Белла

Моя мать погребена в грязи Форкса. Мы оказались не в том месте, когда земля начала сотрясаться в тот роковой день в 1989 году. Я провела несколько дней, зажатая между бетонными плитами. В напоминание об этом у меня есть банковский счет с грязными деньгами. С грязными деньгами в извинение от правительства. За то, что я провела два дня в раздавленной машине рядом со своей мертвой матерью.

Это было на самом деле. Это была моя история. Та, которую я решила больше не носить с собой.

Но шрамы не исчезают. Это так.

Я всегда любила слова. Слова на бумаге. Красивые слова. И даже уродливые.

Это другая разновидность слов. Они бегут внизу экрана заглавными буквами. Слова и номера.

Я вижу их, но не могу их почувствовать.

До тех пор, пока у меня не получается. Пока они не забираются мне под кожу и не крошат мне кости.

Я смотрю на экран. Я смотрю на слова, которые не могут быть настоящими. Потому что это моя история. А не ее. Эти слова должны быть ошибкой.

Я смотрю на бегущие слова до тех пор, пока вместе со словами не появляются лица. Телекомментаторы с каменными лицами. Но глаза их выдают. Серьезность произошедшего еще витает в воздухе.

Я пытаюсь слушать, что они говорят, но не слышу. Я не слышу их сквозь крики.

Я вижу слова как отдельные вспышки.

Вторник.

Двенадцатое января.

Две тысячи десятого года.

Вторник.

Вторник.

Вторник.

Магнитуда семь точка ноль.

Катастрофическое землетрясение.

Гаити.

Многочисленные жертвы.

Когда я смотрю на экран, мое зрение туманится. Я закрываю глаза и представляю себе ее в кроватке. Ее маленькие руки. Ее вертлявое тело. Ее волосы – тугие кудри. Ее большие карие глаза, которые смотрят и смотрят.

Дыши. Просто дыши.

Я пытаюсь помнить ее такой. Такой, как она выглядела в прошлом мае, когда я была там. Я пытаюсь сохранить этот ее образ. Но он не остается.

И то, что я вижу. Никто не заслуживает такой смерти. Никто. Ни воры, ни лжецы. Ни жадины, ни эгоисты. Даже моя мать.

И, определенно, не невинный ребенок.

Горло саднит. Крики не прекращаются. Они не прекращаются.

И меня прорывает.

Имя Эдварда эхом отдается в ушах. Словно он может ее спасти.

Я знаю, что он здесь. Но не уверена, где это – здесь. Я зажмуриваюсь снова и снова. И когда открываю глаза, я в гостиной. В нашей гостиной.

В воздухе пахнет медью. В ушах стучат отбойные молотки.

И я не могу дышать.

Я смотрю на прочные, неподвижные стены. Лишь слегка успокаивает то, что мои глаза говорят мне другое, нежели уши. До тех пор, пока стены и мебель не рассыпаются в пыль. Одним резким движением все, что было твердым, становится просто песком.

Все реальное просачивается сквозь пальцы.

Больше нет никаких стен, лишь внутренность смятой машины. Скрученный металл и рваная обшивка.

И я чувствую этот запах. Крови и дешевых духов.

Но я чувствую под ногами ковер гостиной. Между пальцев ног.

Дыши, дыши, дыши. Звук его голоса – единственное, что привязывает меня к этому дому.

Не единственное.

Мои руки лежат на животе. Мне не девять лет.

И я не могу дышать.

Мои мысли мечутся между ними двоими. Моими детьми.

Один ребенок, чья жизнь под вопросом. По многим причинам. Я чувствую, как колотится мое сердце. Потому что она может быть в ловушке. И, может быть, ее никто не ищет.

Она может быть мертва.

Я криком отгоняю эту мысль.

Другой ребенок, который заслуживает гораздо большего, чем жить внутри кричащего тела. Этого тела, которое разваливается на части.

И до меня доходит. Я в ответе за другую жизнь. Я сама подвергаю опасности жизнь, растущую внутри меня.

И в этом мире недостаточно воздуха.

Я не могу дышать.

И после всех моментов, какими бы мимолетными они ни были, когда я убеждала себя, что на свете может быть нечто большее, высшая сила, это тот самый момент, когда я понимаю, что ошибаюсь. Что ничего нет. Потому что не может быть, чтобы Бог сотряс землю, стер в порошок здания и украл жизни у людей, которые уже страдают так, как страдают люди на Гаити.

Живой голос Эдварда доходит до меня и исчезает, и его руки повсюду.

Я не могу дышать.

Ноги покалывает, руки покалывает и я, черт возьми, не могу дышать. Я не могу дышать.

Я чувствую, как земля ускользает.

Я задыхаюсь. Я это знаю. Но не могу это остановить. И даже мысль о маленьком у меня внутри не может это остановить.

Беспомощность, которую, как я думала, я искоренила, повсюду. И мое сердце стучит все сильнее.

Вот как это. Когда перед глазами проходит вся жизнь. Вне пределов досягаемости.

Мои руки слишком холодные. Или слишком горячие. Руки Эдварда обнимают меня. И я чувствую их. Его беспокойство. И не только за меня.

Я пытаюсь сказать ему. Я не могу дышать. Но слов нет.

Монотонный стук. Бум. Бум. Бум. Это единственный звук, который громче стука моего сердца.

Мои глаза фокусируются на входной двери.

Я чувствую нежелание Эдварда отпускать меня. Но я больше не могу слушать этот стук. Я сжимаю руки в кулаки. Не оставляя ему выбора.

Я пытаюсь прояснить зрение. Смаргиваю туман.

На пороге стоит мужчина. Не просто мужчина. Офицер полиции. Знакомое лицо. Из времени более десяти лет назад.

Последний раз, когда он стоял там, на том же самом месте, он принес плохие вести.

Когда я была девочкой, которая не умела плакать. И чувствовать. И любить.

И сейчас я хочу быть той девочкой. Той безучастной девочкой.

Но я не она. Это реально. И все это – составляющая меня настоящей. Живой.

Полицейский стоит на пороге. В униформе, которая не изменилась. То, как он смотрит на меня, с тревогой в глазах, заставляет меня забыть и вспомнить, и немного успокаивает. Он тоже нас знает. Он помнит.

Я почти могу дышать.

До тех пор, пока не начинаю думать о том, что он здесь делает. И мне хочется кричать. Зачем ты здесь?

Я пытаюсь слушать его голос. Я пытаюсь услышать слова.

Визит вежливости. Протокол. Из-за пропущенного звонка в 911. Он здесь не потому, что кто-то умер.

Но причина его присутствия ничего не меняет. Она не меняет того, что произошло. Воля Господа. Что бы это ни означало.

Дыши. Черт возьми, дыши.

Я не слышу остального. Я не вижу остального.

Я в отделении скорой помощи. Где работает Эдвард.

И когда я, наконец, снова могу дышать, когда я слышу ровное биение сердца нашего ребенка, я чувствую себя так, словно что-то потеряла. Словно я уже потерпела неудачу как мать. Словно я потеряла их обоих.

Некоторые беременные склонны к учащенному дыханию. Это то, что они говорят мне.

Это так они объясняют мне это. Словно это ерунда. Словно я нормальная.

Эдвард не отходит от меня. То, как он смотрит на меня, вызывает боль в сердце. Потому, что из-за меня он прошел через все это.

Я спокойна. Я дышу, дышу, дышу.

Пока в дверь не входит Карлайл. Человек, который когда-то был моим отцом. Тот же самый человек, который был тенью отца для моего мужа.

Эдвард ничего не говорит. Не спрашивает у него, что он здесь делает. Даже не смотрит на него. Он сидит на краю моей койки, спиной к отцу. Он не сводит с меня глаз.

- Я рад, что ребенок в порядке. – Эти слова срываются с губ Карлайла. Я смотрю на его лицо. То же самое лицо, что было за нашим кухонным столом во вторник.

Из меня исходит ярость:

- Пошел на хуй.

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

- Белла, я лишь забочусь о твоем…

- Теперь нечего начинать заботиться!

Я вижу, как мои слова иглами впиваются ему в кожу. И он просто человек. Просто человек, который ухитрился испортить все, что имеет значение. И мне не хочется переживать об этом.

Это вообще первый раз, когда я вижу его пораженным. Его голубые глаза пронизывающе смотрят на меня. Обжигают эмоциями.

- Полагаю, это честно, но это не делает твои слова правдой.

- Отец, сейчас ей не нужны никакие стрессы. Просто уйди. Пожалуйста.

Карлайл стоит, не двигаясь.

- Простите меня. За очень многое. Простите меня.

Я смотрю на лицо Эдварда. Я вижу, что на нем появляется извинение.

Карлайл разворачивается и медленно идет к выходу, останавливаясь, когда кладет руку на ручку двери.

- Для справки: я никуда не ухожу.

Он имеет в виду, что уходит из палаты, но не из нашей жизни. И мне необъяснимо легче.

Возвращается медсестра, чтобы сделать УЗИ. Предупредительная мера.

Она спокойна и весела. Ее помада цвета розового фламинго испачкала два ее передних зуба, и мне хочется встряхнуть ее. Разве ты не знаешь, что сейчас происходит в мире?

Может, она знает, может, нет. Она сильная. Она выглядит как женщина, которая никогда не будет разваливаться на части. Которая никогда не будет учащенно дышать.

Она наносит на мой небольшой округлый живот толстый слой холодного прозрачного геля. И я дышу.

- Вы знаете, кого ждете, миссис Каллен?

Я не привыкла к этому имени. Имени, которое принадлежит Эсме.

Эдвард отвечает за меня.

- Нет, Белла хочет, чтобы это было сюрпризом. Мы решили, что это будет сюрпризом. – Вместо того чтобы смотреть на монитор, я смотрю на лицо Эдварда. На его морщины от беспокойства. На его усталые глаза. На его всклокоченные волосы.

Я слушаю ровное биение сердца. И мне еще никогда не было так приятно дышать.

- Ребенок не спит, это точно. – В голосе медсестры слышится улыбка, пока она водит прибором по всему животу.

Я смотрю на то, как уголки губ Эдварда приподнимаются, когда он наблюдает через монитор за нашим ребенком. И я вижу это по его лицу.

Он знает.

Я поворачиваюсь к черно-белому экрану. Щурюсь, пытаясь разглядеть, что же он видит. Или не видит.

И, может быть, я тоже знаю. Может быть, знаю уже давно. Его пальцы обвивают мою руку. Он сжимает ее дважды.

Я поворачиваюсь к нему.

- Может, я хочу немножко знать.

Он почти улыбается.

- Ты уверена?

Я могу лишь кивнуть.

Он прижимается губами прямо к моему уху.

- Это девочка. И она идеальна.

Слезы текут, свободно и бесшумно.

Девочка.

Говорят, горе необходимо, чтобы по достоинству оценить радость. Я верила в это. Больше я не знаю, во что верить. Я не знаю, что реально, истинно и определенно. Может быть, ничто.

Но это не может быть правдой. Потому что она реальна. И наша.

Губы Эдварда порхают по всему моему лицу. «Я», «люблю» и «тебя».

И я пытаюсь оставаться в настоящем. Я пытаюсь ценить этот момент. Потому что его нельзя будет вернуть. И это момент, когда я обретаю контроль.

Медсестра оставляет нас одних.

Девочка. Глаза Эдварда – это мои глаза. Невероятно счастливые. Невероятно потерянные.

Я дышу.

Мои глаза начинают закрываться, когда я слушаю больничный гул.

Мой врач хочет понаблюдать за ребенком пару дней, прежде чем я смогу поехать домой.

Я чувствую, как проминается койка, за мгновение до того, как Эдвард оставляет теплый поцелуй у меня на лбу. Второй – на животе. Третий – на сердце. Третий.

- Поспи немного.

Мне хочется возразить, но я провела здесь несколько часов, и я устала. Очень сильно устала.

Медсестры приходят и уходят. Сдувают с меня пылинки. И у меня такое чувство, что это имеет меньшее отношение ко мне самой, а большее к тому, что я - жена доктора Каллена. Я не возражаю. Пусть сдувают.

Эдвард на телефоне.

Я позволяю сну забрать меня.

Я в аэропорту. Иду к выходу на посадку. Без билета. Не снимая обуви. И вот как я понимаю, что это сон, но мне все равно. Потому что мне нужно знать, кого я жду. Мне нужно знать.

Я переминаюсь с ноги на ногу. Неудобство и тяжесть. Когда я смотрю вниз, я не вижу своих ног. Своих туфель. Руки лежат на раздувшемся животе.

Я наблюдаю за выходом и жду.

Люди начинают выходить, усталые и нагруженные багажом.

Я не знаю, кого я жду. Но мое сердце знает. Оно улетает.

Я вижу в толпе его волосы. Непослушные волосы, которые могут быть только его. Но есть кто-то еще. У него на руках. Кто-то маленький. И темнокожий. И красивый.

И затем я бегу. Мое тело невесомо. И мои ноги летят над землей.

До тех пор, пока они не оказываются в моих объятьях.

Это хороший сон. Невероятный. Жестокий.

Теперь я готова проснуться. Я готова проснуться.

Но со снами так не бывает.

Я хочу хотеть, чтобы это была правда. Я хочу хотеть, чтобы этого не было.

Все остальное черное. Серое. Белое. Ослепляющий свет.

Минуты. Часы. Я не знаю.

Я лежу, не двигаясь. Глаза закрыты.

Я проснулась. Но не готова открыть глаза и встретиться с тем, что меня ждет.

У меня уходит секунда, чтобы вспомнить. Все, что произошло.

Я слышу голос Эдварда. И голос Карлайла. Они шепотом ругаются. Спорят. Но не друг с другом. Они набрасываются на моего врача, который, судя по его словам, считает, что я в порядке и могу отправляться домой.

Пусть они спорят. Я не знаю, могу ли ехать домой. Не знаю, могу ли войти в дверь и встать в той гостиной.

Я не знаю, все ли с ней в порядке.

Я боюсь того, что это знание сделает со мной.

Мой врач выходит из палаты, оставляя этих двоих выражать соболезнования и несправедливо сомневаться в его компетенции.

Я смотрю на них. Это облегчение – видеть, как Эдвард и Карлайл говорят друг с другом. Видеть, как они выступают единым фронтом. Даже если они слишком осторожничают. Слишком меня оберегают.

Глаза Карлайла поворачиваются ко мне, и он тихо выскальзывает из палаты.

Эдвард возвращается ко мне. Его руки проводят инвентаризацию.

Я провожу большим пальцем по складке между его глазами. Он закрывает их. Задерживая дыхание.

- Эдвард, что такое?

Он медленно выдыхает.

- Я так боялся.

Я до сих пор боюсь.

И он тоже. Я вижу это, даже когда его глаза закрыты.

- Заберешь меня домой?

Его ресницы трепещут, а затем он смотрит на меня. Широко раскрытыми глазами, ища что-то.

- Хорошо.

Хорошо.

И мы едем домой. Уже поздно. Мы сидим в машине, стоящей на подъездной дорожке.

- Белла, там все плохо. Все очень плохо.

Я знаю.

- И может пройти время, прежде чем мы что-либо услышим.

Я не хочу признавать это. У меня нет выбора.

Мы проходим через дверь, и есть только одна комната, в которой я хочу быть сейчас.

Он идет за мной вверх по лестнице. В маленькую комнату. Комнату с двумя кроватками. И стенами, слишком желтыми для двух маленьких девочек.

И не имеет значения, если это большее, чем я заслуживаю. Потому что это то, чего заслуживает она.

Эту невозможную жизнь.

Я сижу на кресле в углу. Он убирает волосы с моего лица.

- Белла, пойдем в постель.

- Мне нужна всего минутка.

Он дважды моргает.

- Хорошо.

Я сижу в темной комнате.

Я дышу.

Глаза закрыты. Я просто дышу.

До тех пор, пока он не берет меня на руки. Пытаясь не разбудить. Укладывая меня в нашу постель.

Укрытая тяжелым стеганым одеялом, я никогда еще не испытывала такого отчаяния.

Я лапаю его до тех пор, пока он крепко не обнимает меня. Его теплые губы движутся по моему лицу.

Он накрывает мои руки, когда я пытаюсь раздеть его.

- Белла, спи.

Из всех вещей, которые необходимы мне в этот момент, сон в конце списка. В самом конце.

- Эдвард, пожалуйста.

Я раздеваюсь. Без какой-либо помощи.

Он наблюдает за мной. И я не знаю, что он ищет. И если он гадает, все ли со мной в порядке, то ответ «нет». И если он честен с самим собой, то он тоже не в порядке.

Я чувствую себя эгоисткой из-за того, что лежу в этой теплой постели, в этом теплом доме и думаю, что мы - те, с кем не все в порядке.

И я никогда не нуждалась в нем сильнее.

Я позволяю одеялу упасть, когда сажусь в постели. Отыскивая его усталые глаза. Отыскивая что-нибудь, что спасет меня. Спасет ее. Спасет нас.

Он осматривает мое обнаженное тело. Дрожь пробегает по моему позвоночнику. Его руки не двигаются. Я просто хочу, чтобы он прикоснулся ко мне. Мне нужно почувствовать на себе эти руки.

Он пытается натянуть на меня одеяло. Но я не позволяю ему.

Я оседлываю его, полностью одетого ниже пояса, и мои руки находят точку опоры на его обнаженной груди.

Мой растущий живот удерживает меня в вертикальном положении. Удерживает от того, чтобы придавить его своим телом и задушить поцелуями.

Он остается неподвижным, когда я трусь об него.

- Белла…

- Пожалуйста.

Его глаза – огонь. Его руки хватают меня за бедра. Вонзаются в мою плоть. И именно в тот момент, когда я думаю, что он дает мне то, чего я хочу, он снимает меня с себя.

Я отворачиваюсь, ложась на бок.

Но у меня нет времени валяться. Потому что он здесь. Каждый дюйм его горячей кожи прижат к моей спине. Я чувствую его тяжелое дыхание, его вздымающуюся и опускающуюся грудь.

Кончиками пальцев он поводит вниз по моей руке, отчего я покрываюсь мурашками. И он быстро избавляется от пижамных штанов.

Его колено проскальзывает между моих ног. Проясняя его намерения.

И его руки повсюду. И его губы повсюду.

Когда я поворачиваю голову, чтобы поцеловать его, он уже там. Дразнит меня своими бедрами. И когда я пробую на вкус его губы, его язык, он заполняет меня.

И когда я ахаю ему в рот, он замирает.

- Тебе неудобно?

- Нет. – Нет, нет, нет.

Очень долго он не двигается. Как и я.

Когда наши руки соединяются, пальцы сплетаются, он задает ритм. Он мучает меня своим телом и своими словами. Шепча их мне на ухо, нежно посасывая кожу у меня на шее.

Это почти слишком.

Я крепко держу его руку, другой рукой сжимая простыни в кулаке.

Я дышу. Тяжело и неглубоко.

- Белла, отпусти.

Отпусти. Словно звук его голоса способен сделать это реальным.

- Я не знаю, как. – И это правда.

Я просто хочу чувствовать. Или, может быть, хочу, чтобы тело онемело. Я хочу и того, и другого.

Жар исходит от моей кожи. Из его рта.

- Я никогда не смогу потерять тебя. – И я знаю, что это правда.

Руки трепетно блуждают по моему телу. Заставляя все раскалиться добела. Как при лесном пожаре.

И в этот миг блаженства, когда я стою на цыпочках на краю, готовая упасть, я забываю обо всем. Обо всем.

До тех пор, пока не падаю. Падаю очень быстро.

Потерянная для мира.

Блять. Блять. Блять.

И мне хорошо, так хорошо. Когда он тоже отпускает. Мой, неистовый и испытывающий боль.

До тех пор, пока все не отступает. От смотрит мне в лицо. Заставляя мое тело дрожать по совершенно разным причинам.

Погребая меня в руинах.

Он дарит мне три поцелуя. Один. Два. Три.

И мне хочется умолять его не двигаться.

Никогда не отпускай меня. И он знает.

Его сильные руки и ноги обвивают меня. И я не знаю, кто из нас больше нуждается в этом. И мы лежим так. Обнявшись, раскаленные добела.

До тех пор, пока не заканчивается вторник.

Дни медленно проходят. Никаких известий. Я не выхожу из дома. Я проверяю телефон по сто раз на дню.

Это хуже, гораздо хуже, чем я могла себе представить. Разрушение. Отчаяние. Люди, спящие на улицах. Подземные толчки, продолжающие вселять ужас в живущих там людей. Тех, кто выжил.

Человеческие потери исчисляются сотнями тысяч. Я понятия не имею, как выглядят сотни тысяч человек.

Но если бы я могла обменять их на одну жизнь, я бы сделала это. Вина за эти мысли грузом лежит у меня на груди. Заставляет задумываться о том, из каких черт складывается моя личность.

Я смотрю новости. Дни напролет.

Я сижу на диване в гостиной с пультом в руке. Эдвард наблюдает за мной. Я чувствую это. Я не могу взглянуть на него. Потому что он может прочесть эти мысли у меня в глазах.

- Тебе нужно прекращать смотреть это.

- Я не могу.

Он накрывает пульт рукой, и я позволяю ему. Я позволяю ему забрать его у меня. Я отвожу взгляд, когда он выключает телевизор.

Я смотрю на замерзшее стекло окна, которое туманит вид на далекие звезды. Такие далекие, что я вижу то, чего может уже не существовать.

Я не делаю вид, что понимаю природу звезд. Световые годы. Плазма, удерживаемая гравитацией.

Однажды Эдвард сказал мне, что звезды сгорают, умирают гораздо раньше, чем исчезают с ночного неба. Кажется трагичным, что нечто, существующее миллионы, возможно, миллиарды лет, умирает навсегда.

Но это не столь трагично, как маленькая девочка, у которой никогда не было шанса. Жить.

Мы с Эдвардом сидим в тишине на диване. Очень долго.

Я закрываю глаза. Я говорю себе не ехать туда. Но сотни тысяч людей мертвы. И когда я закрываю глаза, я вижу их.

- Я думаю, нам нужно с кем-нибудь поговорить. – Я даже не узнаю звук своего собственного голоса.

Я слышу стук, который издает пульт, когда его кладут на кофейный столик. Наши руки сплетаются.

- Хорошо.

Хорошо.

Я готовлю ужин. Делаю единственную нормальную вещь, которую могу придумать.

Эдвард говорит с отцом по телефону. Они беседуют по несколько раз в день, как мне кажется.

Я слышу тяжелые шаги, спускающиеся по лестнице. Я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эдвард влетает на кухню.

И этот взгляд на его лице. Его достаточно, чтобы уничтожить меня. Навечно.

Эти руки на моем каменном лице. Я пытаюсь вспомнить, видела ли когда-нибудь, как он плачет.

Его голос дрожит от переполняющих его эмоций. И я знаю, что он собирается сказать. Но мне нужно это услышать. Мне нужно услышать эти слова.

И когда я слышу их, когда они срываются с его губ, я думаю, что мое сердце может подвести меня.

- Она в порядке. Она жива и она в порядке.

Слезы счастья струятся по его лицу.

И в этот момент не имеет значения, станет ли она нашей. Не имеет значения ни страна, ни кроватка. Все, что имеет значение – что она одна из тех, кому посчастливилось выжить.

Перевод: helenforester
Зав.почтой: FluffyMarina