Эдвард проходил мимо витрины со сверкающими сокровищами слишком много раз для себя, чтобы сосчитать. Он проходил мимо нее во время каждодневных спусков к воде, на пути к месту, где он мог сидеть и наблюдать за игрушечными корабликами, и разговаривать с кружащимися в вышине чайками на их собственном лающем языке. Он проходил мимо витрины вновь, при восхождении на большой холм, как раз в тот момент, когда ступни начинали гореть и умоляли его остановиться.

Сегодня, когда он проходил мимо окна, ему показалось, что что-то изменилось. Сегодня что-то остановило его. Сегодня он впервые вошел внутрь. Его поприветствовал дружный звон, и он поднял взгляд, наблюдая за тем, как весело танцуют над дверью колокольчики. А ведь Рождество еще не наступило.

Из-за скрытой от посторонних глаз двери появился симпатичный мужчина и зашел за прилавок.

- Могу я вам чем-то помочь?

Эдвард улыбнулся человеку, сфокусировав взгляд на его губах, пока не заметил кусочки металла, усеявшие губы, брови и уши мужчины.

- Простите, - повторил мужчина, - я могу вам чем-то помочь?

Эдвард с усилием оторвался от блестящего металла, вставленного в мягкую кожу.

- Да, - ответил он.

Какое-то время мужчина молчал. Эдвард терпеливо ждал, когда он заговорит, поскольку это была его очередь. Возможно, мужчина просто такой же медленный, как и он. Во время ожидания Эдвард с любопытством рассматривал его мощные, сильные руки, которые, словно грязная школьная доска, были испещрены темными надписями и рисунками.

- Вы ищете что-то определенное? – наконец произнес симпатичный мужчина. Его голос звучал так, словно он торопился, словно ему нужно было срочно куда-то уйти.

К счастью, это-то и был вопрос, в котором Эдвард нуждался.

- Да, музыкальный инструмент.

- Музыкальный инструмент, - нахмурившись, повторил мужчина.

- Да.

- Тебе следовало бы быть более конкретным. У меня есть все виды инструментов, издающих музыку, от «eight-track»’ов¹ до тарелок и…

Остальное Эдварду можно было и не слушать, однако он стоял и вежливо улыбался, как делал всегда, когда люди начинали использовать громкие слова, которые он обычно не понимал. По опыту он знал, что в конечном счете они сбавляют темп и начинают использовать более понятные слова, за которые он сможет ухватиться обеими руками.

- Возможно, вам нужно то, что может создать музыку сфер? – с кривой улыбкой спросил человек и в некоем жесте сжал пальцы. Эдвард в конечном итоге подумал, что это движение делается людьми, курящими сигареты.

- Нет, - ответил он. Ему не нравился запах дыма. – Я хочу это. – Он указал на музыкальный инструмент, стоящий в заднем углу – тот самый, что он показывал мисс Белле много времени назад.

Повернув голову в указанном Эдвардом направлении, мужчина нахмурился.

- Почему ты сразу не сказал об этом?

Эдвард не знал, что ему ответить, поэтому промолчал. Если мужчине понадобится его ответ, он спросит вновь. Они всегда так делают. Эдвард наблюдал за тем, как мужчина вытаскивал клавиатуру из дальнего угла.

- Из него получается хорошая музыка? – задал Эдвард вопрос, осматривая блестящие белые и черные клавиши. Его руки дернулись, ладони зудели от желания прикоснуться к ним, однако Эдвард сжал пальцы в кулак. Его мама научила его смотреть, но не трогать. Инструмент еще не принадлежит ему. Пока.

Симпатичный мужчина подключил к ближайшей розетке короткий черный шнур. Эдвард внимательно наблюдал за его действиями. В следующий раз он должен будет проделать это сам. После мужчина нажал на большую кнопку сверху, и на инструменте загорелся маленький красный огонек. После долгого зимнего сна инструмент наконец ожил.

- Сколько я должен вам заплатить? – спросил Эдвард.

- А сколько у тебя есть?

Эдвард вытащил кошелек и тщательно подсчитал купюры. Он только утром опустошил свою копилку.

Симпатичный мужчина посмотрел на деньги и сказал, что этого достаточно. Эдвард улыбнулся и подтолкнул стопку двадцаток к человеку, чтобы тот знал, что может их взять. Деньги испарились со стойки быстрее, чем Эдвард успел моргнуть.

- Давай я дам тебе коробку, - услужливо произнес симпатичный мужчина. Он со всей осторожностью поместил инструмент в коробку – прямо как мама Эдварда, когда она закутывала его в одеяло. Продавец придержал для Эдварда дверь.

- Приходи еще, - со смехом произнес он. – Если тебе будет что-то нужно, я помогу тебе это получить. – Дверь захлопнулась, а мужчина еще смеялся.

Нести инструмент было сложнее, чем думал Эдвард. Было трудно одновременно идти и держать коробку. Он не был слишком тяжелым, однако оказался широким и длинным и постоянно соскальзывал с бедра. Эдвард шел домой очень медленно, гордясь тем, что уронил коробку лишь пару раз. И один раз не считался, поскольку коробка была выбита из его друг кем-то другим.

Чтобы войти в автобус, ему понадобилось больше времени, чем обычно, поскольку ему пришлось повозиться с коробкой при входе.

- Держи ее прямо, как солдат, - сказал ему мистер Бен, старый чернокожий мужчина, водитель автобуса. Мистер Бен был его другом. Эдвард сделал так, как сказал ему мистер Бен.

Пассажиры автобуса смотрели на него и его инструмент.

- Я буду издавать хорошую музыку, - сказал он им, и некоторые из них в восторге рассмеялись.

Но мистер Бен не засмеялся. Мистер Бен казался грустным, пусть и смотрел в свое большое зеркало не на Эдварда, а на других. Эдвард никогда не понимал, почему смех делал некоторых людей печальными. Смех преследовал его везде, куда бы он ни шел, и ему не было грустно.

Эдвард с трудом протащил коробку через узкую дверь в свою комнату, на этот раз помня о совете держать ее прямо, как маленький гордый солдат.

Он стоял и смотрел на свой маленький музыкальный инструмент. Тот лежал в своем новом доме, стал новым центром его гостиной, лучшей вещью, которой он владел. Он смотрел на инструмент, но, как ни странно, думал о мисс Белле. Мисс Белла сказала, что будет рада когда-нибудь услышать, как он играет. Он давно не видел мисс Беллу.

Нахмурившись при мысли об этом, Эдвард подключил инструмент к розетке. Он нажал большую кнопку, как показал ему в магазине тот симпатичный мужчина. Принеся из кухни стул, поставил его прямо перед музыкальным инструментом.

Возможно, если он начнет играть, мисс Белла его услышит.

Эдвард сел на стул и заиграл.

В его игре не было ничего похожего на ту музыку, что он слышал по радиоприемникам. Ее нельзя было сравнить с замечательным попурри уличных музыкантов, стоящих на главной дороге к Рыбному базару.

Он пробовал все. Нажимал на клавиши одну за другой, начиная с левой и заканчивая правой. Он начинал справа и заканчивал слева. Он жал только на черные клавиши. Жал только на белые. Он нажимал на те и другие вместе. Ударял по нескольким клавишам кулаком. Даже опускал на весь ряд всю руку вплоть до предплечья.

Но музыкальный инструмент не издавал ту музыку, что он обычно слушал. Взамен он кричал, стонал, рыдал. Он причинял ему боль. Он убивал его.

Мисс Белла не захотела бы услышать такую музыку.

Эдвард с остервенением нажимал кнопки на консоли, крутил ручки до тех пор, пока инструмент не зазвучал столь оглушительно, что он был уверен, что у него лопнут барабанные перепонки. В зависимости от того, какую кнопку он нажимал, инструмент звучал по-разному, сначала как барабаны, потом – гитары, а затем – арфа.

Что бы он ни делал, он не мог воссоздать мелодию, ту непостижимую мелодию, которая крутилась в его голове, словно муха в его квартире, жужжание которой он слышал, но не мог найти.

Он делал попытки в течение нескольких часов, до тех пор, пока темнота за пределами его домика не стала вновь превращаться в свет. До тех пор, пока он не мог больше игнорировать стук в стены и потолок, отчего в штукатурке расходились трещины, а порой она и вовсе пластами падала на пол.

- Заткнись и дай нам уже поспать! – провизжала откуда-то сверху милая леди, и Эдвард наконец повиновался.

Он прилег на матрас и заснул; его пальцы по-прежнему дергались, словно щенок, резвящийся в его снах.

Впервые с тех пор, как начал работать в библиотеке, Эдвард не пошел на работу. Как только он открыл глаза, его взгляд уперся в небольшой музыкальный инструмент, стоящий у дальней стены. Он смотрел на него, умоляя подойти и играть.

Он смотрел на него все время, пока, ссутулившись, ел свой обычный завтрак, состоящий из залежавшихся овсяных хлопьев. Он так внимательно на него смотрел, что из его переполненной чашки пролилось больше, чем обычно, молока и маленьких, в форме буквы «О», хлопьев. Однако он продолжал засовывать зерновые в рот, пока не съел все, после чего выхлебал из миски молоко до последней капельки. Мама научила его мыть тарелки. И чашки.

А еще мама говорила ему не играть.

Но мамы больше не было рядом.

После того как Эдвард со всей тщательностью очистил миску и ложку, чтобы их можно было использовать завтра, он подошел к инструменту. Однако как только он сел перед ним, раздался стук в дверь.

На мгновение он застыл. Никто никогда не стучал ему в дверь, пока не приходило время платить ренту. А он только недавно заплатил за аренду. Но если он продолжит играть, человек за дверью узнает, что он здесь, поэтому он, вероятно, должен открыть.

По ту сторону двери стоял мистер Маркус. Мистер Маркус был владельцем арендованного им дома, человеком, который каждый месяц приходил за рентой и помогал ему, когда переполнялся туалет.

- Эдуардо, - произнес мистер Маркс, - почему ты играл на пианино прошлой ночью, а?

Иногда Эдварду было труднее, чем обычно, понимать мистера Маркуса. Он не был американцем; он приехал из далекого места под названием Италия. Но все то время, что Эдвард платил за аренду, мистер Маркус казался ему счастливым. Как ни странно, в этот визит мистер Маркус таким не был, хотя Эдвард ренту заплатил.

- Я не играл. У меня не получилось сыграть, - с грустью произнес Эдварда. Возможно, мистер Маркус горевал по той же причине.

- Да, думаю, в доме это поняли все, - произнес мистер Маркус, сжав губы. – Пожалуй, тебе стоит играть тише. И, может быть, только днем, а?

Эдвард ощутил беспокойство. Он не был уверен в том, что сможет обойтись ночью без музыки. Однако он машинально кивнул, как делал всегда, когда кто-либо просил его что-то сделать. Даже когда то, о чем они его просили, было неприятно.

- И Эдуардо, - сказал мистер Маркус, на этот раз тише. Мистер Маркус всегда называл его Эдуардо, хоть это и не было его именем. – Пожалуй, тебе стоит найти учителя, нет?

Лицо Эдвард посветлело.

- О да! Спасибо, мистер Маркус.

Мистер Маркус, казалось, хотел сказать что-то еще, но Эдвард уже закрыл дверь. Учитель. Да, ему нужен преподаватель музыки. Мисс Белле и доктору не удалось сделать его умным. Но, пожалуй, учитель музыки сможет помочь ему найти правильную мелодию.

И он точно знал, где его найдет.

Джаспер Хейл ненавидел солнечный свет.

Это было бичом существования любого уличного артиста. Солнце пекло кожу, а еще от его лучей нагревался инструмент, поэтому сидеть и играть или стоять и смотреть было одинаково неудобно. В жару клавиши музыкального инструмента Джаспера прилипали к кончикам пальцев. Это было одной из причин, по которым он покинул юг и переехал в более прохладный Изумрудный Город, чтобы продолжить заниматься своим ремеслом.

Сегодняшний день был одним из тех редких в Сиэтле дней, когда светило солнце. Жители Сиэтла, словно крысы, покидающие тонущий корабль, устремились к ближайшим водоемам. Людской поток поредел, и из-за этого каждый пешеход казался уличным музыкантам особенным; каждый раз, когда рядом появлялась новая цель, они начинали стараться изо всех сил, их руки порхали по клавишам, губы дули в духовые инструменты, ноги притопывали.

В отличие от своих коллег-музыкантов, Джаспер не играл для каждого, кто проходил мимо. Лишь кинув быстрый взгляд на лицо человека, он, как правило, мог сказать, легко ли тот потратит свои с трудом заработанные деньги на что-то столь легкомысленное, как пять минут даже самой хорошей музыки. Он мог сказать, относился ли человек к типу «может быть» или «точно нет», был скорее мажором или минором, насмешливостью или милосердием. Все это было в их глазах. Глаза могли смотреть, но не видеть, могли лишь скользнуть взглядом или вовсе не замечать тебя.

Сегодня взгляд Джаспера задержал один из пешеходов. Даже несмотря на расстояние Джаспер определил его как милосердие, минор и «может быть». Что-то в этом парне было необычным, особенным, начиная от кривой походки до шерстяного жакета, в который он был одет, несмотря на теплую погоду.

Он переходил от одного музыканта к другому. Останавливался перед каждым с неясной целью, разглядывая инструменты и внимательно прислушиваясь, словно проводил какой-то тест, тест, в котором, как ему, видимо, казалось, проваливал каждый музыкант. Он задержался подольше возле шарманки рядом с Джаспером, на мгновение нарушив личное пространство шарманщика, чтобы понаблюдать за его руками.

Радуясь неожиданному вниманию, Одноглазый Пит рисовался как мог, достигая невозможных аккордов и растопыривая пальцы на клавишах своего органа так, что ни одна из них не осталась обделенной. Он изрыгал разрушительный ураган звуков.

В ответ на эту демонстрацию парень улыбнулся, однако покачал головой. Одноглазый Пит свою миссию провалил.

Джасперу пришлось на некоторое время опустить взгляд, чтобы исполнить аккорд новой песни – в минорной тональности, разумеется. Когда он поднял глаза, парень стоял прямо перед ним, оценивая руки Джаспера из-под спадающих на лицо волос.

- Привет, - сказал он, почти не глядя ему в глаза, но не так, к чему привык Джаспер. Как ни странно, его глаза говорили одно – что он предпочел бы быть где угодно, только не здесь, - однако язык тела утверждал обратное. Он стоял слишком близко к клавиатуре; одетой в брюки цвета хаки ногой практически касаясь дальнего края. Джаспер напрягся, чувствуя себя некомфортно из-за того, что кто-то посторонний находился так близко к его малышке.

- Хай, - настолько дружелюбно, насколько мог, произнес Джаспер, надеясь, что сможет перевести это «может быть» в «точно да». Иногда самые странные из них были самыми щедрыми. И он не хотел отпугнуть этого.

- Привет, - повторил парень. – Я Эдвард Каллен. Мне нужен учитель музыки.

Джаспер улыбнулся, его пальцы продолжали на автомате двигаться по клавишам. – Ты когда-нибудь слышал поговорку: «Кто может – делает, кто не может – учит»?

Парень продолжал улыбаться. Джасперу показалось, что он не услышал сказанное.

- Итак, очевидно, - продолжил Джаспер, махнув незанятой рукой на клавиатуру, - что я могу. Отсюда следует, что я не преподаю.

Впервые улыбка дрогнула. После он опустил взгляд и протянул Джасперу целую горсть монет.

- Я могу тебе заплатить.

Когда Джаспер посмотрел вниз и увидел, что кулак полон двадцаток, он остановился на середине песни, что было чем-то, чего он никогда, никогда не совершал. От этого страдал бизнес.

- Пять сотен долларов? – произнес он тихо, быстро подсчитав их. – Ты что, ограбил банк?

Парень кивнул, ведь эти утром он на самом деле взял молоток, чтобы разбить свою маленькую розовую копилку-свинью. Раньше Джаспер думал, что хорошо разбирается в людях – он не играл бы так близко к Рыбному рынку, если бы это было не так, - однако сейчас он не мог сказать, шутил этот парень или нет.

- Ты хочешь заплатить мне пять сотен долларов за один урок игры на фортепиано?

В ответ на сарказм последовала реакция: парень тут же сник, и Джаспер не смог разглядеть ничего, кроме искренности, в выражении его лица.

- Да, я очень этого хочу. Однако если ты не можешь помочь мне, я могу найти кого-нибудь другого…

Джаспер тут же ухватил парня за тонкое запястье – в кулаке было столько денег, что Джаспер смог бы заплатить уличные сборы плюс весь месяц покупать таблетки. А может и два, если он будет осторожен.

- Нет, я буду рад тебе помочь, - произнес Джаспер, легко вытаскивая деньги из несопротивляющихся пальцев парня. Он плавным движением засунул банкноты в штаны, желая убрать деньги с поля зрения до того, как парень передумает. Или кто-нибудь увидит.

Уличные музыканты опасно кружили рядом, словно акулы, почуявшие в воде мясо. Пять сотен кусков, если быть точным. Даже полицейский на углу смотрел на них с любопытством, готовый найти предлог для того, чтобы покинуть свой пост, – любой предлог, - в этот менее чем ненасыщенный день.

Джасперу нужно было покончить с этим до того, как к ним подойдет офицер МакБиф (как окрестил его Джаспер за его толстую шею), чтобы узнать, в чем «проблема».

- Договорились, - начал Джаспер, и малыш пристально наблюдал за движением его рта, - за эту цену я буду давать тебе уроки игры на фортепиано дважды в неделю в течение следующего месяца.

Глаза малыша засверкали, словно Джаспер только что объявил, что они будут праздновать Рождество каждый день начиная с сегодняшнего.

- Но только вечером. Встретимся здесь же, сегодня в пять часов.

Парень лишь улыбался, словно словам требовалось некоторое время, чтобы просочиться в мозговой центр. Очевидно, у него было на несколько клавиш меньше, чем в полной клавиатуре. Но у него были деньги, и это решало все.

- Пять часов, - медленно повторил он. Джаспер бы не удивился, если бы парень плюнул на ладонь и захотел пожать ему руку. Вместо этого он вновь улыбнулся своей странной улыбкой – улыбкой, от которой в груди Джаспера что-то оттаяло. – Увидимся.

Малыш чуть не побежал свой подскакивающей походкой, словно одна его нога была короче другой.

Играя свой полный репертуар безучастным прохожим, Джаспер думал о бесхитростном выражении лица Эдварда Каллена, его невинных глазах. Он думал о том, что было бы, если бы парень протянул свои деньги любому другому музыканту на этой улице.

Если малыш всегда столь щедр, удивительно, как он еще не умер от голода. Хотя, судя по изможденным скулам, вполне возможно, он был на пути к этому.

Когда подошло время обучения Эдварда, Джаспер не испытывал особых ожиданий. На самом деле, он будет счастливчиком, если этот малыш хотя бы будет обучаемым. У него были изящные пальцы, конечно, но Джаспер не был уверен, что его мозг сможет послать этим рукам сигнал делать то, что им нужно делать.

Во время их первого совместного урока подозрения Джаспера подтвердились.

Когда Джаспер упаковывал свое оборудование и с большим тщанием собирал скромные чаевые, Эдвард незаметно подобрался к нему второй раз за этот день, выжидающе глядя на него сверху вниз. Джасперу подумалось, что в первый раз Эдвард не казался таким высоким. Джаспер выпрямился и просунул руки через лямки своего туристического рюкзака, заказанного специально для его клавиатуры. Без единого слова он направился к своему дому, и Эдвард услужливо последовал за ним, переваливаясь, словно уточка.

Джаспер привел Эдварда к маленькому, богом забытому парковочному гаражу, находящемуся в самых недрах города. Его давным-давно признали непригодным, вокруг него построили другие здания, заслоняя вход, который можно было найти, только если ты знал, где он находится. Лишь Джаспер, его семья и несколько коллег, которым он доверял, а также поставщиков знали о нем.

Парень повел Эдварда вниз по ступенькам, что вели под землю. В какой-то момент воцарилась полнейшая темнота, и Джаспер услышал, как перехватило от страха дыхание Эдварда. Он казался ребенком, который боится темноты. Как только глаза привыкли, Джаспер увидел первый огонек.

Зайдя за полуразрушенный бетонный угол, они увидели большое количество коробок и горящих бочек, которые были расставлены по периметру и заполнены листьями и прочим мусором, навсегда оставшимся в ловушке под землей.

Джаспер, как обычно, сделал обход, кратко переговариваясь с каждым из обитателей, убеждаясь, все ли у них есть на вечер, и проверяя, не беспокоил ли их кто в течение дня. Эти люди были его семьей, а он свою семью защищал. Только убедившись, что все идет по плану, он повернулся к Эдварду, которого оставил на холоде; Эдвард держал руки в карманах, сгорбившись в своей коричневой куртке, пытаясь таким образом отогнать холод.

- Иди сюда, - сказал он, жестом показывая Эдварду подойти ближе к одной из отдаленных горящих бочек. Джаспер вновь установил свою клавиатуру, достаточно близко к огню, чтобы видеть клавиши под теплым мерцающим светом.

Он похлопал Эдварда по плечу, и, хотя парень напрягся, он все-таки позволил Джасперу подвести его к трехногому стулу, стоящему перед клавиатурой. Только после того как Эдвард осторожно присел и посмотрел на него с танцующими огненными бликами в глазах, Джаспер понял, что не имеет ни малейшего понятия, как научить кого-то другого играть на пианино. Играть на фортепиано ему всегда было так же легко, как дышать. У него это врожденное, сказала его мама, как раз перед тем, как алкоголь ее окончательно добил.

У Эдварда, однако, все было с точностью до наоборот.

Эдвард, казалось, был абсолютно лишен музыкального слуха. Джаспер мог напеть ему ноту, любую ноту, и Эдвард не был способен найти ее на клавиатуре, сколько бы клавиш ни нажимал. Руки Эдварда, мягко и осторожно отбрасывающие волосы с его лица, становились окоченевшими клешнями, когда Джаспер направлял их, если требовалось сыграть даже самые простые песенки.

А еще Эдвард не смог сыграть одну и ту же ноту в ритме, который настукивал Джаспер. Это будет самый долгий месяц в жизни Джаспера. Он утешал себя мыслью о том, что у него, по крайней мере, имеется достаточный запас притупляющих разум веществ, чтобы помочь ему через это пройти.

Два вечера спустя Джаспер вновь привел Эдварда в свою нору.

- Я практиковался! – сказал Эдвард.

Ну это вряд ли.

Он испробовал все, что смог придумать, чтобы заставить Эдварда исполнить некоторое подобие музыки, хоть какой-нибудь музыки. Дошло до того, что он положил свои ладони на руки Эдварда, пытаясь направить эти клешни на нужные клавиши. Но даже с учетом того, что Джаспер манипулировал вялыми конечностями Эдварда, словно тот был манекеном для краш-тестов, звуки, получавшиеся в результате, слишком часто искажались из-за промахов пальцев Эдварда по клавишам, чтобы казаться музыкой.

К концу урока они оба часто дышали и потели под жаром пламени. К финалу Джаспер был готов рвать волосы на голове; ему хотелось свернуться калачиков в своей импровизированной картонной палатке с доброй бутылкой чего-нибудь горячительного. Однако лицо Эдварда пылало собственным огнем.

- Хорошая работа! – сказал он. – Мы отлично позанимались.

Эдвард, казалось, обладал нескончаемым запасом оптимизма. Если бы Джаспер смог его законсервировать и продавать, он наконец-то стал бы богатым человеком.

- У меня получается лучше, - поделился Эдвард. – Однажды я стану так же хорош, как ты.

Джаспер в этом сомневался.

Когда Эдвард вновь встретился с ним в четверг на углу улицы после того, как закончился месяц их занятий, Джаспер никак на это не отреагировал. Он просто собрал свои вещи и слушал болтовню Эдварда всю дорогу в дом, милый дом. Он сказал себе, что позволит Эдварду пойти с ним домой, словно заигравшемуся щенку, поскольку это был Канун Рождества и Эдварду явно не с кем было провести выходные.

Джаспер провел вечер, наигрывая воодушевляющие рождественские гимны в свете открытого огня, и Дед Мороз щипал его нос, а его семья мерзла в своих коричневых бумажных пакетах. Словно по традиции, он и его семья придумывали песням несуществующие слова, а Эдвард поддерживал их, с энтузиазмом хлопая в ладоши и время от времени не к месту фальшивя.

Джаспер никогда бы в этом не признался, но этот парень вырос в его глазах.

¹ 8 Track - первый относительно распространённый кассетный формат. Появился в 1964 году. (прим. пер.)

Перевод: little_eeyore 
Редактура: gazelle