Прошло 15 лет после свадьбы Беллы и Эдварда...

Белла.

Гостиная.

- Ты слишком большой, чтобы я была в такой позе. Клянусь, что-нибудь сломается или порвется, Эдвард.

- Просто заткнись и нажми снова. Я не могу стоять вот так навсегда.

- У меня нет свободной руки, чтобы нажать. Моя левая рука застряла под твоей ногой, а правая - под моей ногой.

- Прекрасно, я нажму за тебя. - Он делает, что сказал. – Да, теперь ты в беде, Белла.

Я падаю на колени, с досадой вздыхая.

– Эта игра обессиливает. С меня хватит.

Поскольку романтика – чертов вымысел, а в моем доме «Твистер». Слишком много коробок с детским дерьмом, и все это дерьмо разбросано повсюду. Что-то липкое приклеилось к моим новым носкам.

- Как так получается? – Я падаю на диван. Задираю ноги. – Я убираю этот дом даже в своем проклятом сне. Как так получается, Эдвард?

Он дергает за пальцы мои розовые носки.

– Я думаю, это называется «четверо детей».

- Я хотела бы их вернуть, пожалуйста. У нас еще сохранились чеки?

Он улыбается и укладывает свою голову мне на колени, пристально глядя на меня. Я смотрю на него сверху вниз. Мои пальцы перебирают копну его волос, и мне нравится, что он стареет изящно, а не как тот жуткий дворник у меня на работе. Интересно, старею ли я тоже с грацией. Грейс… (п. беты: «грация» переводится как Грейс – помним?)

- Я старая толстуха?

Он смеется.

– Определенно нет. – Зелень его глаз честна. Пальцы касаются моего лица. Губ.

- Мы никогда не трахаемся. Это сводит меня с ума.

- Мы проводим сеанс, миссис Каллен?

- Я просто высказываюсь. Будь хорошим человеком и послушай, ладно?

- Внимательно слушаю.

- Мы никогда не трахаемся, – повторяю я.

- Мы занимались сексом три дня назад. Ты большая толстая-претолстая врунишка, любимая.

И он такой забавный. Но нет.

- Позволь мне объяснить это так, чтобы ты понял, Эдвард, – мы никогда не трахаемся.

Он съезжает вниз. Глаза закрыты.

– Я думал, это было довольно неплохо.

- Мы раньше трахались. Много.

- Я вполне уверен, что именно так и появились четверо детей. И, безусловно, именно эти четверо детей являются причиной, по которой этого больше не происходит.

- Я не хочу быть парой, которая использует это в качестве оправдания. Я не хочу быть старой толстой ведьмой, которая просто на хрен сидит и вяжет клетчатые пледы, в то время как ее муж, - древний, как земля, но все еще горячий, - вытрахивает глазами дерьмо из молоденьких медсестер в своей клинике.

- Думаю, это было хорошим объяснением насущной проблемы, Белла.

- Ты не психотерапевт, болван. Прекрати говорить как он. Я – единственный терапевт в этом доме. Прекрати.

Он, конечно же, смеется.

– Для справки, я никого не трахаю глазами. Кроме тебя.

- Хорошее добавление.

- Это правда, - он пожимает плечами, скрещивая руки у себя на груди. На заметку, это тоже выглядит очень хорошо. – Знаешь, ты назвала меня древним, как земля. Это было низко.

Он не оскорблен. Засранец улыбается.

- Ты и есть старый. Но вдобавок к этому все еще удивительно хорошо выглядишь. Я вроде как испытываю чувство любви-ненависти, потому что это заставляет меня чувствовать себя ущербной.

- Ты - красивая, Белла. У меня нет претензий к твоему возрасту или физическому состоянию. Вообще ни одной. Я очень удачливый мужчина.

- Мы никогда не трахаемся.

Он вздыхает.

– Как бы ты хотела?

- Чтобы не было графика. Чтобы можно было просто подойти к тебе и трахнуть, когда захочется. Чтобы нас не прерывали и чтобы не нужно было планировать, как заполучить тебя в своем влагалище. У меня такое ощущение, словно это - часть моего списка с дерьмом, которое нужно сделать. Пропылесосить, съездить в химчистку, магазин, бакалею, переспать с мужем, испечь шоколадные пирожные в школу Джеку…

- Если быть абсолютно честными, то я просто счастлив, что нахожусь в этом списке.

Моя голова откидывается на подголовник чертового дивана.

- Ты не понимаешь.

Он садится.

- Я понимаю, но… это не так легко, Бел. Наличие четверых детей не является оправданием – это просто правда. Большую часть нашего времени занимают они. Добавь к этому еще и нашу работу, и, по существу, мы… мы - рабы. По существу, мы – рабы, – смеется он.

- Я рада, что ты находишь это смешным. – Я начинаю вставать, но он притягивает меня обратно к себе. Конечно, он это делает. Это – Эдвард. Я никогда не стану убегать от Эдварда.

- Я слышу тебя, малышка. Правда. – Подбородок на моем плече. Тихий вздох от того, что, черт возьми, мне сделать, чтобы исправить это, потому что это то, что он делает – исправляет дерьмо, которое сломлено.

Мой офис, 9:54 утра.

- Миссис Каллен? – вызывает меня по громкой связи Бекки.

- Да.

- Здесь кое-кто хочет видеть вас. Молодой человек из газеты.

Я поднимаю трубку и нажимаю ее номер. Она отвечает.

- Из газеты? Как его фамилия?

- Он довольно-таки симпатичный.

- Я спросила его фамилию.

Разговор приглушен. Она возвращается.

- Мейсен. Его фамилия Мейсен.

Мейсен? Я никого не знаю по фамилии Мейсен, кроме матери Эдварда… о. О? Эдвард? Почему бы Эдвард сказал, что его фамилия… стук в дверь. И, да, Эдвард.

Чудак улыбается и садится. Достает свой диктофон и кладет его на стол. В его руке - блокнот. На нем бейсболка и не та одежда, в которой он уходил из дома. Не та, в которой он работает. Он должен был быть там. Почему он здесь? На нем джинсы, а рукава его костюмной рубашки закатаны до локтей. Я не пила и не принимала наркотики уже больше пятнадцати лет. Я действительно вижу это дерьмо.

- Спасибо, что согласились встретиться со мной, миссис Каллен. Это честь – взять у вас интервью сегодня. – Он улыбается, играя со мной.

- Интервью?

- Да, для моей школьной газеты, помните?

Я лишь киваю, потому что не знаю, что, черт возьми, здесь происходит, а мне не хочется понять это превратно.

Эдвард устраивается на своем стуле и откидывается на спинку, как студент, который мог бы ходить в эту школу. Как бездельник и грубиян. Его карандаш легонько постукивает по блокноту, пока он читает.

- Первый вопрос: вы замужем, и если да, то счастливы? – Зелень в его глазах действительно желает получить ответ.

- Да и да.

Он записывает ответ в свой блокнот.

– Как зовут вашего мужа? И чем он занимается?

- Эдвард. Занимается? Что вы имеете в виду под «занимается»? «Занимается» имеет множество значений, Мейсен.

Придурок ухмыляется, не сводя глаз со своих записей.

– Какова его профессия?

- Эдвард - педиатр. Один из лучших в стране. Лучший, если вы спросите мое субъективное мнение.

- Должно быть, трудно быть замужем за таким парнем, как он? Долгие рабочие часы. Все всегда желают частичку его времени?

- В этом есть и положительные и отрицательные стороны. Я люблю Эдварда. Мне нравится то, что он врач. Мне нравится, что он серьезно относится к своей работе. Я никогда не чувствую себя заброшенной, если вы к этому ведете.

- Я просто пытаюсь понять, - он пожимает плечами. – Хорошо, следующий вопрос: вы когда-нибудь увлекались студентом?

- Нет, никогда, Мейсен.

- Кто-нибудь из них когда-нибудь влюблялся в вас?

- Ну, это было бы не так уж сложно. Я удивительна.

Он выглядывает из-за блокнота.

– Я должен согласиться с этим, миссис Каллен.

- Да? Почему?

- Во-первых, вы очень красивы.

- Красота исчезает со временем.

- У вас внутри также есть красота, – возражает он.

Я наклоняюсь вперед. Хочешь поиграть? Давай поиграем.

- Вы никогда не были внутри меня, Мейсен. Вы не можете знать этого наверняка.

Блокнот падает на мой стол. Карандаш. Я сжимаю колени вместе.

Вы когда-нибудь молились о чем-то, а потом, осознав, что это вот-вот произойдет, начинали безумно бояться? Такое происходит со мной. Прямо сейчас. Почему? Я не знаю. Прошло много времени с тех пор, как я была за рулем этого автомобиля. Не уверена, что помню, как управлять им.

Он ничего не говорит. Просто встает и обходит мебель. Вытаскивает меня из моего кресла и укладывает на стол. Я перед этим проглядывала папку Тима Харпера, поражаясь, сколько раз этот маленький придурок опаздывал на занятия или дрался. Моя задница теперь усажена на эту папку. Эдвард ступает между моих бедер. Снимает свою бейсболку и одевает на мою голову.

- Я отношусь к журналистике очень серьезно, миссис Каллен. Я должен получить свои факты прямо сейчас.

И это все, что он говорит. Это – конец нашего интервью. Я практически срываю его одежду, когда он накрывает мои губы своими. Я не знаю, должна ли называть его Эдвардом, Мейсеном или Калленом, или еще черте как. Я выбираю их все.

Мейсеном, когда он ласкает мои груди. Эдвардом, когда он притягивает меня к себе, раздвигая мои ноги, но я не смею жаловаться. Калленом - ради старых добрых времен, потому что, если честно, честно, честно… я скучаю по Каллену. Я скучаю по тем временам, когда он был Калленом, а я была слегка помешанной и потерянной. Когда мы выясняли, как, черт возьми, понять друг друга. По тому способу, как это покалывало маленькими искорками под кожей.

Эдвардом, когда он такой знакомый, и это хорошо. Я люблю его. Я люблю его, обнимая обеими руками за плечи так крепко, как только возможно. Я люблю то, как он владеет этим дерьмом. Я люблю его за то, что он - мой гребаный лучший друг, и я предпочла бы распланированный секс вместо траханья в своей жизни, только чтобы остаться с ним рядом. Эдвард говорит мне то же самое дерьмо.

Мейсен трахается, как мужчина, который был Калленом. Мужчина, который тоже соскучился по этому дерьму. На его столе в наш обеденный перерыв, что теперь происходит крайне редко, и мой мозг хочет знать, с кем, черт возьми, он ест сейчас. Ни с кем. Мой несчастный мозг знает, что ни с кем. С той тощей грудастой двадцатилеткой с работы. Мой глупый, глупый мозг. Он никогда бы так не поступил, никогда.

Я зависаю в воздухе над его бедрами, прижатая к сейфу с документами, и это очень громко. Стена не намного лучше. Двигаются только бедра, ладони накрывают мою задницу. Глубже, глубже, еще глубже. Я близка, и Эдвард - такой родной - тоже. Мейсен делает дерьмо, которое Эдвард никогда бы не сделал: он кладет меня на стол, отстраняется и оставляет свою метку у меня на животе. Я не сторонница такого, но это здорово.

Он оставляет свою бейсболку на моей голове, забирает блокнот… и диктофон.

Ничего не говоря, он закрывает дверь.

Я же без нижнего белья или приличия в том месте, где требуется и то и другое.

Я исправляю эту оплошность и сажусь, не способная смотреть на папку Тима или…

Прекрати ухмыляться.

На дороге.

Джек на заднем сиденье автомобиля спорит с Карликом о печенье в виде животных. Грейс, игнорируя меня, пишет сообщения на своем телефоне, сидя на пассажирском сиденье. Впереди на дороге авария. Я вжимаюсь в свое сиденье и жалею, что не могу закрыть глаза. Мой мобильник издает сигналы, и я роюсь в своей сумке, чтобы найти его. Там голосовая почта с номера, который мне незнаком. Я набираю, и слава богу, что у меня на телефоне не включена громкая связь.

Диктофонная запись.

Я. Он. Мейсен. Каллен. Эдвард.

Мой офис.

Несколькими часами ранее.

Мы.

Он записал нас на пленку.

Все это.

Кухня. Бабочки.

Мои руки готовят ужин, но просто на автомате. Он опаздывает. Как всегда. Он не звонит, чтобы сообщить мне об этом. Вот это странно. В моем животе покалывает. Миллионы пойманных в ловушку бабочек. Это такая ерунда. Почему я так нервничаю? Я знаю его как облупленного. Это просто Эдвард. Мой муж. Уже пятнадцать лет. Христос. Звук гаражной двери. Двое детей бегут к нему. Грейс остается со мной на кухне, помогая мне сделать салат. Она - хороший повар. Танцор. Ребенок. Ученик. Она похожа на него. Хороша во всем.

Он. Идет сюда.

Я поворачиваюсь, стараясь не улыбаться над нашей тайной. Смотрю на Карлика, когда он вносит ее. Он улыбается, как будто ничего не случилось. Той же самой улыбкой, как и в любой другой день. Это делает его еще лучше. Я люблю, люблю, люблю это.

- Привет, милая, – он целует меня в голову, проходя мимо.

- Привет.

Мы накрываем ужин и садимся. Молимся. Все как обычно. Джек отказывается есть. Эдвард представляет опасность важным вещам. Я делаю для него что-то другое. Карлик и ее двойняшка все проливают. Грейс – ангел.

- Ну и как прошел твой день, Бел? – спрашивает он небрежно. Без какой-либо улыбки или ухмылки, или еще чего-нибудь.

- Довольно-таки обычно, за исключением того репортера, который конч… заглядывал.

Он берет булочку.

– Репортер?

- Какой-то парень из газеты. Он хотел изучить меня изнутри и снаружи. – Я передаю салат.

- Должно быть, это заняло некоторое время. Ты - очень сложная женщина. – Он намазывает маслом булочку. Ммхмм.

Я пожимаю плечами, как босс.

– Наверное, все зависит от того, как исследовать меня.

Эдвард какое-то время жует, не отрывая от меня своей зелени. Наши дети забыты.

- А этот репортер… как он справился? Насколько хорошо он изучил тебя, Белла?

Я накручиваю спагетти на вилку.

- Если быть честной, он изучил меня довольно хорошо.

- Да?

Я улыбаюсь и засовываю спагетти в рот.

- О, да.

Наша спальня. Время для сна.

Эдвард чистит зубы около меня. Я сижу на маленьком пуфике напротив туалетного столика. Намазываю лосьоном лицо и руки. Ноги. Ступни. Я наблюдаю, как он ополаскивает рот и сплевывает. Наблюдаю, как он повторяет это снова и снова. Разглядываю впадинки на его пояснице, когда он поворачивается, чтобы вытереть рот об полотенце. Смотрю, как он делает глоток воды и предлагает мне.

Его лицо утыкается в мое плечо, пока я пью. Целует. Мягко стонет.

- Ты так хорошо пахнешь. – Легкий поцелуй. – Я люблю, как ты пахнешь перед сном.

- Почему перед сном?

Целует. Пожимает плечами. Целует.

– Просто люблю. – Поцелуй. – Я подожду тебя. – Он отходит.

- Я иду. (п. беты: можно перевести и «я кончаю» - игра слов.)

Он хихикает.

– Еще нет.

Я ставлю стакан на туалетный столик и осматриваю себя. Никакой косметики. Волосы причесаны. Ничего особенного. Я обыкновенная и незатейливая. Он просто уставший и ненормальный.

Я заползаю к нему на постель. Под одеялом тепло. Он поднимает меня повыше к себе, и честно? Откровенно? Я чертовски устала и реально не в настроении. Но он ничего не предпринимает. Он позволяет мне просто лежать и отдыхать. Обернув в кокон одеяла и комфорта. Его пальцы в моих волосах. Моя щека на его груди. Моя ладонь на его сердце.

- Я люблю тебя, Белла. Всегда, ты ведь знаешь?

- Всегда, Эдвард.

- Я все еще помню это, знаешь?

- Помнишь что?

- Это, - он оборачивает одеяло вокруг меня. Меня. Нас. Этого. – Как это произошло. Впервые.

Я улыбаюсь ему в кожу. Глаза закрыты. Как и должны быть. Я хотела бы наблюдать за его действиями.

- Я тоже скучаю по тому дерьму.

Он усмехается.

– Ты заставляешь это выглядеть так, что нас не существует или что-то такое.

- Мы не будем целоваться всю ночь напролет. Дерьмо, я едва могу говорить, так устала.

- Ты очень усердно работала сегодня. – И дело не в том, что ты говоришь, а в том, как ты это говоришь. И это? Это было полно намеков и типа «Эй, я трахал тебя сегодня, помнишь?» Заткнись.

- Мгм. Усердно. Определенно.

- Я люблю тебя, - повторяет он.

Я подползаю выше, утыкаясь лицом в изгиб его шеи.

- Ты очень, очень хорош в этом.