"Ладно, хорошо", - угрюмо сдался я, забирая альбом у нее из рук. "Хорошо, бля, я сжульничал! Но в этом нет моей вины. Дерьмовые пейзажи и натюрморты - охренительная нудядина, а искусство, как считается, не является работой. Если мне не нравится объект, я не могу его рисовать", - объяснил я, захлопывая альбом и бросая его на одеяло с приглушенным "шмяк".

Мне полагалось расширять свой кругозор. Понятно, что я был слишком сосредоточен на Белле, а рисуя что-то еще, я смог бы уделить время тому, чтобы увидеть и другие аспекты жизни, которые заслуживали моего внимания... ну, или какая-то херня в этом роде.

Мне было абсолютно насрать, что Кармен скажет на это.

Никто не "оценит" ствол дерева.

Только если перед ними будут сиськи.

Я как раз собирался встать и одеться, когда ее рука сомкнулась у меня на запястье и потянула вниз. Я посмотрел на нее, почти ожидая увидеть упрек за то, что следовал достижению своих собственных целей, но ее губы расплылись в ласковой улыбке.

Она заправила один из своих своенравных локонов за ухо и потерла большим пальцем мою кожу, задавая вопрос: "Итак, я вроде как... твоя муза?" Ее ноги были расставлены в стороны, но оказалось на удивление легко сосредоточиться на глубине ее карих глаз, впившихся взглядом в мои, хотя я и понимал, что могу с легкостью получить прекрасный обзор на ее киску.

Мысленно я вздохнул от облегчения, потому что она забила на рисование, и кивнул, вытягивая ноги перед собой и опираясь назад на свои ладони.

"Это очень классно и мило", - ответила она сквозь широкую улыбку, медленно придвигаясь ближе ко мне и разворачиваясь в мою сторону. Я ухмыльнулся и откинулся на спину, предоставляя ей полный доступ к изгибу моего плеча и целуя ее в макушку - в покрытые раздражающим лаком волосы.

"Ну, что я могу на это сказать - я очень классный и милый сукин сын", - пошутил я, поднимая руку вверх и поглаживая ее по спине, немного царапая и щекоча ее кожу.

Улегшись на спину, мы непроизвольно уставились в небо, которое как раз... заволокло облаками. Это не был один из тех идеальных дней, которые я из всех своих долбанных сил пытался спланировать. Немного пасмурно, туманно над верхушками деревьев и слегка прохладно. Я раскинул руки в стороны и схватился ими за два конца одеяла, заворачивая нас в него, как в кокон, в котором мы лежали тихо и мирно.

Возможно, этот день и не оказался в итоге полным провалом.

Ее рука скользнула по моему животу и груди, и пока она спокойно дышала рядом, кончики ее пальцев очерчивали контуры паутины моих шрамов. Ее ладонь спустилась ниже - туда, где у меня была бы "счастливая сексуальная дорожка", если бы давным-давно пламя не покрыло это место шрамами.

А потом она двинулась дальше, и я закрыл глаза, пока она ласкала мой член, скользя подушечкой пальца от моего кончика к основе и обратно.

Она приподняла голову, и мне даже не пришлось открывать глаза, чтобы найти ее губы своими. Они были похожи на магниты, соединяя нас. Я съехал немного вниз, чтобы было удобнее дотянуться до нее.

А потом мы снова начали ласкать друг друга и целоваться, но на этот раз гораздо лучше, медленнее и определенно ни капли не похоже на ту лажу, что произошла несколько мгновений тому назад. Я повернулся на бок, а она закинула ногу мне на бедро, лениво посасывая мой язык и прижимаясь ближе ко мне. Она убрала руку с моего члена и положила ее на бедро, схватившись за которое, дернула меня ближе к себе.

Мой член был окружен влажным, скользким жаром, и я наморщил лоб, запуская пальцы ей в волосы, и наклонил голову, чтобы углубить поцелуй. Мое гребаное дыхание становилось все более неустойчивым и жадным, и я скользнул по ней и застонал ей в рот.

Оторвавшись от нее, облизывая губы и чувствуя на них оставшийся вкус клубники от ее блеска, я пошевелил бедрами и уставился в ее полуприкрытые глаза. Она впилась зубами в свою губу и сильно прижалась ко мне, желая получить больше фрикций. Я всегда видел, когда она полностью увлечена процессом, потому что в этот момент Белла становилась суперсосредоточенной и начинала чертовски хрипло дышать.

Во многом похоже на то, как она вела себя сейчас.

На моем члене.

"Такая, бля, красивая", - выдохнул я, перемещая руку ей на попку и резко прижимая к себе. Превыше всего мне нравилось видеть ее такой. Хотите, называйте меня переполненным гормонами мудаком, срать я на это хотел. Когда ее губы приоткрылись и высохли от частого дыхания, на них появились эти маленькие трещинки. А когда ее ноги переплелись с моими, чтобы привлечь меня ближе, я увидел, как кожа на ее шее вибрирует в ритме частого пульса. И в этот момент она была такой охренительно красивой, какой ее мог видеть только я один.

Она охала и стонала, касаясь моего лба своим, пока мы, несмотря на наши неуклюжие позы, плавно двигались. Ее глаза смотрели вниз между нами, туда, где мышцы моего живота пульсировали и сжимались в такт моим движениям. Уставившись на мое тело, она пробормотала: "Ты тоже".

Она схватилась руками за мою спину, и я почувствовал, как ее ногти впиваются мне в кожу. Ее волосы упали с плеча, обнажив его, и предоставили мне доступ к ее шее и ключице. Я нагнулся вниз и облизывал ее, пока мы вертелись, и я то поднимал ее вверх, то подминал под себя. Мои глаза закрылись, и я просто наслаждался ощущениями теплоты, того, как она скользила по мне, как она задыхалась мне в кожу, как ее нога, обернутая вокруг моего бедра, начала дрожать. Я стал двигаться быстрее, чтобы скорее подтолкнуть ее к острому, быстрому оргазму. К настоящему времени я научился тому, что этот момент был до раздражающего деликатным. Мой член скользил в такт движениям наших бедер, радостно двигаясь вперед, пока случайно не соскользнул.

И тут все выстроилось в одну... гребаную линию.

Я замер. Кончик моего члена остановился в самом нужном месте, чтобы зайти гораздо дальше этого влажного холмика. Я чувствовал ее тепло и как замерло ее тело, пока мы дышали рядом друг с другом. Ее лицо покоилось в изгибе моей шеи, а мой нос - в ее волосах.

Ощущая нашу дилемму, она откинулась назад, встречая мой взгляд, и улеглась щекой на синее одеяло под нами. Он был, бля, прямо... там. Там было горячо, влажно, моему члену практически улыбались и развернули в его честь приветственный транспарант с надписью "Эй, ты! Давай, ныряй сюда и повеселись на всю долбанную катушку!"

Неуверенно задержав дыхание, я тяжело сглотнул, крепче сжимая ее попку своей фирменной хваткой и... еще шире раскрывая ее для меня.

Упс.

Ее грудь тяжело вздымалась и с каждым вздохом прижималась ко мне, а сама она, краснея, смотрела прямо на меня. "Да", - внезапно прервала она тишину своим выдохом. Она наморщила лоб, и там образовалась небольшая ямочка. Она напрягла руку, все еще цепляющуюся за мою спину, и притянула меня ближе к себе.

Она была возбуждена и до невозможности охренительно прекрасна.

"Ладно", - ответил я шепотом и дал ей одну секунду, чтобы одуматься, потому что я хоть и вел себя деликатно, но тоже, черт побери, был возбужден.

Она облизала губы в ожидании, и я видел, что она внутренне приготовилась, шире распахнув глаза, излучая нетерпение, а ее нога, обернутая вокруг меня, вжалась в мое бедро пяткой. Больше нам ничего не было нужно. Вся подготовка - совершенная тупость, в то время как все должно было быть так же естественно, как и дышать.

Но только с большим количеством толчков и весьма грязной гребаной кульминацией.

Я даже не осознавал, что задержал дыхание, когда раскрыл ее шире и нежно подтолкнул свои бедра вперед. Мой взгляд был сосредоточен на ее лице, мой слух - на ее дыхании, ведь все это дерьмо случилось совершенно непреднамеренно. Я разрушил неприкосновенность стоп-слова как полный придурок. Мы отказались от него, как и от использования эвфемизмов с "единорогами", и согласились только на простое долбанное "Ой. Остановись", которого было достаточно. И все же, хотел я этого или нет, но я был настроен на волну каждой ее реакции.

Поэтому-то я и задержал дыхание, и понял это только тогда, когда вдруг до меня дошло, насколько до нелепого тугой она была. Я издал этот странный гортанный звук удушья, когда продвинулся вперед и вверх, в то время как упали вниз ее веки, а губы приоткрылись под звук дрожащего выдоха. Ее ногти глубже впились в мою кожу, и я, возможно, заволновался бы, если бы она не стала издавать отрывистые вдохи, в каждом из которых мне слышалось хныканье.

Я никогда прежде не занимался сексом без презерватива, и все ощущения были усилены, когда я подтолкнул глубже в нее возбужденного и пульсирующего себя.

Напряженным голосом я спросил ее: "Тебе... это?..."

Она лишь кивнула, прижимая меня ближе и без слов подстегивая меня. И если бы она хотела, чтобы я остановился на полпути в ней, то я все равно остался бы совершенно доволен этими пределами.

Половина киски всегда гораздо лучше, чем ни одной.

Накрывая ее губы своими, я смотрел ей в глаза затуманенным взглядом, проталкивая свой член глубже, дрожа от необходимости сдерживать себя и двигаться осторожно и медленно. И я знал - совершенно был в этом уверен - что однажды настанет тот день, когда я смогу быстро – с любовью – загонять в нее этого засранца, если мы сможем сейчас справиться с этим моментом, не слажав.

Будучи нетерпеливым, я немного вышел из нее, в то время как она сжималась вокруг меня великолепнейшим гребаным образом. Потом сделал аккуратный толчок вперед и не смог сдержать рваный сдержанный стон, который сорвался с моих губ, когда я наконец-то, наконец-то испытал ощущения этого первого настоящего толчка. Я немного повернул лицо и посмотрел через ее плечо, закрывая веки и концентрируясь на этом горячем, жгущем ощущении внизу моего живота и желании делать это снова и снова, быстрее и жестче, глубже и... как же хорошо, бля, что я выдрачил из себя все это дерьмо перед выходом из дома, иначе я бы сейчас просто взорвался.

Она сделала глубокий вдох, ее губы немного приоткрылись, и ее дыхание охладило мою щеку, в то время как она притянула меня к себе еще ближе, еще глубже, еще плотнее.

Я почувствовал дрожь на внутренней стороне ее бедер от легкого неосознанного покачивания ими.

Ее брови плотно сошлись вместе, и она хрипло спросила рядом с моей щекой: "Все хорошо?"

"Черт... это просто... так охренительно... Боже", - попытался ответить я, ловя губами слова и втягивая одну из них между зубами, когда повторил движение – немного назад и толчок вперед.

"Боже", - застонала она, и звук ее голоса завибрировал на моей коже, тогда как мои бедра замерли, и я снова вышел. Случайному наблюдателю все это, клянусь, показалось бы религиозно или еще какое дерьмо.

Это нельзя было принять за порно, но у нас с моей девочкой официально случился коитус. Испивший до дна страстного желания и ощущая, как она плотно окружает меня, я повернул лицо и накрыл ее приоткрытые губы своими. Они были сухими и холодными, но ее язык влажным и горячим, и он усиливал ощущения от моих медленных толчков там внизу. Наши поцелуи, все такие чертовски отвлеченные и неаккуратные, то прерывались, то снова возобновлялись. Я выходил и снова входил в нее, и мы забывали шевелить губами, вдруг вспоминая о своих языках, которые одновременно выбрасывали навстречу друг другу. Она лежала совершенно неподвижно, позволяя моим бедрам делать свою работу.

Но вдруг она начала перекатываться на спину, и я даже не замер и не заколебался, потому что начал понимать, что это дерьмо двигалось в определенном направлении, и если я прерву его, тем больше вероятность, что мы не сможем пройти через все это без происшествий.

Не сопротивляясь, я перекатился вместе с ней и обосновался сверху, упираясь ладонями в одеяло, чтобы снять с нее вес моей груди. Она раздвинула ноги, и я отлично расположился между ними, уставившись вниз на ее раскрасневшееся лицо и возобновляя движения своих бедер без всяких перерывов.

Ее грудь поднималась и опадала, ее соски затвердели и указывали прямо на меня, а я, благодаря свободе, которую предоставляла наша позиция, смог погружаться глубже в нее, и наши бедра наконец-то встретились.

Ее дыхание опять стало тяжелее, а застывший взгляд просиял, когда она запустила пальцы мне в волосы. И вдруг, без предупреждения, ее тело ожило, она подняла свои бедра и дернулась вверх мне навстречу, принимая мои и создавая трение, которого, вероятно, желала. Я зашипел сквозь сжатые зубы, потому что почувствовал, как стало еще туже и ближе, и если бы это небольшое движение бедрами было картиной, то я бы вставил это дерьмо в гребаную раму.

Она замерла и встревожено посмотрела на меня, как будто не понимая, что только что сделала. "Это... я сделала что-то?.." - заволновалась она, вдруг засомневавшись. Я почувствовал, как ее ноги сжались, и увидел признак напряжения в плечах, поэтому поторопился разуверить ее.

Схватив ее попку в свои руки, я поднял ее на себя и подбодрил: "Хорошо... вверх... вот сюда, видишь?" После этого она сделала движение навстречу моим бедрам более уверенно, и когда она поднялась выше, самый сладкий тихий стон сорвался с ее губ.

Убрав руку, я снова уперся в землю и установил медленный темп, направляя бедра ниже и со стоном почти полностью выходя из теплой и влажной нее. Ее бедра двигались в одном темпе с моими, и скоро мы синхронизировали ритм толчков, вращений и фрикций.

Я никогда раньше так не трахался. Девушки всегда были сверху, подпрыгивая на мне, пока я с жадностью насаживал их на себя. Все это так отличалось, было намного лучше. Ее мягкое тело подо мной будто приглашало, приветствовало меня, и мы не могли оторваться друг от друга, пока я нежно скользил в нее снова и снова.

С другой стороны, это было вовсе не траханье.

Она вытянула шею, когда наш темп ускорился, и я видел, как напрягаются связки в горле, пока она отрывисто дышала, рассеяно глядя в небо через полуприкрытые веки. Я накрыл губами ее подбородок, сжал в кулаки одеяло, вырывая из земли траву под ним, и мое дыхание превратилось в отрывистое шипение.

Ее стоны очень быстро превратилась в хныканье, а ее напряженный взгляд наполнился гребаной мольбой, тогда как наши движения становились все более короткими и четкими. В конечном счете, она проникла и в мой взгляд. Мои руки начали дрожать, колени врылись в землю, а толчки начали становиться более непостоянными. Я поцеловал ее, она поднялась выше, и я хныкнул ей в губы, оставляя неуклюжие поцелуи везде, куда мог дотянуться, зажмуриваясь от ощущений.

"Не... почти..." - задохнулась она, ее тело замерло от напряжения, когда наши раскачивающиеся бедра опустились на землю и вернулись к коротким, более устойчивым движениям. Я крепче сжал одеяло в кулаках, мои долбанные руки дрожали, я скрипел зубами и старался предотвратить свой крайне неминуемый оргазм. С каждой секундой она становилась все более влажной, а я отчаянно хотел проникнуть в нее глубже, схватить ее за бедра и просто, бля, наконец-то взорваться. Ее тело начало дрожать, но я не был уверен, от удовольствия или от прилагаемых усилий. Со сдавленным стоном я вышел из нее, уставился ей в глаза, сжимая челюсть, и, сдавшись своему сильному желанию, крепко ухватился за одеяло и жестко вошел в нее, хрипло застонав.

Наша гребаная кожа встретилась с хлопком.

И вдруг ее глаза стали шире, а руки опустились на мою задницу. Схватив в обе ладони две половинки моей плоти и прижав меня к себе, она откинула голову назад, слегка выгибаясь всем телом и прижимаясь своей грудью ко мне.

Я видел, как ее взгляд стал более напряженным, она задрожала, скорчилась подо мной и, охренительно покраснев и задержав дыхание, сжалась вокруг моего члена. Ее губы приоткрылись от беззвучного крика, и я понял, что она кончила. Поэтому я уронил губы ей на шею и сделал два последних кожа-к-коже-толчка, прежде чем оказался больше неспособен сдерживаться.

Впившись губами ей в шею, я застонал в ее кожу, глубже входя в нее. Мое приглушенное ее влажной кожей рычание, отозвалось у меня в груди, пока я не поднял губы и не издал хныкающее: "Черт, Белла. Бля". Одеяло сбилось в кучу под моими ладонями, и сжатые в кулаки руки потянулись к ее голове, пока я дергался и сокращался внутри нее. Я дрожал, толкал, сжимал ткань в кулаках так сильно, что даже через нее чувствовал свои ногти. Я чувствовал ее пальцы в своих волосах, и как расслабились ее руки и ноги, когда я в последний раз вжался в нее.

Только тогда я упал на нее, задыхаясь, а она гладила мои волосы и тяжело дышала подо мной. Гребаный прохладный ветерок теперь был как нельзя кстати: он охладил легкий слой пота, покрывающий меня, когда я повернул свою голову и поцеловал ее в шею, ища ее губы своими.

Наш поцелуй был краток, и я отстранился, чтобы выйти из нее, только чтобы положить свой лоб ей на живот и тут же поднять на нее глаза.

Ее взгляд был теплым, обессиленным, а на лице блуждала ленивая легкая полуулыбка. Я улыбнулся в ответ и, повернув лицо, уставился на качающиеся на ветру деревья, чувствуя себя просто... уставшим. В хорошем смысле этого слова.

Бля, может, через неделю мы и потеряем эту священную связь, которая соединяла нас так долго. Но, по крайней мере, если мы что-то и теряли, то нашли кое-то другое.



БЕЛЛА

Провал.

Казалось, это слово диктовало все мои привычки в последнее время. Я боялась его, пряталась от него, избегала при любой возможности от ужаса, что растеряю весь свой прогресс. Мои мысли неслись вскачь, когда он улегся щекой мне на живот. Его колени поддерживали мои бедра, мои ноги все еще были сомкнуты вокруг его, и мои пальцы перебирали его волосы.

Они были мягкими, слегка влажными у корней, а его взгляд был направлен куда-то поверх деревьев. Время от времени он мурлыкал себе под нос, когда мои пальцы ласкали его грязные завитки, и иногда вздрагивал, хотя утверждал, что ему совсем не холодно.

Я скрестила ноги вокруг него, и мы лежали совершенно неподвижно, и только его руки, прижатые к моей груди, периодически поглаживали мою кожу.

Я словно бы ждала, что что-то произойдет. Может быть, небеса разверзнуться и ударят молнии, или мое сердце затрепещет, или у Эдварда начнется страшная судорога в ногах, или еще что-то.

Но ничего не происходило.

Это не было провалом.

Все это было слишком сюрреалистично, чтобы даже думать о произошедшем в таком ключе. Конечно, я, может, и раздувала все это у себя в голове, придумывая различные способы, которыми можно все разрушить, но кто меня может в этом обвинить? Я была убеждена, что после того, как дата назначена, пути назад нет. Вполне возможно, что именно в этот день Эсми и Карлайл предпочли бы вести себя до раздражающего по-родительски, или у меня начались бы месячные, или что-то случилось бы между делом, превратив нас в физически недееспособных.

Даже когда я, потакая своим странностям, вдарила по китайской кухне, мои опасения прорвались наружу прошлой ночью и выдали мне рецепт Неизбежно Провального Судьбоносного Печенья. И я не смогла перебороть это в себе.

Я просто не привыкла к тому, чтобы все шло как надо. Черт, я бы смирилась с жизнью, полной воздержания, ради Бога. Я бы убедила себя, что секс – все равно не настолько классный.

Господи, как же я была не права…

Это было похоже на потерю девственности, снова и снова, без всякой боли, плача и унижения. Это совсем не было похоже на другие разы. Это было… приятно, нежно, медленно, и вместе с тем неимоверно, чертовски горячо.

И я знала, что Эдвард решил, что это только его прерогатива, но… я не могла дождаться, когда брошу это в лицо Джасперу.

Эдвард вдруг вздохнул, слегка передвигая голову, чтобы встретится со мной взглядом. Прошло уже достаточно много времени, и солнце почти скрылось за деревьями, придавая его медным волосам бледное оранжевое свечение. Мои ноги затекли в этой позе, но она все равно была очень удобной, так что я ничего не сказала. Его покрасневшие губы сжались в тонкую линию, зеленые глаза нашли мои, и я вопросительно выгнула бровь.

«На следующей неделе…» - начал он, и его язык выглянул наружу, облизывая губы, а веки закрылись. Он повернул лицо и поцеловал меня в живот ниже пупка.

Я вмешалась, прежде чем он смог продолжить. «Это просто эксперимент, всего одна ночь. Семь часов? Мы и больше проходили», - заверила я, лишь смутно понимая, что намекала на то, как он оставил меня. Его руки крепко прижались ко мне, глаза потемнели, и он уперся подбородком мне в живот. Тяжелым голосом, полным угрызений совести, я извинилась: «Прости. Я вовсе не имела в виду…» - он кивнул, хотя его взгляд все равно остался пропитан грустью, и я возненавидела себя за это. Прежде всего, я знала, что он беспокоится обо мне, пусть эти мучения и были совершенно напрасны.

Я видела, как сжалась его челюсть, когда он завел руки мне за спину, обхватил меня ими и сжал. «Кажется, ты не слишком сильно беспокоишься об этом», - пробормотал он мне в кожу, глядя на меня сквозь ресницы.

Пальцами я откинула волосы с его лба, открывая его глаза, и стала рассуждать вслух: «Ты будешь всего в двадцати двух шагах от меня».

Его губы искривились в ухмылке, и он изогнул бровь. «Так ты даже подсчитала шаги до комнаты для гостей?» - спросил он, и его теплое дыхание защекотало мою кожу. На мой кивок признания он молча усмехнулся. «Может, нам стоить взять с собой рации, или еще какое дерьмо?» - пошутил он, сверкнув глазами и приподнимая брови.

Я закатила глаза и запустила пальцы в его волосы, глубже пряча легкий намек на росшее в моей груди беспокойство. «Думаю, мы переживем». Но на самом деле я просто не могла думать об этом. Я не хотела показывать ему свою нерешительность и нервозность в отношении будущего эксперимента. Он прошел со мной весь этот путь вплоть до этого момента, и мне невыносима была мысль о том, что я разочарую хоть кого-то. Я должна была это сделать. Я могла это сделать. Просто мне нужно было засунуть свой страх подальше, перестать зацикливаться на нем, и тогда я буду в порядке. Я должна быть в порядке.

Его смешки внезапно прекратились, и он лишь напряженно взглянул на меня: зеленые глаза впились в мои, он нервно сглотнул, и наконец, поднялся. Проведя пальцами по волосам, он отвернулся и пробормотал: «Верно».


Ровно неделю спустя я проснулась, широко распахнув глаза, тяжело дыша и вцепившись кулаками в одеяло. Пошатываясь, я поднялась и огляделась по сторонам, вся дрожа, обливаясь потом и всматриваясь в темноту. Комната наполнилась моим беспорядочным дыханием, которое гулко отражалось от пустых белых стен, а мое сердце бешено стучало в груди. Мои ноги просто моментально зачесались, чтобы ринуться вон из комнаты, но пространство перед кроватью создавало для меня препятствие, и вдруг в моей голове пронеслись картинки о том, как руки хватают меня за лодыжки. Это мимолетное видение напугало меня куда больше, чем следует.

Я гребаный взрослый человек, а не испуганная маленькая девочка.

Я закрыла глаза и попыталась успокоиться, представляя себя на травянистых просторах солнечного луга за рекой. Я попыталась представить ветер и руки Эдварда, обнимающие меня за талию и создающие впечатление безопасности. Он шептал мне на ухо, играл с моими волосами и улыбался мне в шею. Это видение успокоило меня настолько, что я смогла открыть глаза.

После того как сердце успокоилось и застучало в привычном ритме, я улеглась обратно и повернулась на свою сторону. Я тупо уставилась на стену и натянула одеяло до подбородка. Тени от деревьев за балконной дверью проникали сквозь прозрачные занавеси и раскрашивали стены длинными ветвящимися венами, поднимающимися к потолку и тянущимися к светильнику. Луна за облаками заливала все синевой, и я дрожала, натягивая одеяло повыше. Мой взгляд переместился к шкафу, и я сглотнула, с тревогой наблюдая за дверной ручкой.

Пять месяцев назад, когда я впервые позволила Эдварду уговорить меня зайти в шкаф, ощущения от нахождения там вызывали у меня чувство гордости и силы, но сейчас… сейчас мысль о том, как я нахожусь внутри маленького пространства, заставила меня содрогнуться. Все были так взволнованы в тот день – полная противоположность тому мрачному настроению в доме прошлым вечером, перед тем как мы все отправились спать. С тех пор Эдвард каждый день помогал мне брать оттуда одежду и вешать ее обратно.
Я слышала, как ветер, гуляя по лужайке, с жутким воем сдувал со двора остатки зимних листьев. Это предложение Кармен было безумием, и она даже представления не имела, о чем на самом деле просит. Я посмотрела вниз, на браслет, подаренный Карлайлом на Рождество, который отсвечивал голубым в тусклом свете комнаты. Тиснение с фамильным гербом Калленов, в серебряной оправе и закрепленное на простом кожаном браслете, ощущалось очень комфортно.

Элис он подарил ожерелье из серебра и камней, смотревшееся ярче моего. Я воскресила в памяти ее лицо, чтобы успокоить свою тревогу, закрыла глаза и сделала глубокий вздох. Элис никогда не знала своего отца, и, конечно, видела множество примеров отношений между отцом и дочерью на протяжении учебы в школе, естественно чувствуя пустоту, когда наблюдала за Розали и мистером Хейлом. Она никогда не говорила со мной об этой боли, но в тот день я точно поняла, что она всегда существовала в ней. Она бросилась к Карлайлу и обняла его за шею, зарывшись лицом в его плечо и пряча свои слезы.

Она терпеть не могла вести себя так эмоционально.

Все были очень удивлены ее реакцией, и Карлайл широко распахнул свои удивленные глаза, обнаружив взволнованный влажный взгляд Эсми.

Сентиментальные сучки.

Эдвард рассказал мне, как нервничал Карлайл по поводу наших подарков. Перед тем как я получила возможность отрыть свой, Эдвард предупредил: «Это чертовски много значит для него, хорошо? Если тебе покажется странным носить это, то просто… улыбнись, и спрячь его куда-нибудь подальше». Эдвард опасался, что мы не поймем смысл этого, и переживал, как мы будем себя чувствовать из-за попытки Карлайла заменить нам отцов.

Ну, лично я была абсолютно рада быть частью семьи Карлайла - я никогда не знала своего настоящего отца, и уже, в любом случае, считала им Карлайла. Неброское, недорогое и некричащее украшение в подарок было просто бонусом.

Отдаленный шорох отвлек меня от моих мыслей, и я напряглась, прижимая ноги к груди и блуждая взглядом по затемненной комнате. Дверь в ванную была приоткрыта, и из нее торчало полотенце Эдварда, которое он оставил там четыре часа назад. Мое дыхание участилось, глаза кружили по темной, мрачной и душной комнате.

Волосы у меня на затылке поднялись дыбом, и я ясно чувствовала, что кто-то смотрит на меня.

Я понимала, что это глупо и совершенно иррационально.

Никто не смог бы попасть в дом через необычную систему безопасности Карлайла. Он даже специально обновил ее за неделю до этого события. Он понимал, что я буду одна в этой комнате темной ночью, и они с Эсми пытались облегчить этот момент для меня.

И Эдварда.

Я попыталась представить его в комнате, как раз в конце коридора. Он был рядом, и это должно было вселить меня хоть капельку спокойствия, но этого не случилось. Я не могла почувствовать его близость или увидеть его лицо, или услышать его дыхание. Не было ничего достаточно материального, что могло бы успокоить меня. Это была настоящая пытка - знать, что он был так близко, и одновременно так далеко.

Я знала, что могла бы моментально заполнить комнату людьми, в т.ч. и Эдвардом, лишь открыв рот и произведя на свет самый громкий, самый чудовищный крик, на который я только была способна.

В моих снах мои крики были беззвучны, мое горло не производило ни единого звука, как бы сильно я не старалась закричать. Я знала, что сейчас не тот случай, но все же у меня в горле пересохло и жгло, и моя уверенность дрогнула.

А что, если я не смогу закричать? Я запаниковала. Находясь в состоянии своей полной настороженности, я предположила, что снотворное, которое я до этого приняла, чтобы вырубиться, в большей степени утратило свое действие, хотя мои веки все еще были налиты свинцом. Прежде всего, я не была уверена, можно ли вообще было так уснуть без них. Каждый дюйм комнаты расплывался в темных тенях, и это напомнило мне мою старую комнату в соседнем доме. Мне ни капельки не понравилось это воспоминание. Оно еще ближе подвело меня к краю, и мое тело застыло под простынями. Я боялась, что если пошевелюсь, то разрушу всю эту ночь своими глупыми страхами, убегая из комнаты.

Я представила себе лицо Карлайла, когда он поймет, что я не прошла эту проверку. Такое терпеливое и понимающее, но неизбежно разочарованное. Я представила себе Эсми и Кармен, и Элис, и... главным образом,.. Эдварда. Все рассчитывали на меня, и хотя успех, по сравнению с ощущением провала, в этом конкретном деле для меня почти ничего не значил, моя семья - это была совсем другая история. Для них это было важно. Это было ощутимым прогрессом, еще более монументальным, чем в тот день, когда я вошла внутрь шкафа.

Так почему я не могла сосредоточиться ни на чем, кроме ощущения ковра под ногами, когда я наконец-то сбежала?

Конечно же, у меня был выбор. У меня всегда был выбор. Надо было лишь выяснить, какой из них был предпочтительнее для всех вовлеченных в это людей, что представлялось невозможным. Я научилась вести себя самоотверженно, быть сильной, и в одиночестве, лицом к лицу противостояла в темноте своему страху, что было очень тяжело.

Но я не обязана была быть одна, и кто - если есть выбор - вообще предпочтет это, лежа в кровати, будучи испуганным, напряженным и боясь пошевелиться настолько, что мышцы начинали болеть?

Это безумство в крайней степени, решила я, перекатившись на спину и уставившись в пустое холодное пространство рядом со мной. Именно так я чувствовала себя, когда Эдвард был совершенно потерян для меня и на полпути в другой конец страны. Я отдала бы тогда что угодно – вероятно, даже продала бы душу дьяволу и стала бы ему поклоняться - лишь бы он был рядом.

Но Эдвард не был за сотни миль и неприкасаем.

Двадцать два шага.

Двадцать два шага, и я окажусь у его двери. В этот момент я услышала еще один скрип, и моя голова дернулась в направлении окна, где одинокая ветка барабанила по обшивке дома. Моя шея была все еще влажной от пота, слезы высохли на моих щеках, а глаза дико метались по комнате и всматривались в черные щели и углы. Громко сглотнув, я сбросила одеяло с тела и снова вскочила на кровати, хватаясь за простыни и фиксируя взгляд на двери, ведущей в коридор.

Двадцать два шага.

Все, что мне требовалось, чтобы оказаться в его руках, в безопасности, удовольствии и умиротворении.

Чем больше я неподвижно сидела на матрасе и чувствовала, как темнота комнаты окружает меня, надвигаясь из углов, от стен и подбираясь ближе, тем больше сдавливало мою грудь. Я не могла отделаться от ощущения, что кто-то наблюдает за мной, и мое дыхание стало превращаться в резкие выдохи через мои расширяющиеся ноздри. Мой пульс ускорился, руки стали липкими, холодными и влажными, и мысль остаться здесь хоть на мгновение стала для меня невыносима.

Успех вдруг показался мне таким бессмысленным.

Я перегнулась через матрас, с ужасом глядя на полоску темноты под кроватью. А затем спрыгнула с него, и мои ноги понеслись по полу под бешеный ритм моего сердца. Я начала считать шаги, приближаясь к двери - на пять шагов меньше, чем нужно, поскольку я слишком торопилась покинуть комнату. Открытие двери не успокоило меня так, как я надеялась, потому что в коридоре стояла такая же непроглядная темень, как и везде. Мои шаги глухо отзывались в ковре, когда я бежала в другой конец коридора, не упуская из вида узкую белую дверь комнаты для гостей.

Набросившись на нее громче, чем нужно, я схватилась за дверную ручку и распахнула дверь.

К моему удивлению, Эдвард вскинул голову вверх - он сидел в центре кровати и уже не спал. Два белых провода тянулись от его ушей, а его рука замерла над альбомом, лежащим у него на коленях. Его волосы были еще в большем беспорядке, чем обычно - явный признак того, что он ворочался большую часть ночи. Его взгляд был уставшим, под глазами - синяки, губы сжаты в мрачную линию. Он всмотрелся в мои дикие, наполненные слезами глаза, и его руки выдернули из ушей маленькие наушники, в то время как я уже мчалась к кровати.

К тому моменту, когда я плюхнулась на матрас, его руки уже раскрылись, и он поймал меня, когда я вскочила на него. Мы столкнулись грудью, и каркас кровати заколебался, когда я схватилась за его шею в крепком, дрожащем объятии. Наши тела плавились и сжимались, и его тепло просачивалось через мою тонкую футболку, когда его рука коснулась моего затылка. Он запустил пальцы мне в волосы и прижал мое лицо ближе к своей шее. Зарывшись носом в мои волосы, он сделал глубокий вдох и, кажется, задержал его, потому что его грудная клетка стала шире от наполнившего ее воздуха.

И в этот момент я наконец-то смогла ощутить запах его кожи, почувствовать, как его руки окружают меня, и я поняла, что поступила эгоистично, не придя сюда раньше. Я была так чертовски сосредоточена на возможной перспективе собственной неудачи, что даже ни разу не остановилась и не заметила, что Эдвард всегда хотел, чтобы этот провал состоялся. Мне пришло в голову, что он даже не пытался заснуть без меня, и тихое рыдание вырвалось у меня из груди. Я сжала в кулак воротник его футболки и наконец-то поняла, что он не шутил о рациях тем днем, когда мы занимались любовью на поляне. Он был просто слишком, черт возьми, упрямым, чтобы хотя бы обсудить все и попросить меня забыть об этой проблеме, чтобы признать, что для него это будет так же тяжело. Он отказался принять снотворное, убедил меня, чтобы я не беспокоилась, и я поверила ему, как полная дура.

Я заплакала и потянула его ближе, злясь на себя за то, что мне потребовалось так много времени, чтобы понять. Его предплечье было напряжено, но с удовольствием впивалось мне в ребра, наши тела превратились в пюре, как если бы наши души могли слиться в единое целое. Его руки постоянно двигались, и он хватался за меня так, как будто пытался найти такую позицию, в которой можно было прижать меня ближе, и даже ворчал от расстройства, снова двигая ими. Мои ноги дрожали от напряжения, вжимая меня в него, мой нос до боли упирался ему в плечо.

Он даже не спросил, почему я плачу, а просто отбросил все свои вещи в сторону и поднял нас с кровати. Он поддержал мои лодыжки, чтобы они обвили его вокруг талии и, сцепив свои руки подо мной, понес меня к двери. Я смотрела, как комната исчезает позади нас, когда он прошел двадцать два шага к нашей кровати, ногой закрывая нашу дверь за собой.

Он опустил меня на матрас и забрался на него рядом, и я не выпускала его футболку из рук, пока он забирался под одеяло и прижимал меня к себе. На его лице не было никаких эмоций, черты его подбородка остро выделялись в темноте, отбрасывая тени на его кожу. Он вытер мои слезы сожаления подушечкой своего большого пальца, задержав его на моей щеке.

"Может, в следующий раз", - прошептал он. Зеленый цвет его глаз был почти неразличим в темноте комнаты. Его волосы разметались по лбу, а пристальный взгляд был настороженным и изучающим.

Я переплела наши ноги и привлекла его ближе к себе, и, пряча лицо у него на груди, сильно замотала головой. "Никакого следующего раза", - хрипло и гнусаво из-за слез потребовала я, продолжая сжимать его футболку. "Я сделаю все остальное дерьмо, и даже слова не скажу, даже если все это крайне глупо и мне не по душе, но только не это. Это останется, несмотря ни на что. Пообещай мне", - попросила я, пока напряжение медленно уходило из моего тела, когда его ладонь начала уверенно скользить по моей спине вверх и вниз.

Он повел плечом, крепче сжимая свои руки вокруг меня, и пообещал твердым решительным голосом, пронзившим темноту: "К черту их. Это наше, я обещаю". Наши ноги переплелись, его рука легла мне на шею и прижала к нему.

Я кивнула, делая глубокий вдох теплоты, исходившей от его груди, и моя рука неосознанно поднялась по его спине, чтобы добраться до его волос. Они ощущались как мягкий шелк между моими пальцами, и я наконец-то закрыла глаза, пока его футболка впитывала мои слезы. Его дыхание было устойчивым и удовлетворенным, и я почувствовала, как его губы оставляют поцелуй на моих волосах. И по этим семи словам, произнесенным четким уверенным голосом, я поняла, что он не мог вынести больше, чем я, и моя слабость принесла ему облегчение, как и наоборот.

Мы провалили этот тест - этот анализ, который докажет, как далеко зашла наша психолог. Я спала, но Эдвард даже не пытался. Завтра я должна буду пойти к Кармен и признать перед ней и всей своей семьей свою слабость. Я должна буду признаться в том, как сдалась и пошла к нему. Но наш провал не будет главной темой этого разговора.

Я сделаю акцент на том, что я пошла к нему потому, что искала утешение в его любви, а не в его прикосновениях.

И это напомнило мне, что всегда есть крохотные возможности для того, чтобы преодолеть себя, но иногда нет необходимости чинить то, что никогда не ломалось.

Начав напевать его песню, я вспомнила, как выглядело мое лицо ровно неделю назад, прекрасно запечатленное графитом на бумаге в его альбоме, предназначенном для всего красивого. Это помогло мне понять, что мы могли бы работать над тем, чтобы не нуждаться друг в друге так отчаянно. Мы постоянно пытались бы полюбить друг друга каким-то "здоровым", по представлению других, образом. Мы могли и, вероятно, сделали бы это, если бы упорно боролись за достижение этих целей, но это не имело бы смысла. Все это всегда было бы упражнениями в тщетности.

Но когда солнце встанет утром и будет светить сквозь наши балконные двери, мы откроем наши глаза, и с нами все будет в порядке. Не прекрасно, не полностью здорово, даже не рационально если говорить о нашей любви друг к другу. Просто в порядке. В лучшем случае, достаточно. Мы оба примем, а не будем стыдиться этого неземного провала, когда выйдем из дремоты, идеально неидеальные и полностью проснувшиеся.