Глава 18. Любовь

– Мама, можно я отрежу? – спросила Майя, когда я раскатала тесто для печенья. Её ручки лежали на краю стола, куда я и сказала их положить, чтобы они мне не мешали, пока я готовила, месила и раскатывала.

– Можно ты отрежешь – что? – Я улыбнулась, бросила пустую миску в раковину и слизнула сахарную пудру с пальца.

– Можно, пожалуйста? – ещё более нетерпеливо спросила она, надув губы. Рождественская музыка мягко разливалась в нашем, обычно куда более тихом, доме. Я расправила тесто на доске и вытерла лоб о плечо.

С недавних пор Майя начала учиться манерам. Не то чтобы она была невежливой или плохо себя вела, но мне казалось, ребенка нужно было учить всем этим «спасибо» и «пожалуйста». В остальном моя дочь была волшебной. Я не переживала, что она закатит истерику или нагрубит, моим самым большим беспокойством с ней было то, скажет ли она «спасибо».

– Конечно.

Мы готовили молча, слушая веселые песенки, доносившиеся из гостиной. С помощью таких занятий я показывала Майе, что я её мама. Я никогда не буду её настоящей матерью, а она никогда не будет моей биологической дочерью, но я говорила ей правду: её кровь была моей кровью, и мир пел для меня и говорил, что она придет ко мне, и что мы нужны друг другу. Я показывала ей свою любовь, разрешая ей вырезать из теста, которое я готовила всё утро, маленьких снеговиков и ангелов с помощью формочек. В этом не было ничего особенного, но это всё, что у меня осталось.

– Я делаю снеговиков, как тогда, с Эдвардом! – со смехом сказала Майя, надавливая формочкой на тесто изо всех сил.

– Для попы нужно сделать большой шар, – объяснил Эдвард, опускаясь на колени и скатывая снег. Это была часть одиннадцатая в его эпопее «Рассказать Майе всё о зиме». Думаю, он специально это придумал, чтобы отвлекать и развлекать её, когда я плакала или пыталась не сойти с ума. Какими бы ни были его намерения, я улыбалась, наблюдая за ними, укутанными в пальто, свитера, шапки и ботинки, с розовыми щечками и влажными глазами. В такие моменты я чувствовала себя нормальной.

– Для попы? – спросила Майя, сморщив носик. Она была такой миленькой. И это преуменьшение.

– Для нижней части, – пояснил Эдвард и, поставив Майю между ног, продолжил катать снег. – Потом мы поместим на неё ещё один шар и потом ещё один.

– Зачем? – Это был её новый любимый вопрос. Эдвард не ответил, решив, что показывать – легче, чем объяснять. Я наблюдала за ними, стоя у двери, холодный воздух замораживал мою кожу и кости, мышцы и суставы, превращая мою плоть в обжигающее противоречие. Было приятно чувствовать до такой степени, что становилось больно. Было приятно быть настолько оцепенелой, что боль не чувствовалась.

Майя засмеялась, когда Эдвард поскользнулся и упал в снег, его грива тут же поседела от снежинок. Он криво улыбнулся мне и подмигнул. Вдвоем они сделали сначала одного снеговика, а потом ещё двух – поменьше. Я вернулась к приготовлению ужина, оставив их наедине.

– Иди посмотри, пожалуйста! – закричала Майя из коридора как раз, когда я собиралась позвать их внутрь. Солнце начало опускаться, Эдвард и Майя выглядели счастливыми, но замерзшими.

– Что ты сделала, novia? – заинтересованно спросила я. В присутствии Майи я была мамой. Я не думала ни о чем, кроме того, чтобы обеспечить свою дочь заботой и любовью, которых не было у многих других.

– Мы сделали нас! – задыхаясь ответила она, натягивая ботинки. Мы вышли на улицу, где нас ждал улыбающийся Эдвард, его штаны были мокрыми, и я могла только представить, насколько ему было холодно.

У дома стояли три снеговика, каждый с улыбкой из камней, морковным носом и глазами из ракушек. Снеговик Эдварда был самым высоким, на его плечах висел шарф, а из головы торчали рыжие листья. Его деревянные руки были разной длины, и самая длинная соприкасалась с веткой, торчащей из моего снеговика, если я поняла верно. На нем была моя шапка. Если бы мне хотелось выглядеть, как снеговик, я бы хотела выглядеть именно так: застывшей и счастливой в ожидании неизбежных перемен и нового холодного сезона.

Самый маленький снеговик был необычной формы – его «шары» были не очень шарообразны, но он был самым забавным.

– Это ты, это Эдвард, а это я, – объяснила Майя и схватила меня за руку своей крошечной, облаченной в варежку, ручкой. Другой рукой она возбужденно размахивала. – Я сделала своего сама!

– Замечательные снеговики! – похвалила я их и подняла Майю на руки. Моё сердце ныло, пока я любовалась счастливой семьей снежных созданий. Мне казалось, что оно может вытечь из моей груди и застыть в слиянии жизни и зимы.

– Скажи, что это самые лучшие снеговики, которые когда-либо были созданы? – спросил Эдвард и засмеялся с придыханием. Было такое ощущение, что где-то здесь скрывалась метафора, но в чем – в жизни, в снеговиках, в зиме или в варежках – я не могла понять.

– Мир никогда не будет прежним.

– Возьми-ка вот это, – сказала я, протягивая Майе пачку сока, который Эсме и Карлайл всегда покупали про запас после нашего первого визита в дом у озера. Мне кажется, в какой бы холодильник не заглянула моя дочь – у Элис, Эмметта или даже у Чарли дома – она бы везде находила несколько пачек этого сока. – И иди почитай. Кто-нибудь скоро придет.

– Я пойду почитаю «Тома», – сказала Майя и схватила со стола книжку.

– Возьми другую! – крикнула я, когда малышка побежала к окну с видом на улицу, где она любила сидеть в ожидании гостей. Майя остановилась и вернулась на кухню, топоча ножками в носках. Она взяла со стола детскую версию «Тома Сойера», менее толстую, но более пеструю, и повернулась ко мне.

– Я же умею читать, – сказала она, глядя мне в глаза. Думаю, этому упрямому взгляду она научились у меня.

– Я знаю, просто если ты будешь читать, ты опередишь меня, а я не хочу ничего пропустить. – Выражение её лица смягчилось, и она кивнула, прижимая книгу к своей груди.

– Почитаем сегодня перед сном? Три главы, – твердо сказала моя дочь.

– Одну главу, – ответила я и начала вытирать стол после своего пекарского катарсиса.

– Пять. – Майя подняла ладошку с растопыренными пальцами.

– Две.

– Двенадцать. – Солнце ярко освещало её темную кожу.

– Две.

– Девять. – Её носик наморщился, а на щечках проступили ямочки, когда она улыбнулась.

– Две.

– Две, – согласилась она с хитрой улыбкой. А это выражение лица было от Эдварда. Она развернулась и побежала на своё любимое место, черные волосы облаком преследовали её.

Если верить отметкам на дверном косяке при входе на кухню, Майя выросла на пять сантиметров с лета и почти на два с половиной сантиметра с Дня благодарения. Казалось, её одежда уменьшалась в размере сразу же после того, как мы её покупали. Карлайл всё ещё беспокоился о её здоровье, потому что она была на пару килограмм легче стандартного веса ребенка её возраста, но с ростом у Майи всё было в порядке, что радовало нас всех.

Я отвела взгляд от карандашных отметок и засечек, которые сделал Эдвард. Я могла провести весь день в мыслях о том, как быстро росла моя дочь. Но физическая сторона вопроса меня не беспокоила. Каждый мог кормить и поить ребенка. Я больше волновалась за эмоциональную сторону, за любовь, счастье, чувство безопасности. Майя была причиной того, что я вставала по утрам, делала вид, что всё хорошо, и встречалась с психологом, чтобы убрать тяжесть депрессии со своей груди. И хотя я чувствовала себя легко и счастливо в её присутствии, я не хотела, чтобы мои проблемы и упрямство лишили меня моментов счастья в будущем.

Я пыталась.

– Просто уйди, – прокаркала я, бросив письмо на пол. Я вытолкнула Эдварда с кровати, когда он попытался утешить меня, прижать к себе и погладить по волосам, нашептывая, что всё будет хорошо.

Всё будет ужасно. Всё болит.

– Я не уйду, – твердо сказал он, его глаза были наполнены водой.

– Пожалуйста, оставь меня, – прошептала я, толкая его в грудь и в следующую секунду притягивая его к себе за шею.

Я плакала. Впервые с того дня в квартире Элис, когда я думала, что потеряла Майю, впервые после долгих месяцев, длинных миль, когда я была в другой стране, жила другой жизнью, окруженная теми, кто теперь были моими призраками, я плакала. Я рыдала так, как будто не было будущего, я рыдала, потому что было прошлое. Я рыдала, пока не осознала, что не могу дышать, пока мои легкие не начали гореть, как будто я вдохнула большое количество воды. Мои щеки были изъедены эрозией от ручьев, льющихся из моих глаз, а сердце превратилось в желудок, который крутило и мутило, и меня тошнило от отвращения, от ненависти, раскаяния, сожаления и вины.

– Давай остановимся, – прошептала я, всасывая воздух через трясущиеся губы. Солнце сдвинулось со своей позиции, больше не освещая кожу золотыми лучами, не согревая обещаниями яркого дня. Комната потемнела и застыла, как и я. На весь день.

– Мы не остановимся, – ответил Эдвард.

– Пожалуйста, не заставляй меня прийти в себя сегодня, – попросила я. Во мне не было энергии. Во мне был страх. Недостаток веры. Отсутствие надежды.

– Завтра, – поклялся он и поцеловал меня в губы, чувствуя слезы и горечь, и на секунду его поцелуй был лекарством.

С того дня я начала печь. Это единственное, что могло отвлечь меня. Я пекла, преподавала и проводила время со своей дочерью.

Эдвард был рядом, но я просто не могла дать ему себя. Я не была готова смириться с тем, что случилось. Я даже не позволяла себе думать о Джейкобе, детях или о Лее. Я говорила с Зафриной, моим психологом, обо всем остальном: о своих заботах, о материнских переживаниях, о возможности того, что Эдвард оставит то непонятное нечто, которое было между нами. Хотя я сама отталкивала его, но, несмотря на то, как его это расстраивало, он позволял мне это и толкал в ответ.

– Белла, давай начнем с того, почему ты пришла ко мне, – приветливо спросила высокая, элегантная женщина, сидящая за столом. В её голосе не было снисходительности, только любопытство. Я была для неё головоломкой.

– Ради своей дочери, – прошептала я, теребя карман своих джинсов. Я не сказала ей о давлении со стороны Элис и Эдварда. На самом деле они не были причиной.

– Почему ради неё? – продолжала она, не отводя взгляда от моего лица. Я посмотрела в её голубые глаза, цвет которых мог затмить небо.

– Когда мне больно – ей больно. Я не позволю ничему причинить ей боль.

Последние несколько дней Эдвард был в Нью-Йорке, оформлял документы на квартиру, которую снимал на время съемок и проводил переговоры с режиссером. В день, когда он уехал, я собрала сумки, и мы с Майей поехали к озеру. Мне нужно было провести какое-то время в тишине и покое, подальше от всех тех мест, где я была вынуждена думать и принимать решения. За городом мы с дочерью играли в снегу, украшали дом к Рождеству и проводили время вместе, как раньше, дурачились, болтали и были счастливы вдвоем.

Эдвард слишком часто присоединялся к нашему дуэту. Не то чтобы мне это не нравилось. Несмотря на то, что я продолжала отталкивать его, я всё равно чувствовала… что-то, что я была не способна выразить словами… Но я скучала по тем дням, когда мы были вдвоем с Майей.

– Пожалуйста, дай мне самой разобраться с этим, – прошептала я. – Со мной всё хорошо.

– С тобой всё хорошо, со мной всё хорошо, с Сандрой Буллок всё хорошо, – раздраженно сказала Элис. – Вся разница в том, что один из нас врет, второй переживает, а у третьего есть «Оскар».

– Да, он стоит у меня над камином, – резко ответила я.

– Ага, конечно, ты не настолько хорошо умеешь скрывать свои чувства.

– Ты хочешь, чтобы я сказала, что ты была права? Я сломалась, как ты и предвидела.

– Мне бы хотелось быть неправой, – пробормотала она. – Белла, ты самый сильный человек, которого я знаю. Самый хороший человек. Ты нужна Майе. Нужна мне. И Эдварду.

– Я не знаю, что нужно мне. Я не знаю, волнует ли меня то, что нужно вам.

В воздухе повисла тишина. Я лежала на кровати с закрытыми глазами в объятиях Элис. Я позволила миру исправиться, но он в тысячный раз разочаровал меня. Он горел и продолжал вращаться. Люди продолжали умирать, а я продолжала жить.

– Белла, это жизнь. Ты потеряла частичку себя, но у тебя есть Майя. Ты не можешь жалеть о том, что ты была там, потому что это путешествие привело тебя к ней. Боль, которую ты сейчас испытываешь, и любовь к тем, кого уже нет – это плата за твою дочь.

– Я люблю Майю, – горячо сказала я, впервые за долгое время в моем голосе слышались настоящие эмоции.

– Мы это знаем, она это знает, все знают, что ты любишь эту девочку больше, чем некоторые люди любят свою собственную плоть и кровь .Хотела бы ты обменять её на то, чтобы не чувствовать сейчас эту боль?

– Я не могу представить свою жизнь без неё, – прошептала я и снова начала плакать. Плакать по людям, которых не могла спасти.

– Так же, как и она. – Элис крепче обняла меня. – Ты это переживешь. И ты запишешься на прием к психотерапевту.

– Ради неё, – пообещала я.

– Эдвард! – закричала Майя, разрушив тишину дома. Я вытащила печенья из духовки и оставила на столе остывать. В монотонности выпечки была какая-то красота, какая-то истина заключалась в повторяющихся движениях и неизменных рецептах. Две столовые ложки шоколадной крошки всегда были одинаковыми, не важно, кто, где и как их отмерял.

– Монстр! – громко ответил Эдвард. Я улыбнулась, представляя, как крепко они обнимаются и кружатся в коридоре. Не было никакого сомнения в том, что её книга уже валялась на полу, а его чемодан был забыт в углу за дверью. Я слышала рычание и ворчание. Зафрина говорила, что мне нужно смириться со своим чувством вины и продолжать горевать, но в этот момент я не хотела быть женщиной с прошлым. Я хотела будущее.

– А где твоя красавица-мама? – радостно спросил Эдвард.

– На кухне, – ответила Майя сквозь визги и смех.

Мягкие шаги одной пары ног начали приближаться к кухне, и я не могла и не хотела скрывать свою улыбку, которая странно чувствовалась на моем лице.

– Buenos dias*, прекрасная Белла. – Он остановился в дверях с цепляющейся за него девочкой на своих руках.

– Эдвард, – прошептала я, не в силах найти свой голос, глядя на «Самого сексуального холостяка Америки», обнимающего мою дочь и улыбающегося этой секретной улыбкой, которая была предназначена только для нас.

Я иногда поглядывала на журналы и газетенки, публикующие фотографии, на которых он был в баре с какой-то женщиной, в которых писали, что я была всего лишь интрижкой. Но его лицо, его тело и улыбка говорили мне, что он мой.

Эдвард опустил Майю на пол и подошел ко мне. Моя дочь наблюдала за нами со счастливой улыбкой на лице, сцепив ручки под подбородком.

– Я скучаю по тебе, – сказал Эдвард и обнял меня.

– Я по тебе тоже скучала, – ответила я, не упустив то, как он использовал настоящее время. В его руках я уже чувствовала себя лучше. В этом не было ничего особенного, но этого было достаточно.

– Ты единственная из всех, кто меня бросил. Ты ушла от меня к себе, – прошептал он мне на ухо и начал целовать мои скулы, подбираясь к губам. Его поцелуи пахли корицей.

– Мне уже лучше, – прошептала я, вдохнув его запах и опустив руки с его шеи. Зеленые глаза под нахмуренными бровями застыли на моем лице.

– Я знаю, когда ты говоришь неправду, – строго сказал Эдвард и усадил меня на стол. – Но в данный момент я не против пожить во лжи.

– Я в порядке, – возразила я, и он приподнял бровь.

Эдвард вздохнул, отошел от меня и опустился на корточки перед моей дочерью.

– Майя, если ты залезешь ко мне в чемодан и хорошо поищешь, то найдешь два подарка. – Он не успел договорить, а она уже испарилась.

– Смотри, не избалуй её, – предупредила я с улыбкой.

Эдвард не ответил и вместо этого набросился на мои губы. Мои ноги по своей собственной воле обняли его за талию и притянули ближе. Могу поспорить, в эти секунды не было дыхания. Были только руки Эдварда, сжимающие моё лицо, держащие меня заложницей, пока он выцеловывал из меня весь смысл. Были печенья, которые остывали на столе рядом с нами. Были стоны и жадные прикосновения.

– Эти подарки? – спросила Майя, приближаясь к кухне. Эдвард прервал поцелуй с огромной улыбкой на лице, опустил меня на пол и украдкой схватил за задницу. Нормально.

– Ага, – ответил он и поднял малышку на руки. Майя держала в руках конверт, который Эдвард передал мне, и неуклюже завернутую игрушку. – Это только предварительные подарки, поэтому не сильно радуйтесь.

Я открыла конверт, а Майя развернула своего нового динозавра. Я ума не могла приложить, где он их находил, но я была прекрасно знакома с той болью, которую испытывала, наступая на них посреди ночи. В моем конверте лежали три билета в Нью-Йорк на 26-ое декабря. Я уже начала ненавидеть конверты.

– Ну, что думаете? – спросил Эдвард, затаив дыхание.

– Ррр! – зарычала Майя и поцеловала его своей новой игрушкой. – Кто это?

– Трицератопс. – Мои ступни уже начали болеть.

– Трицепратопс, – повторила Майя.

– Эдвард, это слишком.

– Ты говорила, что хотела бы съездить в Нью-Йорк, и Новый год – самое подходящее время. Я знаю, это очень скоро, но у меня до самого лета не будет свободного времени. Я подумал, вам бы хотелось поехать со мной, посмотреть мою квартиру. Я хотел сводить Майю в зоопарк и всё такое. – Эдвард нервничал и потирал шею рукой.

– Нет, я имею в виду, что наш подарок не идет ни в какое сравнение с твоим предварительным подарком, не говоря уже об основном. – Я улыбнулась и поцеловала его в щеку.

– Я сам не иду ни в какое сравнение, – ответил он и обнял меня за талию свободной рукой. Мы с Майей положили головы на его плечи. – Мне только нужно, чтобы две самые прекрасные женщины были рядом со мной, и всё – я самый счастливый человек на Земле.

– И такой сентиментальный.

– Со мной всё хорошо. – Я закатила глаза, собирая игрушки с пола. Розали помогала мне. В течение нескольких дней после письма все ходили на цыпочках вокруг меня, позволяя мне не подниматься с кровати до тех пор, пока я не начала потихоньку сходить с ума. Со мной сюсюкались и обращались как со стеклянной вазой. Вскоре после возвращения в Сиэтл я перестала плакать.

– Если с тобой всё хорошо, то ты бессердечная, бездушная женщина, а я знаю, что это неправда, поэтому нет, с тобой всё плохо, – заявила она.

Я могла слышать, как Эмметт и Майя наверху играли в футбол или в кукол. Он начал присматривать за ней, когда Эдварда не было, и было такое ощущение, будто они пытались держать её подальше от меня, как будто я не знала, что мне нужно заботиться о ней, как будто она не была смыслом моей жизни, особенно в те дни.

– Чего ты от меня хочешь? – резко спросила я.

Я стала злее. Я начала ненавидеть всё на свете и отталкивать всех от себя. Смерть могла сделать такое с человеком, особенно смерть детей, которых я любила. Ни в чем не было логики, только ненависть.

– Перестань говорить всем, что с тобой всё хорошо, и скажи, наконец, как ты на самом деле себя чувствуешь, – ответила Розали, топнув ногой. В этот момент я наклонилась, чтобы поднять мячик, и застыла.

– Я, блядь, закипаю от злости. – Я стиснула зубы. – Ты это хотела услышать? – Мой голос стал громче. Я не хотела быть таким человеком.

– Да. – Розали самодовольно кивнула, провоцируя меня. А мне только это и было нужно.

– Я – ебаная неудачница. – Я со всей силы бросила игрушку в стену, и она разбилась с ненастоящим криком. – Я оставила их умирать. Я ебаная трусиха, потому что я не спасла их. У меня на руках столько крови, такое ощущение, что я никогда её не смою. – Я продолжала швырять игрушки, пинать и рвать всё, что мне попадалось под руку. Мои мышцы горели огнем, направляя удары на вещи и поверхности, которые не были способны бояться моего гнева.

– Ты не… – начала Розали, но я перебила её, мне не хотелось выслушивать её убеждения.

– Я – убийца, Розали. И меня пожирает это… это… то, кем я являюсь! – закричала я, размахивая руками, и упала на диван. Я запустила руки в волосы и резко потянула. – Во мне столько всего. Я едва ли выдерживаю тяжесть всех этих чувств и эмоций. Я хочу кричать, но во мне нет ни сил, ни голоса.

– Ну, по крайней мере, с тобой всё плохо, – прошептала она и обняла меня.

– Да уж, слава Богу.

Мы сидели так, пока Майя и Эмметт не спустились в гостиную. Майя забралась ко мне на колени и обняла меня. Наше прошлое умерло, но она в очередной раз показала мне, что мы являемся главной поддержкой друг друга.

Мы были кровью и плотью, прошлым и будущим, и нам было плохо, что бы мы там ни говорили.

Остаток дня Эдвард отвлекал Майю играми, а я пекла и убирала. Постепенно в доме собралась вся наша семья, все болтали, пели, танцевали, шутили и рассказывали истории, как будто мы не виделись годами, хотя на самом деле мы встречались всего несколько дней назад.

На ужин у нас была огромная пицца и, к великому удовольствию Майи, корневое пиво. Все до сих пор следили за словами, разговаривая со мной, но я не могла их винить, потому что сама прикидывалась, что всё хорошо. Может быть, у меня и в правду всё было хорошо, а, может быть, я просто подавляла все эмоции.

Но у меня был Эдвард. Он держал меня за руку и расслабленно улыбался мне. Я массажировала его голову, а он целовал мою ладонь, пока никто не видел. Он не снимался в фильмах, он был моим.

У Розали уже начал появляться животик, и она отказывалась от любых напитков кроме воды, но ела за двоих. Казалось, они с Эмметтом теперь потребляли одинаковое количество еды. Я была уверена, что они начали тратить куда больше денег на продукты.

– У tia Роуз будет ребеночек, – объяснила мне Майя. – Он растет в её животике. Я его чувствую. – Я кивнула, зная, что она не могла его чувствовать.

Майя поудобнее уселась в моих руках и крепче обняла меня. Я не поднималась с кровати целый день, а она отказывалась оставлять меня одну.

– Tio Эм сказал, что дети растут в животиках, а потом появляются на свет и становятся людьми, – продолжала она. Я снова кивнула, растворяясь в её присутствии. – Как я вышла из твоего животика?

Я задумалась и начала гладить её по волосам. Майя понимала, что мне нужно было время, чтобы ответить на этот вопрос.

Я подумала о стонущих трупах, застывших от ужаса. Мы с Джейкобом ходили в её деревню, чтобы предложить медицинскую и другую помощь, но нашли только тела. Я вспомнила сожженную до основания хижину. Я вспомнила женщину с волосами чернее черного. Её вспоротый живот и куклу в её руках.

– Ты не была в моем животике, – ответила я, и поцеловала Майю в макушку. – Ты была в животике у другой женщины, и она любила тебя. Она была твоей матерью.

– Но моя мама – ты, – взволнованно возразила Майя. Я знала, что этот разговор будет продолжен позднее, но также знала, что мои слова могли всё изменить.

– Я могу быть твоей мамой, но твоей матерью была другая женщина.

– Что такое «матерь»? – прошептала она, перебирая пальчиками мои волосы.

– Мать – это женщина, у которой в животике растет ребенок. А мама – это женщина, которая любит ребенка, заботиться о нем, когда он болеет, читает ему книжки на ночь, обнимает его и целует, и утешает, когда ему грустно. Очень часто мать и мама – это одна и та же женщина, но иногда Бог создает особых деток и дает им двух мам, которые любят их больше всего на свете. Женщина, которой я обязана за твою жизнь, любила и защищала тебя. Птицы, море и небо спели песню о том, что мы с тобой должны быть вместе, но это не значит, что мы должны забыть ту женщину, которая родила тебя, потому что она подарила мне тебя.

Майя молчала, а я тихо плакала. Я никогда не думала о её матери, я никогда не позволяла себе думать о ней, потому что это напоминало мне, что Майя на самом деле не моя.

– Так, я не твоя? – прошептала она, эхом повторяя мои мысли, заглядывая в мои глаза.

Я проклинала войну и мужчин с оружием, и дьяволов, и ангелов, смерть и судьбу, и Бога.

– Твоё сердце – это моё сердце. Ты может быть и не моя, но я – твоя. Навсегда. Я никогда тебя не оставлю.

– Тогда я твоя, – решила Майя. – Тогда почему мы грустные?

– Мы грустные, потому что настало время La Quema del Diablo. – Я утерла слезы. – Настало время вспомнить всех тех, кто оставил нас. Время вспомнить Хорошее, которое было освобождено.

– Мы должны вспомнить мою мать? – Майя улыбнулась и приподняла пальчиками уголки моих губ.

– Мы вспомним всех, а потом будем жить за них.

– И Мелькиадеса тоже вспомним?

– Особенно его. – Я крепко обняла её и укрыла нас одеялом, после чего закрыла глаза и глубоко вдохнула. Это всё, что я могла сделать. Тяжести жизни было достаточно, чтобы сломать любого, особенно человека со слабым сердцем.

Эдвард искупал Майю, продолжая называть её маленьким китом. Наша семья измотала её, и тот факт, что скоро должно было наступить Рождество, сводил её с ума. Все привезли гору подарков, которые пока что были спрятаны, чтобы сделать первое Рождество моей дочери запоминающимся. Я знала, что она поиграет только с половиной из них, а потом решит, что нет ничего лучше динозавров Эдварда или кучи веток на заднем дворе, но я не собиралась портить веселье своей семье и препятствовать им.

Я приняла душ, пожелала спокойной ночи Майе и Карлайлу, которые лежали на моей кровати и читали рождественские истории, и направилась в комнату Эдварда.

Я упала на его кровать и изо всех сил пыталась ни о чем не думать, прислушиваясь к тишине дома. Я не могла снова погрузиться в депрессию. Зафрина говорила мне, что у меня прекрасно получалось справляться с моим горем. Хотя мне казалось, что я скоро взорвусь. Она посоветовала мне жить сегодняшним днем. Я призналась, что постоянно видела лица Джейкоба и детей в своих снах, они звали и тянули меня к себе. Она сказала, что это нормально. Я была олицетворением нормальности.

– С Рождеством, – прошептал Эдвард, выйдя из ванной.

Месяц назад я узнала, что всё, что я пыталась защитить, умерло. Все, чью жизнь мне хотелось улучшить, были безжизненны.

– С рождеством, – автоматически ответила я.

Эдвард забрался под одеяло и обнял меня. Его руки сжимали меня так, что я не могла вдохнуть. Я чувствовала, как напряглись мышцы в его груди, чувствовала тепло его разогретого душем тела, аромат его геля для душа, который придавал мягкости его коже. Я всё ещё была в джинсах и свитере, но мне было плевать.

– Я больше не могу, – сказала я и разрыдалась.

Эдвард целовал мои волосы, и я чувствовала его дыхание. Я чувствовала вину, мне казалось, что я не больше, чем обуза, потому что Эдвард, мечта любой девушки, обнимал меня, простую учительницу английского, пока я разбивалась на мелкие частички.

– Каждую ночь тебе будет плохо, – прошептал он. – И каждую ночь я буду рядом, чтобы собрать тебя по частям, потому что я тебя люблю.

Я не упустила его слов.

– Я выбрался из этой ямы за три дня, используя виски в качестве костыля. Я всё ещё разбит, Белла. Но я знаю, что это только в нашей голове. Мы можем всё исправить. Мы это переживем, – пообещал он.

– Скажи это ещё раз, – попросила я, всасывая воздух измученными легкими.

– Мы это переживем, – повторил он, целуя мои щеки, мою боль, мои трещины.

– Нет, скажи это ещё раз.

– Я тебя люблю.

– И я тебя люблю, – поклялась я и прижалась к нему.

– Я знаю, мы были вместе всего несколько месяцев, но, Белла, мне нужно, чтобы ты поверила в нас. Ты не можешь меня оттолкнуть, и ты ни за что от меня не избавишься. Я люблю тебя, и уже давно хотел тебе это сказать, но всё не находил подходящего времени.

Я чувствовала, как его сердце ускорило ритм, слышала, как эти слова, ничего незначащие по отдельности, были сшиты воедино в одно безумное доказательство того, что он любил меня.

Это был приятный вымысел.

--------------------------------

Buenos dias – доброе утро

La Quema del Diablo – сожжение дьявола