Ауттейк 1. Такую красоту мог сотворить только Бог
Закат.
Время дня, когда можно задуматься о проделанной за день тяжелой работе и поблагодарить Бога за все, что было сделано.
Для меня это было время задуматься о том, сколько всего еще предстоит сделать.
И с моей точки зрения Бог не имел к этому никакого отношения.
Я благодарил землю за благодатную почву для моего скромного урожая. Благодарил солнце за то, что оно не спалило дотла мои жалкие насаждения.
И я благодарил свою большую семью за то, что она приняла меня.
Эсми и Карлайл теперь стали мне как родители. Они приняли меня, кормили и ухаживали за моим скотом, когда я этого сделать не мог. Они предложили мне свою помощь как родному сыну. У них были свои заботы с идущей наконец на поправку Элис и собирающейся замуж Розали.
У них была своя семья, о которой нужно было заботиться.
Я так сильно скучал по своим родителям.
Скучал по своей семье.
Я остался один в пустом доме слушать их призраков, преследующих меня каждый день моей жизни. Которая когда-то была и их жизнью.
Это было слишком.
Слишком для одного человека.
Для мальчишки, честно говоря.
Я был не готов к этому.
Сделав тяжелый вздох, я обернулся посмотреть в сторону своего дома, на небольшое зеленое поле, колышущееся на ветру. У отца оно бы уже было засажено акрами и акрами кукурузы, готовой к сбору. У меня же было засажено от силы акров пять. Недостаточно, чтобы пережить зиму.
И мать бы уже заставила весь погреб банками с заготовленными овощами.
Сад был в запустении.
Как я смогу двигаться дальше?
Один?
Я отвернулся от своего мрачного дома, виднеющегося в наступающей ночи, и неторопливо пошел к дому Старейшины Карлайла. Я был голоден, и все тело болело после целого дня, проведенного за плугом. Моя последняя рубашка липла к телу от жары.
Мне нужно будет постирать до завтра.
Еще одно дело, которое нужно выполнить в оставшиеся часы сегодняшнего дня.
Мне никогда не хватало времени, чтобы сделать все.
Тихо простонав, я поднялся на заднее крыльцо, в последний раз потянул напряженную спину, расправил свою грязную рубашку, как только мог, и потянулся к дверной ручке. Зайдя в заднюю комнату, я надеялся съесть что-нибудь, что приготовила Эсми, и от этой мысли рот наполнился слюной.
Я был не готов столкнуться с кем-то в темно-зеленом и почувствовать божественное благоухание, пронесшееся из комнат наверху. Карие глаза, молочная кожа, окрасившаяся вдруг оттенком лепестков розы, и внезапно произнесенные английские слова, которые не были чужды мне, атаковали мои чувства. Я инстинктивно потянулся помочь удержать равновесие девушке, которая была явно сбита с толку тем, что врезалась в мою грудь, спеша пронестись мимо.
Грудью я все еще ощущал ее жар; хотя, так распалившись, было странно ощущать ее мягкость, пусть я и придерживал ее руками за плечи на приличном расстоянии. Она была такой хрупкой в моих руках, что я, казалось, мог раздавить ее, сжав ладони. А ее кожа была такой мягкой под моими пальцами там, где они коснулись ее через ткань платья, такой теплой и манящей коснуться снова. Она задрожала, чего мне было достаточно, чтобы расслабить пальцы, схватившие ее хрупкие плечи. Коснувшись ее, я разгорячился сильнее, чем от работы за плугом.
Жар растекся по моему телу, омывая меня изнутри, как горячая вода.
Но ее глаза, такие темные и бездонные, смотрели на меня с таким количеством эмоций, что я замер на месте.
Околдованный.
Очарованный.
– Простите! – воскликнула она, окутывая меня своими словами нежно, как легкий бриз.
Я стоял на месте, онемев под внимательным взглядом ее глаз.
Такая милая, дрожащая в моих руках.
Как овечка.
Прекрасное Божье творение.
Она моргнула и шумно сглотнула, выводя меня из этого гипнотического состояния.
Она дышала мелкими глотками, конечно, потому что я был слишком близко. Я весь день проработал в поле. Не сомневаюсь, что со мной было не очень приятно стоять рядом. Я преградил ей путь своим перепачканным телом. Она врезалась в меня, что еще хуже. Конечно, она готова поскорее отделаться от меня.
– Нет, это я должен извиниться. Я не видел тебя. Я тебя не ранил? – проговорил я, запинаясь, и она снова задрожала. Эта незнакомка в доме Старейшины Карлайла. – Я… Я тебя не знаю.
Я осторожно отпустил ее, уверенный, что она может упасть от такой дрожи. Помотав головой, она попыталась улыбнуться, отчего на ее щеках расцвел румянец, а шея словно вспыхнула, пока она рассматривала меня. Издав мягкий вздох, похожий на тихий смешок, она протянула мне руку.
– Эм-м-м… Я Белла. Я… в гостях, – прошептала она, уверенно протягивая руку для рукопожатия.
Я опустил взгляд на ее бледную ладонь, на нежный изгиб ее запястья, где маленькая косточка выступала под белой кожей. На плавный изгиб ее руки, заманчиво исчезавшей под рукавом ее платья и согнутой так, будто она могла изящно обернуться вокруг всего, что только могло оказаться в ее руках. Ладно сложенная, как молодой вяз, стремящийся к солнцу.
Этот шелковый жар, который я ощутил, обнимая ее, прошел сквозь меня, от головы до кончиков пальцев ног, пробираясь глубоко внутрь, пока мне не начало казаться, что я вот-вот потеряю сознание.
Это был не голод. Однозначно.
А нечто не всецело нежеланное.
Я улыбнулся потрясающему чувству, которое эта девушка вызвала во мне, но опасливо убрал от нее свои руки. Было приятно чувствовать этот невероятный жар, но что случится, если я прикоснусь к ней снова? Я мог только вообразить, как усилился этот жар, когда румянец на ее лице стал ярче.
В комнате было слишком жарко. Теперь я это чувствовал.
Жар посреди моего тела становился невыносимым.
Во мне возникло отчаянно желание понять ее. Узнать ее.
– Добро пожаловать, Белла. Я Эдвард. Ты остановилась у Старейшины Карлайла и его семьи? – спросил я, стараясь отвлечься от болезненного ощущения, которое начало захватывать меня.
Она была в гостях. Чужачка?
Кто она?
Почему Карлайл открыл двери своего дома английской девушке?
Она сглотнула и собралась заговорить, ее губы нежно приоткрылись, и я снова был заворожен, пока не услышал голос Старейшины Карлайла, раздавшийся из другой комнаты.
– Изабелла! Пойдем!
Звук его голоса напугал ее, и она налетела на меня, тут же хватаясь за мои плечи, отчего я обхватил ее за талию. Ее тело прижалось к моему, и я тут же понял, что это опасно. Мое тело реагировало, прилив тепла разжигал во мне возбуждение, которое, я знал, выдаст меня. Я торопливо оттолкнул ее, неуверенный, заметила она или нет. Я, спотыкаясь, отступил на несколько шагов назад, метнувшись взглядом в сторону коридора в страхе, что Карлайл, или еще хуже Эсми, увидят мою реакцию на гостью.
Я сделал то, что мог сделать.
Я убежал.
Последнее, что я увидел, бросив на нее мимолетный взгляд, прежде чем выскочить за дверь, это ее лицо с широко распахнутыми карими глазами и удивленно раскрытым ртом.
Я был груб, я знаю. Я даже не пожелал ей приятного вечера.
Но еще мгновенье в ее присутствии, и я бы непременно сделал что-нибудь неуместное.
Я не знал, что именно, но мое тело было натянуто как струна.
Боль. Я испытывал физическую боль.
Сердце бешено колотилось в груди, меня пробил холодный пот, а живот скрутило, когда нижняя его часть чуть ли не взвыла от нужды, такой же сильной, как и убийственный голод, только сидящей глубже во мне. Я бросил быстрый взгляд назад, увидев ее силуэт в дверном проеме, словно она смотрела мне вслед, пока я мчался прочь.
Это слишком.
Я ускорил шаг, взбираясь по холму к своему дому.
Обратно к тишине, темноте и призракам.
Достигнув вершины холма, я выдохнул с облегчением. Я обернулся с возвышенности, откуда было хорошо видно дверь. Она все еще наблюдала за мной? Я спиной чувствовал ее взгляд, прожигающий между лопаток. Закрывая свои глаза, я тут же видел ее, такие темные, изучающие мои своим взглядом. Я мог потеряться в них.
Мысль о том, что она следила за мной взглядом, возродила волну болезненного удовольствия, прошедшуюся сквозь меня, и я споткнулся на тропе, спеша домой. Я тяжело осел среди стеблей кукурузы, делая тяжелые вздохи и пытаясь унять сердцебиение. Я с силой надавил на низ живота, надеясь, что растущая боль ослабнет. И только когда я свернулся в клубок, продолжая надавливать туда рукой, я ощутил какое-то облегчение.
Я услышал стон, раздавшийся среди шелеста растений, но не мог устыдиться словесного проявления своего облегчения.
Я надавил снова, чувствуя напряжение в паху, отчего оно сковало меня и усилилось, а подавляющая интенсивность ощущений помутнила мои чувства. Я задыхался, с трудом пытаясь унять колотящееся сердце, начиная испытывать головокружение, надавливая и сворачиваясь клубком в попытках избавиться от боли. Мимо меня пронесся легкий ветерок, неся с собой ее едва ощутимый запах.
Я подскочил, озираясь по сторонам в страхе, что меня найдут задыхающимся среди кукурузы, и ища любой намек на ее присутствие.
Но я был один в подступающей ночи.
Я издал звук, который, возможно, был похож на болезненный всхлип, пытаясь встать на ноги, весь вспотевший и с сильным головокружением. Кое-как спустившись с холма, я потянулся к ручке своей двери и обернулся снова. Ощущение ее взгляда, все еще преследовало меня, но на холме было тихо. Я усмирил дыхание и, неспешно сняв шляпу, вошел в свой темный дом.
Внутри было прохладнее, пот на лбу быстро высох, пока я шел на кухню. Я зажег фонарь на столе и просидел недвижно с мгновенье, издав усталый вздох. Интенсивная боль внизу живота прошла. Мысли о ней заставляли мое тело напрягаться, но реакция, возникшая у меня на холме, исчезла, оставив после себя лишь тупую боль. Пустота в желудке взяла верх.
Собравшись, я порыскал по шкафам в поисках съестного. Я не скоро отважусь пойти к Карлайлу и Эсми. Пока она там, пока я испытываю чувства, которые не могу контролировать, я буду держаться в стороне.
Ради себя и ради Беллы.
– Белла.
Я снова ощутил тянущее чувство, произнеся ее имя вслух.
Такое красивое имя.
Другое.
Необыкновенное.
Английское.
Я крепко зажмурился, простояв с минуту с последней банкой персиков в руках, прежде чем смог сосредоточиться на поисках ложки.
Я снова сел за стол, сделанный для столь многих людей, я сел в одиночку. И съел последнюю банку, приготовленных моей матерью консервированных персиков.
И подумал о том, чтобы разделить дом с англичанкой.
Меня будут сторониться.
Но у меня нет семьи.
У меня нет ничего, кроме дома, который нуждается в том, чтобы его заполнили.
Тепло захватило меня снова от мысли о том, чтобы иметь то, чего у меня не было.
С ней.
– Хватит.
Я издал протяжный вздох и закрыл глаза, когда он прогремел в пустом доме.
Но все, что я видел, это глубокий коричневый цвет.
Белла будет преследовать меня во сне.
В этом я не сомневался.
Она была столь многим.
Глаза цвета плодородной почвы, кожа цвета сливок, запретный плод…
Она была… Раем. И Адом. На Земле.
И чужой мне.
Так почему же меня так тянуло к ней?
~*~
Я не мог спать.
Было слишком жарко дышать, даже притом, что окно было распахнуто, впуская ветерок в спальню.
Обжигал не воздух.
Обжигали мои мысли.
Я думал о ней снова и снова.
О ее глазах, глядящих мне прямо в душу.
О плавном изгибе ее талии под моими пальцами.
О нежном и мелодичном тембре ее голоса, которым она заговорила со мной.
Румянце на ее шее и колотящимся под кожей пульсе.
А ее кожа, такая гладкая и бледная…
Я почувствовал, как знакомая боль начинает возвращаться, чего было достаточно, чтобы заставить меня застонать и свернуться калачиком, что, казалось, было единственным способом унять ее. Издав тяжелый вздох, я выбрался из кровати, зажег прикроватный фонарь и спустился вниз.
Рассвет был еще далеко, но мои мысли мчались в голове без остановки.
Мне ни за что не удастся отдохнуть с таким количеством мыслей в голове.
Я сел за стол, один на один с пустотой гостиной, и достал свою Книгу, ища вдохновения в Писаниях, чтобы успокоить свой разум.
Ведь Бог же не послал ее мне, чтобы соблазнять нечестивыми мыслями?
Конечно, это был знак тому, что что-то лучшее ждало меня на горизонте?
Но англичанка?
Это испытание меня искушением?
«Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна!» Книга от Матфея 26:41.
Я находил Писания, будто они сами взывали ко мне.
Она была искушением, согласно Матфею.
Лука же мог объяснить мою бессонницу:
«И сказал им: что вы спите? Встаньте и молитесь, чтобы не впасть в искушение». Книга от луки 22:46.
Она была моим искушением? Мое предательское тело говорило «да».
Поэтому она здесь?
Я хотел узнать больше о ней, этой незнакомке. Англичанке, которая не знала наших обычаев.
Конечно, она не была злом. Ее глаза сказали мне, что не была. Это мои сладострастные мысли были злом, а не она.
«Будьте добры к незнакомцам». Левит 19:33
Как я могу быть жесток с ней?
Книга только озадачивала меня еще больше.
«И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею и обнимать груди чужой?» Притчи 5:20.
Я издал разочарованный вздох и закрыл Книгу.
Я не имел ни малейшего намерения увлекаться ей, я не знал ее!
Она была незнакомкой. И я буду добр к ней.
Невзирая на ощущения, изводившие меня в груди и ниже, я буду относиться к ней уважительно.
Я узнаю ее.
Я выясню, почему она здесь. Она посланница?
Я не мог представить, чтобы она была семенем зла, посланным отвратить меня от моей веры.
Она была нежна и добра, по крайней мере, в тот момент, что я говорил с ней. Ее улыбка была искренней.
Это я был опасен. Это меня посещали нечестивые мысли.
Я подавил в себе возродившуюся волну боли и достал перо и бумагу, намереваясь излить на ней свои мысли о девушке.
Очистить душу письменным словом.
А потом я помолюсь. Помолюсь Богу, чтобы он дал мне крепости быть сильным.
И не жаждать то, что не должно быть моим.
Английскую девушку.
Со смотрящими в самую душу глазами.
– Беллу.
~*~
Рассвет наступил быстро, а я все сидел за столом и лихорадочно писал.
Целые страницы мыслей, текших из моей головы; мыслей о жизни и о моем будущем.
Мыслей о Белле.
В итоге я не мог выбросить ее из своей головы.
Я писал о ней, обо всем прекрасном, что я в ней увидел. О Божьей красоте, отраженной в ее существе.
Мой живот наконец одержал победу над не проходящей болью, и я поднял взгляд к восходящему солнцу. Я уже запоздал с началом своего дня.
Нестиранной одежде придется подождать.
Завтрак будет быстрым, потому что еды у меня было мало.
Корка хлеба, и быть может, немного масла, чтобы смягчить ее.
Возможно, и молоко в холодильном шкафу еще не испортилось.
Я встал из-за стола и потащил свое уставшее тело на второй этаж. Ища что-нибудь чистое из одежды, я поднес к носу свою вчерашнюю рубашку, улавливая лишь нотку ее запаха, все еще оставшегося на ней.
Но рубашка была перепачкана в земле после работы, и я с сожалением положил ее обратно на кровать, принявшись искать свою Воскресную рубашку.
И ничего с этим не поделаешь.
Я постираю сегодня вечером, как только земля в ближайшем поле будет перекопана.
Я уже опоздал с посадкой тыквы и посевом озимых злаков.
Это было слишком для одного человека.
Я быстро сделал себе поесть, окидывая взглядом беспорядок, который я оставил после себя, и обещая самому себе, что вымою мамину кухню, когда солнце начнет палить слишком сильно, чтобы оставаться на улице. Потянувшись к дереву в засохшем саду, я сорвал с него несколько яблок и пошел к амбару, задумчиво жуя их на ходу. Войдя внутрь, я поджал губы, почувствовав витавший там запах, и понимая, что затянул с чисткой стойл.
Еще одно дело, которое нужно сегодня сделать.
Магнус высунулся из-за стойла, нетерпеливо кивая своей большой черной головой.
– Ganz, ruhig, Magnus, – тихо сказал я, успокаивая его нежным похлопыванием по морде.
(Прим. пер.: нем: Ну все, спокойно, Магнус).
Он заржал и снова кивнул головой, желая поскорее вырваться из своего грязного стойла в поле.
Я же не жаждал туда идти, зная, что, несомненно, буду измотан еще до того, как солнце окажется в зените. Но зверь был неспокоен и готов быть выпущенным на волю. Его стойло легко открылось, и тяжелые копыта застучали по зачерствевшей грязи, когда мы вышли под яркое небо. Магнус фыркал и тыкался мордой в мои карманы, зная, что я в них спрятал.
Мне стало не по себе, он, конечно, тоже проголодался. Мне нужно сходить к старику Эли за зерном и сеном. Подойдя к кормовому корыту, я бросил в него остатки зерна и оставил его кормиться, а сам вернулся к стойлам, чтобы выпустить отцовских гафлингеров, Молли и Странника.
Они оба были уже не молоды, но все равно в них было еще достаточно духа и задора, чтобы тянуть повозку или телегу с кукурузой. Они беззвучно вышли друг за другом к корыту с зерном и тихо заржали, кормясь рядом с Магнусом.
Мне придется решать, оставить их на зиму или продавать. Так или иначе, мысль о том, чтобы пытаться содержать ферму с одной лошадью, даже такой сильной как Магнус, казалась мне нереальной. Мне нужно будет найти способ оставить их.
Может быть, я продам молочных коров Карлайлу.
Он уже и так заботится о них.
Расчищая стойла, я думал об открытых для меня возможностях и, тяжело вздохнул, понял, что вариантов у меня было совсем немного.
Продать скот.
Голодать.
Позволить общине забрать мою ферму и прийти на смену Епископу.
Найти жену.
Я принялся грести сено рьянее, подумав о нежных руках и бушующем карем море, но не желая, чтобы она отвлекала меня.
Она и так уже достаточно делала этого ночью.
Вычистив стойла и накормив лошадей, я отправил двоих на пастбище, а большого черного коня запряг в плуг. Он был готов идти, как и я, зная, что мы поздно начали, и что очень скоро станет жарко, когда солнце взойдет над холмом. Я то и дело поглядывал на холм, пока мы работали, думая, проснулась ли она.
Заставит ли ее Карлайл выполнять работу по дому?
Доит ли она моих коров?
Эта мысль вызывала широкую улыбку у меня на лице, и я не знал почему.
Разве что потому, что она могла трудиться, работать с чем-то, что принадлежало мне.
Я тряхнул головой, чтобы избавиться от ни к чему не ведущих мечтаний и подогнал Магнуса, который замедлил ход, когда я замечтался. Он мотнул головой и фыркнул, чуть сильнее вонзаясь в сухую землю. Мы отчаянно нуждались в дожде, но он не шел, и все так пересохло, что насаждения начали обгорать.
Если мне удастся засеять поле до следующего дождя, то у меня, возможно, будет что-то, чтобы пережить зиму.
Мы усердно вскапывали землю, уходя от холма и заворачивая обратно к амбару, а солнце уже начало палить мне в спину. Во рту тут же пересохло, солнечный зной в мгновенье ока высасывал мою энергию. Все мои силы уходили на то, чтобы не бросить рукояти и не уйти прочь. Но дом моей матери и амбар моего отца были мощным стимулом для меня, пока я проделывал обратный путь по направлению к ним.
Мне нужно, чтобы все получилось.
Вот если бы только у меня была еще одна пара рук.
Господь, всего одна пара рук, и я справлюсь с этой фермой.
Мы дважды прошлись по полю, пока я не пошатнулся и не решил сделать перерыв. Губы потрескались, а голова начинала болеть от палящего солнца. Магнус, казалось, воспринимал жару невозмутимо, лишь пыхтя на склоне, когда мы пошли по полю в третий раз.
И тогда я увидел ее.
Я моргнул, подумав, что это мираж, возникший от зноя, пока я не заметил Эсми, стоящую рядом и улыбающуюся мне через поле.
В руках Эсми держала большую корзину, накрытую тканью, а Белла несла большой глиняный кувшин. Мой желудок предательски скрутило от волнения перед возможностью поесть.
И, возможно, перед чем-то еще, когда эти глубокие карие глаза внимательно посмотрели на меня издали.
Она поймала меня в ловушку своим взглядом.
Я резко остановил Магнуса, не обращая внимания на его сердитое ржание и отчаянно пытаясь изобразить полнейшее равнодушие к наблюдающей за мной женщине. Во рту пересохло пуще прежнего, я взмок еще сильнее, отчего пот потек по бровям, застилая глаза, пока я не стер его рукой. Пытаясь собраться, я распряг коня, чтобы он отдохнул, пока я разговариваю с тетей и ее подопечной.
У меня было предчувствие, что они пришли с более чем быстрым визитом.
Желудок снова скрутило, и я облизал губы, надеясь, что смогу удовлетвориться простой парой слов и, быть может, глотком из ее кувшина. Что она принесла?
Она, в самом деле, доила коров?
Я буду пить то, что она собрала тяжелым трудом?
Боль скрутила до того, что мне пришлось подавить ее в себе, прежде чем подойти к ним, стоящим в тени амбара. Я снял шляпу, безмерно надеясь на то, что смогу заговорить, когда во рту так пересохло. Она впилась в меня взглядом, будто была потрясена каждым моим движением.
Я не мог посмотреть ей в глаза, я потеряюсь в них.
Искушение, ты пользуешься моей слабостью.
Я прокашлялся и опустил взгляд вниз, подальше от искушения.
– Доброе вам утро, Эсми, – пробормотал я, прежде чем бросить быстрый взгляд в сторону Беллы. – И тебе, Белла.
Эсми казалась удивленной моим приветствием.
– Ты уже знаком с нашей Изабеллой, Эдвард? – спросила она, и ее улыбка стала еще шире, когда она перевела взгляд с меня на Беллу, чье лицо словно бы просветлело под лучами солнца. Я отвернулся от нее и обратил свое внимание на корзину в руках Эсми.
Сосредотачиваясь на чем угодно, кроме этих глаз и трепетания в животе.
– Да, Эсми. Вчера, перед ужином я чуть не уронил ее, когда она спустилась с лестницы. Боюсь, я ее напугал, – пробормотал я, чувствуя, как по мне проходит волна жара от ее пристального взгляда, а бушующий зверь терзает меня изнутри.
Эсми посмотрела на меня с минуту, мельком взглянув на Беллу, после чего издала тихий смешок, так похожий на тот, что издавала моя мать, когда бранила меня.
– Но это не повод не остаться на ужин, Эдвард. Ты наша семья. Нам не хватало твоего общества прошлым вечером, – нежно сказала она.
Я покраснел от ее слов, зная, что я ушел именно потому, что Белла спугнула меня. А не потому, что я ее напугал. Я боялся, что перепугаю ее недостатком самоконтроля. Я буду пропускать все обеды, завтраки и ужины, пока не обуздаю зверя, сидящего во мне и борющегося с оковами, чтобы вырваться на свободу и коснуться английской девушки раньше меня.
– Я не хотел причинять Белле еще больше неудобств своим присутствием. И я только что пришел с поля. Из меня бы вышла плохая компания. Я поужинал здесь. Но спасибо за то, что подумали обо мне, – ответил я, предлагая любое оправдание, кроме истинных мотивов своего поведения.
Эсми посмотрела на меня суровым взглядом и издала резкий вздох.
– Не присядешь с нами на минутку? Мы принесли тебе завтрак. Ты, должно быть, голоден? Пойдем, умойся с поля и позавтракай с нами, – настаивала она, и я не смог отказать.
Она была сестрой моей матери.
И я был голоден.
Я почувствовал запах еды, когда она развернулась и направилась в сторону моего дома. Я вздохнул с досадой, не зная как усидеть с таким отвлечением перед собой. Она все так же смотрела на меня, будто в трансе.
Она ждала, что я что-то скажу?
Я был краток в разговорах с ней. Возможно, она ждала приглашения сесть со мной?
Я жестом указал в сторону дома, и, моргнув, будто выйдя из оцепенения, она побрела рядом, чуть впереди меня. Она двигалась будто бы немного неуклюже, словно не привыкла к местности; возможно, она привыкла к городской среде. Я понаблюдал за ней с мгновенье, пока она шла прямо передо мной, слегка опустив голову, отчего ее длинная шея оказалась открыта солнцу. Кожа на ней уже начала розоветь от утренних лучей.
– Я должен еще раз извиниться за вчерашнее, Белла. Я не хотел тебя напугать, – тихо сказал я, пытаясь завести с ней разговор.
– Нет, это ты извини. Я не смотрела куда иду. Мне стоило обратить внимание, – мягко ответила она.
Она повернула голову, чтобы посмотреть на меня, как раз когда мы переходили через дренажную траншею, идущую с одной стороны дороги, и споткнулась о глубокую колею, продавленную колесом. Я с ужасом смотрел, как она пошатнулась и полетела вперед, выставив руки, в которых все еще держала кувшин. Я среагировал инстинктивно и потянулся вперед, а ее жар послал по моему телу мгновенную волну адреналина, когда я притянул ее к себе, чтобы она не упала.
И почувствовал прохладную жидкость, окатившую меня, когда Белла уперлась в мою грудь.
Холод мгновенно приструнил зверя, взревевшего от ее прикосновения.
– Мне так жаль! – вскрикнула она, сжимая пустой кувшин в руках и глядя на меня, оказавшегося в унизительном положении.
Мне было ненавистно видеть ее такой расстроенной. И я не хотел перепачкать ее, продолжая прижимать ее к себе. Молоко промочило рубашку и потекло по моей груди, отчего ткань прилипла к телу. Я отодвинулся от нее и покачал головой, желая, чтобы каждая наша встреча не была отмечена неловкими падениями англичанки в мои руки. Казалось, она ужасно нервничала в моем присутствии.
Больше чем я.
– Это не твоя вина, Белла. Мне следовало провести тебя через колесные колеи. Да и этой рубашке нужна была стирка. Просто у меня не было на это времени, – пробормотал я и отошел от нее, пока запах молока не вызвал у нее отвращения.
Да и запах поля мне тоже нужно было смыть. Но сейчас мне нечего было надеть, кроме этой мокрой, грязной рубашки. Нужно будет найти другую, чтобы проходить оставшуюся часть дня.
Боковым зрением я видел, как она поднялась на порог, низко опустив голову. Эсми крепко ее обняла и что-то сказала ей, прежде чем уйти в дом. Белла постояла на крыльце с минуту, медленно качая головой, после чего развернулась к корзине, стоящей на столе. А я отвернулся к водяному насосу, чтобы набрать воды и смыть молоко и грязь.
Позже вечером надо будет нормально вымыться. Но молоко уже сейчас начало неприятно пахнуть. Отбросив шляпу на землю, я расстегнул рубашку, качая воду, пока таз не наполнился почти до краев. Я бросил взгляд в ее сторону, чтобы убедиться, что она не смотрит, и, удостоверившись, что она занята делом, снял рубашку, чтобы ополоснуться.
Вода оказалась прохладнее, чем я ожидал, или же мое тело слишком разгорячилось. Я испытал настоящую встряску, плеснув ею на грудь, растирая тело руками, чтобы смыть грязь, и ополаскиваясь еще большим количеством воды. Прохлада была приятной, снимая с меня усталость, вызванную утренним солнцем. Потерев лицо, я опустил голову в воду, наслаждаясь холодным потоком, ударившим по вискам, после чего вскинул ее, смахивая излишки воды.
Вода взбодрила меня, дав немного силы, в которой я нуждался, чтобы встретиться с Эсми и англичанкой. Но когда я потянулся за своей грязной рубашкой, чтобы вытереться, я обернулся и посмотрел в ее сторону, наши взгляды встретились, и тарелка в ее руках замерла на полпути от стола к корзине. Она выглядела слегка потрясенной, чуть приоткрыв рот, будто собираясь что-то сказать. А эти глаза, смотрящие на меня…
Я собрался прикрыться, сказать что-нибудь, когда Эсми вдруг вышла через парадную дверь, держа в руках другую рубашку. Я нахмурился при виде нее. Она принадлежала моему брату, белая и хрустящая, какой и оставила ее мама прошлой зимой в его шкафу. Я не прикасался к его вещам.
Несмотря на то, как мало их было у меня самого.
Оглянувшись на англичанку, я увидел, что она отвернулась и снова продолжила накрывать на стол. Я тихо поблагодарил Эсми, возясь с застежкой руками, слегка дрожащими от холодной воды и из-за девушки, стоящей в нескольких футах от меня.
– Гораздо лучше, да? – спросила Эсми, с нежной улыбкой расправляя воротник. Я кивнул, не желая спорить насчет посягательства на вещи брата.
Наверное, я просто сентиментален.
Мне нужна рубашка. А ему – нет.
– Спасибо, Эсми, – прошептал я.
– Мы рады помочь тебе, Эдвард. Ты не можешь делать все это в одиночку. Пойдем, сядь и поешь с нами. У тебя не было возможности поговорить с Изабеллой, – сказала она и жестом указала на крыльцо.
Я пошел вперед, нервничая все больше с каждым шагом, приближавшим меня к английской девушке. Она смотрела на меня из-за стола, взволнованно разгладив скатерть, когда я подошел. Было очевидно, что я заставлял ее нервничать. Она, несомненно, была смущена тем, что споткнулась.
Она часто падала.
Я сел рядом с ней и слегка напрягся, когда она грубовато плюхнулась на стул, боясь, что она может свалиться с него. Она устроилась рядом со мной, а Эсми села с другой стороны, накладывая еду мне в тарелку. Жаркое Эсми, ее маленькие кукурузные пирожки, которые я так любил, и щедрое количество ветчины оказалось на моей тарелке, заставляя рот наполниться слюной. Они наблюдали, как я тихо ем, и над столом повисло неловкое молчание. Я пристально смотрел в тарелку, наблюдая, как с нее постепенно исчезает еда, сигнализируя мне о том, когда я смогу встать и убежать от ее внимательного взгляда, который по моим ощущениям сверлил мою челюсть. Я чувствовал, как ее коленка, соприкасающаяся с ножкой стола, коснулась моего колена, когда я выпрямил ногу, чтобы потянуться. И снова поджал ее, потрясенный всеобъемлющим чувством, которое вызвало это прикосновение. Одно простое, незаметное прикосновение снова вызвало тянущую боль внизу живота.
Я напрочь лишен ею всякого спокойствия.
Тарелка опустела и, допив остатки молока, я поспешно встал.
– Спасибо за вкусную еду. Вам не стоило так утруждаться, но я очень благодарен. Мне нужно вернуться на поле, пока солнце не слишком высоко. Я бы хотел уйти оттуда до полудня, – объяснился я перед Эсми, намеренно избегая взглядом Беллу, которая поднялась из-за стола и встала рядом со мной.
– Позволь нам остаться и навести у тебя порядок, Эдвард. Ты не должен делать все сам, – взмолилась Эсми, но я лишь отмахнулся.
И меня удивило, когда Белла вздрогнула от взмаха моей руки.
Я будто бы я напугал ее своим движением.
Я не знал, что и думать об этом.
И неуверенно посмотрел на Эсми.
– Я не могу навязываться старейшине Карлайлу. У вас есть свой дом. Еще раз спасибо за завтрак. Приятного дня, Эсми, – сказал я и глянул в сторону Беллы.
– Изабелла.
Я задержал на ней взгляд на секунду, когда она, услышав свое имя, слегка поджала губы. Было как-то неправильно произносить ее официальное имя, но это облегчило сковавшее меня изнутри напряжение. Я развернулся и пошел обратно в поле под сверкающие горячие лучи утреннего солнца. Свернув за амбар, где все еще была тень, я сел, прислонившись к его стене, и выпустил из легких весь воздух, который задерживал с тех пор, как отошел от нее с крыльца.
Я закрыл глаза и сложил руки, обращаясь к Богу в молчаливой молитве.
Прося.
Моля.
Прошу, Господь. Забери это искушение. Я не в силах выносить его.
Я просидел так еще несколько минут, молясь и делая глубокие вдохи, чтобы успокоить тело. Когда я наконец встал и выглянул из-за амбара, чтобы посмотреть, стоят ли они еще на крыльце или нет, их там не оказались.
Я был уверен, что они вернулись к Калленам.
– Спасибо, Господи. Я слаб, и мне нужна твоя сила, – прошептал я и пошел обратно в поле.
Мне еще многое нужно было сделать, а осталось всего несколько солнечных часов.
~*~
Был уже поздний вечер, когда я сумел наконец причесать Магнуса щеткой и отпустить его пастись в поле. Я был измотан, солнце палило нещадно, а работать было еще тяжелее, оттого что мои мысли все время уносились к теплому, пронзительному взгляду, который заставлял меня вспыхивать румянцем и качать головой снова и снова.
Закончив наконец вспашку поля, я мог отдохнуть и смыть с себя усталость этого дня. Хотя мысль о стирке снова пронеслась в голове, когда я опустил взгляд на теперь уже грязную рубашку брата.
Но мышцы болели, а от мысли о стирке пальцы будто взвыли в протесте. Вздохнув, я неспешно поднялся на крыльцо, надеясь, что смогу наносить воды в ванную наверху, прежде чем совсем рухну без сил. Мне нужно было помыться и просто стереть с себя грязь, казалось куда менее привлекательным, чем мысль о том, чтобы дать моим уставшим конечностям хорошенько отмокнуть.
Я распахнул дверь и вошел в дом, остановившись, когда почувствовал запах свежести, витавший в воздухе.
Мой дом был закрыт и не проветривался так долго, что этот новый запах был отчетливо ощутим.
Он пах, как моя мама. Чистотой, любовью и заботой.
Я сбросил шляпу, входя в дом с повышенной осторожностью.
Эсми не послушала мою просьбу?
Она прибрала у меня?
Нет.
О нет.
Это сделала Белла.
Не спрашивайте меня, как я это понял. За исключением лишь того факта, что если Эсми решила прибрать у меня, то она настояла бы на помощи английской девушки. И по тому, как были разложены вещи на кухне, я точно понял, что это сделала не Эсми.
Посуда была сложена немного не так, как сложила бы ее моя мама. Эсми сделала бы все точно так же, будучи ее сестрой.
И ощущая мощный заряд энергии, пока я бродил по дому, и замечая, что кое-что убрано, кое-что переложено в другое место, я понял.
Белла была у меня дома.
И она позаботилась обо мне.
Эта мысль ужасала меня и в то же время вызывала трепет.
Англичанка видела мой дом.
В беспорядке. В грязи.
И прибиралась в нем.
Я оглядел свой дом: одежды нет, постельного белья тоже, все кругом убрано.
Вторая пара рук.
Почему Бог отвечает на одни молитвы?
А на другие – нет?
Или это был знак, о котором я просил?
Белла.
Нежданный ауттейк, чуть не забыла о нем - одна из немногих глав от лица Эдварда. Думаю, полезно и его "выслушать"))
Источник: http://robsten.ru/forum/19-1531-18
0
