Глава 91

   По дороге обратно в отель я отчаянно замыкаюсь в себе. В какой момент Эдвард что-то спрашивает, однако не давит на меня, когда я не подаю вида, что услышала его. Его теплые пальцы переплетаются с моими, и он сжимает мою ладонь, но я слишком оцепенела, чтобы сжать его ладонь в ответ. Надеюсь, он все понимает.

   Номер в отеле просто прекрасен и хорошо пахнет, особенно по сравнению с трейлером. Я тут же ухожу в свою комнату и падаю на кровать. Эсме идет следом. Я чувствую, как матрас прогибается там, где она садится. Мне хочется передвинуться и свернуться калачиком возле нее, но мое тело слишком тяжелое, а мышцы застыли.

   Эсме ничего не говорит. Вместо этого ее теплая рука гладит меня по плечу нежным, успокаивающим движением. Это наконец-то позволяет мне двигаться, и я сворачиваюсь калачиком вокруг Эсме, обвивая руки вокруг ее талии и пряча лицо у ее ног. Ее рука смещается к моему затылку в защитном жесте, и я  тут же вздрагиваю. Я не замечаю, как начинаю плакать, пока ткань джинсов Эсме не становится мокрой от моих слез.

   Она позволяет мне плакать в полной тишине. Нужно столько всего обдумать, не говоря уже обо всех тех воспоминаниях, что всплыли лишь от пребывания в том трейлере. Луч надежды в виде Стейси был хорошим напоминанием того, что в моем детстве случались и хорошие вещи, но их было не так уж много. Большинство этих воспоминаний блеклые и темные, и я была так занята, пытаясь выжить на протяжении всей своей жизни, что, думаю, я никогда не задумывалась над масштабом всех бед, которые со мной приключились.

   Сейчас они на переднем плане в моем воображении. Я слышу ругань из своих воспоминаний, словно все эти люди из моего прошлого находятся рядом со мной, в этой комнате. Мой мозг обманывает меня, заставляя поверить, что они и правда здесь, просто их не видно, и краем глаза я замечаю их силуэты, хоть мои глаза закрыты.

   Думаю, до этого момента я всегда верила, что должна пройти через это. Сейчас, находясь под натиском своего прошлого и осознавая, сколько всего запрятано на его дне, я в этом не уверена.

   Я сплю беспокойным сном, несколько раз просыпаясь из-за кошмаров. Я просыпаюсь от своего крика больше, чем единожды – и каждый раз Эсме находится возле моей постели с сухой одеждой в руках и добрым взглядом. Это выматывает, и я ничего не могу с этим поделать. Тогда я решаюсь бодрствовать до конца ночи, но после стакана воды и небольшого количества тостов Эсме по-доброму, но решительно говорит мне оставаться в постели. Боясь пойти против нее, я пытаюсь рассматривать потолок. Сны настигают меня, живые и хаотичные, полные мщения.

   Главное, что беспокоит меня – так это то, что я знаю, что мои сны  –  правда. Это воспоминания, вернувшиеся после посещения трейлера. В своем сне я вижу лицо дедушки, четкое, словно при просмотре видео с высоким разрешением. Его темные, словно бусинки, глаза изучают мир, его нос похож на клюв сокола, а его рот опущен в вечном недовольстве. Его голос низкий и на удивление сильный. Не думаю, что он вообще умел говорить тихо.

   Остальные детали тоже реалистичны, и в своем сне я протягиваю руку, чтобы коснуться их. Я вижу потрепанное кресло, в котором вечно сидел дед. От того, как кресло скрипело, я узнавала, ворочался ли он, пытаясь сесть поудобнее, или же вставал с кресла. Я вижу тошнотворный зеленый линолеум на полу, который всегда казался липким, как усердно мы ни оттирали его чистящим средством. Я вижу бумажных кукол, которые моя мама сделала из цветной бумаги и прилепила на окно в нашей спальне, выцветшие от солнца и сигаретного дыма. Когда солнце светило на них, комната приобретала оттенки красного, фиолетового и зеленого.

   Я просыпаюсь вымотанной и представляю, что так, должно быть, ощущается похмелье. Остатки моих снов все еще терзают меня, мой мозг умоляет меня остановиться и требует времени, чтобы привести все мои мысли в порядок. Но мне надо вставать, потому что на сегодня у нас запланировано много дел. Подобно многим другим дням в моей жизни, мне нужно просто продолжать двигаться и делать новый шаг, один за другим, пока не наступит момент тихой передышки. Думаю, мне лишь нужно продержаться, пока мы не вернемся домой.

   Мы завтракаем в нашем номере вместо того, чтобы идти в ресторан на верхнем этаже отеля. Все выглядят просто ужасно, и от этого я чувствую себя еще хуже. И хотя Карлайл и Эдвард не приходили проверить меня ночью, я знаю, что они, должны быть, меня слышали.

   Мой желудок завязывается узлом от одной лишь мысли о еде, и я прикусываю губу, разглядывая хлопья, яичницу и блинчики на столе.

    – Ешь, – говорит Эсме, вовсе не грозно, глядя прямиком на мою пустую тарелку. Когда я качаю головой, ее улыбка гаснет. – Ешь, – снова говорит она серьезным тоном, который я не хочу игнорировать.

   Это самое строгое, с чем я пока сталкивалась, и, шокированная, я моргаю от того, как Эсме настаивает на своем. Я бросаю краткий взгляд в сторону Карлайла, который почти незаметно пожимает плечами, давая понять, что он на одной стороне со своей супругой. Не то, чтобы я ожидала чего-то другого, но все же. Разве они не могут предоставить мне это крошечное чувство контроля, в то время как все остальное сегодня находится вне моей досягаемости? Эсме выглядит довольной, когда я накладываю несколько блинчиков на тарелку, но я не могу сделать ничего, кроме как разрезать их на все более и более мелкие кусочки.

   Неудивительно, что после всего, что случилось здесь, мой мозг прибегает к старым защитным механизмам. Эсме смотрит на меня, на ее лице – задумчивый взгляд, но она не говорит мне перестать играть со своей едой и больше не повторяет своей просьбы. Когда Карлайл заявляет, что собирается принять душ и переодеться, я выскальзываю из-за стола и возвращаюсь к себе в спальню, чтобы спрятаться там еще на какое-то время.

   Моя голова просто переполнена. Даже не знаю, как разгрузить ее. Мне нужен омут памяти, такая штука из «Гарри Поттера», где ты помещаешь свои воспоминания в чашу.  Я бы спустила все его содержимое в канализацию. Я была бы не против того, чтобы мне больше никогда не пришлось возвращаться к своим детским воспоминаниям. 

   Одевшись и собравшись, мы выселяемся из нашего номера и возвращаемся обратно в трейлер. В этот раз у нас с собой несколько коробок. Если я захочу что-то оставить, я смогу забрать это с собой.

   Мы не уверены, хорошая ли это идея для меня – возвращаться в трейлер, но технически это лучший вариант, так что я распрямляю плечи и убеждаю их, что я не против вернуться. Это неправда, и пока мы подъезжаем к парку с трейлерами, к горлу подступает желчь. Я окончательно сглатываю, заламывая руки. К счастью, Эдвард не пытается меня утешить и, кроме всего прочего, продолжает поддерживать разговор со своим отцом о бейсболе.

   Сегодня трейлер выглядит еще печальнее, чем вчера. Не помогает и то, что на улице пасмурно, а небо тяжелое, обещающее скорый дождь. Стейси выходит поздороваться и приглашает нас заглянуть на кофе, когда мы закончим. Ее муж тоже дома, и ему бы хотелось познакомиться с нами.

   Мы коротко киваем и возвращаемся в трейлер. Внутри тишина кажется гнетущей. Я хочу взять все и не хочу брать ничего – я ощущаю себя потерянной, когда приходит время решить, нужны ли мне негласные доказательства моих воспоминаний или же будет лучше оставить их в прошлом.

   Я вздыхаю, сдаваясь, и осматриваюсь вокруг себя. Ну правда, здесь нет ничего, что можно было бы оставить. Ничего, что мне бы хотелось забрать. Сегодня запах тут просто непереносим. Он возвращает меня обратно в мое детство. Слабый запах плесени подчеркивает запахи старой мебели и протухшей еды. Я стою, не двигаясь с места. Я не могу пошевелиться. Эдвард стоит рядом, но, к своему благородству, он правда понимает, что сейчас  лучше оставить меня в покое.

   К счастью, Эсме берет на себя руководство и помогает мне пройти через это. Она выдает всем по паре перчаток для уборки и помогает разобрать некоторые вещи. В гостиной есть большой книжный шкаф, забитый дешевыми книгами в бумажной обложке, отдающие сигаретным дымом. Хоть я и люблю книги, эти мне не нужны. Ящик в кухне забит старой корреспонденцией. Среди этого беспорядка мы находим несколько предметов, которые Эсме убеждает меня взять с собой. Это помогает – то, что она принимает решения за меня. Некоторые вещи молча отправляются в коробки. Статуэтка девушки в платье. Фотография в рамке. Около десятка книг из покосившегося шкафа в гостиной.

   Думаю, Карлайл и Эсме знают, что надо здесь паковать. По крайней мере, я надеюсь на это.

   Ох. Хотя я, наконец, умудряюсь смириться с чувством вины, которое я испытываю за то, что им приходится обо мне заботиться, мое прошлое внезапно оттягивает на себя все мое внимание, и я не могу справиться с этим в одиночку. Я бы даже не знала, с чего начать. Каллены делают для меня все больше, и я надеюсь, что когда-нибудь смогу как-то отблагодарить их в ответ.

 – Мы можем оставить это на хранение дома, – мягко поясняет Эсме. – И когда ты будешь готова, то сможешь пройти через это. Или нет – решать тебе. Но прямо сейчас тебе не придется решать, что со всем этим делать. Мы все сбережем для тебя до тех пор, пока ты не примешь решение.

   Это так предусмотрительно, и это заставляет меня думать, что, должно быть, ее прошлый опыт утрат, горя или, по крайней мере, опыт уборки после чьей-то смерти дал о себе знать. Может, ее бабушки или дедушки? Я никогда об этом не спрашивала. Я знаю, что Эсме – единственный ребенок, и у нее не так уж много родственников. Возможно, у нее когда-то был друг, который помог ей пройти через это, когда ушли те, кого она любила. А может, она помогала кому-то. Я не знаю. Но здорово, что сейчас Эсме знает, как мне помочь.

   Мы упаковываем коробку с украшениям из хозяйской спальни, как есть, не открывая и не проверяя ее. Мы изучим ее содержимое позже, когда вернёмся домой. Ужасно проходить через все это. Это грязная работа, и ты чувствуешь себя чертовски неудобно, открывая ящик с нижним бельем и разглядывая, не припрятано ли там чего важного.

   На прикроватном столике я нахожу семейную Библию. Мне плевать на нее, пока Эсме не указывает мне, что внутри на обложке кривым небрежным подчерком записано семейное древо, поэтому она также помещает книгу в коробки.

   В спальне моей мамы Эсме убеждает меня взять одно из ее платьев, так же как и игрушку, которую я оставила здесь много лет назад. Не говоря ни слова, Эсме пакует все мои детские вещи. Они грязные и покрыты пылью, выцветшие от времени и носки. Одно платье, которое в свое время было желтым, я когда-то одевала в один изнуряющий солнечный день. Оно было ниже колена и такое широкое, что юбка танцевала, когда я кружилась. Я кружилась, пока не начинала кружиться голова, и моя мама начала называть меня Беллариной с того самого дня.

   Я охаю от шока, когда отыскиваю дневник под матрасом. Я не могу заставить себя его открыть, но прежде чем он пакуется с другими вещами, Эсме забирает его у меня и осторожно кладет его в свою сумку, словно он – хрупкий осколок стекла.

   Даже через всю комнату, мельком глядя на сумку Эсме, мне кажется, будто дневник смотрит на меня, заставляя волосы вставать дыбом. Это самое странное чувство.

   Других вещей в комнате не так уж много, но когда Карлайл находит потрепанную копию «Плюшевого кролика», он показывает ее мне. Нам не нужны слова. Мне даже не нужно просить его положить книгу в коробку.

   Спустя несколько часов мы прочесываем большую часть трейлера. Здесь немного ценного, но думаю, я начинаю следовать логике Эсме, когда она хочет упаковать ту или иную вещь.

    –  Думаю, мы почти закончили,  –  говорит Карлайл, когда мы завершаем последний обход. – Ты согласна?

   Я киваю. Я хочу уйти отсюда. Здесь нет ничего, с чем у меня были бы связаны приятные воспоминания. Все, что я помню – это удушающее чувство осознания того, что ты занимаешь слишком много места, а также страх, который всегда жил под поверхностью приятно звучащих разговоров.

   Когда я снова рассматриваю гостиную, воспоминания захватывают мой разум. Моя мать, кричащая на деда. Мой дед, впечатывающий ее в стену, и ее длинные волосы разлетаются в полете. В своей голове я слышу ее пронзительный голос. Она пыталась выглядеть смелой, но ее выдавал голос. Мама ненавидела это, я помню это сейчас. Она ненавидела, что ее голос говорил сам за себя.

   Она вывезла меня отсюда, думаю я, и грусть пронзает меня, заставляя мои плечи и ноги потяжелеть. Она взяла меня с собой в середине ночи. Мама знала, что мы не могли остаться, что это было небезопасно. Почему же тогда она оставила меня с Лораном? Почему она не забрала меня во второй раз?

   Мое горло закрывается. Если бы мы встретились, что бы я у нее спросила? Смогла бы ли я вообще говорить с ней? Хочу ли я вообще ее видеть? Тогда мои старые раны снова откроются. Не знаю, смогу ли я вынести это.

   Я просто хочу домой. В дом Калленов, где мне выкроили немного личного пространства, где меня ждут и принимают меня, и даже включают меня в свои жизни. Где люди хотят, чтобы я была рядом. 

   Мои легкие начинают гореть, и я хватаю ртом воздух, запоздало понимая, что я задерживала дыхание слишком долго.

    –  Готова навестить соседей? – спрашивает Карлайл, но, заметив мое лицо, выражение его лица меняется. – Или мы можем просто поехать домой.

    –  Мы обещали,  –  шепчу я.

    –  Они поймут,  –  успокаивающе говорит Эсме. – Я пойду, поговорю с ними.

   Она уходит, оставляя меня с Карлайлом и Эдвардом. Они молчат, вместо этого давая мне возможность побродить по узкому трейлеру, разглядывая детали, что кажутся мне новыми, но в то же время выглядящие такими знакомыми. В одной из внутренних стен есть дыра от чьего-то удара – я не помню, чьего именно. Трещина в маленькой полке над раковиной в ванной. Грязь в каждом углу после долгих лет тяжелой жизни. Черствый запах сигаретного дыма, что, кажется, исходит от стен.

   Эсме возвращается несколько минут спустя. 

  –  Стейси сказала, что была бы рада написать тебе, оставаться на связи? Я сказала ей, что это решать тебе, захочешь ли ты ответить.

   Я подавленно киваю. Сомневаюсь, что письмо когда-либо появится, но предложить это было очень мило с ее стороны. 

   Вернувшись в машину, я забираюсь назад в свой разум. Мои мысли играют, словно фильм в моей голове. Это осколки, просто фрагменты. Некоторые сцены я прокручиваю снова и снова, другие же – лишь края воспоминаний, которые я не могу связать вместе. Голос моей матери. Низкий рев деда. Острые ругательства моей бабушки. Она всегда пахла дешевым мылом. Я до сих пор ненавижу этот запах.

   –  Такие милые люди, – говорит Эсме с пассажирского сидения, вырывая меня из своих размышлений. – Такие щедрые и добрые.

   Я не отвечаю. Не потому, что мне наплевать, но потому, что прямо сейчас не могу с этим справиться.

   Я вполуха слушаю Карлайла, пока он рассказывает мне, что наймет профессиональную клиниговую компанию, чтобы вычистить трейлер. После этого его можно выставлять на продажу, и Джон сказал им, что он знает семью, которая ищет дом.

   Я не могу ответить. Карлайл не едет привычным маршрутом в сторону отеля и вместо этого пытается подыскать место, где мы бы смогли пообедать. Мне по-прежнему не хочется есть. Мне даже уже плевать, расстроит ли это их. У меня болит голова, и все слышится словно сквозь толщу воды. Это такой вид белого звука в ушах, что начинает перебивать даже мой внутренний голос.

   Чувство тревоги ползет по моей спине, и я сажусь чуть ровнее, недоумевая, почему мое тело вдруг кричит на меня, настраивая на переход в режим полной боевой готовности. Краем глаза я вижу Эдварда, неуверенно рассматривающего меня. 

   Пока мы едем по улицам, невидимая рука словно обхватывает мое горло, и я вдруг все понимаю. Я знаю этот район. Это то место, куда отвезла меня моя мать, чтобы жить здесь с Лораном. Мои глаза неистово сканируют дома, выстроенные в линию с обеих сторон широкой улицы, но мы так и не проезжаем тот дом, где я провела семь лет своей жизни. Не уверена, чтобы смогла бы полностью узнать ту улицу, но это где-то недалеко отсюда – мое тело сообщает мне об этом. Я выдыхаю с облегчением, когда Карлайл сдается и возвращается в отель, сообщая, что в конце концов мы будем обедать в ресторане отеля. В любом случае, нам нужно отправляться в аэропорт через несколько часов.

   Я ничего не ем. Даже не пытаюсь. Эсме перекладывает булочку со своей тарелки ко мне, но я лишь смотрю на нее так, словно пробираюсь сквозь туман. Я не могу. Я не знаю, как сказать ей, что просто не могу этого сделать.

   Карлайл смотрит на меня обеспокоенным взглядом, но ничего не говорит. Вместо этого он спрашивает Эдварда, хочет ли тот посмотреть небольшой сувенирный магазинчик неподалеку от отеля. Эдвард ворчит, но, заметив небольшой жест со стороны Карлайла, который я не должна была увидеть, следует за своим отцом.

   Это не слишком прямолинейный способ предоставить мне некоторое уединение с Эсме, которая демонстративно смотрит на мою тарелку, а затем берет газету, которую принесла с собой из лобби отеля.

   Что ж, она может демонстративно смотреть на меня, сколько ей захочется – я не буду есть.

   Когда Карлайл и Эдвард возвращаются назад, булочка по-прежнему лежит на моей тарелке, и Эсме выглядит немного вымотанной. Тем не менее, я смогла воспользоваться туалетом в отеле, что уже является настоящей победой. Испражняться в общественном месте так же трудно, как и поедать пищу на глазах у всех. Когда мы ездили в Сиэтл, я еле-еле дотерпела до дома. Мне нужно выяснить, как справляться с этим, когда в сентябре снова начнется учеба в школе. Предполагаю, что я, по крайней мере, смогу там есть, но вместе с едой приходят и другие человеческие потребности, которые я не смогу игнорировать.

   Ох, школа. Люди.

   Что ж, я разберусь с этим, когда придет время.

   Карлайл спрашивает нас, хотим ли мы немного посмотреть город прежде, чем уехать.

   Мне это не нужно, и я убеждаю остальных пойти. Я могла бы использовать это долгое, тихое время, даже если это означает, что я останусь в лобби отеля в одиночестве. У меня с собой есть электронная книга. Я смогу притвориться, будто читаю, и никто не будет меня тревожить, а я смогу просто посидеть и подумать. Эсме отказывается оставлять меня одну, и в конце концов, она остается со мной, в то время как Эдвард и его отец выйдут ненадолго, чтобы что-нибудь прикупить и убедиться, что коробки, которые мы привезли из трейлера, отправлены в Форкс.

   Я издаю громкий вздох, когда они исчезают из вида. Лобби большой, но здесь тихо. Мы захватили два дивана в дальнем краю, размещенных перпендикулярно друг другу. В нескольких ярдах от нас в камине тихо трещит огонь. Танцующие языки пламени создают успокаивающий вид.

    –  Нужно о многом подумать, да? – тихо спрашивает Эсме.

   Я медленно киваю. Последние два дня вернули много воспоминаний. Плохих, но и хороших тоже. Теперь я верю, что моя мать искренне хотела для меня лучшей жизни, но когда дела пошли наперекосяк, она сбежала. Мне сложно об этом думать. Какая мать бросает своего ребенка с человеком, зная, что он совершает над ним насилие?

   И снова, я сбежала от Лорен, когда ей нужна была помощь. Делает ли это меня такой же ужасной, какой была моя мать? Я тоже стану такой бессердечной? Вероятно, тогда мне лучше вообще не иметь детей. 

   Что ж, я в любом случае никогда не буду заниматься сексом, так что этот вопрос решен.

   Я пытаюсь представить себе лицо своей матери, но кроме волос, которые выглядят так же, как и мои сейчас, я совсем ничего не могу представить. Когда я пытаюсь это сделать, вместо этого я неизбежно вижу добрые глаза Эсме. Это странно, потому что я ощущаю столько разных вещей по отношению к своей матери. Мне не нравится, как воспоминание о ней смягчается из-за присутствия Эсме в моей жизни.

   –  Иди сюда, – говорит Эсме, зовя меня. Я смотрю на нее, но не двигаюсь с места. Я не могу. Сейчас я не могу ничего сделать. Я даже не знаю, как пройти через сегодняшний перелет. Мне бы хотелось закинуть ноги на диван, но я не хочу снимать обувь в общественном месте. Мне неудобно и холодно, я чувствую себя незащищенной, и я крепко смыкаю руки вокруг своей талии. 

   –  Хочешь поговорить об этом?

   Я качаю головой. Моя челюсть болит – я сцепила зубы слишком сильно.

   –  Ладно,  –  мягко произносит она.

   Эсме больше ничего не говорит, лишь предлагает тихую компанию, пока мы сидим в тишине. Мне нравится, что Эсме научилась быть со мной тихой. Понадобилось время, чтобы понять, что мне и правда комфортно находиться в тишине. Тогда она поняла, какой расслабленной я могу стать, когда мне не приходится сосредотачиваться на поддержании разговора. Эдвард как-то сказал мне, что его матери сложно молчать, потому что она переживает о том, будто так она меня игнорирует. 

   Для меня, когда я сижу с ней, это далеко от чувства ненужности, даже когда в какой-то момент Эсме берет журнал и начинает его пролистывать.

   Дневник все еще лежит в ее сумке. Не знаю, смогу ли когда-нибудь его прочесть. Если мне вообще следует это делать. Это может дать мне ответы на вопросы или же сделает еще несчастней. Где-то внутри я знаю, что я надеюсь отыскать объяснение тому, почему моя мать уехала на той машине. Но дневник был оставлен в трейлере, а не у Лорана дома, так что, думаю, я никогда не узнаю правду.

   Я тихо вздыхаю и погружаюсь еще глубже в свой разум. Это называется диссонацией. Теперь я это знаю. Я должна бороться с этим и оставаться тут, здесь и сейчас. Но я просто не хочу. Я еще раз задерживаю свой взгляд на Эсме, проверяя, обращает ли она на меня внимание, а затем вновь погружаюсь в закоулки своего разума.

  В аэропорту слишком много шумихи, чтобы продолжать прятаться. Он переполнен людьми. Поскольку я такая маленькая, люди легко врезаются в меня, толкая меня в плечо и лишая равновесия. Мне физически больно возвращаться в онлайн режим, но мне нужно оставаться в своем уме, чтобы уворачиваться ото всех и оставаться близко к Карлайлу, Эсме и Эдварду, раз уж я отказываюсь позволить кому-либо из них держать меня за руку. Моя кожа горит, вывернутая наизнанку, она зудит, и я не могу ее расцарапывать.

   В самолете по пути домой Эдвард спрашивает, сможет ли он снова сидеть рядом со мной. Я не чувствую, что хочу быть близко к нему сейчас, но не знаю, как отказать ему. Когда мы взлетаем и Карлайл с Эсме, кажется, засыпают, Эдвард поворачивается ко мне лицом в своем кресле. 

   Он переплетает свои пальцы с моими и подносит наши пальцы к своему рту, чтобы поцеловать костяшки. Я понимаю, что сейчас не могу вынести этого прикосновения, но собираюсь духом и позволяю ему держать меня за руку. Я не знаю, как отказать ему. Это разобьет ему сердце. Эдвард так привык к тому, что может касаться меня.

    –  Как ты, правда? – спрашивает он. – Ты можешь говорить?

   Я тяжело сглатываю и оцениваю ситуацию, затем качаю головой. Нет, этого не будет.

   Эдвард вздыхает.

    –  Чертовски трудно поверить во все то дерьмо, через которое тебе пришлось пройти в жизни. 

   Не знаю, что на это ответить, даже если я бы смогла говорить, так что я просто смотрю на складной столик передо мной. Он сломан с одной стороны. Спустя мгновение Эдвард сжимает мою ладонь. Я едва сдерживаюсь, чтобы не вырваться из его хватки. Это трудно.

   –  С тобой все будет хорошо, – говорит Эдвард. Затем он медлит. – Не сходи с ума, потому что этот самолет слишком мал для этого, но я думаю, что я люблю тебя.

   Мое сердце пропускает удар, и мое дыхание сбивается с ритма, когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, не мигая. Эдвард выжидательно смотрит на меня, его глаза светлы и полны надежды. 

   О, нет. О, нет, нет, нет. Я не могу сделать этого сейчас, Эдвард. Почему ты делаешь это со мной? Ты правда не понимаешь, насколько неподходящее сейчас время?

   Но я не могу произнести этого. Он проникновенно разглядывает меня. Наконец, Эдвард просто улыбается, как мне кажется, немного грустно.

   –  Все в порядке, –  говорит он. – Я понимаю.

   Я знаю, что это не так. Возможно, но просто не может понять. Никто не может. Разве что я по-прежнему нравлюсь Эдварду достаточно сильно, чтобы полюбить меня. Только если он не ошибается, а ведь он очень смышленый. Так что, может, я все еще чего-то стою, даже с учетом всех моих ошибок?

   Тут слишком много всего, о чем нужно подумать.

   Ладонь Эдварда по-прежнему сжимает мою. Мою кожу покалывает от его прикосновения, но я позволяю ему держать меня за руку.

   Лучше уж позволить ему это, чем заставить понять.

   В эту ночь я не сплю. Я на взводе и вымотана, но не могу расслабиться, потому и не сплю. В какой-то момент, ближе к утру, я заползаю в ванную, чтобы проверить, поможет ли это, но безуспешно. Я играю с Дымкой до тех пор, пока она просто не уходит от меня, спрятавшись под кроватью, чтобы поспать.

   Эсме отдает мне дневник моей матери. Я кладу его в свою коробку воспоминаний, не зная, где еще его оставить. Я размышляю над тем, чтобы прочесть его, но не знаю, что я там найду, да и не думаю, что хочу знать. Я просто хочу, чтобы он лежал закрытым – физическое доказательство то, что моя мать существовала, что иногда ей было необходимо поделиться мыслями. Что она была. А, может, до сих пор есть. Не то, чтобы у меня было большое желание встретиться с ей. 

   Я провела ночь, бодрствуя и размышляя о ней. Пытаясь придать смысл всему тому, что, должно быть, происходило у нее в голове. Я не могу представить сценарий, где ее поведение приобретает какой-то смысл. Что-то не сходится. Я никогда не думала, что она ненавидела меня. Конечно, она испугалась, когда я попыталась рассказать ей о Лоране, но до этого я была для нее всего лишь помехой, ничем большим. Всего лишь надоедливым грузом, который ей пришлось нести.

   Почему она ушла? Почему она ушла без меня?

   На следующий день мои глаза будто забиты песком от недостатка сна. Я держусь в стороне от семьи, давая им знать, что мне нужно о многом подумать и снять напряжение. Они позволяют мне сделать это, хотя Эсме проверяет меня каждый час. Желая помочь ей, я оставляю дверь приоткрытой, так что она просто заглядывает внутрь. Больше никто не приходит, и я благодарна за это. Интересно, приложила ли Эсме к этому руку.

   В какой момент днем Эсме говорит мне, что коробки доставлены и что они сложили все в своем хранилище. Если и когда я буду готова, я могу начать просматривать их. Они не будут трогать коробки без моего разрешения.

   Закрыв глаза, я делаю глубокий, размеренный вдох. Возможно, пройдут годы, прежде чем моя жизнь уже не будет ощущаться, словно минное поле. Чем дольше я нахожусь в спокойном состоянии, тем больше я понимаю, что мне бы хотелось оставаться скрытой. Воспоминания – лишь крошечная часть всего этого.

   Я касаюсь шрама на ладони своей правой руки. Место, куда моя мать ударила кочергой из камина, когда я сказала ей, что сделал Лоран. Я знаю, что у нее не было права так делать. Это не помогает уменьшить стыд или избавиться от чувства вины, поэтому я играю с Дымкой и в итоге заканчиваю тем, что провожу время с Элис и Розали в попытке отвлечься. Девочки замечают, что я не хочу говорить о нашей поездке к трейлеру – я не говорю вообще – так что пытаются сделать все, чтобы приободрить меня, рассказывая истории и играя в забавные игры. Я вижу, как Элис заплетает волосы Розали. Я позволяю Роуз покрасить мне ногти в нежный розовый оттенок. Когда Элис заканчивает с прической, Розали забирает расческу и начинает расчесывать мне волосы. То, как она касается расческой моего затылка, успокаивает, и у меня бегут мурашки под моим слишком теплым свитером. Это маленький шаг, но это возвращение к себе прежней  –  или же возвращение в мою старую кожу. 

   Не знаю, как после посещения трейлера я вообще вернусь в норму, по крайней мере, к своему нормальному состоянию. Что-то внутри меня треснуло, и я боюсь, что может случиться, если эта трещина станет шире, и тщательно выстроенные внутри меня стены начнут рушиться. 

   Я присоединяюсь к семье на время ужина, однако я не могу есть. Карлайл выглядит так, будто собирается спорить со мной по этому поводу, но Эсме бросает на него долгий взгляд, и он успокаивается. Тем не менее, я приподнимаю подборок в свою защиту. Я не могу есть, и я есть не буду.

   Суть в том, что я не ела нормально уже довольно давно, и я уже чувствую, как мое тело сбрасывает вес, что я набирала с таким усилием. 

   Остальные ребята либо не замечают этого, либо пытаются не делать из этого шума, поэтому они просто продолжают болтать, поедая пасту. Розали и Эммет планируют свою поездку в университет. Они уезжают через несколько недель. Я буду скучать по ним, и, судя по выражениям лиц всех остальных, я стану не единственной в этом.

   После ужина я отступаю к себе в спальню. Эдвард спрашивает, может ли он ко мне присоединиться, но я лишь одариваю его умоляющим взглядом, который, я надеюсь, выражает, что не могу сказать ему «нет», но и не могу сейчас находиться рядом с ним.

   –  Я по тебе скучаю,  –  тихо говорит он прежде, чем уйти, и это вызывает во мне сильные чувства, однако в моей голове сейчас недостаточно места для Эдварда. Я нуждаюсь в прикосновениях и в комфорте, но я все порчу с тех самых пор, как поняла, что не смогу вынести любую форму контакта.

   Эсме приходит гораздо позже, с пакетиками еды для астронавтов в одной руке и смузи в другой. 

   –  Я не буду говорить с тобой об этом, – произносит она. Ее голос тихий, но ее намерения остаются четкими. – Я не буду обижать тебя, наблюдая за тем, как ты это ешь. Я верю, что ты это сделаешь. Я проверю тебя утром, и, надеюсь, ты это употребишь. 

   Она протягивает мне еду, и я киваю, принимая поражение.

   Эсме уходит сразу, как я принимаю у нее еду, и я сижу на кровати со всем этим. Смузи со вкусом клубники, и розовая трубочка плавает среди пенки. Наверху немного шоколадного соуса: Эсме правда сделала все, чтобы заставить напиток выглядеть аппетитно. Стакан холодный в моих руках, и мои пальцы становятся влажными от конденсата. Я напряженно сглатываю и делаю осторожный глоток смузи.

   Это… хорошо. Правда здорово. Я отказываюсь от соломинки и пью напиток прямо из стакана, замораживая свой адский мозг в качестве награды за свое обжорство. Мой желудок сводит сразу же, протестуя после того, как он был пуст так долго времени. Я тихо хнычу, надеясь, что боль скоро исчезнет.

   Я закатываю глаза. Я такая недотепа. Я выпиваю два пакета жидкой еды сразу же, как могу это переварить, а затем какое-то время лежу на постели, позволяя желудку улечься.

   Сон не приходит, я уже знаю это, поэтому я просто лежу в тишине, краем уха слушая урчание Дымки, пока та спит у меня на груди. 

   Мне бы хотелось освободиться от оков своего прошлого.

   Вскоре после полуночи я слышу мягкий стук в дверь, и та открывается.

   –  Белла?

   Это Эсме.

   –  Ты еще не спишь?

   Я киваю. Нет никакого смысла лгать. Мой телевизор включен, и я полностью одета. Я еще не убрала покрывала со своей постели. Взгляд Эсме перемещается к пустому стакану от смузи. Я взяла еще один пакет жидкой еды, и соломинка по-прежнему торчит в нем.

   –  Как ты? – тихо спрашивает она.

   У меня нет слов. Я не знаю, как сказать ей, что происходит в моей голове. Вместо этого я тянусь к ней, словно ребенок, протягивая обе руки. 

   –  Помоги,  –  шепчу я.

   Эсме быстро подлетает ко мне, протягивая руки еще до того, как сесть со мной на кровать, так что я просто падаю в ее объятия. Она успокаивает меня еще до того, как я пытаюсь дать ей знать, что не хочу ни о чем говорить, и я прячу лицо в ее шее, вдыхая ее успокаивающий запах, который теперь так мне знаком.

   –  Ты здесь,  –  тихо говорит Эсме, успокаивающе раскачивая нас обеих. – И теперь ты в безопасности.