Белла.

Я лежу в постели. Мои пальцы ног замерзли. Я окружена пушистым одеялом, белыми простынями и подушками. Он сказал, что от озноба мне должно быть жарко. Лжец. Этот парень – чертов лжец. Я дрожу уже минут двадцать. Мое лицо горит. Мне хочется отбросить одеяло, так же как и хочется еще одно.

Думаю, Бог наказывает мою задницу. И горло. Я знала, что не нужно разрешать Грейс и Бри брать те стикеры в банке. Даже если они и бесплатные. Они предназначались для клиентов. Чтобы клеить их на автомобилях. Как рекламные проспекты. Они слишком юны, чтобы водить автомобили и прочее. А Бри только из-за выдуманных Эдвардом правил. Но все-таки.

- Я слышал, в этой комнате есть очень больной пациент.

Святое…

Мне не холодно. Пальцы ног? Какие пальцы ног? Боль? Нет ничего. Моя голова кивает, отвечая за мой онемевший рот. Чертовски немой. Черт. Он не сделал этого. Но он входит, и, дерьмо, да. Да, он сделал это. Сделал. Господи, ты действительно потрясающий. Прости, что я пропустила столько служб. О, и за те украденные стикеры.

- Эдвард? – Проклятый голос. Поправься для такого момента, пожалуйста. Сексуальнее. Звучи сексуальнее.

Он садится на кровать.

– Да, детка?

- Кто изобрел стетоскоп?

Его рот изгибается в той ухмылке, по которой мне хочется пробежаться языком. Если это не покажется извращенно и грубо.

- Я не уверен, сладкая, но, кажется, это произошло во Франции. – Он поворачивается в мою сторону, предоставляя моим глазам прекрасный вид. – Есть ли причина, по которой ты интересуешься?

Самоуверенный ублюдок. Мне нравится, когда он играет. То, что я сделала с этим мужчиной. Перемены. Одна из моих рук пользуется возможностью выбраться из-под одеяла. Я тяну за конец одной из тех двух вещей, которые на нем надеты. Стетоскоп. Боксеры. Где дети? Кого волнует. Стетоскоп. Боксеры. Каллен.

И он принес суп.

Да, я хорошо его обучила.

- Детка?

Точно.

Работай, голос:

- Если бы ты появился в таком виде на работе, у тебя была бы очередь аж за дверь. Ты был бы похож на дантиста из того безобразного фильма с цыпочкой, которая имела потрясающий брюшной пресс.

Он смеется.

– Удачи, Чак?

Мое лицо хмурится.

– Я притворюсь, что ты вспомнил этот фильм только из-за описания дантиста, а не из-за цыпочки с потрясающим прессом.

Он закатывает глаза.

– Я бы никогда не принес Цыпочке с Потрясающим Прессом суп, когда она больна. – Он поднимает тарелку супа одной рукой, похлопывая по ней второй. – Однако своей жене - да.

И в тот же момент, как обычно и происходит в кино, я чихаю.

Прямо на него.

Его глаза закрываются, зажмурившись от неожиданности. И мне хочется умереть на месте. Один глаз приоткрывается, и потому что Эдвард - это Эдвард, он практически хохочет.

- Прости. – Хотя может ли это прокатить? Я только что забрызгала его соплями. Сидящего в нашей постели. Одетого в сексистетоскоп. Выглядящего, как олицетворение Бога и концепция совершенства.

Он ставит суп на тумбочку и вытаскивает из коробки салфетку. Прижимает ее к моему носу так, как делает нашим детям. Я съеживаюсь. Я не собираюсь… не тогда, когда он в этом сексистетоскопе.

- Просто высморкайся, Белла.

Я съеживаюсь еще больше, практически уползая под одеяло.

– Если бы только, - шепчу я. (п.беты: в английском «сморкаться, дуть» - blow – переводится и как «заниматься оральным сексом», то есть здесь игра слов.)

Он смеется так, как будто я - самое забавное существо на свете. А не какой-то отвратный, набитый микробами монстр. Я отказываюсь сморкаться в эту салфетку. Мне плевать. Мне бы хотелось трахнуть его чуть позже. Он удовлетворяется тем, что вытирает мне нос и, конечно же, тот беспорядок, который я устроила на нем. Чашка с моим супом возвращается в его руки.

Он подносит ложку к моему рту.

– Открой рот, детка.

- Ты делаешь это неправильно.

Он вопросительно выгибает бровь.

– Нет?

Я качаю головой.

– Залезай на ноги, Эдвард. Сделай это правильно. – Я похлопываю себя по бедрам под одеялом, и он удивлен моей просьбе. Только… Каллен превратился в гения за последние тридцать секунд, потому что откидывает одеяло и усаживает свои сексуальные бедра поверх моих болеющих бедер, снова укутывая нас одеялом. Это похоже на Эдварда- сексуальный-обогреватель.

- Теперь я понимаю это прозвище, - бормочу я себе под нос.

Он отодвигает ложку.

– Какое прозвище?

Дерьмо.

– Ты не знаешь?

Его лицо отвечает. Дерьмо. Я вздыхаю.

– Как называют тебя дамочки в продуктовом магазине? – Нет. Невнимателен, как всегда. – Мистер Удивительные Штаны?

Он фыркает, а мне жаль, что у меня нет камеры, чтобы заснять это застенчивое дерьмо, что происходит сейчас на его лице. Если бы мое тело уже не было согрето горячим доктором, то оно нагрелось бы сейчас. По правде, он мог бы быть полностью одетым, но все так же был бы чертовски удивительным. Это просто бонус. Как колечко репчатого лука в порции заказанного фри.

Он помешивает суп, не сводя с него глаз.

– И… как же ты об этом узнала, любимая?

- Я услышала их как-то. Пока стояла в очереди за мясом на обед, что достаточно забавно. – Я поглаживаю рукой по его обнаженному животу. Он закатывает глаза. (п. беты: опять же, игра слов – на слэнге привлекательного мужчину или женщину, которые вызывают слюнотечение, иногда называют «мясом».) - Так или иначе, они разговаривали о своих малышах, затем о том, что один из них заболел, что, в свою очередь, привело разговор к тебе, а потом и к тому, насколько ты удивительно хорош, удивительно горяч и удивительно заботлив и как они тебя заметили однажды с девочками, и какой ты, должно быть, замечательный отец и муж и… - Я драматически вздыхаю, прикладывая руку ко лбу, точно так же как это делали они. Но следующий момент – маленькая ложь. Плевать. Каллену нужно знать то дерьмо, что болтают про него. - …Как бы им хотелось, что они могли называть «Мистера Удивительные Штаны» своим.

Мой суп, должно быть, к этому моменту уже супервзбит. И я, было, думала, что мое лицо горячее. Я поглаживаю рукой его живот, пока он не поднимает взгляд ко мне и не возвращается к кормлению. Когда тарелка пуста, он отставляет ее.

Его руки – такие нежные на моем лице, проверяя, удостоверяясь. По его глазам видно, что ему не нравится то, что он чувствует. Он приносит сладкие извинения своими губами, склоняясь, чтобы поцеловать мой лоб.

И когда он это делает, мои глаза не могут закрыться, как обычно. Он удерживает свой вес на руках, показывает мне, какой он сильный. Это вызывает воспоминания. Это заставляет меня думать о нас. В таком положении как сейчас. Он поверх меня. Обнаженное тело. Вес, удерживаемый руками.

Я наклоняю голову в сторону и тяну за стетоскоп, опуская его лицо к своей шее. Он оставляет там быстрые восхитительные поцелуи. Мои руки скользят по его бедрам, по его спине и бокам. Прохладный металл стетоскопа прижимается к моему животу. По моей коже бегут мурашки, и не только из-за этого. Стетоскоп не единственная вещь, которая прижимается к моему животу.

Я прислоняюсь лицом к его щеке.

– Это лучше, чем Патч Адамс.

И я знаю, что он улыбается мне в кожу.

– Мне стоило бы позволить тебе отдохнуть. – Но он говорит «стоило бы» и продолжает.

Мои руки скользят под пояс его боксеров. Я хватаюсь за них и стаскиваю так, чтобы ухватиться за что-то еще, сгибая пальцы и поглаживая его кожу. Его руки забираются под меня, выгибая меня так, чтобы позволить его рту вытворять замечательное дерьмо с моими грудями. Я лениво лежу в его руках и упиваюсь тем, что доставляет мне удовольствие впервые за эти дни.

- Вот такое дерьмо, - шепчу я.

Его рот продолжает работать.

– Мммм?

- Если бы ты делал вот такое дерьмо… у тебя была бы очередь. Как у того дантиста.

– Думаешь? – говорит он в мои соски и всасывает сильнее.

Я зажимаю губу между зубов.

– Ммхмм.

Его глаза поднимаются. Я знаю этот взгляд. Эти поддразнивающие, игривые глаза. Я извиваюсь под ним.

– Твоя речь не кажется связной, миссис Каллен. – Он опирается на одну ладонь, используя свободную руку, чтобы разместить на моей груди стетоскоп, и серьезно говорит: – Я знаю почему. Твое сердце бьется слишком быстро. Думаю, тебе нужно отдохнуть.

Эмм. Нет. Он начинает подниматься, и я обхватываю его ногами.

– Эдвард, у тебя даже не вставлены наушники.

Он смеется, снова прижимаясь ко мне.

– Вот почему я никогда не смог бы предлагать такого вида услуги, как твой киношный дантист. Слишком много случаев халатности. Мы потеряли бы весь бизнес в мгновение ока.

Я крепче сжимаю ноги и двигаю руками по выпуклости в его боксерах.

– Что случилось? Слишком большой отток крови от мозга, доктор Каллен?

Его рот открывается, чтобы ответить, но прерывается детским криком. Я стону. Он вздыхает.

– Нам, наверное, уже стоило бы привыкнуть к этому, – он целует меня в лоб.

Мое лицо сникает.

– Ты хочешь сказать, к постоянно обламывающим детям?

– Ага, - улыбается он и отодвигается, отказываясь от того, что возможно, могло стать лучшим предписанием врача. – Как бы то ни было, тебе действительно нужно отдохнуть, – он гладит мое лицо, а я дуюсь.

В дверь тихо стучат. По другую ее сторону – Грейс, и он отзывается:

– Сейчас иду, милая. - Мягкий вздох покидает его рот. Он снова поворачивается ко мне. – Я скоро вернусь проверить тебя. Спи.

Я вздыхаю.

– Да, доктор.

Он целует мою щеку. Я обнимаю его, прежде чем он уйдет. Целую в щеку.

– Это - за суп и за обнаженное шоу. - Еще раз целую. – А это - для девочек… хоть они и обломщицы.

И я люблю его улыбку. То, как он поправляет одеяло под моим подбородком. Нежные прикосновения к моему лицу, пока мои глаза не закроются. Я украдкой бросаю последний взгляд и вижу, как он покидает нашу комнату, одетый в джинсы и соответствующий папа-наряд. Я слышу хихиканье из-за чего-то, что он там делает, пока рассказывает обо мне и о моей больной, сопливой сущности. Закрывая веки, я вижу фортепьяно и лица, даже без единого взгляда зная, как они все выглядят.

И обожающие лица и похвалу незнакомых людей.

Мистер Удивительные Штаны.

Если бы они знали хотя бы половину…