Часть I
– Значит, ты выросла в крошечном городе Форкс в штате
Вашингтон. Твой отец Чарли занимал там должность начальника полиции. Ты была
ужасно неуклюжа и много времени проводила в отделении первой помощи. Ненавидела
старшие классы, но обожала Вашингтонский университет, в котором на самом деле училась на преподавателя
английского языка.
Эдвард смотрел на меня снизу вверх, лежа на диване. Подушкой
служили мои колени. Запустив руки в его волосы, я наслаждалась их шелковистостью.
Это происходило
спустя несколько дней после нашей короткой ссоры.
– Да, так и есть.
– Получается, ты никогда не жила в Джексонвилле? – с
ухмылкой спросил Эдвард.
– Никогда. Только в Майями – пока была замужем за Джеймсом.
Чуть больше полутора лет.
– А о маме расскажешь? – попросил он, наморщив лоб. Я провела пальцами по его бровям; он
расслабился и улыбнулся.
– Я сказала правду о
смерти родителей. Мама умерла от рака, когда мне было шесть. Почти ее не помню.
У меня осталась лишь одна фотография, которую Чарли положил в банковскую
ячейку. Другие во Флориде, – объяснила я с грустью. – Эдвард, мой обман
заканчивается на вымышленном имени, адресе и замужестве. Все остальное – чистая
правда, пожалуйста, поверь мне.
– Не переживай, любимая. Я знаю. – Эдвард накрыл мою щеку
ладонью, в его глазах читалась грусть.
– Чарли погиб в аварии в марте прошлого года; за рулем сидел
пьяный водитель, – я замолчала, чтобы успокоиться. – Джеймс не дал мне поехать
на похороны, – голос все-таки дрогнул, раскрыв всю глубину душевной боли.
– Ну, ты хотя бы была на его могиле? – спросил Эдвард.
Я скривила лицо и на глаза навернулись слезы.
– Думала об этом, когда уехала из Флориды, но решила, что
предприятие очень рискованное. Боялась, что кто-нибудь меня узнает. Если вдруг
Джеймс хоть на секунду что-либо заподозрил, то кладбище – первое место, куда он
отправится на поиски. Он встал между мной и отцом и прекрасно знал, как я
страдала из-за невозможности поехать на похороны, чтобы с ним попрощаться. После
свадьбы мы с папой больше не виделись. Перед этим мы ездили с ним на
выступление Бостонского симфонического оркестра. Это мое самое яркое
воспоминание.
– Я играл для тебя Шопена, и ты плакала, почему?
– Этот ноктюрн звучал на том концерте. Он напоминает мне об
отце.
Из глаз ручьем потекли слезы. Эдвард мгновенно поднялся и
заключил меня в свои объятия, стараясь утешить.
Агония, терзавшая сердце столько долгих и тяжелых месяцев, вырывалась
наружу. Рыдания сотрясали тело. Говоря с
Эдвардом о своем прошлом, я не собиралась терять самообладание.
Надеялась, что смогу хладнокровно обо всем рассказать, не нагружать его лишними
переживаниями. Однако вспоминать родителей, особенно Чарли, оказалось куда
сложнее, чем думала. Рядом с любимым человеком я вдруг стала очень ранимой; и
не готовой к этому. Чувствовала себя маленькой девочкой, которая ушиблась, но
перед друзьями держала лицо, а когда пришла мама и взяла ее на руки, громко
разревелась. Было приятно, наконец, отпустить себя и позволить любимому меня утешать.
– Знаешь, не хотела устраивать истерику – произнесла я,
рассмеявшись сквозь слезы. Эдвард смотрел на меня с любовью и примесью грусти.
– Белла, ты слишком долго делала вид, что все хорошо. Тебе
нужно выговориться и оплакать смерть отца, – мягко сказал он, пересадив меня на
диван. Потом быстро встал и подал мне руку: – Пойдем!
Еще не успев до конца прийти в себя, я поднялась и
последовала за ним. Он подвел меня к роялю, усадил на стул и, погладив по
голове, словно маленького ребенка, сел рядом. Почти мгновенно гостиная
наполнилась чудесными переливами «Девятого ноктюрна». В голове закружились
добрые образы из прошлого, заставив меня непроизвольно улыбнуться. Положив
голову на плечо Эдварда, я закрыла глаза и придалась размышлениям.
Музыка расслабляла.
После всех этих откровений стало немного не по себе, и поэтому я была
благодарна возможности привести мысли в порядок и спокойно вспомнить любимого
отца.
Эдвард играл достаточно долго, вновь и вновь повторяя этот
ноктюрн. Когда последний легкий и протяжный звук замер, мне показалось, будто
кто-то перевернул темную страницу моей жизни и начал писать более светлое
продолжение истории. Убедившись, что музыка окончательно стихла, я пересела к
Эдварду на колени и крепко его обняла. Сердце переполняла благодарность за
тепло и внимание, которыми он щедро меня одаривал. Ни один человек, кроме папы,
обо мне так не заботился. Я видела и чувствовала его безграничную любовь. Он
очень трепетно ко мне относился. Однако я постоянно боялась, что, узнав все
подробности моей жизни, Эдвард больше не захочет быть со мной. Начнет презирать
меня за то, как я распорядилась своей судьбой. Возможно, он не поймет, почему я
позволяла Джеймсу так над собой издеваться.
Эдвард поудобнее устроил меня на коленях и, обняв, стал поглаживать
спину. В этот момент все страхи показались мне смешными и глупыми. Я еще крепче
обняла его за шею. После всего, что произошло в моей жизни, я и не мечтала
заполучить такого замечательного парня. Всего десять минут назад оплакивала
отца, а теперь надежда на светлое будущее переполняла все мое существо.
– Любимая, – сказал Эдвард, стараясь высвободиться из моих
рук, – не так сильно, иначе задушишь! – Он засмеялся.
Я заставила себя ослабить хватку.
– Извини!
В ответ он приподнял мой подбородок и поцеловал в губы.
– Сыграешь еще что-нибудь?
– Да, но тогда, красавица, тебе придется сесть рядом.
Я по-детски выпятила переднюю губу, не желая слезать с
колен. Эдвард добродушно рассмеялся, чмокнув в нос.
Пришлось оставить любимые объятия, довольствуясь только его
плечом, на которое я снова положила голову. Заиграл «Второй концерт»
Рахманинова. За ним последовала его же «Первая соната».
– Тебе нравится Рахманинов? – поинтересовалась я, когда
Эдвард закончил. – Сонату ты сыграл великолепно, а вот в концерте мне чуть-чуть
не хватило эмоций.
Его удивленный взгляд был красноречивее слов.
– Это папина заслуга, – пояснила я, пока Эдвард собирался с
ответом.
– Ты замечательная! Мне так повезло!
– Эдвард, я как раз не самый лучший вариант. Я тебя не
заслуживаю.
Он нахмурился.
– Готов поспорить, что ты ошибаешься.
– И с кем же ты собрался спорить? – уточнила я с
недоумением.
– С тобой, конечно же! Другие со мной согласны.
– Эх, – вздохнула я, не зная, что на это ответить. – Поиграй
еще немного, пожалуйста. А я буду угадывать.
– Хорошо. Сыграю пять произведений. Если узнаешь все пять –
и композитора и название – то я выполню любое твое требование. Можешь заставить
меня выкраситься в клоуна и пощеголять в таком виде на улице, – подмигнул он, – или… Короче, фантазия тебе в помощь. Если хоть один раз
ошибешься, то ты проиграла. А значит, требования выставляю я.
На моем лице непроизвольно появилась улыбка. Я обожала такие
затеи. Эдвард хорошо знал, как меня развлечь.
– Давай. Только с одним условием…
– Слушаю.
– Ты не будешь исполнять ни Сибелиуса, ни Шостаковича. Их
произведения я не смогу назвать. Очень плохо знаю.
– Договорились! – сказал он и ударил пальцами по клавишам.
– «Сороковая симфония» Моцарта! – воскликнула я практически
на самых первых нотах. Другие три произведения тоже угадать удалось. Однако
когда Эдвард заиграл последнее, я совсем растерялась. Музыка была великолепной.
Композитор смог передать всю пылкую страсть и платоническую нежность влюбленной
души. В этой мелодии было что-то внеземное. Только вот кто ее написал?
– Сейчас подумаю! Так сразу мне будет сложно ответить. Это
явно какой-то композитор девятнадцатого столетия.
Эдвард самодовольно улыбнулся:
– Уверена?
– Ну, для семнадцатого или восемнадцатого века музыка уж
слишком современная.
– Горячо! – Подмигнул он.
– Значит, девятнадцатый век, – вздохнула я, уж очень не
желая проигрывать. Особенно, когда победа была так близко.
– Думаешь? – Он хитро прищурил глаза. – Бери позднее.
– Намекаешь на Дебюсси?
– Нет! В начале двадцатого столетия он уже умер. Я про
совсем современных.
Эдвард явно пытался меня запутать.
– У современных композиторов нет такой глубины. Возьмем,
например, Поля де Сенневиля. Милые мелодии для приятного ужина в ресторане, но
не более. А здесь прозвучал накал страстей и настоящий круговорот чувств!
Переданы метания человеческой души. Сыграй еще раз, пожалуйста.
– Что, не хочешь скакать на одной ноге?
Я высунула язык.
– Играй уже!
Нет, это произведение я определенно не знала. Но, может,
получится хотя бы определить автора. Я внимательно вслушивалась в каждую ноту,
пытаясь уловить особенности стиля, а когда Эдвард закончил, спросила:
– Можно не буду угадывать название? Отдашь мне победу, если
назову композитора?
– Согласен. Ну и?..
– Для Шопена слишком много драматизма: у него спокойная
меланхолия. У Грига…А-м… Нет, совсем не его стиль. Здесь уж очень откровенные
чувства. Это точно не Мориц Мошковский. У него более веселая музыка. Ну, хотя
бы намекни, в правильном ли направлении я двигаюсь.
– Так не честно! – произнес он. – Кстати, почему это я
должен дарить тебе победу?
Я надула губы и поставила руки в боки. Эдвард захохотал.
– Ладно, у Клары Шуман умиротворенная музыка. А вот на ее
мужа, Роберта Шумана, очень даже похоже. Не Шуман?
– Это твой окончательный ответ?
– Нет. Наверное, Мендельсон.
– Уверена? – Сейчас Эдвард походил на ведущего программы, в
которой люди, отвечая на вопросы, зарабатывают деньги. Он хитро улыбался и
искусно сеял зерна сомнения.
– Скорее да, чем нет. В том, что это произведение
девятнадцатого столетия, сомнений не возникает. Выбрала Мендельсона – не буду
заморачиваться с почерком, – потому что здесь раскрыта прекрасная история
любви. Знаешь, в одном из музеев в Риме он увидел картину Николы Пуссена
«Святая Сесилия». Это покровительница музыки. Она что-то играла на клавикорде.
Мендельсон долго рассматривал эту женщину, которая показалась ему очень
красивой и благородной. Потом Сесилия стала ему сниться. Пять долгих лет она
приходила к нему ночами. Но после одного летнего вечера во Франкфурте-на-Майне
он забыл о картине, потому что встретил живую Сесилию. Мендельсон отправился с
коллегами в лес музицировать. Когда на
землю спустились сумерки, факелы осветили девушку, которая сидела недалеко от
него. Она соответствовала всем канонам красоты, шикарные локоны окаймляли
прекрасное лицо с восхитительными высокими скулами. Композитор просто потерял
голову. Образ девушки напоминал «Святую Сесилию» с итальянской картины. Через
несколько минут его представили. Он не поверил своим ушам, услышав, что
красавицу тоже зовут Сесилия. Судьба – никак иначе! В общем, потом они
поженились. Кстати, жили вместе долго и счастливо! Во время медового месяца
Мендельсон очень много сочинял. Любовь переполняла его вдохновением. Наверное,
то, что ты мне сыграл, он написал, находясь в свадебном путешествии.
– Спасибо, любимая!
Очень интересно. Не знал таких подробностей.
– Я много читаю, – равнодушно ответила я, желая поскорее
выяснить, кто же все-таки подарил миру такое замечательное произведение. – Ладно, ставлю на влюбленного Мендельсона.
– Окончательное решение?
– Да!
– А двадцать первый век…
– Стоп! Эдвард, я всегда отличу музыку прошлых столетий от
современной подделки под классику. Так чья это работа?
– Моя! Поздравляю, ты проиграла! – довольно произнес он,
приобняв меня за плечи.
– Что значит твоя? – Не совсем поняла я.
– Это сочинил Эдвард Мейсен, – сказал он, пару раз сжав мое
плечо. – Конечно, приятно, что мои скромные потуги приписали самому гению
Мендельсону, но, к сожалению, это не он.
– Но этого не может быть! – воскликнула я потрясенно.
Мой парень прекрасный пианист, врач, но, оказывается, еще и
талантливый композитор. Мелодия поистине восхитительная. А какие в ней
переживания! Может быть, это гимн его первой любви?
– Белла, ты смотришь на меня такими глазами, словно перед
тобой привидение. – Эдвард погладил меня по щеке.
– Я восхищена! Просто нет слов.
Он убрал руку с моего плеча, повернулся ко мне и посадил к
себе на колени.
– Ну, что, красавица, проиграла! – Эдвард пощекотал меня за
бока.
– Это не честно! – возмутилась я. – Мы так не
договаривались.
Ему определенно понравилась моя реакция. Он улыбался от уха
до уха, словно Чеширский кот, гладя меня по волосам.
– Все честнее некуда. Ты попросила не играть Шостаковича и
Сибелиуса, я и не играл. Других договоренностей у нас не было.
– Но я понятия не имела, что ты пишешь музыку?! – Я почти
подпрыгнула, что заставило его хохотнуть.
– А я и не пишу.
– Но тогда что все это значит? – Он окончательно сбил меня с толку.
– Когда мне было девять лет, я начал сочинять. Взрослые
говорили, что получается неплохо. Но после гибели родителей со мной что-то
случилось. Как бы Эсме не пыталась меня вдохновить, я больше никогда не брал в
руки нотную бумагу и карандаш.
– Ты хочешь сказать, что написал это в детстве? – Было очень
сложно поверить, что маленький мальчик смог передать такие взрослые эмоции.
– Нет, конечно! – усмехнулся Эдвард, убрав выбившиеся локоны
с моего лица. – Я написал эту музыку для тебя. Совсем недавно. Кстати, она сама
сложилась в ноты. Почти не пришлось ничего делать. Ее продиктовала мне ты.
Правда оригинальное название придумать так и не удалось. Поэтому нагло стащил
идею у Бетховена: «Посвящение Белле».
Услышав его признание, я была, мягко сказать, ошеломлена.
Дыхание сбилось. Я уткнулась носом в плечо Эдварда, стараясь снова не
расплакаться. Несколько мгновений мы оба молчали. Эдвард заговорил первым.
– Ну, красавица, ты помнишь условия сделки? – Я подняла
голову и посмотрела на него. Он подмигнул.
– Хорошо, чего ты хочешь?
– Чтобы ты себя полюбила.
Теперь в течение двух месяцев всегда, когда попрошу, будешь повторять:
«Я замечательная и заслуживаю самого лучшего». Пора отучить тебя говорить о
себе глупости и постоянно передо мной извиняться.
Нахмурившись, я уже собралась возразить, но Эдвард приложил
палец к моим губам.
– И не вздумай капризничать! Ты же не Роуз. Нужно уметь
проигрывать достойно.
Источник: http://robsten.ru/forum/19-1432-23
0
