, и мы оба ценим это друг в друге.
   Ощущение тревоги затягивается, кружась возле меня по пути домой от нашей поляны. Когда я вижу Карлайла и Эсме, ожидающих нас в гостиной, это сваливается на меня, словно ком, и я замираю на месте, не смея сдвинуться с места.
   – Всё хорошо, – Эдвард пытается меня успокоить.
   Я могу лишь сжать кулаки по бокам и сглотнуть, пока смотрю на своих приёмных отца и мать, что стали самыми что ни есть настоящими родителями, которые когда-либо у меня были.
   – Белла, – начинает Карлайл. Он выглядит огорченным, – у нас есть некоторые новости, и я не знаю, как тебе их сообщить. Возможно, тебе стоит присесть.
   Единственная мысль, что крутится в моей голове, это то, что что-то пошло не так, и мне придется вернуться к Стефану или Лорану до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать. Или это была машина Лорана, и он где-то поблизости. А может, запретительное постановление не сработает.
   Или я как-то облажалась, и Карлайл и Эсме больше не хотят меня.
   Одни лишь мысли об этом заставляют меня вздрогнуть, в то время как холодный пот течёт по моей спине.
   – Можно мне остаться? – тихо спрашивает Эдвард. Я могу лишь кивнуть, и он ведёт меня к дивану. Я резко приземляюсь туда. Мне бы хотелось, чтобы они уже поскорее сообщили, что произошло.
   – Белла, – Карлайл говорит снова, – сегодня мы получили одно письмо. Оно пришло из Чикаго.
   Мое сердце пропускает удар. Так и есть. Лоран вышел из тюрьмы, и теперь он хочет меня назад. О, Боже. О, нет.
   – Твой дедушка умер, – продолжает Эсме. – Его похоронили на прошлой неделе. Ты – его единственная наследница.
   Погодите.
   Что?
   Мой мозг быстро схватывает это. Если я являюсь наследницей, то это должно означать, что моя бабушка тоже мертва. Я не знала об этом. Не то, чтобы меня это волновало. Но здесь что-то не сходится.
  – А моя мать? – хриплю я, и сдерживаемая эмоция, как обычно, отражается в моём голосе.
  – Её нигде не смогли отыскать. Но есть еще кое-что, – говорит Карлайл мягким тоном. Я знаю, что он собирается сказать что-то такое, что может меня ранить. Я замираю. – На данный момент мы даже не уверены в том, жива ли она.
   О.
   Я ожидала плохие новости.
   Моя мать ничего для меня не значит. Я давно перестала чувствовать по отношению к ней какие-то эмоции. У меня нет ни желания встречаться с ней, ни беспокойства о том, что с ней произошло. Она бросила меня гнить там, так что я не обязана беспокоиться о её благополучии.
   Я могу лишь кивнуть, чувствуя, что это еще не конец разговора.
   – В Чикаго остался трейлер, и, похоже, это тот трейлер, в котором ты когда-то росла. Теперь он твой. Тебе стоит решить, хочешь ли ты поехать туда и посмотреть, если ли там что-то, что тебе хочется оставить, или же ты хочешь, чтобы этим занялись мы. Мы решили предоставить тебе свой выбор. У тебя есть неделя, чтобы подумать.
   Я снова киваю, мои мысли ускоряют свой бег. Хочу ли вернуться туда? Я никогда не думала, что это случится, но сейчас, когда у меня вдруг появляется возможность, я не хочу тут же говорить «нет».
   Карлайл передает мне извещение, информирующее о том, что Отис Свон скончался первого июня 2007 года в возрасте пятидесяти двух лет.
  – А он не был таким уж старым, – замечает Эдвард, и когда он поднимает глаза, я знаю, что он тоже проводит вычисления в уме.
   Отис умер, будучи лишь на несколько лет старше, чем Карлайл сейчас. И он был моим дедушкой.
   Мой мозг продолжает работать. Слова выплескиваются наружу прежде, чем я успеваю обдумать их. Тем не менее, я поворачиваюсь к Эсме для диалога. Мне всё ещё кажется невозможным обращаться к Карлайлу, ведь я только недавно начала подавать голос в его присутствии.
   – Мне бы хотелось туда поехать, если можно.
   Эсме обнадеживающе улыбается мне.
   – Конечно, можно. Мы можем поехать в эти выходные, если хочешь.
   Я нервно киваю, погружаясь назад в мои мысли.
   – Мне поехать с тобой? – шепчет Эдвард возле моего уха.
   – Что? – растерянно спрашиваю я.
   – В Чикаго. Ты хочешь, чтобы я тоже поехал?
   Я пожимаю плечами – жест, который не означает, что мне все равно, а показывает, что я полна сомнений насчёт того, что хочу. Я не хочу нагрузить Эдварда своим прошлым, но в то же время я эгоистично хочу, чтобы он был рядом, когда мне придется столкнуться с этим.
   Он сжимает мою руку. 
   – Я еду с вами, – заявляет Эдвард родителям.
   Наконец, мой мозг понимает, что происходит в комнате.
   – Но…
   Эдвард мягко прерывает меня.
   – Позволь мне быть там ради тебя.

   Детали проскальзывают через мое сознание в течение нескольких следующих дней. Карлайл связался со своим юристом, чтобы прояснить некоторые вещи. В частности, выяснилось, что моя бабушка, Грета Свон, умерла в возрасте сорока пяти лет в результате автомобильной аварии. Похоже, мой дедушка умер от последствий многолетних запоев.
    Я странно равнодушна из-за этого.
   Мне бы хотелось вспомнить имя своей мамы, и я уверена, что Карлайл знает его. Тем не менее, я боюсь спрашивать его об этом. Сейчас она так далека от меня, и я боюсь, что, услышав ее имя, я растеряю свое равнодушие, которое испытываю по отношению к ней. Так что я молчу. В конце концов, в молчании появляется хоть какой-то смысл.
   Поездка организовывается довольно легко. Мой терапевт Сиобан даже отвечает на письмо, которое я отправляю ей по этому поводу, сообщая, что если я чувствую себя достаточно сильной, для меня будет лучше, если я туда съезжу.
   Я не знаю, так ли это, но знаю, что не могу смириться с вероятностью того, что с трейлером будет покончено прежде, чем я на него взгляну. Так что в пятницу после обеда мы прощаемся с Эмметом, Розали, Элис и Джаспером, оставляя Дымку на их попечение, и едем в аэропорт Сиэтла.
  Эдвард держит меня за руку всё время, пока мы находимся в самолете, и я молчу на протяжении всего полета, вернувшись к намеренной немоте – единственному оружию, что помогает мне спрятаться от нападения окружающего мира. Мы прибываем в отель поздней ночью, и я не скрываю радости, когда могу отправиться в постель. Завтра мы увидим трейлер, где я провела первые пять лет своей жизни.
   И я совсем не знаю, чего ожидать.
   Я просыпаюсь рано утром. Поскольку остальные еще спят в своих спальнях, я проскальзываю в душ, чтобы смыть свои кошмары, что словно прилипают к моей коже.
   Мне кажется, некоторые вещи никогда не изменятся.
   Я катастрофически взвинчена, когда около десяти утра мы готовы ехать.
   Эдвард целует меня в висок в попытке помочь мне расслабиться.
   – Если это для тебя слишком, просто дай нам знать. Мы уедем в любой момент, – тихо говорит мне Эсме.
   Я киваю, будучи не в состоянии произнести ни слова. Обычно, когда я чересчур нервничаю или слишком напряжена, мой голос опять пропадает. Семья, похоже, это понимает, и легко переходит к другим средствам коммуникации. Езды от отеля к парку с трейлерами около часа. Пока мы проезжаем окрестности, дома постепенно становятся меньше, улицы – хуже, а люди – беднее. Это так странно – возвращаться сюда, зная, какой сытой жизнью я живу сейчас, как эмоционально, так и физически.
   Мое сердце замирает и пропускает удар, когда я узнаю дорогу, ведущую к парку.  У меня переводит дыхание, и Карлайл притормаживает, заметив мой взгляд через зеркало заднего вида.
   – Ты в порядке?
  Я заставляю себя кивнуть. Эдвард сжимает руку, что покоится на моей ноге, и я хочу взглянуть на него, встретиться с ним взглядом, но не могу. Я застыла на месте, не смея отвернуться от вида снаружи.
   Мое горло сжимается, когда мы съезжаем на участок. Бедность здесь просто шокирует, но осознание того, что я жила здесь и выбралась отсюда, шокирует еще сильнее. Какой бы была моя жизнь, если бы я осталась здесь? Это вопрос, над которым трудно даже подумать. Я бы управилась с жизнью с небольшими деньгами, но не думаю, что отыскала бы счастье здесь. И снова, я даже не уверена, что люди, обитающие здесь, слишком об этом тревожатся. А может, мне нужно просто перестать об этом думать?
   – Сюда, – вдруг говорит Эсме, указывая на потрепанный трейлер слева от нас.  – Должно быть, это он.
   Карлайл паркует машину неподалеку, тут же привлекая множество любопытных взглядов. Он не говорит вслух, что надеется, что мы будем здесь в безопасности, но я вижу напряжение в его плечах.
   Я чувствую себя виноватой. Не только из-за того, что притащила их сюда, но также потому, что знаю, что сейчас происходит с Карлайлом. Это чудо, что он вообще смог взять выходной на работе.
   У Карлайла есть ключи от трейлера, и он поднимается по ступенькам, чтобы открыть дверь. Он  не заходит внутрь и вместо этого оборачивается, чтобы взглянуть на меня.
   – Делай все по-своему, – вежливо говорит он. – Не спеши.
   Я киваю, глядя на трейлер, что когда-то был моим домом. Я узнаю его. Конечно, сейчас он старше, но я понимаю, что это тот же трейлер, который я покинула, когда мне было пять. Сделав глубокий вдох, я беру себя в руки и поднимаюсь наверх, готовя себя к тому, чтобы переступить через эту дверь.
   Запах сбивает меня с ног, словно грузовой поезд, и внезапно это больше не 2007-ой, а 1994-ый, и я снова маленькая девочка, сидящая в углу этого трейлера, которая смотрит, как дедушка препирается с бабушкой о чем-то, чего я не могу понять.
   Я вижу себя съежившийся в комок, пытающейся стать как можно меньше. Даже в этом юном возрасте я знала ценность того, чтобы оставаться тихой, как мышка.

   Дедушка злится. Он продолжает говорить о чем-то, что он называет «шлюха», но я не знаю, что это значит. Он снова пил ту штуку из жестянки, и мне не нравится этот запах. Но если мне придется выбирать между тем, чтобы зажать нос и закрыть уши, я выберу уши. Он кричит очень громко.
   Бабушка молчит и лишь иногда пожимает плечами. Но когда он выкрикивает ей вопрос и она не отвечает, он замахивается и бьет её по голове.
   – Зачем ты это творишь? – визжит она, поднимаясь так быстро, что кресло падает на пол. – Я ничего не могу с этим сделать!
   – Это твой ребёнок, – кричит он. – Тебе следовало растить её получше!
   – Мой ребёнок? – говорит она. – Она вышла из твоего семени.
   Дедушка яростно выдыхает и топчет ногой. 
   – Тебе следовало быть осторожнее, женщина, – выдает он, делая очередной большой глоток из той банки. Это одна их тех больших жестяных банок. Если ты захочешь перелить содержимое в стакан, тебе потребуется целых два стакана, иначе ничего не поместится.
   Но сейчас это неважно, потому что бабушка и дедушка продолжают кричать друг на друга.
   – Тебе следовало держать свой член при себе, – мягко бормочет бабуля, словно она не хочет, чтобы дедушка это услышал.
   – Что ты сказала? – говорит он, и его голос такой тяжёлый, что я заставляю себя сжаться еще больше. Сейчас он по-настоящему зол.
   – Ты знаешь, что я сказала, – выдаёт бабуля.
   – Не перекладывай всю вину на меня, женщина, – тихо говорит он.– Это твоя девчонка, и твоя ответственность. Я все еще не уверен, что она от меня.
   – Конечно, от тебя, – с вызовом отвечает бабушка. – И то, что тебе она не нравится, еще не означает, что она не от тебя. Я знаю, что, по-твоему, я ничего не могу сделать, как надо, но я никогда не блудила, чего не скажешь про тебя.
   Дедушка переходит из одного угла трейлера в другой так быстро, что я даже не уверена, что вижу его перемещение. Он набрасывается на бабулю, и она кричит и плачет. Я слышу громкие удары кулаком, но не вижу, что происходит. Мои глаза закрыты, и я сижу и жду, когда всё закончится.
   – Пссс.
   Я в удивлении открываю глаза и вижу, что дверь трейлера с треском открылась. Наша соседка, мисс Стейси, смотрит прямо на меня.
   – Идём, милашка. Давай немного посидим у меня.
   Я оглядываюсь на то место, где дерутся бабуля и дедуля. Сейчас они ушли в спальню, и я слышу их голоса и много другого шума. Бабушка плачет. Мне бы хотелось пойти туда и помочь, но когда я однажды попыталась так сделать, бабушка меня выгнала.
   Мисс Стейси протягивает мне руку, и когда я заставляю себя сдвинуться с места, то спотыкаюсь о пол прямо ей в руки. Мисс Стейси милая, и она так приятно пахнет. Она несет меня в свой трейлер. Здесь всё розовое, и здесь пахнет также сладко, как пахнет и мисс Стейси. Мне нравится находиться здесь, и мне нравится, когда она приходит, чтобы забрать меня, и я могу побыть с ней какое-то время.
   Она усаживает меня на стул на кухне и даёт мне большой стакан молока. Я держу стакан обеими руками, потому что не хочу пролить ни капли. В моем животике холодно и немного болит. Я ничего не ела с тех пор, как вчера легла спать. Я голодная.
   Мисс Стейси даёт мне хлеб с джемом, и я съедаю всё. Теперь мой животик болит, потому что я съела слишком много, но это здорово, и я говорю «спасибо», как меня учила мамочка. Затем мисс Стейси садится со мной на белый диван и даёт мне журнал, который можно разглядывать. Она читает свою книгу. На обложке двое людей, они целуются, но в книге больше нет никаких картинок. А в журнале, что она дала мне, картинки есть, и я разглядываю всяких знаменитых людей на страницах. Я не знаю их, но, должно быть, они должны очень важными, если их фотографии есть в журнале.
   Когда я вырасту, я хочу быть такой же важной, как эти люди, и тоже хочу носить красивые платья. Я остаюсь с мисс Стейси так долго, что устаю и засыпаю на её диване. Когда кто-то берет меня на руки, я открываю глаза и вижу, что это мамочка.
  – Спасибо, Стейс, – тихо говорит она. – Это с каждым днём становится хуже.
  – Мне пришлось её забрать. Тебе нужно что-то с этим делать. Однажды ребёнок пострадает, и ты это знаешь.
  – Мне ли не знать, – бормочет мамочка. – Не знаешь, отец всё еще внутри?
 – Неа, он уже ушел. Готова поспорить, он напьётся до чертиков, когда вернется домой. Тебе лучше за ней присматривать.
  – Я присмотрю. Увидимся.
   Мамочка несёт меня обратно в наш трейлер. Снаружи уже холодно, и я тычусь лицом ей в шею.
  – А теперь ложись спать, как большая девочка, – говорит мамочка, укладывая меня в кровать. Она забыла почистить мне зубы, но я не говорю ей об этом. Она выглядит такой грустной.
   – Почему ты грустишь, мамочка?
   – Всё хорошо, Белларина. Будь хорошей девочкой и засыпай.
   – Дедушка был очень злой сегодня, – шепчу я, нуждаясь в том, чтобы рассказать ей. Я была напугана.
   Мамочка только кивает, ее губы – тонкая линия. Мне не нравится, когда она так делает. Она некрасивая, когда делает так.
   – Мамочка, а что такое шлюха? – сонно спрашиваю я.
   – Что? Где ты взяла это слово?
   Она злится, и теперь я жалею, что рассказала.
   – Просто дедушка всё время повторял это сегодня.
   Лицо мамочки становится холодным и жестким, и она со злостью смотрит на меня.
   – Не подслушивай чужие разговоры, Белла. Это нехорошо.
   Я киваю.
   – Прости.
   – Всё хорошо, малышка. Ложись спать, ладно? Завтра будет лучший день.

   Шаги сзади вырывают меня из воспоминаний, и, обернувшись, я вижу Эсме, входящую в трейлер.
   – Ты в порядке?  – спрашивает она, и, судя по её взгляду, она знает, что это не так. Это спасает меня от ответа, и я оборачиваюсь назад, позволяя глазам исследовать разбитый трейлер. Здесь очень грязно, и большая часть мебели обветшала. Кухня такая грязная, что здесь, должно быть, здесь давно завелись мыши, а ещё  тут есть тараканы, что ползают повсюду.
   – Вау, – выдыхает Эдвард, следом заходя внутрь.
   Да, что-то вроде того.
  Я прохожу вдоль небольшой гостиной, тщательно избегая мусора, разбросанного повсюду. Везде раскиданы вещи, но также тут есть жестяные банки, мусор и много других вещей, которые даже не хочется называть.
   Похоже, дедушка совсем не заботился о себе в последние годы жизни. 
   В дальнем конце трейлера находится спальня, которую я делила со своей матерью, и я подхожу ближе. Дверь закрыта. Странно. Замок кажется слишком новым по сравнению с обшарпанной дверью. Я оборачиваюсь к остальным и чувствую досаду от их очевидного дискомфорта. Прежде, чем я смею остановиться, я выдыхаю «простите».
   Эсме слышит это и тут же торопиться разубедить меня.
   – Нет причин извиняться. Это не твоя вина.
   – Но я привела вас сюда, – вздыхаю я, истерзанная сомнениями.
   Эсме не понимает моих слов и смотрит на Эдварда, ожидая его помощи.
   – Она говорит, что это именно она привела нас сюда, –  без труда поясняет Эдвард.
   – Нет, это мы предложили тебе поехать, – считает Карлайл. – Это не твоя ответственность.
  – Сосредоточься на том, что ты здесь, – добавляет Эсме. – Гораздо важнее то, что ты получишь после пребывания здесь. Мы уже взрослые. Если нам что-то не понравится, мы можем выйти наружу.
   В ее объяснении есть смысл, и я снова осматриваю трейлер. Где-то должен быть ключ от спальни.
   Мы проводим некоторое время, разглядывая беспорядок, что представлял собой дедушкин дом. Мне приходится совершить некоторое усилие, чтобы зайти в хозяйскую спальню. Вонь здесь просто невыносима, и я задаюсь вопросом, когда в последний раз менялись простыни на кровати.
   Покопавшись в тумбочке, кажется, целую вечность, я нахожу ключ. Он подходит к двери ко второй спальне, и та издает скрип, когда я открываю ее. То, что я вижу перед собой, заставляет меня издать приглушенный вздох. Удивившись моей реакций, Эсме подходит ближе и смотрит мне через плечо.
   – Ох,  –  тихо произносит она.
   Комната по-прежнему нетронута. Она – хранилище  давно ушедшего времени. Я узнаю её по своему детству. Воздух здесь совсем черствый, и везде лежит толстый слой пыли. Должно быть, они оставили комнату нетронутой с того момента, как мама ушла вместе со мной. Два ящика комода выдвинуты, и дверца шкафа по-прежнему распахнута.
   Постель не заправлена, и на ней повсюду разбросаны вещи. Я замечаю красное платье, что принадлежало моей матери, а также свитер, что был мне слишком мал до того, как мы ушли. Я подхожу к кровати, но ничего не трогаю, боясь потревожить ту тишину, что годами царила в комнате.
   Я не помню всех вещей на кровати, но уверена, что они принадлежали маме. Приглядевшись поближе, я, наконец, понимаю, почему всё так сильно сбивает меня с толку. Вещи моей мамы, разбросанные на полу и кровати, подходят для девочки чуть младше, чем я сейчас.
   Думаю, мне стоит присесть.
  Эдвард как-то замечает мое недомогание, ведь он мгновенно оказывается рядом, подхватывая меня, когда у меня подкашиваются ноги.
   – Тшшш, – шепчет он мне в ухо, утешая.
   Эсме подлетает ко мне, помогая Эдварду снова поставить меня на ноги. Она скидывает какие-то вещи с кровати, освобождая место, куда можно присесть, а затем подталкивает меня туда.
    Меня тошнит.
  Карлайл подключается к общему делу и открывает небольшое окно, впуская немного свежего воздуха, а затем рекомендует мне поместить мою голову между коленями. Мне не хочется этого делать, ведь это делает меня уязвимой, однако Эдвард падает на колени на грязном полу напротив меня, оставаясь рядом. Я делаю глубокие вдохи, желая, чтобы мое колотящееся сердце чуть успокоилось.
   – Лучше? – спрашивает он чуть позже.
   Я слабо киваю, ненадолго пряча лицо в ладонях, и пытаюсь смириться с фактами.
   Эсме отвечает на вопрос, что звучит в моей голове.
   – Она была такой юной.
   – Похоже, что так, – тихо говорит Карлайл. – Возможно, даже младше, чем Белла сейчас. Меньше, по крайней мере.
   – Боже, – бормочет Эдвард. – И сколько было Белле?
   – Я не знаю, – говорит Карлайл. – Белла, ты помнишь, сколько тебе было, когда ты уехала отсюда?
   Я показываю одну руку. Мне было пять.
  Теперь Эсме тоже бледнеет, и она опускается на кровать рядом со мной. Кажется, будто по комнате проходит рябь напряжения, пока мы пытается понять одну и ту же вещь в одно и то же время.
   Думаю,  я теперь знаю, кто, по всей вероятности, является моим отцом.
   А точнее сказать, являлся, ведь его похоронили на прошлой неделе.
  Я сглатываю желчь и делаю новый глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. Мне нужно быть сильной, если я хочу довести дело до конца. Я могу упасть в обморок и после возвращения в Форкс, и что-то мне подсказывает, что так оно и будет.