КАРЛАЙЛ
Следующие три недели были заполнены болезненно медленным и утомительным общением с пациентами и скучной рутиной. Чтобы постоянно быть чем-то занятым, я чуть было не согласился на дополнительную смену в больнице, но вовремя передумал.
Эдварду с каждым днем становилось все хуже, и мне пришлось смириться с тем, что я мог только наблюдать за его физическим состоянием. Меня беспокоило, что, по сравнению с прошлым месяцем, он потерял слишком много в весе. Я знал, что он почти не спал, и хотя мысль о том, что он лишен сна, была пугающей, я мало что мог сделать.
Я продумал все свои альтернативы, но с юридической точки зрения он был уже взрослый и поэтому только сам мог принимать медицинские решения. Не было никакой возможности пойти против его воли, если он сам не хотел лечиться... только если признать его недееспособным и неспособным самостоятельно принимать такие решения. Но это было невозможно, потому что Эдвард - самый что ни на есть дееспособный.
Я хотел забрать у него машину, потому что серьезно сомневался в его способности управлять ею из-за недостаточной внимательности. Но я уже использовал автомобиль в качестве наказания и воспитательного рычага в прошлом, и отказывался следовать примеру Эсми, забирая у него все, чего он хотел, и настаивать при этом, что это для его же блага. Я не мог нанести ему удар, когда он шел ко дну, поэтому я продолжал напоминать самому себе, что водил он редко, и в прошлом хорошо справлялся в таких же условиях. Но это не всегда успокаивало меня.
Я чувствовал, что мне просто до отчаяния необходимо рассказать ему, что это не я так бессердечно противостоял их с Беллой отношениями. Но это не принесло бы никакой пользы, и мне невыносимо было думать о том, какую бы пропасть мои слова разверзли между Беллой и Эсми, когда он неизбежно рассказал бы ей о сложившейся ситуации. Поэтому я держал рот на замке и вел себя как вторая половина жесткой родительской силы, которая удерживала их порознь.
Все осложнялось, и за три недели я стал больше за него бояться, наблюдая за Эдвардом при любой возможности. Он выходил из своей комнаты только по утрам, чтобы уехать в школу, и по ночам, чтобы поесть и поиграть в видеоигры с Эмметом. Вероятно, они думали, что я не слышу их в своей комнате, но я слышал, потому что по ночам просто лежал в темноте, пытаясь не думать о женщине, живущей по соседству.
Она ни разу не позвонила и не попыталась встретиться со мной, и с каждым днем я чувствовал себя свободнее и одновременно разочаровывался отсутствием усилий с ее стороны. Поэтому я все время посвящал делам в больнице и заботам об Эдварде, безропотно отдаваясь этим занятиями, пока что-нибудь… не будучи уверенным, чего именно жду, я знал, что что-то должно произойти. Может быть, я ждал звонка от Эсми, а, может, ждал, что Эдвард наконец-то меня простит. Я просто ждал и понятия не имел, чего именно. Это напомнило мне об одном моем любимом печенье от Беллы. Застывшие Клубничные Мгновения.
Я точно застыл.
В конечном счете, я перестал получать печенье вместе с остальными, и не мог понять, было ли это связано с тем, что я разозлил Беллу, либо же это Эсми пресекла ее появления в холле моего дома по утрам. Хотя это не имело значения - мои проблемы перевесили мелкие горевания по хорошей выпечке, и я использовал это утверждение как оправдание, чтобы отвлечь себя от мыслей о том, что, похоже, все вокруг меня ненавидели.
Ночи медленно вползали в мой кабинет, где я оканчивал бумажную работу и приступал к исследованиям расстройства сна и кошмаров, чтобы у меня была возможность лучше позаботиться об Эдварде. Если бы в свое время я хорошо присмотрелся, думаю, я смог бы увидеть все имеющиеся симптомы. С момента нашей встречи в больнице, когда Эдвард отказался от успокоительного, он всегда избегал сна.
Я понять не мог, как мне удалось не заметить нечто столь значительное с самого первого дня. Бесспорно, Эдвард успешно все скрывал, но это не извиняло меня за такую ошибку. Возможно, тщеславие признанного доктора вселило в меня, в некоторой степени, ложную веру в свой талант к наблюдению. Мне никогда не приходило в голову, что я мог иметь дело с чем-то большим, чем просто травма от ожогов.
В отличие от Эммета, я располагал минимальными сведениями о прошлом Эдварда. Я отлично знал обо всех его шрамах, потому что неоднократно за эти годы осматривал его во время болезни, и хотя я был в курсе произошедшего пожара, я не знал никаких подробностей, кроме краткого упоминания о гибели его отца. Мне предоставили историю его болезни, но в ней не было ничего связанного с этим событием, кроме диагноза и методов лечения. А государственная служба опеки, в точности как и в случае с усыновлением Эммета, выдала мне лишь ограниченную информацию о его матери, поскольку он был отдан на их попечение через анонимный источник.
Я взял на себя ответственность и принял эту скудную информацию в надежде, что Эдвард сможет восполнить для меня все пробелы, как только мы станем ближе, потому что в то время, когда от него отказались, он был еще ребенком. Конечно же, этого так и не произошло, и я так и не получил представление об основополагающих и скрытых проблемах, которые, вероятно, нагнетались с... Бог знает какого времени.
В тот день, когда я привел домой Эммета, он был гиперактивным восьмилетним мальчиком, и на его примере я получил кое-какой опыт знакомства с основополагающими причинами поведения. Эммет был словно ребенок из учебника - из-за своей гиперактивности и дефицита внимания, он требовал к себе внимания за все прошедшие восемь лет, вместе взятые. И хотя, в конечном счете, ему не потребовалось лечение, поскольку своему переизбытку энергии он нашел выход в спорте, я все равно давал ему предписанный аддералл и бдительно наблюдал за его превосходным прогрессом. Вот чем я занимался. Наблюдал, отслеживал прогресс и корректировал его там, где мог.
Но с Эдвардом все было не так просто.
Исследования в области нарушений сна не успокоили мои страхи, и чем глубже я зарывался в эту тему, тем сильнее паниковал из-за того, чему Эдвард подвергал свой организм. Депривация* сна пугала – у нее мог быть фатальный исход. Человеческое тело не могло быть лишено сна более десяти дней. А у меня не было никакой возможности определить ни как много он спал, ни как много сна ему требовалось для нормального функционирования с того самого утра, но все имеющиеся факты тревожили меня.
За все годы моей практики я не встречал добровольного отказа от сна. У меня за плечами были умеренные случаи, но обычно они были вызваны стрессом и беспокоили самих пациентов. Я предписывал им успокоительное и рекомендовал отдохнуть. Но этот серьезный случай не был похож ни на что другое. Поэтому мне пришлось снова углубиться в изучение возможных последствий.
Имелись факторы, которые влияли на здоровье из-за такого длительного отказа от сна. Снижались конструктивные навыки мышления и способность к эмоциям, и хотя это объясняло значительную часть основных недостатков характера Эдварда, я себя лучше от этого не чувствовал.
Шли дни, и чем больше я погружался в тему, тем хуже все становилось. Остановка сердца, инсульт, депрессия, психическое расстройство, дефицит инсулина... список можно было продолжать и продолжать, и это даже не считая широко известные и в равной степени тревожные краткосрочные эффекты.
К моему большому удивлению, я нашел также разные ссылки на депривацию сна, как средство лечения депрессии. Очевидно, появляющаяся временная потребность в сне вызвала у пациентов чувство эйфории. Это объясняло то, как Белле удавалось оставаться такой невероятно спокойной перед лицом своей эмоциональной и психической травмы, что на самом деле вынудило меня провести параллели между ними двумя.
И вдруг однажды поздно ночью, когда эта мысль пронеслась у меня в уме в сотый раз, я соединил Эдварда и Беллу,.. и хлопнул себя по лбу ладонью с пониманием и одновременно осознанием собственного идиотизма. С отчаянием сгорбившись над своим столом, я почувствовал себя невероятно тупым и отпихнул книгу с новейшими исследованиями в области нарушений сна в сторону.
Я так много времени провел, сосредоточившись на депривации сна Эдварда и его кошмарах, что оказался совсем не в состоянии увидеть, что это было для них просто побочным эффектом. Конечно, лишение сна - побочный эффект от кошмаров, но вот сами кошмары...
Они были вызваны чем-то еще. Не только воспоминаниями. Я вскочил и подбежал к полке с другой книгой, которую купил недавно, как раз когда Белла переехала. Я вернулся с ней к столу и стал искать нужную мне страницу. Я бегло просматривал страницы, потому что для Беллы это не было нужно. Мы уже детально знали все особенности ее состояния.
Честно говоря, я себя чувствовал не в своей тарелке. Я был терапевтом, и даже при том, что за годы своей практики и обучения я кратко ознакомился со многими областями медицины, психология никогда не была моей сильной стороной. Поэтому в качестве путеводителя по моим предположениям я использовал книгу, которую мне порекомендовал наиболее квалифицированный коллега.
Пользуясь всеми имеющимися симптомами, я выстроил в линию все проведенные параллели. А потом сделал это еще раз, и еще раз. И еще раз. И еще раз для уверенности и, возможно, надежды на то, что мои вычисления были неправильными. Но все было правильно, все по-прежнему сходилось. И все было именно так, как я и боялся.
Я был на девяносто девять процентов уверен в том, что Эдвард сам себя довел до серьезного хронического случая посттравматического стресса. Вероятно, с того самого момента, когда произошел пожар, он скрыл серьезность этого происшествия под множественными слоями защиты и, возможно, собственного отрицания. Все было настолько очевидно, что я чувствовал себя невероятно глупым, не увидев этого раньше. Это отрыло так много дверей в бездну самых разных психических расстройств, что все они просто не помещались у меня в голове. Ужасная картина.
Однако во многом все стало проще. Потому что, даже несмотря на то, что я был беспомощен, теперь я был вполне уверен, с чем имею дело. Я так тщательно изучил посттравматический стресс ради Эсми и Беллы, что знал все существующие в нашей стране условия лечения и когнитивной психотерапии. Прогноз, несмотря на такое затяжное хроническое заболевание, был определенно обнадеживающий.
Меня расстраивало, что я пропустил нечто столь серьезное и тревожно нездоровое, в течение пяти лет находившееся у меня прямо перед глазами. И теперь я не мог все исправить, не мог убедить Эдварда в том, что бодрствование было совершенно бесполезно в его состоянии. Мне нужно было просто подготовиться.
Я начал готовиться к последствиям этого нового осмысления. Я знал, что, в конечном счете, что-то произойдет. Это был лишь вопрос времени, когда состояние, с такой свирепостью назревающее в его уме, выйдет на первый план. У меня не было никакой возможности вычислить, как или когда произойдет то, что запустит этот процесс, как это было с Беллой, но я с трудом верил, что этого никогда не случиться. Это может быть стресс, что-нибудь такое же сложное, как накапливающиеся длительное время эмоции, либо это может оказаться что-то абсолютно незначительное. Все совершенно непредсказуемо и, если мои подозрения были правильны, то и совершенно нестабильно.
Поэтому, к сожалению, мне оставалось только ждать. Я был так измучен ожиданием, что эта мысль привела меня в полное отчаяние, однако мне нужно было потерпеть. Потому что скоро, может быть, даже очень скоро, Эдвард станет неспособен отрицать истину. И когда этот день настанет, я буду готов предложить ему любую доступную альтернативу.
Любой выбор.
От этой мысли я угрюмо плюхнулся назад в кресло. Я подготовился к тому моменту, когда Эммет дорос до определенного возраста, и тогда наши отношения стали сильнее, чем когда-либо. Я чувствовал, что могу сделать то же самое и для Эдварда, если это будет означать прогресс.
Собрав всю необходимую информацию для разговора, который нам предстоял, вероятно, в самом ближайшем будущем, я почувствовал весь спектр эмоций: от беспокойства до неловкости. Я не обязательно предложу ему именно то, что собирался, но если я скрою от него эту возможность, это лишь усилит его гнев на меня и затормозит его выздоровление,.. если он вообще когда-либо хотел поправиться. Поэтому я собрал все документы и информацию и надежно запер их в потайном ящике своего стола.
Точно как и Эмммет, он рано или поздно придет ко мне. И я буду готов проглотить всю свою боль и обиду, если он это сделает, потому что другого выбора у меня не будет.
Но сейчас мне оставалось лишь ждать и готовиться, пока Эдвард себя неизбежно и окончательно не загубит.
Спустя тридцать четыре дня после дня рождения Эдварда, я был занят в приемном покое больницы, работая как раб в последний из дней своего графика с горячей чашкой кофе в руках, когда услышал, как мое имя объявили по громкой связи.
Доктор Каллен, пройдите в регистратуру. Доктор Каллен, пройдите в регистратуру.
Вкрадчивый голос был профессионально спокоен, но я распознал в тоне Линды легкий оттенок раздражения. Со вздохом я поднялся со своего места и захватил медкарты, умело балансируя чашкой кофе в руках, когда вышел из приемного покоя и направился к регистратуре.
Пальцы Линды бегло летали по клавиатуре, когда я безразлично протянул ей медкарты. Она даже не взглянула на меня, и я еле сдержался, чтобы не закатить глаза при виде ее откровенно детского поведения, прежде чем заметил человека, стоящего перед нею.
Эсми.
Она посмотрела мне в глаза с легкой улыбкой на губах, и я шумно сглотнул, нерешительно улыбнувшись ей в ответ. Она выглядела сногсшибательно, великолепно и до неприличия самодовольно в глазах раздражающего администратора, которая оказывала мне больше знаков внимания, чем я действительно хотел получить.
Эсми обошла вокруг стола с моей стороны, облокотилась на стойку и повернулась ко мне лицом. "Ты свободен сегодня вечером?" - прошептала она, и я не мог не заметить глубокую печаль в ее глазах, пока она нервно водила пропуском по поверхности стола.
Я поджал губы и уставился вниз на свои ботинки прищуренным взглядом. Наклонив голову, я размышлял о возможных причинах ее приглашения. Я больше не хотел вводить себя в заблуждение и не желал поддаваться искушению, которое могло стоять за ним. Но я все равно чувствовал, что должен объясниться с ней, в частности трезво и без эмоций рассказать о том, как меня расстраивает полное игнорирование со стороны Эдварда. Поэтому я согласно кивнул и без слов вывел ее из больницы.
На разных машинах мы подъехали к маленькой городской закусочной, так и не сказав друг другу ни слова, когда вошли и выбрали уединенные диванчики в конце помещения. У меня начиналась аллергия на все диванчики вместе взятые, но нам подали, хоть и посредственный, зато горячий, кофе с кофеином, и я еле волочил ноги, устав после длинной смены и проведенной за исследованиями ночи.
"Устал?" - спросил она, отпив глоток, и нахмурилась.
Я кивнул, расслабившись на своем диванчике и задумавшись о том, как она так просто могла... "нести херню", выражаясь словами Эдварда. "Долгая неделя", - я уставился на мозаичный узор на полу и ждал. В конце концов, ожидание было моим коньком.
Когда официантка попросила нас сделать заказ, мы оба вежливо отказались. А потом я почувствовал себя нелепо из-за того, что мы отправились ужинать, тогда как ни один из нас на самом деле есть не собирался. Мы приехали сюда ни для чего иного, как поговорить, и это раздражало меня. Конечно, Эсми ведь никогда бы не пришла ко мне домой, только если бы это не было как-то связано с Беллой.
"Как дела у Элис и Беллы?" - вежливо поинтересовался я, отпивая кофе, хотя уже знал ответ на этот вопрос. Элис была нормальной девочкой-подростком, и за последний месяц я уже достаточно всего прочел про посттравматический стресс и депривацию сна, чтобы знать, как с этим справлялась Белла.
Она улыбнулась и соединила руки на столе. "Элис в порядке. Проводит много времени с Беллой..." - они затихла, печально потупив глаза. Я заметил тяжелый хмурый взгляд, который за этим последовал. "Белла все так же, полагаю. Без изменений", - прошептала она, потерев ладонями.
Мне хотелось ответить что-нибудь напыщенное, вроде... "я же тебе говорил". Я говорил тебе, что ты душишь ее и вызываешь у нее одну лишь обиду. Я говорил тебе, что все это вернется нам бумерангом. Я говорил тебе, что ты не решишь проблему, не заглянув в ее корень.
Но я сжал губы вместе и оставил свое мнение при себе. Она в любом случае не хотела бы моего вмешательства. Если бы это действительно было ей нужно, мы бы сейчас не сидели здесь, в этой закусочной, и не чувствовали бы себя нелепо, кружа вокруг да около имеющихся реальных проблем.
"Мне жаль это слышать", - сказал я, потому что это был самый эффективный способ ответа, чтобы по-прежнему чувствовать свою правоту, но не выглядеть при этом снисходительно.
Она кивнула и поджала губы, уставившись в стол, и мы снова замолчали. Привезти меня сюда, чтобы поговорить о наших детях, как будто у нас не было собственных проблем, - это казалась мне таким бессмысленным. Я не мог понять ее истинных намерений, пока она лениво перебирала пакетики с приправой в большой миске.
"Я скучаю по тебе", - прошептала она еле слышно, когда ее пальцы начали теребить пакеты с искусственными подсластителями.
Ну, вот и оно.
Я ничего не ответил, делая глоток кофе, потому что, даже несмотря на то, что я тоже ужасно по ней скучал, ничего хорошего демонстрация чувств и очевидной слабости мне не принесет. Возможно, будучи истинным джентльменом, я сейчас слишком наслаждался властью. Но не то чтобы меня слишком волновал этот момент.
Она вздохнула, и хотя внешне я мужественно переносил ситуацию, мой живот скрутило, потому что этот разговор обещал быть либо нашим примирением, либо завершением всего того, что между нами было. Но на этот раз решение было за мной и, как всегда, все зависело от нее.
"Дело в Эдварде?" - спросила она, и ее голос вдруг стал жестким и умоляющим, в то время как я грел руки своей чашкой.
Наши взгляды встретились, и я был совершенно уверен, что мои глаза были похожи в этот момент на два блюдца. "Прости, не понял?" - непонимающе спросил я. Конечно, я так и не объяснил ей причину своего ухода, и чем больше я думал об этом, тем больше вспоминал, что последние сказанные мною слова были связаны с Эдвардом и Беллой, но... разве она и в самом деле не видела, что это были наши собственные с ней проблемы?
Я посмотрел, как Эсми перебросила волнистые волосы через плечо, положила руки на колени и наклонилась в мою сторону, напряженно сжав плечи и ожидая моего объяснения. "Это не имеет никакого отношения к Эдварду. Дело в нас", - я медленно поднял брови и почувствовал себя более чем просто расстроенным ее озадаченным видом.
Я решил доказать свою точку зрения самым эффективным из всех возможных способов. "Как ты относишься к браку, Эсми?" - спросил я, поднося чашку к губам. В точности, как я и ожидал, она отвела глаза в сторону и отпрянула назад. Отпрянула. "Вот видишь", - просто сказал я, в то время как моя чашка приземлилась на стол громче, чем я рассчитывал, - "Дело именно в этом".
А потом я отвел взгляд. Мне бы и хотелось в тот момент почувствовать себя самодовольно из-за того, что я точно предугадал ее реакцию, но у меня так и не получилось. Мне было стыдно, и я чувствовал себя нелепо – будто я школьник, пытающийся узнать у своей подружки, почему она не пойдет со мной на выпускной. Слишком непохожие на облегчение чувства.
Долгое время она не отвечала, мой кофе вместо горячего стал теплым, а я начал обдумывать последствия еще одного поспешного раздраженного подъема с этого диванчика. Но когда я уже начал подыскивать себе оправдание за то, что так и сделаю, она заговорила.
"Я никогда не рассказывала тебе об отце Элис, не так ли?" - задумчиво и печально спросила она, все еще продолжая перебирать пакеты с приправами и избегая моего взгляда. Я ответил на ее нелепый вопрос - мы оба прекрасно знали, что его имя никогда не упоминалось. Мне едва ли хотелось всенепременно узнать о любом мужчине из ее прошлого. Я и без того слишком сильно добивался ее любви, что считал абсурдным жертвовать еще одним клочком чувства собственного достоинства ради чего-то такого мелочного, как ревность.
Глубоко вздохнув, она решительно взглянула мне в глаза и вскинула подбородок. "Его звали Чарльз", - она произнесла его имя так, как будто это было какое-то бранное слово, и после этого, как я того и ожидал, моя ревность оказалась направлена на человека, чье имя я теперь знал. Вот уж спасибо. Еще один обрывок моей гордости проиграл спор истосковавшейся душе.
Сжав челюсть, она продолжила с отрешенным взглядом. "Мы поженились, когда мне было девятнадцать, и я была глупой..." - решительно начала она, и вдруг показалась мне очень уставшей. Я же был шокирован, потому что не знал, что она была замужем.
И это... совершенно не помогало в нашей ситуации. Даже наоборот, мой желудок свело еще сильнее.
Как только ее решительность вернулась, она продолжила. "Он был... своего рода тиран. И когда у меня появилась Элис, все стало еще хуже", - она мотнула головой, перевела взгляд на пакетики с сахаром, и тон ее голоса стал тише и серьезнее. "Он был ужасным человеком. Он командовал мной так, как будто я была его служанкой. Он никогда не позволял мне иметь свои деньги или друзей, которых он не одобрял, и если я ему возражала, тогда..." - она остановилась и взглянула на меня из-под длинных ресниц, но я застыл, как вкопанный, и был слишком потрясен для того, чтобы выдать именно ту реакцию, какую она от меня ожидала.
"Он меня наказывал..." - закончила она шепотом, не глядя мне в глаза. Она по-прежнему вела себя отстраненно, и хотя я изо всех сил старался выглядеть спокойным, внутри я кипел от ярости на этого Чарльза. Мне хотелось найти его и щедро применить на нем все свои навыки общения со скальпелем. Я ничего не говорил, не осмеливаясь прикасаться к кофе, и ждал от нее продолжения. Ждал, как и всегда.
Внезапно выражение ее лица превратилось в задумчивое. "Я взяла Элис и ушла в тот день, когда ей исполнился годик. Чарльз отказывался дать мне развод, но, в конечном счете, я... убедила его", - в одном уголке ее губ появился призрачный намек на улыбку, - "Я привезла ее сюда, и начала жизнь заново. Мы построили ее вместе, и я стала независимой, потому что так было безопасно", - прошептала она, наконец-то поднимая на меня глаза и оставляя пакетики со специями в покое.
"Я никогда не пыталась проецировать все свои страхи на тебя, Карлайл", - она умоляла взглядом и потянулась к моей руке, которая застыла на чашке. Я разрешил взять меня за руку. Вероятно, я не должен был этого делать. "Мне нравится моя независимость, и хотя я дорожу ею, я действительно хотела быть с тобой. И все еще хочу", - она произнесла последние слова тихо и робко, и это очень напомнило мне Беллу за моим обеденным столом.
Я долго пытался обработать каждую деталь полученной информации и соотнести с ее реакцией, потому что для меня, как человека спокойного, это был, возможно, единственный способ, которым я мог ее понять,.. но все равно это не помогало. Я испытывал сильное желание сказать ей, что у меня, например, в старших классах была подружка с одержимой склонностью к клептомании. Могу я проверить твой кошелек, Эсми?
Но чем больше я пытался поставить себя на место Эсми, тем ужаснее я себя чувствовал. На своей руке я ощущал ее холодные и тонкие пальцы, и ее нежная кожа напомнила мне о том, через какое количество мучений, вероятно, прошла Эсми - почти такое же, как Эдвард и Белла. Она вынесла надругательства в своем собственном доме - по крайней мере, такой напрашивался вывод, потому что она, к счастью, не рассказала никаких подробностей. Ее сестру жестоко убили, она приютила свою травмированную племянницу и...
Меня окружало так много отчаяния и страха, что я начал задыхаться, и к горлу стала подступать желчь. Я никогда не испытывал желания и не намеревался связывать себя с таким количеством душевных травм. Я устал от бесконечных попыток разрушить барьеры, которые всегда оставались непроницаемыми. Их было трое, и только один Эммет,.. и я больше не в силах был выносить эти душевные раны. Я боялся, что не смогу довести дело с Эдвардом до конца.
"Я - не он", - ответил я сдавленным тоном, чувствуя, как кровь отхлынула от моего лица, когда я посмотрел ей в глаза.
Она быстро кивнула. "Я знаю, прости", - торопливо и, как мне показалось, с отчаянием ответила она, крепко схватив меня за руку. "Я понятия не имела, что ты хотел большего, и, наверное, просто игнорировала все знаки, действуя в своих интересах, но мне просто... очень жаль", - умоляющим голосом сказала она, наклонившись ближе и притягивая мою руку к себе.
Я сидел молча, не проявляя никаких эмоций, потому что меньше всего хотел от нее извинений. Полным раскаяния взглядом она долго смотрела в мои пустые глаза. Краем глаза я видел, как официантка с широкой улыбкой на лице остановилась возле нашего столика и спросила, все ли у нас в порядке.
Мы ничего не ответили, уставившись друг другу в глаза, и этот вопрос, застыв в воздухе между нами, вдруг показался очень важным. Официантка ждала, стоя в неуклюжей позе и внимательно смотрела на нас, но, в итоге, тихо удалилась.
"Полагаю, я никогда особо не задумывалась о браке", - Эсми задумчиво поджала губы. Я вопросительно поднял бровь с весьма сомневающимся видом, потому как она внезапно проявила интерес, просто чтобы успокоить меня. Она долго что-то обдумывала, как обычно в такие моменты, покусывая щеку изнутри. А потом стала постукивать ногой под столом, и я узнал жест, означавший, что она принимает важное решение.
Наконец, ее нога остановилась, и поджатые губы медленно превратились в легкую улыбку. "Но я не настроена категорично против этой идеи", - она улыбнулась и ласково погладила большим пальцем мою руку.
Прищурив глаза, я понимал, что, возможно, вынудил ее солгать мне. Я мог бы сказать, что не верю этому и отказываюсь попадаться на эту удочку и продолжать наши тупиковые отношение еще три года, пока она бесстыдно будет меня обманывать. Возможно, мне стоило сказать ей, что для того, чтобы завоевать мое доверие, нужно больше, чем ее невнятные размышления.
Но ее глаза и улыбка, на удивление, сияли, пока она говорила и легонько сжимала мою руку в своей. Уступая. Она не казалась отстраненной, она не отпрянула, и вдруг я почувствовал прилив надежды на то, что могу сломать хотя бы один барьер в этой куче встревоженных и обеспокоенных людей. Если я смогу добиться успеха с Эсми, тогда, без сомнений, у меня есть надежда и на Эдварда.
Я хотел - нуждался - в надежде, которую дала мне ее преданность. Я был лишен этого так долго, что чувствовал нерациональную готовность дать ей второй шанс и поверить в то, что она станет доказательством того, как моя любовь и стойкость приносят свои плоды.
Я по-прежнему не отказывался от своего скептицизма, но если я скажу "нет", то буду не лучшее ее – дам прибежище своей старой боли и сомнениям, и позволю им влиять на мое настоящее и будущее. Каллены никогда не лицемерили.
Но даже если она говорила искренне и хотела этого, в этом мире все еще оставалось двое, кого я никогда бы не поставил превыше своего желания быть с ней. Потому что семья была на первом месте. И хотя с Эмметом она могла бы ужиться без всяких проблем,..
"Что насчет Эдварда?" - натянуто спросил я, пока моя ладонь безвольно лежала в ее руке. Если она хотела серьезно показать свою заинтересованность мною, тогда вставал вопрос об Эдварде. Так же, как и о Белле.
Она тяжело вздохнула, и, поморщившись, отвела от меня взгляд. И подсознательно я понимал, что, вне зависимости от того, какой барьер мы только что сломали, он не был связан с ее проблемами с Эдвардом.
"Скажи мне", - потребовал я, убирая свою руку, потому что настал момент истины. Мне нужно было знать ее оправдание за то, почему она была настроена так решительно против отношений Беллы и Эдварда.
Эсми перевела взгляд на мою руку и, нахмурившись, откинулась на спинку своего диванчика. "Рене", - прошептала она побежденным голосом, и опять начала перебирать пальцами край своей кофты на коленях.
"Иногда Белла так сильно напоминает мне Рене. Они были очень разными, конечно, но такими похожими в своих стремлениях и независимости. Одни из тех качеств, которыми я всегда в ней восхищалась", - она снова печально и задумчиво улыбнулась своим коленям. На нее всегда накатывали эмоции, когда она говорила о своей сестре, поэтому я приготовился к слезам.
Но наши взгляды опять встретились, и на мгновение я был сражен тем, что не увидел ее слез - лишь молчаливые страдания. "Но у Рене был недостаток. Она всегда влюблялась в неправильных мужчин. Обычно они были просто... без гроша за душой или надоедливыми, но иногда..." - она остановилась и посмотрела на меня с выражением тревоги на лице, продолжая теребить пальцами край кофты, - "иногда это были проблемные мужчины, а сострадание и любопытство ослепляли ее, и этот недостаток ее и убил". Ее голос превратился в напряженный шепот, и она низко склонила голову. "И если Белла когда-нибудь позволит..."
"Чему именно ты не доверяешь?" – приведенный в бешенство ходом ее мыслей, я прервал Эсми, сердито усмехнувшись, чтобы дерзко вынудить ее вслух признать свое собственное высокомерие в моем присутствии. Я встану из-за стола, сбегу подальше от этого ужина, уеду из этого проклятого города, если она когда-либо сделает это.
Она избегала моего взгляда, в то время как я весь кипел изнутри и сжимал руки в кулаки под столом. Я понял, что она не скажет этого. Трусиха.
"Ты сравниваешь моего сына с опасным убийцей-социопатом?" - резко выдал я, скорее утверждая, чем спрашивая, потому что она определенно так и делала. Точно так же она хотела сравнить и меня с жестоким женоненавистником. Я даже изо всех сил старался игнорировать тот факт, что сейчас впервые назвал Эдварда вслух своим сыном.
Она побледнела от тона моего голоса, ее глаза расширились, и, наконец, набравшись мужества, посмотрела мне прямо в лицо. "Нет. Просто я не знаю его, Карлайл, и...", - торопливо защищалась она, в то время как я сдержанно скрежетал зубами, удерживая себя от весьма вульгарного набора букв и слов в духе Эдварда. "Ты можешь честно сказать мне, что знаешь его? По-настоящему знаешь?", - тихо спросила она с намеком.
"Да", - без колебаний ответил я, - "Он никогда... никогда бы..." - я сделал паузу и мотнул головой, потому что это было слишком ужасно, чтобы даже думать о таком. "Я даже не могу закончить это предложение, потому что чересчур оскорбительно даже просто вслух произносить эти слова", - я отвел взгляд, опять рассердившись на Эсми.
"Прости, я не имела в виду..." - прошептала она, спустя несколько секунд напряженной тишины.
Я сделал еще один глоток кофе, чтобы моя рука была хоть чем-то занята. "Но ты имела в виду. И ты снова и снова продолжаешь так относиться к нему, и это едва ли справедливо. Он не сделал ничего, чтобы заслужить такие предположения", - я запнулся, увидев, как она приподняла бровь и посмотрела на меня многозначительно.
Я раздраженно закатил глаза в ответ на скептицизм. "Пожалуйста, Эсми. Его дважды арестовывали за мелкие правонарушения", - я указал на его общеизвестную криминальную историю и, к своему стыду, приуменьшил проступки, связанные с наркотиками. "И если все дело в сексе... сколько подростков их возраста занимаются тем же? Как ты думаешь, как часто Элис и Джаспер?.."
"Карлайл!” - испуганно прервала она меня, прежде чем я смог высказать предположение о том, что ее собственная дочь жила активной сексуальной жизнью. В конце концов, я же сам выписал ей противозачаточные.
Она заметно расслабилась, когда я отступил в сторону от своей защитной позиции, и ее лицо смягчилось. "Я знаю. Это двойные стандарты, и это несправедливо по отношению к Белле. Мне жаль", - она попросила прощения еще раз, и меня это начало раздражать. Я не хотел ее извинений, я ждал от нее действий.
Она снова наклонилась ближе ко мне с мольбой в глазах. "Я просто не могла,.. если с ней что-нибудь случиться по моей халатности,.. это убьет меня". Ее лицо стало серьезным и помрачнело, но я действительно понимал ее страстное желание защитить Беллу. Однако она зашла дальше своего чувства долга. "Об этом не пишут в учебниках или справочниках, Карлайл", - продолжила она, тяжело вздохнув, - "Я стараюсь изо всех сил, и все равно этого недостаточно". Она показалась мне совсем отчаявшейся и... изможденной, когда перевела взгляд на колени, и я понял, что она на самом деле чувствует себя потерянной. А я знал, каково чувствовать неудачу и поражение, потому что уже очень давно испытывал эти чувства в общении с Эдвардом. Это было не мое дело, и я, конечно, совсем не эксперт в воспитании или семейном единении, но на мое решение ее личные обстоятельства и объяснения не повлияли.
Почему-то я чувствовал, что мой совет может оказаться ценен. "Возможно, ты ведешь себя халатно именно сейчас, когда обращаешься с ней, как с бесправным младенцем", - я старался, чтобы мой голос звучал спокойно, но потерпел фиаско, когда она подняла на меня широко распахнутые глаза. Мне не нравилось грубо вести себя с Эсми, но, будь я проклят, если именно это не было ей сейчас нужно.
Она наклонила голову на бок и нахмурила брови, а я продолжил.
"Ты действительно думаешь, что Белла, пройдя через такие испытания, настолько небрежно могла бы поставить себя в положение, которое причинило бы ей вред?" - спросил я, выжидающе вскидывая брови.
Эсми медленно покачала головой и снова поджала губы, кажется, действительно заинтересовавшись моим мнением, которое определенно привлекло ее внимание. Я чуть не фыркнул. Если бы она поинтересовалась им несколько месяцев назад, то мы могли бы избежать так много ненужной суматохи.
Наклонившись ближе к ее лицу над столом, я продолжил, чувствуя себя признательным за возможность хоть раз в жизни оказаться полезным. "Разве ты не согласна, что даже несмотря на то, что она требует особого внимания, она всегда была рассудительной?" - спросил я со знанием дела. Даже наоборот, лучшее в характере Беллы было результатом ее несчастий. Как я и ожидал, Эсми покачала головой, задумчиво размышляя над этими истинами.
И после этого мне оставалось лишь добавить к ее поражению свою последнюю мысль. Несмотря на то, что я знал - это очень ее расстроит.
Я сделал глубокий вдох, подготавливая себя к ручьям слез, и задал свой последний вопрос низким, полным раскаяния голосом: "Стала бы Рене так реагировать на эту ситуацию?"
В автомобиле было тепло, темно и уютно, когда я вышел из закусочной и почувствовал... облегчение. Сейчас я чувствовал себя свободнее, чем в ту ночь, когда ушел от Эсми, потому что на этот раз я совершил конструктивный поступок. Она сломалась, как я и ожидал, и хотя мне было не по себе, что пришлось ее расстроить, я не сожалел об успехах, которые она сделала. Я видел в ее глазах, что она капитулировала, признав, что ошибалась. Не до конца ошибалась, если говорить честно, но она подавила эмоции, которые руководили ее действиями. И теперь только от нее зависело, сможет ли она исправить отношения, которые разрушила. Наши и их.
И она сделает это, потому как, даже если ее барьеры в отношениях с Беллой были выше, чем в наших, она не смогла бы пережить любую возможность разочаровать свою сестру. Поэтому и я готов был приложить все усилия, чтобы помочь ей найти правильный баланс в обоих отношениях.
По дороге домой, чувствуя бесспорное облегчение, я стал обдумывать стратегию поведения и требований, необходимых в этих новых обстоятельствах. Эсми нужно было сблизиться с Эдвардом и увидеть то, что я наблюдал между ними двумя в его день рождения. Им нужно было вести себя ответственно и успокоить ее страхи, чтобы не так от нее зависеть. Ему нужно было заслужить ее доверие, и мне оставалось только молиться, что он не упустит возможность вернуть ее благосклонное отношение. Я улыбнулся, понимая, что он, скорее всего, сделает что угодно, лишь бы быть с Беллой.
Я продолжал бы, руководствуясь своими вторичными потребностями, вести с ними беседы и рассказывать о том, как им нужно выстраивать отношения в таких особых обстоятельствах. И, может быть, однажды, когда все это успокоится, Эсми и я сможем убедить Беллу и Эдварда пройти курс лечения - по крайней мере - их проблем со сном.
Было почти девять, когда я свернул на подъездную дорогу, но в доме было на удивление темно. Большую часть дня я провел в больнице, и мое возвращение домой было испорчено встречей с Эсми, которая продлилась почти три часа.
Слабый свет из гостиной освещал двор и сделал мой путь к крыльцу более видимым, когда я припарковался и вышел из автомобиля. Нахмурившись, я приблизился к двери и вытер ноги. Было очень неосмотрительно с их стороны не оставить для меня свет на крыльце, когда оба они знали, что я приеду затемно.
В доме было тихо, когда я вошел и закрыл за собой дверь. И все-таки, в нем было как-то... темно. С любопытством нахмурив брови, я оставил свою сумку в холле, а затем поднялся на первый лестничный пролет и щелкнул выключателем.
Честно говоря, я с нетерпением ждал возможности поговорить с Эдвардом о событиях этого вечера. Мне хотелось сообщить ему о своем подобающем поведении перед Эсми и увидеть улыбку на его лице, когда я скажу ему, что мы оба приглашены завтра на ужин с ней и Беллой. Нам всем нужно было отвлечься от общей мрачной и напряженной атмосферы в обеих наших семьях.
Когда я добрался до второго лестничного пролета, что-то хрустнуло у меня под ногами. Я отстранился и в замешательстве уставился на сломанную рамку для фотографии. Решив, что она просто упала со стены, я принялся поднимать осколки и выбросил их в мусорное ведро в ванной второго этажа, прежде чем продолжить подниматься вверх по лестнице в комнату Эдварда.
Добравшись до холла перед его дверью, я включил свет и снова нахмурился. Он не покидал свою комнату после заката. В этом не было ничего необычного, поэтому я особо не задумался об этом, когда тихо постучал в его дверь.
Она оказалась лишь слегка прикрытой, поэтому от моего стука дверь открылась, и я занервничал, стоит ли входить без его разрешения. В конечном счете, заглянув в черную щель, я решил, что мои новости смогут отвлечь его от непрошеного вторжения.
Неуверенно толкнув дверь, я рукой стал на ощупь искать выключатель. Когда мои пальцы дотянулись до него и щелкнули им, моя челюсть медленно отвалилась от ужаса, когда я изумленно уставился на огромную комнату у себя перед глазами.
Она была полностью разгромлена.
На полу были разбросаны одежда и бумаги в таком беспорядке, что под ними едва можно было различить золотистый ковер. Стены были все в дырках и исцарапаны, и когда я вошел внутрь, моя нога наткнулась на опрокинутый кожаный диван. Мои глаза округлились от увиденного, и мне пришлось его обойти. И пока моему взгляду открывалось все больше и больше, я начал понимать, что книжная полка тоже была опрокинута и теперь полностью лежала на полу в сложенном состоянии, а по всему периметру комнаты беспорядочно валялись книги.
А кровать...
Кровать была разломана, на простынях виднелись очевидные рваные дырки - в потрепанном виде они были свалены на пол, прикрывая бледно-синий матрас. Первым моим рефлексом после увиденных искореженных обломков были тревога и беспокойство. Я был ошарашен, взволнован, сердит, и к тому же Эдварда нигде не было видно.
Я проверил ванную - в ней было пусто, хотя, откровенно говоря, она была в гораздо лучшем состоянии, чем спальня. Мне пришлось практически вскарабкаться по книжной полке, чтобы добраться до балконных дверей, но когда это мне, наконец, удалось, выяснилось, что мои действия были бесполезны.
Вернувшись к двери, я приготовился прочесать весь дом, чтобы понять, где он. Я не мог определиться, должен ли я уже начинать обдумывать наказание, или же просто панически переживать за его целость и сохранность. Но в каждой из комнат было темно и пусто, и, в конечном счете, я поддался скорее панике, чем гневу.
На кухне тоже было темно. Пусто. Как и в столовой с гостиной. Телевизор в гостиной был выключен, но свет зажжен, и я начал искать телефон, чтобы позвонить в полицию, потому что понятия не имел, что произошло в моем доме, пока меня не было, и куда делись мальчики.
Я еще раз поднялся наверх, чтобы взять телефон в своем кабинете и, открыв в него дверь, попытался успокоиться. В кабинете тоже было пусто, и я не ожидал ничего другого. Но, войдя в комнату, я испугался, увидев фигуру в кожаном кресле напротив моего стола.
Найдя выключатель, я еще некоторое время возился с ним, пока, наконец, комната не озарилась светом. Кресло стояло в противоположном ее конце, но как только я увидел знакомую копну бронзовых волос, выглядывающих из-за его кожаной спинки, на меня волной накатило облегчение.
И... теперь, когда я знал, что он в целости и сохранности, я почувствовал то раздражение и гнев, которые оттолкнул от себя ранее.
Я растерянно нахмурился, пытаясь понять, что он мог делать тут, сидя один в темноте в моем кабинете. "Ты не хочешь объяснить, какого черта произошло наверху? И где делся Эммет?" - спросил я самым корректным тоном, на какой только был способен, пересекая комнату. Он не ответил, а я не взглянул на него, обходя стол и приближаясь к своему рабочему креслу.
С облегченным вздохом, но все еще расстроенный обнаруженным странным состоянием своего дома, я сел и наконец-то посмотрел на него.
"Господи Боже, Эдвард..." - выдохнул я, опять вставая с кресла, и паника снова вернулась в мою грудную клетку. - "Что с тобой произошло?" - спросил я, в ужасе осматривая его раненное лицо.
Его щека покраснела и, по всей видимости, была в рубцах и синяках, нижняя губа была разбита, и хотя на данный момент рана уже затянулась, мне от этого легче совсем не стало. Я присмотрелся, заметив у него на шее глубокую отметку в форме укуса. Я нервно сглотнул и опустился ниже взглядом к опухшей и кровоточащей ране, которая исчезала под его воротником.
Мои глаза прошлись вверх от шеи к взъерошенным волосам, которые выглядели спутанными и необычно растрепанными. Почему он молчал?
Я посмотрел ему в глаза - покрасневшие, сердитые, и невероятно темные, как будто он... плакал. Но больше всего вызывало тревогу выражение его лица, с которым он сидел в кресле и смотрел на меня, не произнося ни звука.
Невозмутимый и спокойный.
Его лицо было расслаблено и спокойно, брови и лоб - необычно гладкими, а голова апатично лежала на спинке кресла. Я так пристально следил за ним весь последний месяц, что мне было знакомо каждое выражение его лица. И среди них не было того, что я видел сейчас.
Он выглядел устрашающе спокойным, одновременно окруженный сотнями беспокойных признаков, и это очень тревожило. Я медленно сел в кресло, и его зеленые глаза, неестественно двигаясь - поскольку остальные части его тела оставались абсолютно неподвижны - проследили за мной.
"Ты подрался?" - уклончиво спросил я сдавленным шепотом, впитывая в себя больше деталей его потрепанной внешности. Но я знал, что дело было не в этом. Я видел раньше Эдварда после драки, и он никогда не был безмятежным и спокойным. Сейчас все было иначе. Но он лишь посмотрел на меня в ответ с таким же странным спокойным видом.
Какое-то время я сидел молча, осматривая его, изучая его раны и обдумывая лечение, пока не почувствовал, что во мне растет одновременно гнев и беспокойство из-за полного отсутствия звуков и движений с его стороны.
"Пожалуйста, может, ты скажешь хоть что-нибудь?" - потребовал я, и наверняка в тоне моего голоса послышалось отчаяние, когда он наконец-то еле заметно пошевелился. Краем глаза я увидел, как дернулась его рука на подлокотнике. Я выжидающе смотрел на то, как его губы приоткрылись, и он тихо и хрипло сказал:
"Мне нужна твоя помощь".
Эдварду с каждым днем становилось все хуже, и мне пришлось смириться с тем, что я мог только наблюдать за его физическим состоянием. Меня беспокоило, что, по сравнению с прошлым месяцем, он потерял слишком много в весе. Я знал, что он почти не спал, и хотя мысль о том, что он лишен сна, была пугающей, я мало что мог сделать.
Я продумал все свои альтернативы, но с юридической точки зрения он был уже взрослый и поэтому только сам мог принимать медицинские решения. Не было никакой возможности пойти против его воли, если он сам не хотел лечиться... только если признать его недееспособным и неспособным самостоятельно принимать такие решения. Но это было невозможно, потому что Эдвард - самый что ни на есть дееспособный.
Я хотел забрать у него машину, потому что серьезно сомневался в его способности управлять ею из-за недостаточной внимательности. Но я уже использовал автомобиль в качестве наказания и воспитательного рычага в прошлом, и отказывался следовать примеру Эсми, забирая у него все, чего он хотел, и настаивать при этом, что это для его же блага. Я не мог нанести ему удар, когда он шел ко дну, поэтому я продолжал напоминать самому себе, что водил он редко, и в прошлом хорошо справлялся в таких же условиях. Но это не всегда успокаивало меня.
Я чувствовал, что мне просто до отчаяния необходимо рассказать ему, что это не я так бессердечно противостоял их с Беллой отношениями. Но это не принесло бы никакой пользы, и мне невыносимо было думать о том, какую бы пропасть мои слова разверзли между Беллой и Эсми, когда он неизбежно рассказал бы ей о сложившейся ситуации. Поэтому я держал рот на замке и вел себя как вторая половина жесткой родительской силы, которая удерживала их порознь.
Все осложнялось, и за три недели я стал больше за него бояться, наблюдая за Эдвардом при любой возможности. Он выходил из своей комнаты только по утрам, чтобы уехать в школу, и по ночам, чтобы поесть и поиграть в видеоигры с Эмметом. Вероятно, они думали, что я не слышу их в своей комнате, но я слышал, потому что по ночам просто лежал в темноте, пытаясь не думать о женщине, живущей по соседству.
Она ни разу не позвонила и не попыталась встретиться со мной, и с каждым днем я чувствовал себя свободнее и одновременно разочаровывался отсутствием усилий с ее стороны. Поэтому я все время посвящал делам в больнице и заботам об Эдварде, безропотно отдаваясь этим занятиями, пока что-нибудь… не будучи уверенным, чего именно жду, я знал, что что-то должно произойти. Может быть, я ждал звонка от Эсми, а, может, ждал, что Эдвард наконец-то меня простит. Я просто ждал и понятия не имел, чего именно. Это напомнило мне об одном моем любимом печенье от Беллы. Застывшие Клубничные Мгновения.
Я точно застыл.
В конечном счете, я перестал получать печенье вместе с остальными, и не мог понять, было ли это связано с тем, что я разозлил Беллу, либо же это Эсми пресекла ее появления в холле моего дома по утрам. Хотя это не имело значения - мои проблемы перевесили мелкие горевания по хорошей выпечке, и я использовал это утверждение как оправдание, чтобы отвлечь себя от мыслей о том, что, похоже, все вокруг меня ненавидели.
Ночи медленно вползали в мой кабинет, где я оканчивал бумажную работу и приступал к исследованиям расстройства сна и кошмаров, чтобы у меня была возможность лучше позаботиться об Эдварде. Если бы в свое время я хорошо присмотрелся, думаю, я смог бы увидеть все имеющиеся симптомы. С момента нашей встречи в больнице, когда Эдвард отказался от успокоительного, он всегда избегал сна.
Я понять не мог, как мне удалось не заметить нечто столь значительное с самого первого дня. Бесспорно, Эдвард успешно все скрывал, но это не извиняло меня за такую ошибку. Возможно, тщеславие признанного доктора вселило в меня, в некоторой степени, ложную веру в свой талант к наблюдению. Мне никогда не приходило в голову, что я мог иметь дело с чем-то большим, чем просто травма от ожогов.
В отличие от Эммета, я располагал минимальными сведениями о прошлом Эдварда. Я отлично знал обо всех его шрамах, потому что неоднократно за эти годы осматривал его во время болезни, и хотя я был в курсе произошедшего пожара, я не знал никаких подробностей, кроме краткого упоминания о гибели его отца. Мне предоставили историю его болезни, но в ней не было ничего связанного с этим событием, кроме диагноза и методов лечения. А государственная служба опеки, в точности как и в случае с усыновлением Эммета, выдала мне лишь ограниченную информацию о его матери, поскольку он был отдан на их попечение через анонимный источник.
Я взял на себя ответственность и принял эту скудную информацию в надежде, что Эдвард сможет восполнить для меня все пробелы, как только мы станем ближе, потому что в то время, когда от него отказались, он был еще ребенком. Конечно же, этого так и не произошло, и я так и не получил представление об основополагающих и скрытых проблемах, которые, вероятно, нагнетались с... Бог знает какого времени.
В тот день, когда я привел домой Эммета, он был гиперактивным восьмилетним мальчиком, и на его примере я получил кое-какой опыт знакомства с основополагающими причинами поведения. Эммет был словно ребенок из учебника - из-за своей гиперактивности и дефицита внимания, он требовал к себе внимания за все прошедшие восемь лет, вместе взятые. И хотя, в конечном счете, ему не потребовалось лечение, поскольку своему переизбытку энергии он нашел выход в спорте, я все равно давал ему предписанный аддералл и бдительно наблюдал за его превосходным прогрессом. Вот чем я занимался. Наблюдал, отслеживал прогресс и корректировал его там, где мог.
Но с Эдвардом все было не так просто.
Исследования в области нарушений сна не успокоили мои страхи, и чем глубже я зарывался в эту тему, тем сильнее паниковал из-за того, чему Эдвард подвергал свой организм. Депривация* сна пугала – у нее мог быть фатальный исход. Человеческое тело не могло быть лишено сна более десяти дней. А у меня не было никакой возможности определить ни как много он спал, ни как много сна ему требовалось для нормального функционирования с того самого утра, но все имеющиеся факты тревожили меня.
За все годы моей практики я не встречал добровольного отказа от сна. У меня за плечами были умеренные случаи, но обычно они были вызваны стрессом и беспокоили самих пациентов. Я предписывал им успокоительное и рекомендовал отдохнуть. Но этот серьезный случай не был похож ни на что другое. Поэтому мне пришлось снова углубиться в изучение возможных последствий.
Имелись факторы, которые влияли на здоровье из-за такого длительного отказа от сна. Снижались конструктивные навыки мышления и способность к эмоциям, и хотя это объясняло значительную часть основных недостатков характера Эдварда, я себя лучше от этого не чувствовал.
Шли дни, и чем больше я погружался в тему, тем хуже все становилось. Остановка сердца, инсульт, депрессия, психическое расстройство, дефицит инсулина... список можно было продолжать и продолжать, и это даже не считая широко известные и в равной степени тревожные краткосрочные эффекты.
К моему большому удивлению, я нашел также разные ссылки на депривацию сна, как средство лечения депрессии. Очевидно, появляющаяся временная потребность в сне вызвала у пациентов чувство эйфории. Это объясняло то, как Белле удавалось оставаться такой невероятно спокойной перед лицом своей эмоциональной и психической травмы, что на самом деле вынудило меня провести параллели между ними двумя.
И вдруг однажды поздно ночью, когда эта мысль пронеслась у меня в уме в сотый раз, я соединил Эдварда и Беллу,.. и хлопнул себя по лбу ладонью с пониманием и одновременно осознанием собственного идиотизма. С отчаянием сгорбившись над своим столом, я почувствовал себя невероятно тупым и отпихнул книгу с новейшими исследованиями в области нарушений сна в сторону.
Я так много времени провел, сосредоточившись на депривации сна Эдварда и его кошмарах, что оказался совсем не в состоянии увидеть, что это было для них просто побочным эффектом. Конечно, лишение сна - побочный эффект от кошмаров, но вот сами кошмары...
Они были вызваны чем-то еще. Не только воспоминаниями. Я вскочил и подбежал к полке с другой книгой, которую купил недавно, как раз когда Белла переехала. Я вернулся с ней к столу и стал искать нужную мне страницу. Я бегло просматривал страницы, потому что для Беллы это не было нужно. Мы уже детально знали все особенности ее состояния.
Честно говоря, я себя чувствовал не в своей тарелке. Я был терапевтом, и даже при том, что за годы своей практики и обучения я кратко ознакомился со многими областями медицины, психология никогда не была моей сильной стороной. Поэтому в качестве путеводителя по моим предположениям я использовал книгу, которую мне порекомендовал наиболее квалифицированный коллега.
Пользуясь всеми имеющимися симптомами, я выстроил в линию все проведенные параллели. А потом сделал это еще раз, и еще раз. И еще раз. И еще раз для уверенности и, возможно, надежды на то, что мои вычисления были неправильными. Но все было правильно, все по-прежнему сходилось. И все было именно так, как я и боялся.
Я был на девяносто девять процентов уверен в том, что Эдвард сам себя довел до серьезного хронического случая посттравматического стресса. Вероятно, с того самого момента, когда произошел пожар, он скрыл серьезность этого происшествия под множественными слоями защиты и, возможно, собственного отрицания. Все было настолько очевидно, что я чувствовал себя невероятно глупым, не увидев этого раньше. Это отрыло так много дверей в бездну самых разных психических расстройств, что все они просто не помещались у меня в голове. Ужасная картина.
Однако во многом все стало проще. Потому что, даже несмотря на то, что я был беспомощен, теперь я был вполне уверен, с чем имею дело. Я так тщательно изучил посттравматический стресс ради Эсми и Беллы, что знал все существующие в нашей стране условия лечения и когнитивной психотерапии. Прогноз, несмотря на такое затяжное хроническое заболевание, был определенно обнадеживающий.
Меня расстраивало, что я пропустил нечто столь серьезное и тревожно нездоровое, в течение пяти лет находившееся у меня прямо перед глазами. И теперь я не мог все исправить, не мог убедить Эдварда в том, что бодрствование было совершенно бесполезно в его состоянии. Мне нужно было просто подготовиться.
Я начал готовиться к последствиям этого нового осмысления. Я знал, что, в конечном счете, что-то произойдет. Это был лишь вопрос времени, когда состояние, с такой свирепостью назревающее в его уме, выйдет на первый план. У меня не было никакой возможности вычислить, как или когда произойдет то, что запустит этот процесс, как это было с Беллой, но я с трудом верил, что этого никогда не случиться. Это может быть стресс, что-нибудь такое же сложное, как накапливающиеся длительное время эмоции, либо это может оказаться что-то абсолютно незначительное. Все совершенно непредсказуемо и, если мои подозрения были правильны, то и совершенно нестабильно.
Поэтому, к сожалению, мне оставалось только ждать. Я был так измучен ожиданием, что эта мысль привела меня в полное отчаяние, однако мне нужно было потерпеть. Потому что скоро, может быть, даже очень скоро, Эдвард станет неспособен отрицать истину. И когда этот день настанет, я буду готов предложить ему любую доступную альтернативу.
Любой выбор.
От этой мысли я угрюмо плюхнулся назад в кресло. Я подготовился к тому моменту, когда Эммет дорос до определенного возраста, и тогда наши отношения стали сильнее, чем когда-либо. Я чувствовал, что могу сделать то же самое и для Эдварда, если это будет означать прогресс.
Собрав всю необходимую информацию для разговора, который нам предстоял, вероятно, в самом ближайшем будущем, я почувствовал весь спектр эмоций: от беспокойства до неловкости. Я не обязательно предложу ему именно то, что собирался, но если я скрою от него эту возможность, это лишь усилит его гнев на меня и затормозит его выздоровление,.. если он вообще когда-либо хотел поправиться. Поэтому я собрал все документы и информацию и надежно запер их в потайном ящике своего стола.
Точно как и Эмммет, он рано или поздно придет ко мне. И я буду готов проглотить всю свою боль и обиду, если он это сделает, потому что другого выбора у меня не будет.
Но сейчас мне оставалось лишь ждать и готовиться, пока Эдвард себя неизбежно и окончательно не загубит.
Спустя тридцать четыре дня после дня рождения Эдварда, я был занят в приемном покое больницы, работая как раб в последний из дней своего графика с горячей чашкой кофе в руках, когда услышал, как мое имя объявили по громкой связи.
Доктор Каллен, пройдите в регистратуру. Доктор Каллен, пройдите в регистратуру.
Вкрадчивый голос был профессионально спокоен, но я распознал в тоне Линды легкий оттенок раздражения. Со вздохом я поднялся со своего места и захватил медкарты, умело балансируя чашкой кофе в руках, когда вышел из приемного покоя и направился к регистратуре.
Пальцы Линды бегло летали по клавиатуре, когда я безразлично протянул ей медкарты. Она даже не взглянула на меня, и я еле сдержался, чтобы не закатить глаза при виде ее откровенно детского поведения, прежде чем заметил человека, стоящего перед нею.
Эсми.
Она посмотрела мне в глаза с легкой улыбкой на губах, и я шумно сглотнул, нерешительно улыбнувшись ей в ответ. Она выглядела сногсшибательно, великолепно и до неприличия самодовольно в глазах раздражающего администратора, которая оказывала мне больше знаков внимания, чем я действительно хотел получить.
Эсми обошла вокруг стола с моей стороны, облокотилась на стойку и повернулась ко мне лицом. "Ты свободен сегодня вечером?" - прошептала она, и я не мог не заметить глубокую печаль в ее глазах, пока она нервно водила пропуском по поверхности стола.
Я поджал губы и уставился вниз на свои ботинки прищуренным взглядом. Наклонив голову, я размышлял о возможных причинах ее приглашения. Я больше не хотел вводить себя в заблуждение и не желал поддаваться искушению, которое могло стоять за ним. Но я все равно чувствовал, что должен объясниться с ней, в частности трезво и без эмоций рассказать о том, как меня расстраивает полное игнорирование со стороны Эдварда. Поэтому я согласно кивнул и без слов вывел ее из больницы.
На разных машинах мы подъехали к маленькой городской закусочной, так и не сказав друг другу ни слова, когда вошли и выбрали уединенные диванчики в конце помещения. У меня начиналась аллергия на все диванчики вместе взятые, но нам подали, хоть и посредственный, зато горячий, кофе с кофеином, и я еле волочил ноги, устав после длинной смены и проведенной за исследованиями ночи.
"Устал?" - спросил она, отпив глоток, и нахмурилась.
Я кивнул, расслабившись на своем диванчике и задумавшись о том, как она так просто могла... "нести херню", выражаясь словами Эдварда. "Долгая неделя", - я уставился на мозаичный узор на полу и ждал. В конце концов, ожидание было моим коньком.
Когда официантка попросила нас сделать заказ, мы оба вежливо отказались. А потом я почувствовал себя нелепо из-за того, что мы отправились ужинать, тогда как ни один из нас на самом деле есть не собирался. Мы приехали сюда ни для чего иного, как поговорить, и это раздражало меня. Конечно, Эсми ведь никогда бы не пришла ко мне домой, только если бы это не было как-то связано с Беллой.
"Как дела у Элис и Беллы?" - вежливо поинтересовался я, отпивая кофе, хотя уже знал ответ на этот вопрос. Элис была нормальной девочкой-подростком, и за последний месяц я уже достаточно всего прочел про посттравматический стресс и депривацию сна, чтобы знать, как с этим справлялась Белла.
Она улыбнулась и соединила руки на столе. "Элис в порядке. Проводит много времени с Беллой..." - они затихла, печально потупив глаза. Я заметил тяжелый хмурый взгляд, который за этим последовал. "Белла все так же, полагаю. Без изменений", - прошептала она, потерев ладонями.
Мне хотелось ответить что-нибудь напыщенное, вроде... "я же тебе говорил". Я говорил тебе, что ты душишь ее и вызываешь у нее одну лишь обиду. Я говорил тебе, что все это вернется нам бумерангом. Я говорил тебе, что ты не решишь проблему, не заглянув в ее корень.
Но я сжал губы вместе и оставил свое мнение при себе. Она в любом случае не хотела бы моего вмешательства. Если бы это действительно было ей нужно, мы бы сейчас не сидели здесь, в этой закусочной, и не чувствовали бы себя нелепо, кружа вокруг да около имеющихся реальных проблем.
"Мне жаль это слышать", - сказал я, потому что это был самый эффективный способ ответа, чтобы по-прежнему чувствовать свою правоту, но не выглядеть при этом снисходительно.
Она кивнула и поджала губы, уставившись в стол, и мы снова замолчали. Привезти меня сюда, чтобы поговорить о наших детях, как будто у нас не было собственных проблем, - это казалась мне таким бессмысленным. Я не мог понять ее истинных намерений, пока она лениво перебирала пакетики с приправой в большой миске.
"Я скучаю по тебе", - прошептала она еле слышно, когда ее пальцы начали теребить пакеты с искусственными подсластителями.
Ну, вот и оно.
Я ничего не ответил, делая глоток кофе, потому что, даже несмотря на то, что я тоже ужасно по ней скучал, ничего хорошего демонстрация чувств и очевидной слабости мне не принесет. Возможно, будучи истинным джентльменом, я сейчас слишком наслаждался властью. Но не то чтобы меня слишком волновал этот момент.
Она вздохнула, и хотя внешне я мужественно переносил ситуацию, мой живот скрутило, потому что этот разговор обещал быть либо нашим примирением, либо завершением всего того, что между нами было. Но на этот раз решение было за мной и, как всегда, все зависело от нее.
"Дело в Эдварде?" - спросила она, и ее голос вдруг стал жестким и умоляющим, в то время как я грел руки своей чашкой.
Наши взгляды встретились, и я был совершенно уверен, что мои глаза были похожи в этот момент на два блюдца. "Прости, не понял?" - непонимающе спросил я. Конечно, я так и не объяснил ей причину своего ухода, и чем больше я думал об этом, тем больше вспоминал, что последние сказанные мною слова были связаны с Эдвардом и Беллой, но... разве она и в самом деле не видела, что это были наши собственные с ней проблемы?
Я посмотрел, как Эсми перебросила волнистые волосы через плечо, положила руки на колени и наклонилась в мою сторону, напряженно сжав плечи и ожидая моего объяснения. "Это не имеет никакого отношения к Эдварду. Дело в нас", - я медленно поднял брови и почувствовал себя более чем просто расстроенным ее озадаченным видом.
Я решил доказать свою точку зрения самым эффективным из всех возможных способов. "Как ты относишься к браку, Эсми?" - спросил я, поднося чашку к губам. В точности, как я и ожидал, она отвела глаза в сторону и отпрянула назад. Отпрянула. "Вот видишь", - просто сказал я, в то время как моя чашка приземлилась на стол громче, чем я рассчитывал, - "Дело именно в этом".
А потом я отвел взгляд. Мне бы и хотелось в тот момент почувствовать себя самодовольно из-за того, что я точно предугадал ее реакцию, но у меня так и не получилось. Мне было стыдно, и я чувствовал себя нелепо – будто я школьник, пытающийся узнать у своей подружки, почему она не пойдет со мной на выпускной. Слишком непохожие на облегчение чувства.
Долгое время она не отвечала, мой кофе вместо горячего стал теплым, а я начал обдумывать последствия еще одного поспешного раздраженного подъема с этого диванчика. Но когда я уже начал подыскивать себе оправдание за то, что так и сделаю, она заговорила.
"Я никогда не рассказывала тебе об отце Элис, не так ли?" - задумчиво и печально спросила она, все еще продолжая перебирать пакеты с приправами и избегая моего взгляда. Я ответил на ее нелепый вопрос - мы оба прекрасно знали, что его имя никогда не упоминалось. Мне едва ли хотелось всенепременно узнать о любом мужчине из ее прошлого. Я и без того слишком сильно добивался ее любви, что считал абсурдным жертвовать еще одним клочком чувства собственного достоинства ради чего-то такого мелочного, как ревность.
Глубоко вздохнув, она решительно взглянула мне в глаза и вскинула подбородок. "Его звали Чарльз", - она произнесла его имя так, как будто это было какое-то бранное слово, и после этого, как я того и ожидал, моя ревность оказалась направлена на человека, чье имя я теперь знал. Вот уж спасибо. Еще один обрывок моей гордости проиграл спор истосковавшейся душе.
Сжав челюсть, она продолжила с отрешенным взглядом. "Мы поженились, когда мне было девятнадцать, и я была глупой..." - решительно начала она, и вдруг показалась мне очень уставшей. Я же был шокирован, потому что не знал, что она была замужем.
И это... совершенно не помогало в нашей ситуации. Даже наоборот, мой желудок свело еще сильнее.
Как только ее решительность вернулась, она продолжила. "Он был... своего рода тиран. И когда у меня появилась Элис, все стало еще хуже", - она мотнула головой, перевела взгляд на пакетики с сахаром, и тон ее голоса стал тише и серьезнее. "Он был ужасным человеком. Он командовал мной так, как будто я была его служанкой. Он никогда не позволял мне иметь свои деньги или друзей, которых он не одобрял, и если я ему возражала, тогда..." - она остановилась и взглянула на меня из-под длинных ресниц, но я застыл, как вкопанный, и был слишком потрясен для того, чтобы выдать именно ту реакцию, какую она от меня ожидала.
"Он меня наказывал..." - закончила она шепотом, не глядя мне в глаза. Она по-прежнему вела себя отстраненно, и хотя я изо всех сил старался выглядеть спокойным, внутри я кипел от ярости на этого Чарльза. Мне хотелось найти его и щедро применить на нем все свои навыки общения со скальпелем. Я ничего не говорил, не осмеливаясь прикасаться к кофе, и ждал от нее продолжения. Ждал, как и всегда.
Внезапно выражение ее лица превратилось в задумчивое. "Я взяла Элис и ушла в тот день, когда ей исполнился годик. Чарльз отказывался дать мне развод, но, в конечном счете, я... убедила его", - в одном уголке ее губ появился призрачный намек на улыбку, - "Я привезла ее сюда, и начала жизнь заново. Мы построили ее вместе, и я стала независимой, потому что так было безопасно", - прошептала она, наконец-то поднимая на меня глаза и оставляя пакетики со специями в покое.
"Я никогда не пыталась проецировать все свои страхи на тебя, Карлайл", - она умоляла взглядом и потянулась к моей руке, которая застыла на чашке. Я разрешил взять меня за руку. Вероятно, я не должен был этого делать. "Мне нравится моя независимость, и хотя я дорожу ею, я действительно хотела быть с тобой. И все еще хочу", - она произнесла последние слова тихо и робко, и это очень напомнило мне Беллу за моим обеденным столом.
Я долго пытался обработать каждую деталь полученной информации и соотнести с ее реакцией, потому что для меня, как человека спокойного, это был, возможно, единственный способ, которым я мог ее понять,.. но все равно это не помогало. Я испытывал сильное желание сказать ей, что у меня, например, в старших классах была подружка с одержимой склонностью к клептомании. Могу я проверить твой кошелек, Эсми?
Но чем больше я пытался поставить себя на место Эсми, тем ужаснее я себя чувствовал. На своей руке я ощущал ее холодные и тонкие пальцы, и ее нежная кожа напомнила мне о том, через какое количество мучений, вероятно, прошла Эсми - почти такое же, как Эдвард и Белла. Она вынесла надругательства в своем собственном доме - по крайней мере, такой напрашивался вывод, потому что она, к счастью, не рассказала никаких подробностей. Ее сестру жестоко убили, она приютила свою травмированную племянницу и...
Меня окружало так много отчаяния и страха, что я начал задыхаться, и к горлу стала подступать желчь. Я никогда не испытывал желания и не намеревался связывать себя с таким количеством душевных травм. Я устал от бесконечных попыток разрушить барьеры, которые всегда оставались непроницаемыми. Их было трое, и только один Эммет,.. и я больше не в силах был выносить эти душевные раны. Я боялся, что не смогу довести дело с Эдвардом до конца.
"Я - не он", - ответил я сдавленным тоном, чувствуя, как кровь отхлынула от моего лица, когда я посмотрел ей в глаза.
Она быстро кивнула. "Я знаю, прости", - торопливо и, как мне показалось, с отчаянием ответила она, крепко схватив меня за руку. "Я понятия не имела, что ты хотел большего, и, наверное, просто игнорировала все знаки, действуя в своих интересах, но мне просто... очень жаль", - умоляющим голосом сказала она, наклонившись ближе и притягивая мою руку к себе.
Я сидел молча, не проявляя никаких эмоций, потому что меньше всего хотел от нее извинений. Полным раскаяния взглядом она долго смотрела в мои пустые глаза. Краем глаза я видел, как официантка с широкой улыбкой на лице остановилась возле нашего столика и спросила, все ли у нас в порядке.
Мы ничего не ответили, уставившись друг другу в глаза, и этот вопрос, застыв в воздухе между нами, вдруг показался очень важным. Официантка ждала, стоя в неуклюжей позе и внимательно смотрела на нас, но, в итоге, тихо удалилась.
"Полагаю, я никогда особо не задумывалась о браке", - Эсми задумчиво поджала губы. Я вопросительно поднял бровь с весьма сомневающимся видом, потому как она внезапно проявила интерес, просто чтобы успокоить меня. Она долго что-то обдумывала, как обычно в такие моменты, покусывая щеку изнутри. А потом стала постукивать ногой под столом, и я узнал жест, означавший, что она принимает важное решение.
Наконец, ее нога остановилась, и поджатые губы медленно превратились в легкую улыбку. "Но я не настроена категорично против этой идеи", - она улыбнулась и ласково погладила большим пальцем мою руку.
Прищурив глаза, я понимал, что, возможно, вынудил ее солгать мне. Я мог бы сказать, что не верю этому и отказываюсь попадаться на эту удочку и продолжать наши тупиковые отношение еще три года, пока она бесстыдно будет меня обманывать. Возможно, мне стоило сказать ей, что для того, чтобы завоевать мое доверие, нужно больше, чем ее невнятные размышления.
Но ее глаза и улыбка, на удивление, сияли, пока она говорила и легонько сжимала мою руку в своей. Уступая. Она не казалась отстраненной, она не отпрянула, и вдруг я почувствовал прилив надежды на то, что могу сломать хотя бы один барьер в этой куче встревоженных и обеспокоенных людей. Если я смогу добиться успеха с Эсми, тогда, без сомнений, у меня есть надежда и на Эдварда.
Я хотел - нуждался - в надежде, которую дала мне ее преданность. Я был лишен этого так долго, что чувствовал нерациональную готовность дать ей второй шанс и поверить в то, что она станет доказательством того, как моя любовь и стойкость приносят свои плоды.
Я по-прежнему не отказывался от своего скептицизма, но если я скажу "нет", то буду не лучшее ее – дам прибежище своей старой боли и сомнениям, и позволю им влиять на мое настоящее и будущее. Каллены никогда не лицемерили.
Но даже если она говорила искренне и хотела этого, в этом мире все еще оставалось двое, кого я никогда бы не поставил превыше своего желания быть с ней. Потому что семья была на первом месте. И хотя с Эмметом она могла бы ужиться без всяких проблем,..
"Что насчет Эдварда?" - натянуто спросил я, пока моя ладонь безвольно лежала в ее руке. Если она хотела серьезно показать свою заинтересованность мною, тогда вставал вопрос об Эдварде. Так же, как и о Белле.
Она тяжело вздохнула, и, поморщившись, отвела от меня взгляд. И подсознательно я понимал, что, вне зависимости от того, какой барьер мы только что сломали, он не был связан с ее проблемами с Эдвардом.
"Скажи мне", - потребовал я, убирая свою руку, потому что настал момент истины. Мне нужно было знать ее оправдание за то, почему она была настроена так решительно против отношений Беллы и Эдварда.
Эсми перевела взгляд на мою руку и, нахмурившись, откинулась на спинку своего диванчика. "Рене", - прошептала она побежденным голосом, и опять начала перебирать пальцами край своей кофты на коленях.
"Иногда Белла так сильно напоминает мне Рене. Они были очень разными, конечно, но такими похожими в своих стремлениях и независимости. Одни из тех качеств, которыми я всегда в ней восхищалась", - она снова печально и задумчиво улыбнулась своим коленям. На нее всегда накатывали эмоции, когда она говорила о своей сестре, поэтому я приготовился к слезам.
Но наши взгляды опять встретились, и на мгновение я был сражен тем, что не увидел ее слез - лишь молчаливые страдания. "Но у Рене был недостаток. Она всегда влюблялась в неправильных мужчин. Обычно они были просто... без гроша за душой или надоедливыми, но иногда..." - она остановилась и посмотрела на меня с выражением тревоги на лице, продолжая теребить пальцами край кофты, - "иногда это были проблемные мужчины, а сострадание и любопытство ослепляли ее, и этот недостаток ее и убил". Ее голос превратился в напряженный шепот, и она низко склонила голову. "И если Белла когда-нибудь позволит..."
"Чему именно ты не доверяешь?" – приведенный в бешенство ходом ее мыслей, я прервал Эсми, сердито усмехнувшись, чтобы дерзко вынудить ее вслух признать свое собственное высокомерие в моем присутствии. Я встану из-за стола, сбегу подальше от этого ужина, уеду из этого проклятого города, если она когда-либо сделает это.
Она избегала моего взгляда, в то время как я весь кипел изнутри и сжимал руки в кулаки под столом. Я понял, что она не скажет этого. Трусиха.
"Ты сравниваешь моего сына с опасным убийцей-социопатом?" - резко выдал я, скорее утверждая, чем спрашивая, потому что она определенно так и делала. Точно так же она хотела сравнить и меня с жестоким женоненавистником. Я даже изо всех сил старался игнорировать тот факт, что сейчас впервые назвал Эдварда вслух своим сыном.
Она побледнела от тона моего голоса, ее глаза расширились, и, наконец, набравшись мужества, посмотрела мне прямо в лицо. "Нет. Просто я не знаю его, Карлайл, и...", - торопливо защищалась она, в то время как я сдержанно скрежетал зубами, удерживая себя от весьма вульгарного набора букв и слов в духе Эдварда. "Ты можешь честно сказать мне, что знаешь его? По-настоящему знаешь?", - тихо спросила она с намеком.
"Да", - без колебаний ответил я, - "Он никогда... никогда бы..." - я сделал паузу и мотнул головой, потому что это было слишком ужасно, чтобы даже думать о таком. "Я даже не могу закончить это предложение, потому что чересчур оскорбительно даже просто вслух произносить эти слова", - я отвел взгляд, опять рассердившись на Эсми.
"Прости, я не имела в виду..." - прошептала она, спустя несколько секунд напряженной тишины.
Я сделал еще один глоток кофе, чтобы моя рука была хоть чем-то занята. "Но ты имела в виду. И ты снова и снова продолжаешь так относиться к нему, и это едва ли справедливо. Он не сделал ничего, чтобы заслужить такие предположения", - я запнулся, увидев, как она приподняла бровь и посмотрела на меня многозначительно.
Я раздраженно закатил глаза в ответ на скептицизм. "Пожалуйста, Эсми. Его дважды арестовывали за мелкие правонарушения", - я указал на его общеизвестную криминальную историю и, к своему стыду, приуменьшил проступки, связанные с наркотиками. "И если все дело в сексе... сколько подростков их возраста занимаются тем же? Как ты думаешь, как часто Элис и Джаспер?.."
"Карлайл!” - испуганно прервала она меня, прежде чем я смог высказать предположение о том, что ее собственная дочь жила активной сексуальной жизнью. В конце концов, я же сам выписал ей противозачаточные.
Она заметно расслабилась, когда я отступил в сторону от своей защитной позиции, и ее лицо смягчилось. "Я знаю. Это двойные стандарты, и это несправедливо по отношению к Белле. Мне жаль", - она попросила прощения еще раз, и меня это начало раздражать. Я не хотел ее извинений, я ждал от нее действий.
Она снова наклонилась ближе ко мне с мольбой в глазах. "Я просто не могла,.. если с ней что-нибудь случиться по моей халатности,.. это убьет меня". Ее лицо стало серьезным и помрачнело, но я действительно понимал ее страстное желание защитить Беллу. Однако она зашла дальше своего чувства долга. "Об этом не пишут в учебниках или справочниках, Карлайл", - продолжила она, тяжело вздохнув, - "Я стараюсь изо всех сил, и все равно этого недостаточно". Она показалась мне совсем отчаявшейся и... изможденной, когда перевела взгляд на колени, и я понял, что она на самом деле чувствует себя потерянной. А я знал, каково чувствовать неудачу и поражение, потому что уже очень давно испытывал эти чувства в общении с Эдвардом. Это было не мое дело, и я, конечно, совсем не эксперт в воспитании или семейном единении, но на мое решение ее личные обстоятельства и объяснения не повлияли.
Почему-то я чувствовал, что мой совет может оказаться ценен. "Возможно, ты ведешь себя халатно именно сейчас, когда обращаешься с ней, как с бесправным младенцем", - я старался, чтобы мой голос звучал спокойно, но потерпел фиаско, когда она подняла на меня широко распахнутые глаза. Мне не нравилось грубо вести себя с Эсми, но, будь я проклят, если именно это не было ей сейчас нужно.
Она наклонила голову на бок и нахмурила брови, а я продолжил.
"Ты действительно думаешь, что Белла, пройдя через такие испытания, настолько небрежно могла бы поставить себя в положение, которое причинило бы ей вред?" - спросил я, выжидающе вскидывая брови.
Эсми медленно покачала головой и снова поджала губы, кажется, действительно заинтересовавшись моим мнением, которое определенно привлекло ее внимание. Я чуть не фыркнул. Если бы она поинтересовалась им несколько месяцев назад, то мы могли бы избежать так много ненужной суматохи.
Наклонившись ближе к ее лицу над столом, я продолжил, чувствуя себя признательным за возможность хоть раз в жизни оказаться полезным. "Разве ты не согласна, что даже несмотря на то, что она требует особого внимания, она всегда была рассудительной?" - спросил я со знанием дела. Даже наоборот, лучшее в характере Беллы было результатом ее несчастий. Как я и ожидал, Эсми покачала головой, задумчиво размышляя над этими истинами.
И после этого мне оставалось лишь добавить к ее поражению свою последнюю мысль. Несмотря на то, что я знал - это очень ее расстроит.
Я сделал глубокий вдох, подготавливая себя к ручьям слез, и задал свой последний вопрос низким, полным раскаяния голосом: "Стала бы Рене так реагировать на эту ситуацию?"
* * *
В автомобиле было тепло, темно и уютно, когда я вышел из закусочной и почувствовал... облегчение. Сейчас я чувствовал себя свободнее, чем в ту ночь, когда ушел от Эсми, потому что на этот раз я совершил конструктивный поступок. Она сломалась, как я и ожидал, и хотя мне было не по себе, что пришлось ее расстроить, я не сожалел об успехах, которые она сделала. Я видел в ее глазах, что она капитулировала, признав, что ошибалась. Не до конца ошибалась, если говорить честно, но она подавила эмоции, которые руководили ее действиями. И теперь только от нее зависело, сможет ли она исправить отношения, которые разрушила. Наши и их.
И она сделает это, потому как, даже если ее барьеры в отношениях с Беллой были выше, чем в наших, она не смогла бы пережить любую возможность разочаровать свою сестру. Поэтому и я готов был приложить все усилия, чтобы помочь ей найти правильный баланс в обоих отношениях.
По дороге домой, чувствуя бесспорное облегчение, я стал обдумывать стратегию поведения и требований, необходимых в этих новых обстоятельствах. Эсми нужно было сблизиться с Эдвардом и увидеть то, что я наблюдал между ними двумя в его день рождения. Им нужно было вести себя ответственно и успокоить ее страхи, чтобы не так от нее зависеть. Ему нужно было заслужить ее доверие, и мне оставалось только молиться, что он не упустит возможность вернуть ее благосклонное отношение. Я улыбнулся, понимая, что он, скорее всего, сделает что угодно, лишь бы быть с Беллой.
Я продолжал бы, руководствуясь своими вторичными потребностями, вести с ними беседы и рассказывать о том, как им нужно выстраивать отношения в таких особых обстоятельствах. И, может быть, однажды, когда все это успокоится, Эсми и я сможем убедить Беллу и Эдварда пройти курс лечения - по крайней мере - их проблем со сном.
Было почти девять, когда я свернул на подъездную дорогу, но в доме было на удивление темно. Большую часть дня я провел в больнице, и мое возвращение домой было испорчено встречей с Эсми, которая продлилась почти три часа.
Слабый свет из гостиной освещал двор и сделал мой путь к крыльцу более видимым, когда я припарковался и вышел из автомобиля. Нахмурившись, я приблизился к двери и вытер ноги. Было очень неосмотрительно с их стороны не оставить для меня свет на крыльце, когда оба они знали, что я приеду затемно.
В доме было тихо, когда я вошел и закрыл за собой дверь. И все-таки, в нем было как-то... темно. С любопытством нахмурив брови, я оставил свою сумку в холле, а затем поднялся на первый лестничный пролет и щелкнул выключателем.
Честно говоря, я с нетерпением ждал возможности поговорить с Эдвардом о событиях этого вечера. Мне хотелось сообщить ему о своем подобающем поведении перед Эсми и увидеть улыбку на его лице, когда я скажу ему, что мы оба приглашены завтра на ужин с ней и Беллой. Нам всем нужно было отвлечься от общей мрачной и напряженной атмосферы в обеих наших семьях.
Когда я добрался до второго лестничного пролета, что-то хрустнуло у меня под ногами. Я отстранился и в замешательстве уставился на сломанную рамку для фотографии. Решив, что она просто упала со стены, я принялся поднимать осколки и выбросил их в мусорное ведро в ванной второго этажа, прежде чем продолжить подниматься вверх по лестнице в комнату Эдварда.
Добравшись до холла перед его дверью, я включил свет и снова нахмурился. Он не покидал свою комнату после заката. В этом не было ничего необычного, поэтому я особо не задумался об этом, когда тихо постучал в его дверь.
Она оказалась лишь слегка прикрытой, поэтому от моего стука дверь открылась, и я занервничал, стоит ли входить без его разрешения. В конечном счете, заглянув в черную щель, я решил, что мои новости смогут отвлечь его от непрошеного вторжения.
Неуверенно толкнув дверь, я рукой стал на ощупь искать выключатель. Когда мои пальцы дотянулись до него и щелкнули им, моя челюсть медленно отвалилась от ужаса, когда я изумленно уставился на огромную комнату у себя перед глазами.
Она была полностью разгромлена.
На полу были разбросаны одежда и бумаги в таком беспорядке, что под ними едва можно было различить золотистый ковер. Стены были все в дырках и исцарапаны, и когда я вошел внутрь, моя нога наткнулась на опрокинутый кожаный диван. Мои глаза округлились от увиденного, и мне пришлось его обойти. И пока моему взгляду открывалось все больше и больше, я начал понимать, что книжная полка тоже была опрокинута и теперь полностью лежала на полу в сложенном состоянии, а по всему периметру комнаты беспорядочно валялись книги.
А кровать...
Кровать была разломана, на простынях виднелись очевидные рваные дырки - в потрепанном виде они были свалены на пол, прикрывая бледно-синий матрас. Первым моим рефлексом после увиденных искореженных обломков были тревога и беспокойство. Я был ошарашен, взволнован, сердит, и к тому же Эдварда нигде не было видно.
Я проверил ванную - в ней было пусто, хотя, откровенно говоря, она была в гораздо лучшем состоянии, чем спальня. Мне пришлось практически вскарабкаться по книжной полке, чтобы добраться до балконных дверей, но когда это мне, наконец, удалось, выяснилось, что мои действия были бесполезны.
Вернувшись к двери, я приготовился прочесать весь дом, чтобы понять, где он. Я не мог определиться, должен ли я уже начинать обдумывать наказание, или же просто панически переживать за его целость и сохранность. Но в каждой из комнат было темно и пусто, и, в конечном счете, я поддался скорее панике, чем гневу.
На кухне тоже было темно. Пусто. Как и в столовой с гостиной. Телевизор в гостиной был выключен, но свет зажжен, и я начал искать телефон, чтобы позвонить в полицию, потому что понятия не имел, что произошло в моем доме, пока меня не было, и куда делись мальчики.
Я еще раз поднялся наверх, чтобы взять телефон в своем кабинете и, открыв в него дверь, попытался успокоиться. В кабинете тоже было пусто, и я не ожидал ничего другого. Но, войдя в комнату, я испугался, увидев фигуру в кожаном кресле напротив моего стола.
Найдя выключатель, я еще некоторое время возился с ним, пока, наконец, комната не озарилась светом. Кресло стояло в противоположном ее конце, но как только я увидел знакомую копну бронзовых волос, выглядывающих из-за его кожаной спинки, на меня волной накатило облегчение.
И... теперь, когда я знал, что он в целости и сохранности, я почувствовал то раздражение и гнев, которые оттолкнул от себя ранее.
Я растерянно нахмурился, пытаясь понять, что он мог делать тут, сидя один в темноте в моем кабинете. "Ты не хочешь объяснить, какого черта произошло наверху? И где делся Эммет?" - спросил я самым корректным тоном, на какой только был способен, пересекая комнату. Он не ответил, а я не взглянул на него, обходя стол и приближаясь к своему рабочему креслу.
С облегченным вздохом, но все еще расстроенный обнаруженным странным состоянием своего дома, я сел и наконец-то посмотрел на него.
"Господи Боже, Эдвард..." - выдохнул я, опять вставая с кресла, и паника снова вернулась в мою грудную клетку. - "Что с тобой произошло?" - спросил я, в ужасе осматривая его раненное лицо.
Его щека покраснела и, по всей видимости, была в рубцах и синяках, нижняя губа была разбита, и хотя на данный момент рана уже затянулась, мне от этого легче совсем не стало. Я присмотрелся, заметив у него на шее глубокую отметку в форме укуса. Я нервно сглотнул и опустился ниже взглядом к опухшей и кровоточащей ране, которая исчезала под его воротником.
Мои глаза прошлись вверх от шеи к взъерошенным волосам, которые выглядели спутанными и необычно растрепанными. Почему он молчал?
Я посмотрел ему в глаза - покрасневшие, сердитые, и невероятно темные, как будто он... плакал. Но больше всего вызывало тревогу выражение его лица, с которым он сидел в кресле и смотрел на меня, не произнося ни звука.
Невозмутимый и спокойный.
Его лицо было расслаблено и спокойно, брови и лоб - необычно гладкими, а голова апатично лежала на спинке кресла. Я так пристально следил за ним весь последний месяц, что мне было знакомо каждое выражение его лица. И среди них не было того, что я видел сейчас.
Он выглядел устрашающе спокойным, одновременно окруженный сотнями беспокойных признаков, и это очень тревожило. Я медленно сел в кресло, и его зеленые глаза, неестественно двигаясь - поскольку остальные части его тела оставались абсолютно неподвижны - проследили за мной.
"Ты подрался?" - уклончиво спросил я сдавленным шепотом, впитывая в себя больше деталей его потрепанной внешности. Но я знал, что дело было не в этом. Я видел раньше Эдварда после драки, и он никогда не был безмятежным и спокойным. Сейчас все было иначе. Но он лишь посмотрел на меня в ответ с таким же странным спокойным видом.
Какое-то время я сидел молча, осматривая его, изучая его раны и обдумывая лечение, пока не почувствовал, что во мне растет одновременно гнев и беспокойство из-за полного отсутствия звуков и движений с его стороны.
"Пожалуйста, может, ты скажешь хоть что-нибудь?" - потребовал я, и наверняка в тоне моего голоса послышалось отчаяние, когда он наконец-то еле заметно пошевелился. Краем глаза я увидел, как дернулась его рука на подлокотнике. Я выжидающе смотрел на то, как его губы приоткрылись, и он тихо и хрипло сказал:
"Мне нужна твоя помощь".
* Депривация сна >>>>
Источник: http://robsten.ru/forum/19-40-1
..одни вопросы! 
