Существует не так много вещей, которые я принимаю как должное. Как маленькую грязную раковину, где обычно это делалось. Раньше я иногда использовала пару монет и спала на теплой груде одежды, раскинутой поверх простыней на кровати в мотеле. Так много расстегиваний-застегиваний и прочего причудливого дерьма происходит здесь. Мне понадобился год, пять рубашек, слишком маленьких на него, и история Люсиль Болл с «Bubbles», просто чтобы понять это. (п. беты: имеется в виду фильм 1940-го года «Dance, Girl, Dance», в котором Люсиль Болл играла роль Bubbles.)

Я говорила ему, что и так хорошо. Чем проще, тем лучше. Эдвард же слишком практичный.

Хотя эта столешница чертовски замечательная. Здесь окна и естественный свет. Все лучше, чем таскать корзину вверх по лестнице. Не то чтобы я могла или мне позволялось часто это делать. Из-за ушибов и прочего дерьма. Он никогда не допускал, чтобы мои лодыжки отекали, да и Эсме, вероятно, нравится гребаная Вирджиния. Она могла бы с таким же успехом просто перевезти свои сумки и начать платить арендную плату.

Мои руки разглаживают складки на его белоснежной рубашке. Она слегка влажная. И почему это заставляет мои колени слабеть? Это всего лишь дурацкая рубашка. Я видела ее миллион раз. А то, что обычно под ней, и того больше, и все же я превращаюсь в чертову школьницу, только думая об этом. Слегка вдыхаю запах рукава, и я пропала.

И даже хуже, когда слышу, как подъезжает его машина и закрывается дверь. Мой рот улыбается даже проклятому звуку его шагов, и жаркая погода, проникающая через приоткрытые окна, не виновата в том, что мой затылок заливается краской. И мои щеки. Вся я.

Позади меня слышится звук его брошенной на пол сумки, и я знаю, что будет дальше. Руки на моих бедрах притягивают меня к нему. Я не поворачиваюсь. Так гораздо лучше.

Он склоняется к моему уху, и я понимаю, что у него был плохой день.

– Ты или пытаешься прикончить меня, или влюбилась в тот «зеленый» образ жизни, который сейчас всем навязывают.

Я чуть сильнее упираюсь своей задницей в его пах.

– Я просто логична, Эдвард. Брюки нуждались в стирке, так что, как я могла обделить те, которые носила, и не постирать их тоже?

Он улыбается, и все плохое прошедшего дня исчезает.

– Понятно. Лифчик тоже был в этом списке? – и, привет, руки, руки и еще раз руки.

Я откидываю голову ему на грудь. Привет, зеленые глаза. Люблю тебя.

– Нет. Это дерьмо предназначалось, просто чтобы помучить тебя.

И белоснежная улыбка. И руки жаждут продолжения, но прежде чем сделать это, он, как и всегда, спрашивает:

- Где дети?

Я отклоняюсь и дотягиваюсь до радио-няни.

– Спят. – Я показываю на монитор в качестве доказательства. Я - хорошая мать. Уверяю. – Я наблюдаю за ними все время. Смотри, звук включен.

Зеленые глаза наполняются раскаянием. Кончики пальцев мягко скользят по округлости моей щеки. И, как будто услышав мои мысли, он говорит:

– Я знаю, любимая. – И теперь все можно. Теплый воздух из окна возвращается и пробирается к задней части моих ног. Руки Эдварда прокладывают себе путь вниз и встречаются где-то посредине. Наши губы и лбы - как магниты. Мелькают короткие проблески нашей жизни, прежде чем кожа соприкасается с кожей, а глаза закрываются, впитывая друг друга, и теплый воздух теперь покрывает всю меня.

Все думают, что это дом. Должность доктора. Машина. Мое кольцо. Нет.

Вот это.

Что-то теплое. Я чувствую металл на задней части своих бедер и – привет сушилка. Ладно, это тоже.

Радио-няня сообщает, что у нас есть всего пятнадцать минут, прежде чем волшебство покинет эту комнату. Мне понадобились только две, чтобы избавить его от одежды. Прощайте, рубашка и брюки. Галстук, ты остаешься. Хороший мальчик. Руки обхватывают мои груди, устраивая ложе для его лица. Клубничный лосьон, очевидно, делает меня съедобной. Я обнимаю его своими ногами, но он не делает движений. Время замедляется, когда его губы уверенно скользят по моей коже от груди к шее, пока его язык не останавливается на пульсе под моим подбородком, а мои глаза не закатываются. Останься здесь. Останься здесь. Господи, останься здесь.

Чтец мыслей мягко тянет меня за волосы, наклоняя мою голову назад еще больше и продолжая свое восхитительное нападение.

- Как, любимая?

Ты знаешь как. Просто сделай это. Дразнилка. Чертов дразнилка.

Я отталкиваю его, и его гребаная ухмылка говорит обо всем. Люблю тебя.

- Вот так, - потому что я уже на сушилке, я вскакиваю на ноги, поворачиваюсь и показываю ему, почему на мне действительно нет брюк. Его губы продвигаются от плеча по выгнутому аркой, как у кошки, позвоночнику. Задница выпячена… и… Иисус Христос… ладони никогда не были так хороши.

- Вот так? – говорит на этот раз он, а я лишь киваю, словно нет никакого завтра, когда его ладони делают второе движение, приподнимая мои ягодицы так, чтобы он мог…

- Вот так… так… Господи, Эдвард, именно так.

Рот у моего уха, и доктор Каллен уже не так застенчив, как был раньше:

– Кто? – хлопая меня по заднице, задает он вопрос.

- Ты. Не Господь. Прости.

И он думает, что это весело. До тех пор, пока…

- Господи, Белла. – Перекрещенные ноги. Срабатывает каждый раз.

Я сохраняю их крепко сжатыми.

– Кто?

Ему требуется немного времени, чтобы обдумать или переварить, неважно что. Я ухмыляюсь на это, а он затем отвечает:

– Белла … - И этот рот – горяч и дарит влажные поцелуи задней части моей шеи и плечам. – Белла, Белла, Белла. – И мое имя звучит чертовски невероятно. Оно продолжает слетать с его губ с каждым толчком, с каждым движением его языка, с каждым поцелуем и глубоким вздохом, пока доктор не превращается в результат женитьбы на женщине, которая явно не стеснительна, и не говорит дерьмо наподобие того, как хороша моя киска.

Так что я возвращаю ему долг. Рукой достигаю его затылка и притягиваю к себе, и мои губы у его щеки:

– Ты так хорошо меня трахаешь... – пауза с одним из тех задыхающихся вздохов, – ты так хорошо меня трахаешь, Эдвард. - Эдвард. Не Господь. Эдвард.

Его руки оборачиваются вокруг меня, и почему Эдвард? Эдвард, потому что это могло бы быть случайным я-трахал-свою-жену-на-сушилке-моментом. Вдобавок к списку мест в этом доме, где мы трахались. Но это чертовски похоже на старые стиральные машины, монеты и привычки. Руки обнимают меня так крепко, как только возможно, чтобы он мог поднести свой рот к моим уху и волосам, когда шепчет:

- Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. – И я кончаю.

Эдвард, потому что он сдерживает себя, пока не чувствует, что я расслабляюсь в его руках, за исключением ног, потому что так нужно, чтобы быть хорошей женой, и для него сейчас прекрасное время. Он бормочет и прижимается ко мне, головой упираясь в мое плечо, пока кончает во мне. И я люблю, люблю, люблю это.

Воздух меняется. Становится холоднее моей и его разгоряченной коже. Мы мгновение приходим в себя, восстанавливая дыхание и сердцебиение. Тихий щелчок таймера сушилки оповещает о конце цикла. И когда я поднимаю взгляд, то вижу на экране взбрыкивающие маленькие ручки и ножки.

Мне хочется спрятать лицо в сушилке.

– Ребенок проснулся.

Целуя меня в щеку, он игнорирует мои слова.

– Я когда-нибудь говорил тебе, как ты прекрасна? – еще больше поцелуев на шее и плече. – Как хорошо ты пахнешь? – целует вдоль позвоночника, и - привет, мурашки. – Как ты хороша на вкус?

Я поднимаю голову и оглядываюсь через плечо. Да… он хорош. Я обожаю эту чертову улыбку.

– Мне нужно идти к ней.

Следует игривый легкий шлепок по моей ягодице.

– Тебе нужно закончить стирку. – И очередной поцелуй в плечо. – Я пойду к ней. – Он отстраняется и наклоняется, чтобы надеть свои брюки.

Я поворачиваюсь к нему.

– Что сегодня произошло?

На его лице мелькает легкое удивление.

– Что ты имеешь в виду?

- Ты был в плохом настроении, когда пришел.

Лицо становится еще более удивленным и озадаченным.

– Правда?

- Да.

Ничего, только пристальный взгляд… а потом маленькая ухмылка.

– Откуда ты…

Я киваю на него.

– Твой галстук.

Он хмурит брови.

- Мой галстук?

Я киваю.

– Да, узел ослаблен. – Он все еще не понимает. – Ты дергаешь его, когда нервничаешь.

Его улыбка теплее, чем воздух вокруг. Но смущенная. Мои внутренности могли бы стать бабочками, и я задаюсь вопросом – как? После всего этого времени, как ему это удается? Небольшой шаг в мою сторону, и он возвращается к воссозданию азбуки Брайля на моей коже. Подушечки его пальцев могли бы быть крылышками мотылька, когда он мягко размещает их под моим подбородком, притягивая мой рот к своему, и мне не нужно отвечать на его предыдущий вопрос, потому что через каждый легкий поцелуй он шепчет:

- Ты такая красивая. – И еще: – Я даже больше не помню, что было не так. - Он обнимает меня крепче и говорит мне в лицо: – Тут была одна девушка, запахом и вкусом напоминающая клубнику, и она все улучшила. – Он отстраняется, и мне хочется плакать от того, как внимательно он смотрит на меня. – Она всегда делает все лучше.

Так же как и ты. Так же как и ты.

Эдвард.