ЭДВАРД
Я прятался в этой комнате целую вечность - ровно с тех пор, как вернулся домой из школы предыдущим днем. К сожалению, начались выходные, которые теперь были для меня едва выносимы. Однако этот факт дополняло одно неудачное совпадение.
Мой день рождения.
Я их ненавидел. Не позволяя себе даже вспоминать, по какой именно причине мне стоило их ненавидеть, - я лишь знал, что должен был это делать. Я запер дверь в эти воспоминания в своей голове, где они отдавались лишь далеким эхом детского смеха, и засунул их куда подальше. Это оказалось не слишком сложно, учитывая проблемы с концентрацией, которые добивали меня на протяжении всей недели. Мои конечности тяжелели и двигались с трудом, как будто воздух вокруг был густым и жидким, но, по иронии судьбы, из-за амфетаминов они были неугомонны. Я был похож на очень подвижное дерьмо, если не считать того, что это не приносило мне ни капли удовольствия. И теперь я изо всех сил старался лежать на своей кровати идеально спокойно, чтобы мне не пришлось снова испытывать эти ощущения.
Когда я услышал легкий стук в дверь своей спальни, я на полном серьезе разрывался между желанием совершить акт физического насилия над человеком с обратной ее стороны и желанием сигануть вниз с моего проклятого балкона. Разве они не понимают, что я хочу, чтобы меня просто оставили в покое?
Я расстроено зарычал и накрыл подушкой лицо. Чертов Эммет. Еще две ночи назад я понял, что подобное дерьмо может произойти. У нас случилось что-то вроде гребаного момента единения, и теперь он никогда не оставит меня в покое.
Все это началось в четверг, ближе к полуночи. Я проголодался и, будучи абсолютно уверен, что Папочка К. уже отрубился в своей кровати, подумал, что на кухне мне ничего не угрожает. И ошибся. Я стоял как вкопанный, впиваясь взглядом в его нарисовавшуюся из-за открытой дверцы холодильника спину, до тех пор, пока он не развернулся и не заметил меня.
Между зубами у него была зажата и свисала изо рта нарезка из ветчины для бутербродов, и он пытался удержать в руках кучу других продуктов, приближаясь к столешнице. "Ты дерьмово выглядишь", - сказал он, вывалив перед собой весь этот набор.
"Да?" - безразлично спросил я, - "И ты тоже пошел на хер", - я оттолкнулся от стены и направился к холодильнику.
Он пожал плечами и в замешательстве продолжил делать свой сэндвич. "Пришел на полночный перекус? Это точно не обед из четырех блюд от Беллы, который ты выбрасываешь после каждого ланча, или что ты там делаешь... но что сделано, то сделано", - продолжал он, пока я, открыв холодильник, безучастно смотрел на его содержимое. Абсолютно потеряв к нему интерес, после того как речь зашла об этой отличной еде. Вот жопа.
Он все продолжал и продолжал говорить, и пока он бубнел, развернувшись ко мне спиной и делая свой сэндвич, я лениво размышлял, а найдется ли у нас дома какой-нибудь скотч. "Я имею в виду, что в Китае или где-то там еще голодают дети, а ты просто так разбрасываешься едой, как будто твоей тощей заднице она даже не нужна. В то время как менее удачливые из нас..." - он криво усмехнулся мне через плечо, - "...с менее домовитыми подружками вынуждены, по сути, давиться этим жалким оправданием хлеба насущного, за которое мы платим налоги. На!" - он внезапно развернулся и протянул мне тарелку с бутербродом. Я растерянно моргнул, но обволакивающий меня холодный воздух из холодильника помог немного сфокусировать внимание и понять, что именно он мне предлагал.
Он закатил глаза и пихнул ее мне. "Ешь", - это было все, что он сказал, пока я нерешительно брал тарелку и осторожно смотрел на сэндвич так, будто он был пропитан сибирской язвой. А такая возможность определенно существовала.
После этого он вернулся к приготовлению сэндвича для себя... и, к сожалению, стал болтать еще больше. "В общем, я собирался прийти сюда и порезаться в какую-нибудь видеоигру. Ты будешь?" - задал он совсем не похожий на него вопрос.
Не выпуская из рук тарелку, я изумленно уставился на него и неуверенно переспросил: "Чего?" Я даже слегка испугался, что у меня из-за серьезного недостатка сна и передоза аддерала* начались галлюцинации. И если Эммет был единственным, кого предпочел создать мой мозг, то с этого момента меня можно было причислять к душевнобольным.
Он вздохнул и покачал головой. "Давай, брателла. Не похоже, чтобы ты собирался пойти спать", - он развернулся ко мне и с надеждой на лице вскинул брови. Какого хрена мне вообще было обрекать себя на многочасовые видеоигры вместе с Эмметом?
Я закрыл холодильник и внимательнее вгляделся в его лицо, чтобы понять истинную мотивацию. Почему он спросил меня? В чем был подвох? И почему я отказывался, если знал, что это избавит меня от скуки на всю ночь? Почему мне была так ненавистна мысль о том, чтобы провести с ним время? Да, его болтовня охренительно раздражала. Но это было больше, чем простое отвращение к неинтересной беседе.
У Эммета были врожденные качества, которые я не мог игнорировать в тот момент, когда боролся с желанием оправдать свое к нему раздражение. Он бесил меня, но из-за истощения все мои обычные отговорки поблекли и потеряли смысл.
Мы были с ним разными, но я всегда обвинял в этом его происхождение, потому что так было намного проще, чем смотреть правде в глаза. Он никогда не знал своих родителей, у него не было счастливой семьи, поэтому у него не было возможности потерять все это. В его жизни не произошло никаких событий, способных заметно травмировать его психику в детстве, и ни одна милая семья, в которой он жил, не отказывалась от него. У него все было проще, чем у меня, но даже это не оправдывало мое негодование и обиду, и я понял это только сейчас, уставившись на него в полном ступоре.
В отличие от меня, он возродился из своего пепла, родился заново и готов был воспользоваться любой предоставленной возможностью. У меня же не получилось простить себе все свои грехи и ежедневно справляться с трудностями так, как это делал он. И именно по этой причине я всегда злился на Эммета.
В этом и была его сила. Он никогда не цеплялся за свое прошлое. Возможно, он никогда не умел страдать, как я, бесконечно повторяя невозможные "а что, если" в своем уме, и день за днем пытаясь жить под их гнетом. И даже если он и поступал так, то никогда этого не показывал, и это никогда не уничтожало его морально.
Может, я и мог бы восхищаться им за это. Может быть, я мог бы просто расслабиться и наблюдать, как он взрослеет и даже, может быть,.. научился у него, как можно быть таким поразительно гибким перед лицом неприятностей. Но я не мог сделать ничего из этого, потому что каждая попытка сблизиться с Эмметом была моим персональным приглашением к боли. Я был бы вынужден видеть, как он улыбается и изучает меня, потому, даже несмотря на то, что мы во многом были с ним не похожи, у нас было кое-что очень важное общее. От нас обоих отказались родители. Нас обоих усыновил и принял в свою семью идеальный и бесплодный Карлайл Каллен. Мы оба взяли его фамилию и жили в его доме. Но он все-таки стал лучше.
Каждую секунду, которую я проводил бы в его комфортной и дружеской компании, это напоминало бы мне о данном факте. Я видел бы его улыбку и еще больше злился от боли, которую бы мне причиняло осознание этого.
Гораздо проще, бля, было его ненавидеть. Чем я и занимался.
Это было неправильно, но... я чувствовал себя лучше. Всего лишь еще одно доказательство, что я был долбанутым на всю голову, потому что впервые за пять лет, я больше не мог найти себе оправдания.
Так я и оказался в гостиной, играя в самую безнравственную игру за всю историю видеоигр... вместе с Эмметом Калленом.
Я хмурил брови, глядя на большой экран, и пытался понять, какую кнопку нужно нажать, чтобы ударить, а какую, чтобы выстрелить, пока не обнаружил, что это было одно и то же. Эммету было не до веселья.
"Какого черта, Эдвард?" - смешным женским голосом завизжал он, и мои губы невольно дернулись в улыбке. "Ты должен подбирать проституток, тащить в свою машину, получать удивительный минет..." - он остановился, выдергивая контроллер из моих рук, - "А потом убивать их", - он неодобрительно покачал головой, в то время как одна из последних оставшихся в живых шлюх вошла в его угнанный автомобиль.
Я откусил кусок от своего посредственного сэндвича, наблюдая за ним. "Давай посмотрим, правильно ли я понял", - жуя, наклонил я голову в сторону экрана. "Тебе не разрешается убивать женщин до тех пор, пока ты сексуально не унизишь их, не расплатившись при этом?" - сухо спросил я, выгнув бровь. Он с энтузиазмом кивнул и продемонстрировал, как надо делать.
Я закатил глаза, наблюдая за экраном. "И откуда, черт возьми, я могу знать, кто из них шлюха?" - спросил я практически на полном серьезе, вяло откинувшись затылком на спинку дивна.
Он тихо рассмеялся и покачал головой, поворачиваясь лицом к экрану и громко клацая по кнопкам. "Все нормальные дети знают, как стрелять в шлюх и угонять автомобили в видеоиграх, Эдвард".
Не знаю, почему, но когда я наклонил голову, внимательно глядя на него и переваривая его абсурдное заявление... я заржал. Ничего, бля, не мог с собой поделать. Громко фыркая, я на какое-то мгновение испугался, что действительно наслаждался тем, что проводил время с этим щедрым на эмоции сиротой, на которого, к всеобщему сожалению, я не был похож, и чувствовал себя при этом комфортно. Но я увидел, как в его глазах зажглась веселая искра, и он начал смеяться вместе со мной. И я обнаружил, что это совсем не было больно, как я того боялся. Я не чувствовал себя странно и не думал о том, что он лучше меня, или что он отлично отдохнул, а его смех такой естественный, в отличие от моего заторможенного и изнурительного приглушенного хихиканья. Я чувствовал себя так, как будто пять лет враждебности и злости медленно распадались на части, благодаря его дерьмовым бутербродам с ветчиной и убийству проституток.
Чувствовал себя нормальным человеком.
Поэтому проще всего было предположить, что в мою дверь, вероятно, стучался Эм, который пришел почти искренне поздравить меня с Днем рождения или сделать еще какое-нибудь раздражающее дерьмо. Но когда я подошел к двери и сердито открыл ее, я резко втянул воздух, увидев стоящего передо мной человека.
"Чтоб меня", - растягивая слова, сказал я, немного волнуясь, - "Теперь мы, значит, стучимся?" - спросил я, вызывая шок у Карлайла, который стоял в коридоре и переступал с ноги на ногу, засунув руки в карманы своих слаксов. "Разве твой ключ больше не подходит?" - спросил я, и на этот раз он закатил глаза в ответ на мой сарказм. Я ему сказал больше слов, чем за все прошедшие недели, поэтому ни капли не был удивлен, когда в его глазах зажегся маленький лучик надежды.
Теперь я, без сомнений, больше склонялся к варианту с физическим насилием.
Карлайл, должно быть, обратил внимание на мой раздраженный вид, поэтому сказал единственное слово, которое могло спасти его от грубой словесной атаки.
"Белла", - начал он, демонстрируя совершенно ненужный интерес к тому, как каждая клеточка моего тела внезапно ожила и сфокусировалась лишь на его словах, - "Она в столовой и ждет тебя", - он невольно перевел глаза на лестницу и осторожно обратно на меня.
Я протиснулся мимо него и бросился вниз по лестнице. Было так странно чувствовать, как между комнатой и большой столовой на первом этаже установилось знакомое напряжение, хотя я даже еще не увидел ее.
Когда она попала в поле моего зрения, у видел, что она стоит, прислонившись к столу, одетая в свитер, а на лице у нее - ленивая улыбка. Мое сердце екнуло, и я пчелой метнулся туда, где она стояла. Приятно удивленный на этот раз.
Я крепко обнял ее руками за талию, притянул к себе и, купаясь в ее тихом смехе, вздохнул ее запах, когда она спрятала лицо в изгибе моей шеи, уткнувшись в нее носом. Едва ли я ощущал в этот момент навязчивое присутствие Карлайла у себя за спиной, но я услышал, как он нервно откашлялся, без слов приказывая... отойти от моей девочки.
Я ухмыльнулся и еще крепче сжал ее, зарывшись носом в блестящие волосы, бросая ему своего рода молчаливый вызов. Ну и что, бля, он сделает? Оторвет ее от меня? Я почти что фыркнул ей в волосы от этой мысли. Сомневаюсь, что у него хватит силы в яйцах, чтобы прикоснуться к моей девочке. Если бы он сделал это хотя бы раз, то не пережил бы вида ее Внезапной Истерики.
Поэтому я прижимал ее к себе, она цеплялась за мою шею, и мы какое-то время раскачивались из стороны в сторону, пока меня вдруг не пересилило любопытство, но я надеялся удержать свой рот на замке.
Я развернул голову к ее уху и попробовал прошептать ей так тихо, чтобы Карлайл не смог меня услышать. "Отпущена за хорошее поведение?" - спросил я, не имея сил скрыть приступ болезненной надежды, которой был пропитан мой шепот.
Она тяжело вздохнула и, почувствовав это своей грудью, я уже знал ответ. Я не мог подавить расстройство, которое переполнило меня, когда она тихонько покачала головой на моем плече, давая понять, что ее наказание все еще действовало в полную силу.
"Надолго?" - мрачно спросил я, зная, что она поймет меня.
Она поняла, потому что отстранилась от меня и натянуто улыбнулась, переведя взгляд за мою спину туда, где, вероятно, стоял Карлайл. "Сколько разрешит доктор Каллен", - сказала она достаточно громко, чтобы он услышал. Посмотрев ей в глаза, я понял, что что-то в ней было не так. Чувствовалась разница, по сравнению с пятницей.
Ее плечи были напряжены, приподняты, сжаты, а в глазах застыла слишком хорошо знакомая мне тревога. Совсем недавно она спала.
Карлайл наблюдал за тем, как Белла подвела меня к столу, и я почувствовал, как он пристально следит и отмечает про себя каждое наше движение, спокойно исправив при этом формальное обращение к себе по фамилии. Он хотел, чтобы она звала его Карлайлом. Я тоже мог предложить ей парочку имен для него, перечисляя их у себя в уме, когда мы заняли свои места за столом, и я, наконец, понял, что именно она мне приготовила.
На этот раз я действительно мог все это съесть.
Я ухмыльнулся ей, когда она с легкой усмешкой расставила на салфетке передо мной посуду с едой, которая... пахла так охренительно хорошо. Мой желудок подскочил и съежился от запаха, и, уставившись на нее, я с энтузиазмом принялся все уплетать. Я игнорировал Карлайла, который находился в комнате. Даже несмотря на то, что в будущем я мог пожалеть об этом, дав ему возможность разрушить такой интимный момент, я взял ее за руку и улыбнулся ей так, как будто мы были одни наверху в моей комнате, и на часах сейчас было десять вечера.
Ее лицо посветлело при виде моей улыбки - предназначенной лишь ей одной, - и она с облегчением вздохнула, сжав мою руку. Вытянув руку на столе, она улеглась на нее головой и смотрела, как я ем, а мне было похер, что Карлайл наблюдал за нами. Я продемонстрировал все стоны и хмыканья, потому что знал, как ей это нравится.
Она говорила тихо, спокойно и робко, пока я ел. И ни слова о последствиях и о том, как ей удалось ненадолго избежать своего наказания. Я был благодарен за перерыв во всей этой напряженной драме, и расслабился в ее присутствии, присоединившись к ней в этом бессмысленном разговоре и подтрунивании. Школа, Джаспер, какую книгу она сейчас читает, Элис... обо всем и ни о чем.
Когда я расправился со своей едой, она отрезала кусочек торта, пока я скептически настроено наблюдал за ней. Мой желудок уже был забит до отказа.
Она нахмурилась при виде сомнения у меня на лице. "Ну уж нет. Я знаю, у тебя есть еще место для него", - сказала она не терпящим возражения тоном и поставила передо мной тарелку, подчеркнув свои действия взглядом. Я усмехнулся и покачал головой, потому что она была такой охренительно милой, когда изображала из себя босса.
И пока я ел торт, я соображал, какой еще придумать предназначенный только ей одной комплимент, когда с этой вкуснотищей будет покончено.
Когда все было съедено до последней крошки, я почувствовал себя неловко, осознав, что отлично подхожу для очередной рекламы Пепто Бисмола*, и отодвинул тарелки в сторону. Я принял позу, зеркально повторяющую ее - вытянул руку на столе, положил на нее голову и уставился на Беллу. Мы придвинулись ближе друг к другу и разговаривали шепотом, пока я под столом поглаживал ее ладонь своим большим пальцем.
Пока она продолжала говорить о вещах, которые вообще не интересовали бы меня, если бы не слетали с ее губ, я грелся в лучах каждой ее улыбки и тихого хихиканья, и думал о том, что только ей одной оказалось под силу спасти мое отношение к дням рождения.
"Так вот, мы были на пляже...", - шепотом сказала она и, пододвигаясь ближе, тихо рассмеялась, - "Две маленькие семилетние девочки, которые таскали друг друга за волосы и кричали, и Элис повалила меня на землю", - она закатила глаза с улыбкой на лице и усмехнулась, мысленно представив себе картину наихудших семейных каникул, - "Серьезно, у этой девчонки были самые настоящие кошачьи замашки". Ее глаза расширились, и в них отразилось насмешливое недоверие, когда я улыбнулся и медленно придвинулся ближе к ее лежащему на руке лицу. "Мы тогда все друг другу высказали, без утайки, Эдвард. Мы царапались и кусались; по-моему, она даже обозвала меня вонючкой", - она насмешливо фыркнула, вспоминая о своей с Элис первой ссоре. Согнув руку, на которой лежала, в локте, она дотянулась через стол к моим волосам и начала их гладить.
Я удовлетворенно хмыкнул и изо всех сил постарался держать глаза открытыми, когда она улыбнулась мне. "Прекрасно могу себе представить, как Элис взбеленилась из-за расхераченного песчаного замка", - я лениво усмехнулся, соглашаясь с ней, дотронулся до ее руки в моих волосах и погладил под вздох Беллы. Улыбнувшись, я медленно придвинулся ближе так, что наши лбы почти соприкасались, и кончиками пальцев заправил локон ее волос за ухо. Она придвинулась так близко, что я уже мог чувствовать ее дыхание на своем лице. Мне еще никогда не хотелось поцеловать ее так сильно, как в этот момент - когда она с немыслимой напряженностью всматривалась в мои глаза.
Я так давно не целовал ее. Всегда отстранялся, даже когда жаждал этого всем телом.
Не отдавая отчета своим действиям, я быстро облизал губы, и она с довольным вздохом, который окутал мое лицо теплом, сократила дистанцию между нашими лбами.
В это же мгновение Карлайл повел себя как настоящий козел, до основания разрушив наш момент тем, что откашлялся. "Похоже, Белле уже пора идти домой".
Она вздрогнула от звука его голоса, несмотря на то, что он прозвучал как шепот, потому что вообще забыла о его присутствии. Она перевела на него взгляд и мрачно вернула его назад на меня. Я крепко сжал ее руку в своей, потому что еще не был готов отпустить.
Я выпрямился и со злостью посмотрел на Карлайла. "Почему? Мы не сделали ничего плохого", - спросил я в расстроенном замешательстве.
Он уставился в пол и почесал затылок. "Пожалуйста, Эдвард. Не надо устраивать сцен", - спокойно попросил он, опустил руку и снова посмотрел мне в глаза.
И я действительно готов был закатить скандал и насладиться им на полную катушку, когда Белла внезапно встала.
Она наклонилась близко к моему уху и осторожно коснулась моего плеча. "Все в порядке. С днем рождения, Эдвард", - она поцеловала меня в висок и придвинула ко мне по столу пакет с печеньем. Хрустящие Имбирные Именины.
Затем она собрала свою сумку и развернулась к выходу. Но насчет одной вещи она была неправа. Ничего не было в порядке.
Я с отчаянием смотрел, как она, съежившись, прошла мимо Карлайла. "До свидания, доктор Каллен", - коротко сказала она, прошмыгнув мимо него, и покинула комнату. Он открыл было рот, чтобы снова поправить ее, но Белла уже ушла, и для нас обоих стало очевидно, что сказала она это не просто так. Она разозлилась на него. Но не так сильно, как я сам.
Бля, я не мог дождаться, когда смогу убраться отсюда нахер.
БЕЛЛА
Неделя после дня рождения Эдварда тянулась медленно. Мне приходилось пользоваться ежедневником и календарем, чтобы понимать, какой сегодня день.
Мы с Эсми стали больше разговаривать. Но я все равно не была довольна ее компанией, а она не подавала никаких признаков дальнейшего отступления, но нам удалось прийти к своего рода перемирию с момента нашего последнего разговора. Мы признали наше несогласие друг с другом и обходили тему с Эдвардом стороной, но я все еще была на крючке по поводу моего недосыпания и отказа от психотерапии. Каждый вечер она давала это ясно понять, перед тем как отправится в постель, и строго смотрела на меня в тот момент, когда желала «спокойной ночи».
Я пряталась с фонариком под своим одеялом и читала книги, которые давал мне Эдвард. Где-то в глубине моего сознания такое детское поведение и занятие чем-то настолько незрелым, как чтение под одеялом, казалось мне нелепым. Но для меня это создавало новое пространство за пределами темного удушья моей спальни. Оно никуда не делось, но так было гораздо терпимее. Слова на странице расплывались, и я ловила себя на том, что читаю один и тот же абзац по несколько раз, чтобы наконец-то понять, что там написано. Но это помогало мне не заснуть.
Начало казаться, что обеденный сон становится все короче и короче, а ночи, проведенные в моей постели под одеялом с фонариком и книгой, все длиннее и темнее.
Чтобы отвлечься, во время бодрствования я пыталась мысленно разрабатывать разные стратегии. Обычно они касались того, как заставить Эсми по-другому взглянуть на то, что мы с Эдвардом вместе… беспрепятственно, если хотите. Не настолько беспрепятственно, как в тот день, когда доктор Каллен видел нас. Не прятаться, не сдерживать своих чувств, когда мы знаем, что люди смотрят на нас, а преимущественно вести себя так, как мы вели себя наедине друг с другом. Просто какой-нибудь небольшой момент, который внезапно принесет ей прозрение, чтобы она поняла, что была неправа, и мы на самом деле помогаем друг другу.
Может быть, это будет его рука на моей щеке, когда я буду напряжена, или поглаживание его волос, когда он будет чувствовать себя взволнованным и встревоженным. Или то, как оба мы расслабляемся и успокаиваемся, чувствуя взаимную близость. Эсми должна была это увидеть.
Конечно, такая мысль сама по себе была невозможна, и все мои стратегии одна за другой были развеяны разумными суждениями. И каждый вечер к тому времени, когда заходило солнце, я лишь безропотно ждала следующего дня, чтобы пойти в школу и восполнить свою потребность в его присутствии рядом.
Настроение Эдварда изменилось после дня его рождения. Теперь его можно было гораздо быстрее вывести из себя, и меня все еще злило, когда я видела, как он смотрит в пустоту со странным задумчивым видом. Он был расстроен и о чем-то думал.
Мне хотелось расспросить, о чем он думает. Что за мрачные мысли делали его таким отстраненным и молчаливым? Не чувствуя надобности давить на него, поскольку у меня самой часто бывал задумчивый вид, тем не менее, я была встревожена тем, как бессонница и вся эта ситуация влияют на его поведение. Я боялась, что он что-то планировал, и без меня.
В четверг, - а, может, в среду, не могу вспомнить точно, - он подтвердил мои подозрения, когда мы шли на обед.
Он как обычно положил руку мне на плечо, а моя обвилась вокруг его талии, когда мы шли по коридору. По всему корпусу слышался смех и громкие обсуждения какого-то предстоящего школьного события. Это были танцы? Или, может быть, выпускной вечер? Или баскетбольный матч? Я не могла понять, но у меня и не было возможности прислушаться к тому, чего именно все ждали, потому что мы с Эдвардом вели свой странный разговор. Я тихо нашептывала ему, пока мы шли мимо других учеников.
А потом он, наконец, произнес слова, которые, вероятно, вертелись в его голове всю неделю.
«Как только я свалю отсюда к черту...»
«Что?» - моя голова дернулась вверх, и я встретилась с ним взглядом.
Он закатил глаза, продолжая вести меня сквозь толпу учеников, сторонящихся его свирепых взглядов. «Мне уже восемнадцать. Я не должен мириться с тем дерьмом, которое произошло в субботу», - объяснил он тихим шепотом, в котором послышалось раздражение на кого-то, кто пробежал мимо нас в другой конец коридора с громким воплем, вынудившим меня вздрогнуть.
Я открыла рот, а затем снова закрыла его, когда до меня дошло – я знаю, что он имел в виду. Дело было не просто в Карлайле, а во мне, вставшей между ним и Карлайлом. Все должно было быть не так. Они должны были уступить и позволить нам видеться друг с другом, и хотя эта мысль даже мне казалась нелепой, все были бы счастливы.
«Нет», - яростно покачала я головой, стараясь идти с ним в ногу. «На самом деле, у меня есть план. Я могу убедить Эсми оставить все как есть, и ты знаешь, что, как только она сдастся, Карлайл последует за ней», - я говорила отчаянно быстро, стараясь изложить свою точку зрения, прежде чем мы дойдем до столовой. «Это займет некоторое время, и потребует терпения, и…» - я замолчала и поморщилась, переводя дыхание, - «Ладно. Может быть, я соглашусь на психотерапию, но мне все равно…»
Внезапно убавив шаг, он перебил меня и сильно дернул за плечо, вынуждая остановиться. Я снова растерянно и с недоумением взглянула на него.
Он уставился на меня широко отрытыми глазами, немного приоткрыв губы. «Что?» - выдохнул он, слегка нахмурив лоб и разглядывая меня.
Не дожидаясь, пока до меня дойдет, он резко возобновил шаг и, игнорируя мое недоумение, провел нас сквозь толпу и быстро завел в закоулок между двумя соседними зданиями. Пребывая в полной растерянности, я следовала за ним к знакомому месту. В то самое место за школой, куда я убежала в день, когда захотела коснуться Эммета и сорвалась.
Мы не останавливались, пока туда не дошли. Кирпичная стена математического корпуса укрывала нас от битком набитого кампуса, а даже несмотря на большие промышленные кондиционеры, которые шумели у нас за спиной, здесь все равно было гораздо тише и интимнее по сравнению с тем, к чему мы привыкли.
«Ты хочешь пойти на психотерапию?» - недоверчиво спросил он, отпуская мое плечо и полностью разворачиваясь ко мне.
Я была удивлена его реакцией, но мне удалось покачать головой. «Нет. Я имею в виду… если это заставит Эсми вернуть все назад, я это сделаю», - затихла я. Я ни за что не хотела подвергать себя такому, но мне все казалось справедливым компромиссом, если означало, что я смогу быть с Эдвардом. Для меня этой причины было достаточно.
Морщина между его бровей стала глубже, и он отвел от меня взгляд. Открыл свой рот. Закрыл его. Открыл. Закрыл.
Он повторил это еще несколько раз, пока я терпеливо стояла, оглядываясь по сторонам и кусая губы. Милое уединенное место вдруг показалось мне очень уютным для того, чтобы вздремнуть. Конечно, такое часто со мной случалось. Мой разум мог придумать место для непродолжительно сна где угодно, когда я была уставшей. Прошлым вечером я уставилась на угол внутри холодильника и решила, что было бы очень удобно, если бы я была высотой с дюйм, и была бы невосприимчива к холоду, чтобы поспать там.
Наконец, Эдвард вывел меня из моих сонных фантазий, развернувшись ко мне лицом.
«Нет», - резко ответил он, его глаза сузились. Он поднял руки и запустил их в волосы. «Не будь такой чертовски глупой. Это именно то, чего они хотят», - его голос повысился, и я была удивлена гневом, увиденным в его потемневших глазах.
Я испугалась, что была такой сонной и упустила какую-то жизненно важную часть информации за последние пять минут. Почему это рассердило его? Не его же заставляли туда идти.
«Ну, естественно, это то, чего они хотят, Эдвард», - с досадой вздохнула я, засовывая руки в карманы своей толстовки и прислоняясь к стене с недовольным выражением лица. «Они думают, что произойдет чудо, появится радуга, и я вдруг вылечусь и превращусь в нормальную девушку», - горько посетовала я, пиная траву под ногами.
Он что-то тихо пробормотал сам себе, и его взгляд стал еще более яростным. «Разве ты не видишь, в чем заключается их план?» - спросил он, и его снова затрясло, как это часто бывало, когда раздражение и разочарование проникали в каждую клеточку его тела. Я привыкла к такому, и знала, что далее последует длинная тирада, поэтому просто оперлась на стену и наблюдала.
«Она нахваталась этого дерьма от Карлайла, я точно знаю это. И в тот день…» - он покачал головой, и сунул руки в карманы куртки, чтобы сдержать желание снова провести ими по волосам. «Это то, чего он хочет. Бля, это же идеальный план. Затащить тебя на психотерапию, сделать тебя лучше, чтобы ты смогла расширить границы своих возможностей. Увеличить количество людей, с которыми ты сможешь общаться, чтобы ты смогла понять, насколько лучше тебе будет с другим ублюдком, не таким ебанутым на всю голову», - он поднял палец к виску, постучав по нему. И как только его оживленная тирада подошла к концу, он потер его пальцем, и его лицо медленно осунулось.
Ошеломленная, я смотрела широко раскрытыми глазами на то, как его пальцы проникли в волосы, и глаза медленно закрылись.
«Именно это, вероятнее всего, и произойдет», - выдохнул он так тихо, что мне даже пришлось напрячься, чтобы расслышать его голос за шумом кондиционера.
Он не хотел, чтобы я это услышала. Но я услышала.
Я фыркнула, возмущенная тем, что он смог поверить в такую невероятную нелепость. «О чем ты говоришь?» - я даже не пыталась скрыть свое разочарование его совершенно необоснованной паранойей. Как будто я могла просто пойти, вылечиться и вдруг найти кого-то получше. Мне захотелось рассмеяться над этой идиотской мыслью. Мой поход к психотерапевту не был никаким заговором против наших отношений. Это был предмет торга.
Он снова перевел на меня свой взгляд, выглядя при этом таким странно уязвимым и по-настоящему обеспокоенным, что я встревожилась. Мне невыносимо было видеть его таким ранимым. Из нас двоих он должен был быть сильным, а когда я видела, что его сила пошатнулась, я и сама почувствовала себя незащищенной.
"Подумай об этом", - он вздохнул с намеком горечи в тоне его голоса и вернул руку обратно в карман. "Подумай, какой я на самом деле, Белла? По сути, я последний человек на Земле для тебя", - он дернул плечами и отвел взгляд, скрывая озлобленную незащищенность в своих глазах, пока я продолжала недоверчиво смотреть на него в ответ.
"Ты шутишь?" - выпалила я, чувствуя себя гораздо более возбужденной из-за того, что он даже подумать такое смел. После всего, что я сказала и показала ему... он и правда думал, что это так мало значит для меня? Он и правда думал, что я настолько непостоянна в своих чувствах... ищу больше возможностей? Но он продолжал избегать моего взгляда, и это был признак того, что он был вполне серьезен, поэтому я оскорбилась. "Черт возьми, Эдвард, это так глупо", - возмущенно выдохнула я, невероятно оскорбленная тем, что он был такого невысокого мнения о моей эмоциональной честности. Я приготовилась к собственной длинной напыщенной тираде на эту тему, когда он поднял на меня сверкнувшие яростью глаза.
"Вот уж, бля, спасибо", - резко выдал он, вынув руки из карманов и взмахнув ими в воздухе. "Это просто глупо!" - он высоко поднял брови и расплылся в широкой маниакальной улыбке. "Превосходно, бля. Глупо", - он кивнул головой, с хлопком опустив руки на бедра. "И почему я не подумал об этом?" - спросил он. Улыбка исчезла и превратилась в насмешливое выражение лица, в то время как мой рот открылся при виде такой смены его настроения.
Его палец обвинительно указывал на меня, и голос понизился до рычания. "Каждый раз, когда ты чувствовала себя посредственностью, я изо всех сил старался помочь тебе почувствовать себя иначе. Я месяцами, Белла... гребаными месяцами... пытался просто..." - он покачал головой и опустил палец вниз, не в состоянии закончить свою фразу, пока я продолжала таращиться на него.
"Все это время я мог бы просто говорить тебе, какой чертовски глупой ты была. Вот уж спасибо", - он отвернулся, пробежался рукой по волосам. Ужаснее, чем сейчас, я не могла себя чувствовать - как будто кто-то подкрался ко мне сзади и ударил ножом в спину.
Он был прав. Моя неуверенность, вероятно, казалась ему настолько нелепой, что он никогда не расстраивался, если ему приходилось утешать меня. Он вел себя терпеливо в отношении всего моего глупого сексуального дерьма, ночь за ночью тратя время на свою технику, в то время как я была единственной, кто переживал по этому поводу. Все это он сделал для меня. А я с такой легкостью пошатнула его уверенность в себе самым худшим из всех возможных способов.
Мои плечи резко поникли, в груди заболело и, уставившись на его затылок, я почувствовала, как во мне растет чувство вины. Я должна была подумать на свежую голову. Мне пришлось перебороть свою мутную усталость, чтобы поставить себя на его место и понять, как лучше успокоить его страхи.
Исчезли ли мои?
Нет, не исчезли. Мы так и не занялись любовью, и я так и не узнала, существует ли для меня такая возможность. Но, по крайней мере, он попробовал, он - несомненно – помог мне почувствовать себя желанной.
Я оттолкнулась от кирпичной стены и подошла к нему по траве, заглянув в лицо. Его глаза были закрыты, плечи напряжены, он излучал напряженность и остаточный гнев, но никак не отреагировал на мое присутствие. Поэтому я обошла вокруг него, стала к нему лицом и сделала шаг ближе. Коснувшись его груди своей, я ощутила на себе его дыхание. Его волосы были в полном беспорядке, в расстроенных чувствах взъерошенные пальцами. Глаза он не открывал. Я схватилась за полы его куртки и потянулась к его лицу, с силой прижавшись к его губам своими. Но он увернулся. Мои губы оказались на его подбородке, и теперь уже я была той, кто чувствовал себя расстроенной.
"Перестань", - раздосадовано произнесла я рядом с его кожей, притягивая ближе к себе. "Ты меня больше не целуешь", - я даже не пыталась скрыть горечь в своем голосе, потому что я и так уже слишком часто махала на это рукой. Я позволяла ему отрываться от моих губ, не чувствуя при этом уныния и боли, потому что хотела дать ему время. Но теперь он вел себя как лицемер. Он просил, чтобы я заверила его в своей преданности, в то время как сам подпитывал мою неуверенность собственным поведением.
Выражение его лица не изменилось, глаза оставались закрытыми, поэтому я отпустила куртку и обеими руками схватила его лицо. Я притянула его к себе, обрушив на него свои губы, и в расстроенных чувствах сильнее прижалась к нему всем телом, когда он никак не отреагировал. Я втянула в свой рот его нижнюю губу, и тогда с хриплым вздохом, его губы открылись.
Высунув язык, он яростно прорвался им сквозь мои губы, и переместил руки на мою талию. Схватив меня за бедра, он агрессивно притянул меня ближе, и, когда наши языки встретились, из его груди вырвалось низкое рычание. Это не было ласково, и было очень далеко от нежности. Я врезалась в него лицом, и мы почти стукнулись зубами, когда я с такой же агрессией глубже погрузила язык в его рот.
Его зубы касались моих губ, язык давил, когда он погружался им в меня все глубже и глубже. Он властно сжимал мою талию. Я отрывисто дышала ему в рот, максимально близко вжимаясь в его тело, но вдруг он развернул меня и подтолкнул назад. Я споткнулась, не отрываясь от его губ, поэтому была вынуждена схватиться за его взъерошенные волосы, чтобы не потерять равновесие. Я знала, что это причиняло ему боль, но низкий, хриплый стон, раздавшийся из его горла, напомнил мне, что именно это ему и нравилось.
И вдруг я оказалась прижата к жесткой кирпичной стене, и он вдавливал меня в нее своим настойчивым ртом. Я сильнее потянула его за волосы, чтобы он почувствовал облегчение, а он уперся своими бедрами в мои - уже возбужденный - и снова отрывисто простонал в мой рот.
Это было сильнее страсти. Это было сильнее простой близости. И это было гораздо, гораздо сильнее любви.
Это была наша с Эдвардом необузданная неудовлетворенность. Превратившаяся в поцелуй, во время которого наши зубы стучали друг о друга, а языки ныряли вглубь и сливались в страстном танце. Я тянула и стонала вместе с ним, возвращая ему пылкие поцелуи - нетерпеливые, наполненные потребностью показать, как сильно я его хотела. Как сильно он был мне нужен. Я дергала его волосы, зажатые в своих кулаках, и отталкивалась от стены, чтобы быть ближе, глубже, грубее него.
Он резко отстранился, отрывисто дыша, и с хлопком уперся ладонями в кирпичную стену по обе стороны от моей головы. Его тело было по-прежнему полностью прижато к моему, когда я, тяжело дыша, открыла глаза и посмотрела прямо на него.
В его глазах тлел темный огонек - он заманил меня в ловушку между собой и стеной. Его руки стали прямыми и напряженными прутьями клетки из крови и плоти вокруг меня. Сбивчиво дыша мне в лицо, она смотрел мне прямо в глаза, пока мои руки все еще находились у него в волосах. Я никогда раньше не видела такого темного проблеска в его глазах. Он всегда был настолько осторожен, лишь бы только я чувствовала себя спокойно и расслаблено в его присутствии.
В любое другое время, возможно, я бы съежилась и пробормотала стоп-слово. И за его тлеющим блеском в глазах я видела, что именно этого он и ждал.
Но... я хотела этого.
Испытывая небывалое волнение, я была почти что в ужасе. От того, как ослабли мои колени, а в бедрах покалывало от острых вспышек электричества, проникающего в мое тело. Мне стало стыдно, потому что я хотела большего - видеть, как Эдвард смотрит на меня сейчас. Именно так. Мне стоило испугаться. И я знала, что если бы я просто открыла рот и сказала слово, он бы отступил и никогда бы не злился на меня за то, что я лишила его такого момента.
Даже несмотря на то, как отчаянно он сам желал этого.
Но вместо этого я не собиралась ничего лишать его. Не потому, что я боялась оказать сопротивление, а потому, что сама этого хотела. Глубоко внутри что-то умоляло меня об этом. У меня засосало под ложечкой, и все мои конечности безвольно с нетерпением ждали его действий.
Отпустив его волосы, я выдохнула и, сдаваясь, прислонилась затылком к стене. Я видела, как от моего пассивного поведения огонек в его глазах вспыхнул ярче - они удивленно распахнулись, - и его руки дрогнули рядом со мной.
Такого он не ожидал.
Он перевел взгляд на мои губы и прижался ближе к моему телу, проверяя мою реакцию. Я не пошевелилась, оставаясь совершенно спокойной, когда он неуверенно взял мои запястья в свои руки и прижал их к стене у меня над головой.
Я закусила губу, но вела себя послушно, потому что постыдный восторг от осознания моего подчинения Эдварду преодолел всякую панику, которую я почувствовала бы в такой ситуации при любых других обстоятельствах. Когда я не напряглась и мне не потребовалось стоп-слово, его глаза потемнели, и он крепче сжал мои запястья, снова обрушивая на меня свои губы.
Он забрал свой поцелуй с новой силой. Его язык глубоко погрузился в мой рот с хриплым рычанием, от которого у меня подкосились ноги. Его сила и контроль над моим слабым и хрупким телом - это было жестко, требовательно, и... неуместно возбуждающе. Я отдавала ему поцелуи, как могла, самодовольно удерживая запястья сверху, которые он прижимал к шершавым кирпичам.
Темный блеск в его глазах остался и теперь чувствовался и в его поцелуе. Это было на кончике его языка. В его рычании и в ощущениях, которые дарило его тело, заманившее в меня ловушку у стены.
Полное доминирование.
ЭДВАРД
Она была полностью прижата ко мне. Мягкая, теплая, хрупкая и... вся моя. Она была моей девочкой. Они хотели забрать ее у меня, но знали, что по своей собственной воле она никогда, бля, не сделает этого. Поэтому они сделали кое-что получше. Они использовали меня, чтобы отправить ее на психотерапию. Чтобы она поправилась и наконец-то увидела весь спектр своих возможностей.
А это произошло бы. Она наконец-то поняла бы, что ее жизнь может быть гораздо лучше. Она может быть с кем-нибудь милым, нормальным, не наркоманом и достаточно хорошим для того, чтобы можно было привести его в дом тети Эсми, не подвергаясь жесткому допросу.
Она наконец-то увидела бы, каким огромным куском дерьма был я.
В тот день в своем кабинете - в тот самый, когда он прокрался в мою комнату и увидел нас спящими и счастливыми, - Карлайл говорил то же самое. Во время того разговора, который посеял сомнения в моей голове. Он говорил так, будто просто хотел предупредить меня. Как будто его слова были лишь признаком заботы и обеспокоенности в том, что я слишком верю в ее любовь ко мне.
Он смотрел мне в глаза и произносил вещи, которые с тех самых пор стали моим самым сильным страхом. "Что ты будешь делать, если через десять лет она наконец-то сможет дотронуться до другого мужчины?"
Он углубился в какую-то напыщенную речь о том, что не уверен в искренности ее чувств, и тогда я взорвался в ответ на эту его инсинуацию. Но он настаивал, что хотел лишь подготовить меня к возможности, которую я отказывался принимать во внимание. Он боялся, что она слишком наивна для того, чтобы понять – и к другим можно относиться иначе. В глубине души какая-то часть меня понимала, что это, черт возьми, могло быть правдой. И эта мысль постоянно преследовала меня.
Но она продолжала все отрицать, потому что была слишком ослеплена тем, что я оставался ее единственной возможностью. Не было похоже, чтобы какой-то другой мудак мог вдруг появиться и перевернуть ее мир с ног на голову. Я был всем, что у нее было. И она была всем, что было у меня. Но ведь, черт возьми,.. у меня же были и другие варианты. А я не хотел их, я хотел ее.
Она была моей девочкой.
У меня никогда не было ничего своего. Моя машина, моя комната, моя кровать... бля, даже проклятый тюбик с зубной пастой и шампунь. Все принадлежало Карлайлу. Все полезные мелочи, которые делали мою жизнь надежной и стабильной, принадлежали ему. Ничего моего там не было. Если я завтра выйду из двери его дома, то все, что у меня будет - это одежда на плечах и... она. Разве она не понимала этого? Я не мог рисковать.
Я прекрасно мог себе представить, что и как они планировали - ей станет лучше, и она сможет узнать гораздо больше, чем одни лишь мои прикосновения. Они хотели забрать ее и отдать кому-то другому.
Непрошеные образы стали лезть мне в голову, приводя в бешенство, когда я представлял ее руки на них. Как она касается их так, как касалась меня. Целует так, как целовала меня. Любит их так...
Я ворвался в ее рот, прижимая к ней свое тело и схватив за запястья над головой, и в этот момент чувствовал себя максимально бодрым и сосредоточенным – даже лучше, чем мог бы быть под воздействием кокса. Живым. Моя кровь закипала от каждого ее приглушенного стона, от чувства моего полного контроля и...
Бля, это было так неправильно.
Почему она так сильно наслаждалась этим? Почему ее глаза вспыхивали волнением, когда я так грубо обходился с ее языком, ее запястьями, ее губами? Я не видел в этом никакого смысла. Бля, из-за моего чудовищного поведения она должна была сказать стоп-слово. Но она подчинилась, прислонившись к стене, тем самым став абсолютно уязвимой для моего гнева и животной нужды.
Видеть ее такой, позволяющей мне наконец-то доминировать даже после всех этих ночей в моей кровати, в которые она ясно дала мне понять, что я не мог этого делать,.. это будоражило меня. Это чувство разгоралось и бушевало во мне до тех пор, пока окончательно не превратилось в мощный примитивный инстинкт полного обладания ею.
Она была моей девочкой.
Меня переполняло так много разных эмоций. Я впервые смог по-настоящему поцеловать ее, спустя почти три недели. У меня было такое чувство, что она контролирует меня, умоляет меня остаться, и чертовски хорошо знает, что я никогда не смогу ей отказать. Это было и чувство беспомощности, наполнившее весь мой желудок гнетущим страхом, который терзал и душил меня мыслями о том, что она будет с кем-то другим.
Впервые за эти недели - а, может, и вообще впервые - я чувствовал, что контролирую. Я отдался этому чувству и кайфу, которое оно вызвало, и, без колебаний приняв ее предложение, позволил ему полностью поглотить меня.
Но вы не станете так вести себя с людьми, которых любите. Вы не станете хватать их за запястья, не станете вжимать в стену. Вы не почувствуете удовольствие от того, что заманили их в ловушку и управляете ими. Вы не получите удовольствие, если будете ими обладать таким образом. И у вас определенно не будет стояка из-за этого.
Но все это было.
Это сбивало с толку, это было совершенно ужасно, потому что, даже несмотря на то, что я понимал - это неправильно, непростительно, развратно, - я не мог подавить в себе животную страсть. Я хотел... я очень хотел любить ее нежно и ласково. Я хотел держать ее за руку, носить ее книги, как какой-нибудь степфордский муж. Я хотел отстраниться, отвести ее в столовую и прижимать к своей груди, пока она спит.
Но я делал это. Рычал ей в рот, кусал ее губы, прижимал к стене. Я заманил ее в ловушку, из которой она не могла сбежать, и из которой никто не мог забрать ее у меня.
Она была моей девочкой.
Я не мог решить, кто из нас двоих был хуже в этой ситуации. Она - за то, что позволяла мне это делать, и ей это нравилось, или я - за то, что делал это, и за то, что это нравилось мне.
Я не мог остановить свои руки, которые дотянулись до молнии ее толстовки и потянули далеко вниз.
Задыхаясь и шипя, я оторвался от нее и раздвинул ткань в стороны. "Сними ее", - хрипло приказал я, задержав дыхание. Я ненавидел себя за свое поведение, но мне нужно было, чтобы между нами исчезли все барьеры.
Она подчинилась, и когда я расстегнул молнию на своей куртке, мы оба неистово освободились от них, пока наша грудь ходила ходуном, а бедра были крепко вжаты друг в друга. И как только они исчезли, я вернулся к ее губам, вынуждая их открыться. Схватив Беллу за бока, я безрассудно и страстно стал ее целовать.
Я сам себе был отвратителен, но продолжал властно целовать ее. Мне хотелось оторваться от нее и выблевать эту отвратительную грязь из своего тела, чтобы я мог бы быть так же чист и непорочен, как она. Чист, как Карлайл и Эм, и все остальные. Но я не мог противостоять своей жажде, и она не хотела, чтобы я это делал. Мое поведение должно было вызвать в ней отвращение и ужас. Но она кипела жизнью, задыхалась, не падала от усталости и полностью подчинялась мне с каждым своим стоном удовольствия, которое ей доставлял мой контроль.
Она была моей девочкой.
Мои легкие горели, моя грудь разрывалась от отчаяния, поэтому я переключился на ее подбородок, целуя и пробуя на вкус то, что было моим, и адреналин от испытываемой жажды открыл во мне второе дыхание.
В этот момент ее губы коснулись моей шеи, и я почувствовал, как она меня укусила. Сильно. Больно. Но я хрипло простонал ей в шею и резко вдавил в нее свои бедра, потому что боль была приятной.
Ее зубы впились в мою кожу, оставляя на ней отметину. Мне захотелось пометить ее. Мне хотелось впиться зубами в ее шею, с удовольствием понимая, что все это увидят и поймут - она уже, бля, принадлежит кому-то.
Она была моей девочкой.
"Не уезжай", - задохнулась она, отпустив мою шею, и ее руки потянулись и сжали в кулаки волосы у меня на макушке - внезапно она стала контролировать меня. Это было дерзко, и я позволил ей оттянуть мою голову назад, поднимая лицо к серому небу.
Я зашипел и зажмурил глаза от острой боли. Она просочилась сквозь стену нечувствительности и яркой вспышкой пронзила мою голову до самых кончиков ушей. Я застонал и потерся об нее, в то время как она потянула еще сильнее. Так сильно, что ее руки задрожали.
Но она продолжала просить, эгоистично используя в своих интересах мое полное повиновение каждой ее прихоти. Она не хотела, чтобы я сваливал. Она хотела, чтобы я остался и принял всю эту херню, чтобы... я даже не знал, чего она хотела. Я не понимал, как вообще это может помочь ей.
Но я согласился, резко кивнув, и зашипел, чувствуя, как кожа моей головы еще сильнее горит от сопротивления. Я снова и снова покорно подчинялся ее воле.
Кажется, она успокоилась, отпустив мои волосы, и снова приняла свою кроткую позу у стены.
Теперь моя очередь.
Тяжело дыша, я с громким хлопком вернул ладони на стену, заворожено наблюдая за тем, как она закусила губу и откинулась назад, извиваясь подо мной.
У меня не было никакого права просить - приказывать - ей не делать этого. Даже просто думать так было эгоистично и жестоко, и последние двадцать минут, вероятно, доказали все сложившиеся у людей мнения обо мне. Но она получила свое, а между нами действовал принцип "око за око", так почему бы, бля, и нет?
"Никакой долбанной психотерапии", - прорычал я в дюйме от ее губ, снова представляя себе то, что так разозлило меня - мысль о том, как она будет любить кого-то другого. Кого-то лучше меня.
К моему большому удивлению она согласилась без всяких колебаний. Загнанная в ловушку у стены, она послушно кивнула, уступая и показывая мне свою полную покорность.
И понимание того, что она не собирается сдаваться и делать то, чего они хотели от нее, развеяло мою острую потребность доминировать над нею. Она все еще была загнана в ловушку подо мной, но мои действия меня убивали. Я почувствовал невероятное отвращение к своему варварскому поведению.
Я слегка отстранился от нее и опустил руки к ее щекам, нежно погладив их, вглядываясь в ее глаза полным раскаяния взглядом. И потом я поцеловал ее так, как должен был. Нежно, медленно и почтительно, поглаживая ее щеки и извиняясь единственно возможным способом.
Мои губы и нежные ласки сказали за меня, что я сожалею о своей одержимости. Сожалею о том, что не отстранился, когда она этого хотела. Сожалею о том, что мне это нравилось, и еще больше сожалею о том, что завтра планировал снова привести ее сюда.
Мы простояли за классом математики всю оставшуюся часть ланча. Целуясь, лаская и обещая, что не оставим друг друга. А когда прозвенел звонок, ни я, ни она не хотели возвращаться в то место, где ничто не казалось правильным, и никто нас не понимал. Мы хотели остаться у грязной кирпичной стены, увешанной шумными промышленными кондиционерами, и еще хотя бы на чуть-чуть отдаться своей жажде.
Но дом, куда мне нужно было вернуться, все равно никуда не делся. Мне все равно нужно было играть свою роль. Мне все еще нужно было думать об оценках. И даже при том, что я охренительно ненавидел чувство беспомощности, которое переполняло весь мой живот знакомым гнетущим страхом, терзавшим и душившим меня изнутри, на мне все еще висели обязательства.
Однако победить меня они не могли, потому что у меня все еще была моя девочка.
*аддерал - марка медпредпарата, содержащего амфетамины
*Пепто Бисмол - медпрепарат для лечения изжоги, нарушения пищеварения, расстройства желудка, тошноты и диареи.
Мой день рождения.
Я их ненавидел. Не позволяя себе даже вспоминать, по какой именно причине мне стоило их ненавидеть, - я лишь знал, что должен был это делать. Я запер дверь в эти воспоминания в своей голове, где они отдавались лишь далеким эхом детского смеха, и засунул их куда подальше. Это оказалось не слишком сложно, учитывая проблемы с концентрацией, которые добивали меня на протяжении всей недели. Мои конечности тяжелели и двигались с трудом, как будто воздух вокруг был густым и жидким, но, по иронии судьбы, из-за амфетаминов они были неугомонны. Я был похож на очень подвижное дерьмо, если не считать того, что это не приносило мне ни капли удовольствия. И теперь я изо всех сил старался лежать на своей кровати идеально спокойно, чтобы мне не пришлось снова испытывать эти ощущения.
Когда я услышал легкий стук в дверь своей спальни, я на полном серьезе разрывался между желанием совершить акт физического насилия над человеком с обратной ее стороны и желанием сигануть вниз с моего проклятого балкона. Разве они не понимают, что я хочу, чтобы меня просто оставили в покое?
Я расстроено зарычал и накрыл подушкой лицо. Чертов Эммет. Еще две ночи назад я понял, что подобное дерьмо может произойти. У нас случилось что-то вроде гребаного момента единения, и теперь он никогда не оставит меня в покое.
Все это началось в четверг, ближе к полуночи. Я проголодался и, будучи абсолютно уверен, что Папочка К. уже отрубился в своей кровати, подумал, что на кухне мне ничего не угрожает. И ошибся. Я стоял как вкопанный, впиваясь взглядом в его нарисовавшуюся из-за открытой дверцы холодильника спину, до тех пор, пока он не развернулся и не заметил меня.
Между зубами у него была зажата и свисала изо рта нарезка из ветчины для бутербродов, и он пытался удержать в руках кучу других продуктов, приближаясь к столешнице. "Ты дерьмово выглядишь", - сказал он, вывалив перед собой весь этот набор.
"Да?" - безразлично спросил я, - "И ты тоже пошел на хер", - я оттолкнулся от стены и направился к холодильнику.
Он пожал плечами и в замешательстве продолжил делать свой сэндвич. "Пришел на полночный перекус? Это точно не обед из четырех блюд от Беллы, который ты выбрасываешь после каждого ланча, или что ты там делаешь... но что сделано, то сделано", - продолжал он, пока я, открыв холодильник, безучастно смотрел на его содержимое. Абсолютно потеряв к нему интерес, после того как речь зашла об этой отличной еде. Вот жопа.
Он все продолжал и продолжал говорить, и пока он бубнел, развернувшись ко мне спиной и делая свой сэндвич, я лениво размышлял, а найдется ли у нас дома какой-нибудь скотч. "Я имею в виду, что в Китае или где-то там еще голодают дети, а ты просто так разбрасываешься едой, как будто твоей тощей заднице она даже не нужна. В то время как менее удачливые из нас..." - он криво усмехнулся мне через плечо, - "...с менее домовитыми подружками вынуждены, по сути, давиться этим жалким оправданием хлеба насущного, за которое мы платим налоги. На!" - он внезапно развернулся и протянул мне тарелку с бутербродом. Я растерянно моргнул, но обволакивающий меня холодный воздух из холодильника помог немного сфокусировать внимание и понять, что именно он мне предлагал.
Он закатил глаза и пихнул ее мне. "Ешь", - это было все, что он сказал, пока я нерешительно брал тарелку и осторожно смотрел на сэндвич так, будто он был пропитан сибирской язвой. А такая возможность определенно существовала.
После этого он вернулся к приготовлению сэндвича для себя... и, к сожалению, стал болтать еще больше. "В общем, я собирался прийти сюда и порезаться в какую-нибудь видеоигру. Ты будешь?" - задал он совсем не похожий на него вопрос.
Не выпуская из рук тарелку, я изумленно уставился на него и неуверенно переспросил: "Чего?" Я даже слегка испугался, что у меня из-за серьезного недостатка сна и передоза аддерала* начались галлюцинации. И если Эммет был единственным, кого предпочел создать мой мозг, то с этого момента меня можно было причислять к душевнобольным.
Он вздохнул и покачал головой. "Давай, брателла. Не похоже, чтобы ты собирался пойти спать", - он развернулся ко мне и с надеждой на лице вскинул брови. Какого хрена мне вообще было обрекать себя на многочасовые видеоигры вместе с Эмметом?
Я закрыл холодильник и внимательнее вгляделся в его лицо, чтобы понять истинную мотивацию. Почему он спросил меня? В чем был подвох? И почему я отказывался, если знал, что это избавит меня от скуки на всю ночь? Почему мне была так ненавистна мысль о том, чтобы провести с ним время? Да, его болтовня охренительно раздражала. Но это было больше, чем простое отвращение к неинтересной беседе.
У Эммета были врожденные качества, которые я не мог игнорировать в тот момент, когда боролся с желанием оправдать свое к нему раздражение. Он бесил меня, но из-за истощения все мои обычные отговорки поблекли и потеряли смысл.
Мы были с ним разными, но я всегда обвинял в этом его происхождение, потому что так было намного проще, чем смотреть правде в глаза. Он никогда не знал своих родителей, у него не было счастливой семьи, поэтому у него не было возможности потерять все это. В его жизни не произошло никаких событий, способных заметно травмировать его психику в детстве, и ни одна милая семья, в которой он жил, не отказывалась от него. У него все было проще, чем у меня, но даже это не оправдывало мое негодование и обиду, и я понял это только сейчас, уставившись на него в полном ступоре.
В отличие от меня, он возродился из своего пепла, родился заново и готов был воспользоваться любой предоставленной возможностью. У меня же не получилось простить себе все свои грехи и ежедневно справляться с трудностями так, как это делал он. И именно по этой причине я всегда злился на Эммета.
В этом и была его сила. Он никогда не цеплялся за свое прошлое. Возможно, он никогда не умел страдать, как я, бесконечно повторяя невозможные "а что, если" в своем уме, и день за днем пытаясь жить под их гнетом. И даже если он и поступал так, то никогда этого не показывал, и это никогда не уничтожало его морально.
Может, я и мог бы восхищаться им за это. Может быть, я мог бы просто расслабиться и наблюдать, как он взрослеет и даже, может быть,.. научился у него, как можно быть таким поразительно гибким перед лицом неприятностей. Но я не мог сделать ничего из этого, потому что каждая попытка сблизиться с Эмметом была моим персональным приглашением к боли. Я был бы вынужден видеть, как он улыбается и изучает меня, потому, даже несмотря на то, что мы во многом были с ним не похожи, у нас было кое-что очень важное общее. От нас обоих отказались родители. Нас обоих усыновил и принял в свою семью идеальный и бесплодный Карлайл Каллен. Мы оба взяли его фамилию и жили в его доме. Но он все-таки стал лучше.
Каждую секунду, которую я проводил бы в его комфортной и дружеской компании, это напоминало бы мне о данном факте. Я видел бы его улыбку и еще больше злился от боли, которую бы мне причиняло осознание этого.
Гораздо проще, бля, было его ненавидеть. Чем я и занимался.
Это было неправильно, но... я чувствовал себя лучше. Всего лишь еще одно доказательство, что я был долбанутым на всю голову, потому что впервые за пять лет, я больше не мог найти себе оправдания.
Так я и оказался в гостиной, играя в самую безнравственную игру за всю историю видеоигр... вместе с Эмметом Калленом.
Я хмурил брови, глядя на большой экран, и пытался понять, какую кнопку нужно нажать, чтобы ударить, а какую, чтобы выстрелить, пока не обнаружил, что это было одно и то же. Эммету было не до веселья.
"Какого черта, Эдвард?" - смешным женским голосом завизжал он, и мои губы невольно дернулись в улыбке. "Ты должен подбирать проституток, тащить в свою машину, получать удивительный минет..." - он остановился, выдергивая контроллер из моих рук, - "А потом убивать их", - он неодобрительно покачал головой, в то время как одна из последних оставшихся в живых шлюх вошла в его угнанный автомобиль.
Я откусил кусок от своего посредственного сэндвича, наблюдая за ним. "Давай посмотрим, правильно ли я понял", - жуя, наклонил я голову в сторону экрана. "Тебе не разрешается убивать женщин до тех пор, пока ты сексуально не унизишь их, не расплатившись при этом?" - сухо спросил я, выгнув бровь. Он с энтузиазмом кивнул и продемонстрировал, как надо делать.
Я закатил глаза, наблюдая за экраном. "И откуда, черт возьми, я могу знать, кто из них шлюха?" - спросил я практически на полном серьезе, вяло откинувшись затылком на спинку дивна.
Он тихо рассмеялся и покачал головой, поворачиваясь лицом к экрану и громко клацая по кнопкам. "Все нормальные дети знают, как стрелять в шлюх и угонять автомобили в видеоиграх, Эдвард".
Не знаю, почему, но когда я наклонил голову, внимательно глядя на него и переваривая его абсурдное заявление... я заржал. Ничего, бля, не мог с собой поделать. Громко фыркая, я на какое-то мгновение испугался, что действительно наслаждался тем, что проводил время с этим щедрым на эмоции сиротой, на которого, к всеобщему сожалению, я не был похож, и чувствовал себя при этом комфортно. Но я увидел, как в его глазах зажглась веселая искра, и он начал смеяться вместе со мной. И я обнаружил, что это совсем не было больно, как я того боялся. Я не чувствовал себя странно и не думал о том, что он лучше меня, или что он отлично отдохнул, а его смех такой естественный, в отличие от моего заторможенного и изнурительного приглушенного хихиканья. Я чувствовал себя так, как будто пять лет враждебности и злости медленно распадались на части, благодаря его дерьмовым бутербродам с ветчиной и убийству проституток.
Чувствовал себя нормальным человеком.
Поэтому проще всего было предположить, что в мою дверь, вероятно, стучался Эм, который пришел почти искренне поздравить меня с Днем рождения или сделать еще какое-нибудь раздражающее дерьмо. Но когда я подошел к двери и сердито открыл ее, я резко втянул воздух, увидев стоящего передо мной человека.
"Чтоб меня", - растягивая слова, сказал я, немного волнуясь, - "Теперь мы, значит, стучимся?" - спросил я, вызывая шок у Карлайла, который стоял в коридоре и переступал с ноги на ногу, засунув руки в карманы своих слаксов. "Разве твой ключ больше не подходит?" - спросил я, и на этот раз он закатил глаза в ответ на мой сарказм. Я ему сказал больше слов, чем за все прошедшие недели, поэтому ни капли не был удивлен, когда в его глазах зажегся маленький лучик надежды.
Теперь я, без сомнений, больше склонялся к варианту с физическим насилием.
Карлайл, должно быть, обратил внимание на мой раздраженный вид, поэтому сказал единственное слово, которое могло спасти его от грубой словесной атаки.
"Белла", - начал он, демонстрируя совершенно ненужный интерес к тому, как каждая клеточка моего тела внезапно ожила и сфокусировалась лишь на его словах, - "Она в столовой и ждет тебя", - он невольно перевел глаза на лестницу и осторожно обратно на меня.
Я протиснулся мимо него и бросился вниз по лестнице. Было так странно чувствовать, как между комнатой и большой столовой на первом этаже установилось знакомое напряжение, хотя я даже еще не увидел ее.
Когда она попала в поле моего зрения, у видел, что она стоит, прислонившись к столу, одетая в свитер, а на лице у нее - ленивая улыбка. Мое сердце екнуло, и я пчелой метнулся туда, где она стояла. Приятно удивленный на этот раз.
Я крепко обнял ее руками за талию, притянул к себе и, купаясь в ее тихом смехе, вздохнул ее запах, когда она спрятала лицо в изгибе моей шеи, уткнувшись в нее носом. Едва ли я ощущал в этот момент навязчивое присутствие Карлайла у себя за спиной, но я услышал, как он нервно откашлялся, без слов приказывая... отойти от моей девочки.
Я ухмыльнулся и еще крепче сжал ее, зарывшись носом в блестящие волосы, бросая ему своего рода молчаливый вызов. Ну и что, бля, он сделает? Оторвет ее от меня? Я почти что фыркнул ей в волосы от этой мысли. Сомневаюсь, что у него хватит силы в яйцах, чтобы прикоснуться к моей девочке. Если бы он сделал это хотя бы раз, то не пережил бы вида ее Внезапной Истерики.
Поэтому я прижимал ее к себе, она цеплялась за мою шею, и мы какое-то время раскачивались из стороны в сторону, пока меня вдруг не пересилило любопытство, но я надеялся удержать свой рот на замке.
Я развернул голову к ее уху и попробовал прошептать ей так тихо, чтобы Карлайл не смог меня услышать. "Отпущена за хорошее поведение?" - спросил я, не имея сил скрыть приступ болезненной надежды, которой был пропитан мой шепот.
Она тяжело вздохнула и, почувствовав это своей грудью, я уже знал ответ. Я не мог подавить расстройство, которое переполнило меня, когда она тихонько покачала головой на моем плече, давая понять, что ее наказание все еще действовало в полную силу.
"Надолго?" - мрачно спросил я, зная, что она поймет меня.
Она поняла, потому что отстранилась от меня и натянуто улыбнулась, переведя взгляд за мою спину туда, где, вероятно, стоял Карлайл. "Сколько разрешит доктор Каллен", - сказала она достаточно громко, чтобы он услышал. Посмотрев ей в глаза, я понял, что что-то в ней было не так. Чувствовалась разница, по сравнению с пятницей.
Ее плечи были напряжены, приподняты, сжаты, а в глазах застыла слишком хорошо знакомая мне тревога. Совсем недавно она спала.
Карлайл наблюдал за тем, как Белла подвела меня к столу, и я почувствовал, как он пристально следит и отмечает про себя каждое наше движение, спокойно исправив при этом формальное обращение к себе по фамилии. Он хотел, чтобы она звала его Карлайлом. Я тоже мог предложить ей парочку имен для него, перечисляя их у себя в уме, когда мы заняли свои места за столом, и я, наконец, понял, что именно она мне приготовила.
На этот раз я действительно мог все это съесть.
Я ухмыльнулся ей, когда она с легкой усмешкой расставила на салфетке передо мной посуду с едой, которая... пахла так охренительно хорошо. Мой желудок подскочил и съежился от запаха, и, уставившись на нее, я с энтузиазмом принялся все уплетать. Я игнорировал Карлайла, который находился в комнате. Даже несмотря на то, что в будущем я мог пожалеть об этом, дав ему возможность разрушить такой интимный момент, я взял ее за руку и улыбнулся ей так, как будто мы были одни наверху в моей комнате, и на часах сейчас было десять вечера.
Ее лицо посветлело при виде моей улыбки - предназначенной лишь ей одной, - и она с облегчением вздохнула, сжав мою руку. Вытянув руку на столе, она улеглась на нее головой и смотрела, как я ем, а мне было похер, что Карлайл наблюдал за нами. Я продемонстрировал все стоны и хмыканья, потому что знал, как ей это нравится.
Она говорила тихо, спокойно и робко, пока я ел. И ни слова о последствиях и о том, как ей удалось ненадолго избежать своего наказания. Я был благодарен за перерыв во всей этой напряженной драме, и расслабился в ее присутствии, присоединившись к ней в этом бессмысленном разговоре и подтрунивании. Школа, Джаспер, какую книгу она сейчас читает, Элис... обо всем и ни о чем.
Когда я расправился со своей едой, она отрезала кусочек торта, пока я скептически настроено наблюдал за ней. Мой желудок уже был забит до отказа.
Она нахмурилась при виде сомнения у меня на лице. "Ну уж нет. Я знаю, у тебя есть еще место для него", - сказала она не терпящим возражения тоном и поставила передо мной тарелку, подчеркнув свои действия взглядом. Я усмехнулся и покачал головой, потому что она была такой охренительно милой, когда изображала из себя босса.
И пока я ел торт, я соображал, какой еще придумать предназначенный только ей одной комплимент, когда с этой вкуснотищей будет покончено.
Когда все было съедено до последней крошки, я почувствовал себя неловко, осознав, что отлично подхожу для очередной рекламы Пепто Бисмола*, и отодвинул тарелки в сторону. Я принял позу, зеркально повторяющую ее - вытянул руку на столе, положил на нее голову и уставился на Беллу. Мы придвинулись ближе друг к другу и разговаривали шепотом, пока я под столом поглаживал ее ладонь своим большим пальцем.
Пока она продолжала говорить о вещах, которые вообще не интересовали бы меня, если бы не слетали с ее губ, я грелся в лучах каждой ее улыбки и тихого хихиканья, и думал о том, что только ей одной оказалось под силу спасти мое отношение к дням рождения.
"Так вот, мы были на пляже...", - шепотом сказала она и, пододвигаясь ближе, тихо рассмеялась, - "Две маленькие семилетние девочки, которые таскали друг друга за волосы и кричали, и Элис повалила меня на землю", - она закатила глаза с улыбкой на лице и усмехнулась, мысленно представив себе картину наихудших семейных каникул, - "Серьезно, у этой девчонки были самые настоящие кошачьи замашки". Ее глаза расширились, и в них отразилось насмешливое недоверие, когда я улыбнулся и медленно придвинулся ближе к ее лежащему на руке лицу. "Мы тогда все друг другу высказали, без утайки, Эдвард. Мы царапались и кусались; по-моему, она даже обозвала меня вонючкой", - она насмешливо фыркнула, вспоминая о своей с Элис первой ссоре. Согнув руку, на которой лежала, в локте, она дотянулась через стол к моим волосам и начала их гладить.
Я удовлетворенно хмыкнул и изо всех сил постарался держать глаза открытыми, когда она улыбнулась мне. "Прекрасно могу себе представить, как Элис взбеленилась из-за расхераченного песчаного замка", - я лениво усмехнулся, соглашаясь с ней, дотронулся до ее руки в моих волосах и погладил под вздох Беллы. Улыбнувшись, я медленно придвинулся ближе так, что наши лбы почти соприкасались, и кончиками пальцев заправил локон ее волос за ухо. Она придвинулась так близко, что я уже мог чувствовать ее дыхание на своем лице. Мне еще никогда не хотелось поцеловать ее так сильно, как в этот момент - когда она с немыслимой напряженностью всматривалась в мои глаза.
Я так давно не целовал ее. Всегда отстранялся, даже когда жаждал этого всем телом.
Не отдавая отчета своим действиям, я быстро облизал губы, и она с довольным вздохом, который окутал мое лицо теплом, сократила дистанцию между нашими лбами.
В это же мгновение Карлайл повел себя как настоящий козел, до основания разрушив наш момент тем, что откашлялся. "Похоже, Белле уже пора идти домой".
Она вздрогнула от звука его голоса, несмотря на то, что он прозвучал как шепот, потому что вообще забыла о его присутствии. Она перевела на него взгляд и мрачно вернула его назад на меня. Я крепко сжал ее руку в своей, потому что еще не был готов отпустить.
Я выпрямился и со злостью посмотрел на Карлайла. "Почему? Мы не сделали ничего плохого", - спросил я в расстроенном замешательстве.
Он уставился в пол и почесал затылок. "Пожалуйста, Эдвард. Не надо устраивать сцен", - спокойно попросил он, опустил руку и снова посмотрел мне в глаза.
И я действительно готов был закатить скандал и насладиться им на полную катушку, когда Белла внезапно встала.
Она наклонилась близко к моему уху и осторожно коснулась моего плеча. "Все в порядке. С днем рождения, Эдвард", - она поцеловала меня в висок и придвинула ко мне по столу пакет с печеньем. Хрустящие Имбирные Именины.
Затем она собрала свою сумку и развернулась к выходу. Но насчет одной вещи она была неправа. Ничего не было в порядке.
Я с отчаянием смотрел, как она, съежившись, прошла мимо Карлайла. "До свидания, доктор Каллен", - коротко сказала она, прошмыгнув мимо него, и покинула комнату. Он открыл было рот, чтобы снова поправить ее, но Белла уже ушла, и для нас обоих стало очевидно, что сказала она это не просто так. Она разозлилась на него. Но не так сильно, как я сам.
Бля, я не мог дождаться, когда смогу убраться отсюда нахер.
БЕЛЛА
Неделя после дня рождения Эдварда тянулась медленно. Мне приходилось пользоваться ежедневником и календарем, чтобы понимать, какой сегодня день.
Мы с Эсми стали больше разговаривать. Но я все равно не была довольна ее компанией, а она не подавала никаких признаков дальнейшего отступления, но нам удалось прийти к своего рода перемирию с момента нашего последнего разговора. Мы признали наше несогласие друг с другом и обходили тему с Эдвардом стороной, но я все еще была на крючке по поводу моего недосыпания и отказа от психотерапии. Каждый вечер она давала это ясно понять, перед тем как отправится в постель, и строго смотрела на меня в тот момент, когда желала «спокойной ночи».
Я пряталась с фонариком под своим одеялом и читала книги, которые давал мне Эдвард. Где-то в глубине моего сознания такое детское поведение и занятие чем-то настолько незрелым, как чтение под одеялом, казалось мне нелепым. Но для меня это создавало новое пространство за пределами темного удушья моей спальни. Оно никуда не делось, но так было гораздо терпимее. Слова на странице расплывались, и я ловила себя на том, что читаю один и тот же абзац по несколько раз, чтобы наконец-то понять, что там написано. Но это помогало мне не заснуть.
Начало казаться, что обеденный сон становится все короче и короче, а ночи, проведенные в моей постели под одеялом с фонариком и книгой, все длиннее и темнее.
Чтобы отвлечься, во время бодрствования я пыталась мысленно разрабатывать разные стратегии. Обычно они касались того, как заставить Эсми по-другому взглянуть на то, что мы с Эдвардом вместе… беспрепятственно, если хотите. Не настолько беспрепятственно, как в тот день, когда доктор Каллен видел нас. Не прятаться, не сдерживать своих чувств, когда мы знаем, что люди смотрят на нас, а преимущественно вести себя так, как мы вели себя наедине друг с другом. Просто какой-нибудь небольшой момент, который внезапно принесет ей прозрение, чтобы она поняла, что была неправа, и мы на самом деле помогаем друг другу.
Может быть, это будет его рука на моей щеке, когда я буду напряжена, или поглаживание его волос, когда он будет чувствовать себя взволнованным и встревоженным. Или то, как оба мы расслабляемся и успокаиваемся, чувствуя взаимную близость. Эсми должна была это увидеть.
Конечно, такая мысль сама по себе была невозможна, и все мои стратегии одна за другой были развеяны разумными суждениями. И каждый вечер к тому времени, когда заходило солнце, я лишь безропотно ждала следующего дня, чтобы пойти в школу и восполнить свою потребность в его присутствии рядом.
Настроение Эдварда изменилось после дня его рождения. Теперь его можно было гораздо быстрее вывести из себя, и меня все еще злило, когда я видела, как он смотрит в пустоту со странным задумчивым видом. Он был расстроен и о чем-то думал.
Мне хотелось расспросить, о чем он думает. Что за мрачные мысли делали его таким отстраненным и молчаливым? Не чувствуя надобности давить на него, поскольку у меня самой часто бывал задумчивый вид, тем не менее, я была встревожена тем, как бессонница и вся эта ситуация влияют на его поведение. Я боялась, что он что-то планировал, и без меня.
В четверг, - а, может, в среду, не могу вспомнить точно, - он подтвердил мои подозрения, когда мы шли на обед.
Он как обычно положил руку мне на плечо, а моя обвилась вокруг его талии, когда мы шли по коридору. По всему корпусу слышался смех и громкие обсуждения какого-то предстоящего школьного события. Это были танцы? Или, может быть, выпускной вечер? Или баскетбольный матч? Я не могла понять, но у меня и не было возможности прислушаться к тому, чего именно все ждали, потому что мы с Эдвардом вели свой странный разговор. Я тихо нашептывала ему, пока мы шли мимо других учеников.
А потом он, наконец, произнес слова, которые, вероятно, вертелись в его голове всю неделю.
«Как только я свалю отсюда к черту...»
«Что?» - моя голова дернулась вверх, и я встретилась с ним взглядом.
Он закатил глаза, продолжая вести меня сквозь толпу учеников, сторонящихся его свирепых взглядов. «Мне уже восемнадцать. Я не должен мириться с тем дерьмом, которое произошло в субботу», - объяснил он тихим шепотом, в котором послышалось раздражение на кого-то, кто пробежал мимо нас в другой конец коридора с громким воплем, вынудившим меня вздрогнуть.
Я открыла рот, а затем снова закрыла его, когда до меня дошло – я знаю, что он имел в виду. Дело было не просто в Карлайле, а во мне, вставшей между ним и Карлайлом. Все должно было быть не так. Они должны были уступить и позволить нам видеться друг с другом, и хотя эта мысль даже мне казалась нелепой, все были бы счастливы.
«Нет», - яростно покачала я головой, стараясь идти с ним в ногу. «На самом деле, у меня есть план. Я могу убедить Эсми оставить все как есть, и ты знаешь, что, как только она сдастся, Карлайл последует за ней», - я говорила отчаянно быстро, стараясь изложить свою точку зрения, прежде чем мы дойдем до столовой. «Это займет некоторое время, и потребует терпения, и…» - я замолчала и поморщилась, переводя дыхание, - «Ладно. Может быть, я соглашусь на психотерапию, но мне все равно…»
Внезапно убавив шаг, он перебил меня и сильно дернул за плечо, вынуждая остановиться. Я снова растерянно и с недоумением взглянула на него.
Он уставился на меня широко отрытыми глазами, немного приоткрыв губы. «Что?» - выдохнул он, слегка нахмурив лоб и разглядывая меня.
Не дожидаясь, пока до меня дойдет, он резко возобновил шаг и, игнорируя мое недоумение, провел нас сквозь толпу и быстро завел в закоулок между двумя соседними зданиями. Пребывая в полной растерянности, я следовала за ним к знакомому месту. В то самое место за школой, куда я убежала в день, когда захотела коснуться Эммета и сорвалась.
Мы не останавливались, пока туда не дошли. Кирпичная стена математического корпуса укрывала нас от битком набитого кампуса, а даже несмотря на большие промышленные кондиционеры, которые шумели у нас за спиной, здесь все равно было гораздо тише и интимнее по сравнению с тем, к чему мы привыкли.
«Ты хочешь пойти на психотерапию?» - недоверчиво спросил он, отпуская мое плечо и полностью разворачиваясь ко мне.
Я была удивлена его реакцией, но мне удалось покачать головой. «Нет. Я имею в виду… если это заставит Эсми вернуть все назад, я это сделаю», - затихла я. Я ни за что не хотела подвергать себя такому, но мне все казалось справедливым компромиссом, если означало, что я смогу быть с Эдвардом. Для меня этой причины было достаточно.
Морщина между его бровей стала глубже, и он отвел от меня взгляд. Открыл свой рот. Закрыл его. Открыл. Закрыл.
Он повторил это еще несколько раз, пока я терпеливо стояла, оглядываясь по сторонам и кусая губы. Милое уединенное место вдруг показалось мне очень уютным для того, чтобы вздремнуть. Конечно, такое часто со мной случалось. Мой разум мог придумать место для непродолжительно сна где угодно, когда я была уставшей. Прошлым вечером я уставилась на угол внутри холодильника и решила, что было бы очень удобно, если бы я была высотой с дюйм, и была бы невосприимчива к холоду, чтобы поспать там.
Наконец, Эдвард вывел меня из моих сонных фантазий, развернувшись ко мне лицом.
«Нет», - резко ответил он, его глаза сузились. Он поднял руки и запустил их в волосы. «Не будь такой чертовски глупой. Это именно то, чего они хотят», - его голос повысился, и я была удивлена гневом, увиденным в его потемневших глазах.
Я испугалась, что была такой сонной и упустила какую-то жизненно важную часть информации за последние пять минут. Почему это рассердило его? Не его же заставляли туда идти.
«Ну, естественно, это то, чего они хотят, Эдвард», - с досадой вздохнула я, засовывая руки в карманы своей толстовки и прислоняясь к стене с недовольным выражением лица. «Они думают, что произойдет чудо, появится радуга, и я вдруг вылечусь и превращусь в нормальную девушку», - горько посетовала я, пиная траву под ногами.
Он что-то тихо пробормотал сам себе, и его взгляд стал еще более яростным. «Разве ты не видишь, в чем заключается их план?» - спросил он, и его снова затрясло, как это часто бывало, когда раздражение и разочарование проникали в каждую клеточку его тела. Я привыкла к такому, и знала, что далее последует длинная тирада, поэтому просто оперлась на стену и наблюдала.
«Она нахваталась этого дерьма от Карлайла, я точно знаю это. И в тот день…» - он покачал головой, и сунул руки в карманы куртки, чтобы сдержать желание снова провести ими по волосам. «Это то, чего он хочет. Бля, это же идеальный план. Затащить тебя на психотерапию, сделать тебя лучше, чтобы ты смогла расширить границы своих возможностей. Увеличить количество людей, с которыми ты сможешь общаться, чтобы ты смогла понять, насколько лучше тебе будет с другим ублюдком, не таким ебанутым на всю голову», - он поднял палец к виску, постучав по нему. И как только его оживленная тирада подошла к концу, он потер его пальцем, и его лицо медленно осунулось.
Ошеломленная, я смотрела широко раскрытыми глазами на то, как его пальцы проникли в волосы, и глаза медленно закрылись.
«Именно это, вероятнее всего, и произойдет», - выдохнул он так тихо, что мне даже пришлось напрячься, чтобы расслышать его голос за шумом кондиционера.
Он не хотел, чтобы я это услышала. Но я услышала.
Я фыркнула, возмущенная тем, что он смог поверить в такую невероятную нелепость. «О чем ты говоришь?» - я даже не пыталась скрыть свое разочарование его совершенно необоснованной паранойей. Как будто я могла просто пойти, вылечиться и вдруг найти кого-то получше. Мне захотелось рассмеяться над этой идиотской мыслью. Мой поход к психотерапевту не был никаким заговором против наших отношений. Это был предмет торга.
Он снова перевел на меня свой взгляд, выглядя при этом таким странно уязвимым и по-настоящему обеспокоенным, что я встревожилась. Мне невыносимо было видеть его таким ранимым. Из нас двоих он должен был быть сильным, а когда я видела, что его сила пошатнулась, я и сама почувствовала себя незащищенной.
"Подумай об этом", - он вздохнул с намеком горечи в тоне его голоса и вернул руку обратно в карман. "Подумай, какой я на самом деле, Белла? По сути, я последний человек на Земле для тебя", - он дернул плечами и отвел взгляд, скрывая озлобленную незащищенность в своих глазах, пока я продолжала недоверчиво смотреть на него в ответ.
"Ты шутишь?" - выпалила я, чувствуя себя гораздо более возбужденной из-за того, что он даже подумать такое смел. После всего, что я сказала и показала ему... он и правда думал, что это так мало значит для меня? Он и правда думал, что я настолько непостоянна в своих чувствах... ищу больше возможностей? Но он продолжал избегать моего взгляда, и это был признак того, что он был вполне серьезен, поэтому я оскорбилась. "Черт возьми, Эдвард, это так глупо", - возмущенно выдохнула я, невероятно оскорбленная тем, что он был такого невысокого мнения о моей эмоциональной честности. Я приготовилась к собственной длинной напыщенной тираде на эту тему, когда он поднял на меня сверкнувшие яростью глаза.
"Вот уж, бля, спасибо", - резко выдал он, вынув руки из карманов и взмахнув ими в воздухе. "Это просто глупо!" - он высоко поднял брови и расплылся в широкой маниакальной улыбке. "Превосходно, бля. Глупо", - он кивнул головой, с хлопком опустив руки на бедра. "И почему я не подумал об этом?" - спросил он. Улыбка исчезла и превратилась в насмешливое выражение лица, в то время как мой рот открылся при виде такой смены его настроения.
Его палец обвинительно указывал на меня, и голос понизился до рычания. "Каждый раз, когда ты чувствовала себя посредственностью, я изо всех сил старался помочь тебе почувствовать себя иначе. Я месяцами, Белла... гребаными месяцами... пытался просто..." - он покачал головой и опустил палец вниз, не в состоянии закончить свою фразу, пока я продолжала таращиться на него.
"Все это время я мог бы просто говорить тебе, какой чертовски глупой ты была. Вот уж спасибо", - он отвернулся, пробежался рукой по волосам. Ужаснее, чем сейчас, я не могла себя чувствовать - как будто кто-то подкрался ко мне сзади и ударил ножом в спину.
Он был прав. Моя неуверенность, вероятно, казалась ему настолько нелепой, что он никогда не расстраивался, если ему приходилось утешать меня. Он вел себя терпеливо в отношении всего моего глупого сексуального дерьма, ночь за ночью тратя время на свою технику, в то время как я была единственной, кто переживал по этому поводу. Все это он сделал для меня. А я с такой легкостью пошатнула его уверенность в себе самым худшим из всех возможных способов.
Мои плечи резко поникли, в груди заболело и, уставившись на его затылок, я почувствовала, как во мне растет чувство вины. Я должна была подумать на свежую голову. Мне пришлось перебороть свою мутную усталость, чтобы поставить себя на его место и понять, как лучше успокоить его страхи.
Исчезли ли мои?
Нет, не исчезли. Мы так и не занялись любовью, и я так и не узнала, существует ли для меня такая возможность. Но, по крайней мере, он попробовал, он - несомненно – помог мне почувствовать себя желанной.
Я оттолкнулась от кирпичной стены и подошла к нему по траве, заглянув в лицо. Его глаза были закрыты, плечи напряжены, он излучал напряженность и остаточный гнев, но никак не отреагировал на мое присутствие. Поэтому я обошла вокруг него, стала к нему лицом и сделала шаг ближе. Коснувшись его груди своей, я ощутила на себе его дыхание. Его волосы были в полном беспорядке, в расстроенных чувствах взъерошенные пальцами. Глаза он не открывал. Я схватилась за полы его куртки и потянулась к его лицу, с силой прижавшись к его губам своими. Но он увернулся. Мои губы оказались на его подбородке, и теперь уже я была той, кто чувствовал себя расстроенной.
"Перестань", - раздосадовано произнесла я рядом с его кожей, притягивая ближе к себе. "Ты меня больше не целуешь", - я даже не пыталась скрыть горечь в своем голосе, потому что я и так уже слишком часто махала на это рукой. Я позволяла ему отрываться от моих губ, не чувствуя при этом уныния и боли, потому что хотела дать ему время. Но теперь он вел себя как лицемер. Он просил, чтобы я заверила его в своей преданности, в то время как сам подпитывал мою неуверенность собственным поведением.
Выражение его лица не изменилось, глаза оставались закрытыми, поэтому я отпустила куртку и обеими руками схватила его лицо. Я притянула его к себе, обрушив на него свои губы, и в расстроенных чувствах сильнее прижалась к нему всем телом, когда он никак не отреагировал. Я втянула в свой рот его нижнюю губу, и тогда с хриплым вздохом, его губы открылись.
Высунув язык, он яростно прорвался им сквозь мои губы, и переместил руки на мою талию. Схватив меня за бедра, он агрессивно притянул меня ближе, и, когда наши языки встретились, из его груди вырвалось низкое рычание. Это не было ласково, и было очень далеко от нежности. Я врезалась в него лицом, и мы почти стукнулись зубами, когда я с такой же агрессией глубже погрузила язык в его рот.
Его зубы касались моих губ, язык давил, когда он погружался им в меня все глубже и глубже. Он властно сжимал мою талию. Я отрывисто дышала ему в рот, максимально близко вжимаясь в его тело, но вдруг он развернул меня и подтолкнул назад. Я споткнулась, не отрываясь от его губ, поэтому была вынуждена схватиться за его взъерошенные волосы, чтобы не потерять равновесие. Я знала, что это причиняло ему боль, но низкий, хриплый стон, раздавшийся из его горла, напомнил мне, что именно это ему и нравилось.
И вдруг я оказалась прижата к жесткой кирпичной стене, и он вдавливал меня в нее своим настойчивым ртом. Я сильнее потянула его за волосы, чтобы он почувствовал облегчение, а он уперся своими бедрами в мои - уже возбужденный - и снова отрывисто простонал в мой рот.
Это было сильнее страсти. Это было сильнее простой близости. И это было гораздо, гораздо сильнее любви.
Это была наша с Эдвардом необузданная неудовлетворенность. Превратившаяся в поцелуй, во время которого наши зубы стучали друг о друга, а языки ныряли вглубь и сливались в страстном танце. Я тянула и стонала вместе с ним, возвращая ему пылкие поцелуи - нетерпеливые, наполненные потребностью показать, как сильно я его хотела. Как сильно он был мне нужен. Я дергала его волосы, зажатые в своих кулаках, и отталкивалась от стены, чтобы быть ближе, глубже, грубее него.
Он резко отстранился, отрывисто дыша, и с хлопком уперся ладонями в кирпичную стену по обе стороны от моей головы. Его тело было по-прежнему полностью прижато к моему, когда я, тяжело дыша, открыла глаза и посмотрела прямо на него.
В его глазах тлел темный огонек - он заманил меня в ловушку между собой и стеной. Его руки стали прямыми и напряженными прутьями клетки из крови и плоти вокруг меня. Сбивчиво дыша мне в лицо, она смотрел мне прямо в глаза, пока мои руки все еще находились у него в волосах. Я никогда раньше не видела такого темного проблеска в его глазах. Он всегда был настолько осторожен, лишь бы только я чувствовала себя спокойно и расслаблено в его присутствии.
В любое другое время, возможно, я бы съежилась и пробормотала стоп-слово. И за его тлеющим блеском в глазах я видела, что именно этого он и ждал.
Но... я хотела этого.
Испытывая небывалое волнение, я была почти что в ужасе. От того, как ослабли мои колени, а в бедрах покалывало от острых вспышек электричества, проникающего в мое тело. Мне стало стыдно, потому что я хотела большего - видеть, как Эдвард смотрит на меня сейчас. Именно так. Мне стоило испугаться. И я знала, что если бы я просто открыла рот и сказала слово, он бы отступил и никогда бы не злился на меня за то, что я лишила его такого момента.
Даже несмотря на то, как отчаянно он сам желал этого.
Но вместо этого я не собиралась ничего лишать его. Не потому, что я боялась оказать сопротивление, а потому, что сама этого хотела. Глубоко внутри что-то умоляло меня об этом. У меня засосало под ложечкой, и все мои конечности безвольно с нетерпением ждали его действий.
Отпустив его волосы, я выдохнула и, сдаваясь, прислонилась затылком к стене. Я видела, как от моего пассивного поведения огонек в его глазах вспыхнул ярче - они удивленно распахнулись, - и его руки дрогнули рядом со мной.
Такого он не ожидал.
Он перевел взгляд на мои губы и прижался ближе к моему телу, проверяя мою реакцию. Я не пошевелилась, оставаясь совершенно спокойной, когда он неуверенно взял мои запястья в свои руки и прижал их к стене у меня над головой.
Я закусила губу, но вела себя послушно, потому что постыдный восторг от осознания моего подчинения Эдварду преодолел всякую панику, которую я почувствовала бы в такой ситуации при любых других обстоятельствах. Когда я не напряглась и мне не потребовалось стоп-слово, его глаза потемнели, и он крепче сжал мои запястья, снова обрушивая на меня свои губы.
Он забрал свой поцелуй с новой силой. Его язык глубоко погрузился в мой рот с хриплым рычанием, от которого у меня подкосились ноги. Его сила и контроль над моим слабым и хрупким телом - это было жестко, требовательно, и... неуместно возбуждающе. Я отдавала ему поцелуи, как могла, самодовольно удерживая запястья сверху, которые он прижимал к шершавым кирпичам.
Темный блеск в его глазах остался и теперь чувствовался и в его поцелуе. Это было на кончике его языка. В его рычании и в ощущениях, которые дарило его тело, заманившее в меня ловушку у стены.
Полное доминирование.
ЭДВАРД
Она была полностью прижата ко мне. Мягкая, теплая, хрупкая и... вся моя. Она была моей девочкой. Они хотели забрать ее у меня, но знали, что по своей собственной воле она никогда, бля, не сделает этого. Поэтому они сделали кое-что получше. Они использовали меня, чтобы отправить ее на психотерапию. Чтобы она поправилась и наконец-то увидела весь спектр своих возможностей.
А это произошло бы. Она наконец-то поняла бы, что ее жизнь может быть гораздо лучше. Она может быть с кем-нибудь милым, нормальным, не наркоманом и достаточно хорошим для того, чтобы можно было привести его в дом тети Эсми, не подвергаясь жесткому допросу.
Она наконец-то увидела бы, каким огромным куском дерьма был я.
В тот день в своем кабинете - в тот самый, когда он прокрался в мою комнату и увидел нас спящими и счастливыми, - Карлайл говорил то же самое. Во время того разговора, который посеял сомнения в моей голове. Он говорил так, будто просто хотел предупредить меня. Как будто его слова были лишь признаком заботы и обеспокоенности в том, что я слишком верю в ее любовь ко мне.
Он смотрел мне в глаза и произносил вещи, которые с тех самых пор стали моим самым сильным страхом. "Что ты будешь делать, если через десять лет она наконец-то сможет дотронуться до другого мужчины?"
Он углубился в какую-то напыщенную речь о том, что не уверен в искренности ее чувств, и тогда я взорвался в ответ на эту его инсинуацию. Но он настаивал, что хотел лишь подготовить меня к возможности, которую я отказывался принимать во внимание. Он боялся, что она слишком наивна для того, чтобы понять – и к другим можно относиться иначе. В глубине души какая-то часть меня понимала, что это, черт возьми, могло быть правдой. И эта мысль постоянно преследовала меня.
Но она продолжала все отрицать, потому что была слишком ослеплена тем, что я оставался ее единственной возможностью. Не было похоже, чтобы какой-то другой мудак мог вдруг появиться и перевернуть ее мир с ног на голову. Я был всем, что у нее было. И она была всем, что было у меня. Но ведь, черт возьми,.. у меня же были и другие варианты. А я не хотел их, я хотел ее.
Она была моей девочкой.
У меня никогда не было ничего своего. Моя машина, моя комната, моя кровать... бля, даже проклятый тюбик с зубной пастой и шампунь. Все принадлежало Карлайлу. Все полезные мелочи, которые делали мою жизнь надежной и стабильной, принадлежали ему. Ничего моего там не было. Если я завтра выйду из двери его дома, то все, что у меня будет - это одежда на плечах и... она. Разве она не понимала этого? Я не мог рисковать.
Я прекрасно мог себе представить, что и как они планировали - ей станет лучше, и она сможет узнать гораздо больше, чем одни лишь мои прикосновения. Они хотели забрать ее и отдать кому-то другому.
Непрошеные образы стали лезть мне в голову, приводя в бешенство, когда я представлял ее руки на них. Как она касается их так, как касалась меня. Целует так, как целовала меня. Любит их так...
Я ворвался в ее рот, прижимая к ней свое тело и схватив за запястья над головой, и в этот момент чувствовал себя максимально бодрым и сосредоточенным – даже лучше, чем мог бы быть под воздействием кокса. Живым. Моя кровь закипала от каждого ее приглушенного стона, от чувства моего полного контроля и...
Бля, это было так неправильно.
Почему она так сильно наслаждалась этим? Почему ее глаза вспыхивали волнением, когда я так грубо обходился с ее языком, ее запястьями, ее губами? Я не видел в этом никакого смысла. Бля, из-за моего чудовищного поведения она должна была сказать стоп-слово. Но она подчинилась, прислонившись к стене, тем самым став абсолютно уязвимой для моего гнева и животной нужды.
Видеть ее такой, позволяющей мне наконец-то доминировать даже после всех этих ночей в моей кровати, в которые она ясно дала мне понять, что я не мог этого делать,.. это будоражило меня. Это чувство разгоралось и бушевало во мне до тех пор, пока окончательно не превратилось в мощный примитивный инстинкт полного обладания ею.
Она была моей девочкой.
Меня переполняло так много разных эмоций. Я впервые смог по-настоящему поцеловать ее, спустя почти три недели. У меня было такое чувство, что она контролирует меня, умоляет меня остаться, и чертовски хорошо знает, что я никогда не смогу ей отказать. Это было и чувство беспомощности, наполнившее весь мой желудок гнетущим страхом, который терзал и душил меня мыслями о том, что она будет с кем-то другим.
Впервые за эти недели - а, может, и вообще впервые - я чувствовал, что контролирую. Я отдался этому чувству и кайфу, которое оно вызвало, и, без колебаний приняв ее предложение, позволил ему полностью поглотить меня.
Но вы не станете так вести себя с людьми, которых любите. Вы не станете хватать их за запястья, не станете вжимать в стену. Вы не почувствуете удовольствие от того, что заманили их в ловушку и управляете ими. Вы не получите удовольствие, если будете ими обладать таким образом. И у вас определенно не будет стояка из-за этого.
Но все это было.
Это сбивало с толку, это было совершенно ужасно, потому что, даже несмотря на то, что я понимал - это неправильно, непростительно, развратно, - я не мог подавить в себе животную страсть. Я хотел... я очень хотел любить ее нежно и ласково. Я хотел держать ее за руку, носить ее книги, как какой-нибудь степфордский муж. Я хотел отстраниться, отвести ее в столовую и прижимать к своей груди, пока она спит.
Но я делал это. Рычал ей в рот, кусал ее губы, прижимал к стене. Я заманил ее в ловушку, из которой она не могла сбежать, и из которой никто не мог забрать ее у меня.
Она была моей девочкой.
Я не мог решить, кто из нас двоих был хуже в этой ситуации. Она - за то, что позволяла мне это делать, и ей это нравилось, или я - за то, что делал это, и за то, что это нравилось мне.
Я не мог остановить свои руки, которые дотянулись до молнии ее толстовки и потянули далеко вниз.
Задыхаясь и шипя, я оторвался от нее и раздвинул ткань в стороны. "Сними ее", - хрипло приказал я, задержав дыхание. Я ненавидел себя за свое поведение, но мне нужно было, чтобы между нами исчезли все барьеры.
Она подчинилась, и когда я расстегнул молнию на своей куртке, мы оба неистово освободились от них, пока наша грудь ходила ходуном, а бедра были крепко вжаты друг в друга. И как только они исчезли, я вернулся к ее губам, вынуждая их открыться. Схватив Беллу за бока, я безрассудно и страстно стал ее целовать.
Я сам себе был отвратителен, но продолжал властно целовать ее. Мне хотелось оторваться от нее и выблевать эту отвратительную грязь из своего тела, чтобы я мог бы быть так же чист и непорочен, как она. Чист, как Карлайл и Эм, и все остальные. Но я не мог противостоять своей жажде, и она не хотела, чтобы я это делал. Мое поведение должно было вызвать в ней отвращение и ужас. Но она кипела жизнью, задыхалась, не падала от усталости и полностью подчинялась мне с каждым своим стоном удовольствия, которое ей доставлял мой контроль.
Она была моей девочкой.
Мои легкие горели, моя грудь разрывалась от отчаяния, поэтому я переключился на ее подбородок, целуя и пробуя на вкус то, что было моим, и адреналин от испытываемой жажды открыл во мне второе дыхание.
В этот момент ее губы коснулись моей шеи, и я почувствовал, как она меня укусила. Сильно. Больно. Но я хрипло простонал ей в шею и резко вдавил в нее свои бедра, потому что боль была приятной.
Ее зубы впились в мою кожу, оставляя на ней отметину. Мне захотелось пометить ее. Мне хотелось впиться зубами в ее шею, с удовольствием понимая, что все это увидят и поймут - она уже, бля, принадлежит кому-то.
Она была моей девочкой.
"Не уезжай", - задохнулась она, отпустив мою шею, и ее руки потянулись и сжали в кулаки волосы у меня на макушке - внезапно она стала контролировать меня. Это было дерзко, и я позволил ей оттянуть мою голову назад, поднимая лицо к серому небу.
Я зашипел и зажмурил глаза от острой боли. Она просочилась сквозь стену нечувствительности и яркой вспышкой пронзила мою голову до самых кончиков ушей. Я застонал и потерся об нее, в то время как она потянула еще сильнее. Так сильно, что ее руки задрожали.
Но она продолжала просить, эгоистично используя в своих интересах мое полное повиновение каждой ее прихоти. Она не хотела, чтобы я сваливал. Она хотела, чтобы я остался и принял всю эту херню, чтобы... я даже не знал, чего она хотела. Я не понимал, как вообще это может помочь ей.
Но я согласился, резко кивнув, и зашипел, чувствуя, как кожа моей головы еще сильнее горит от сопротивления. Я снова и снова покорно подчинялся ее воле.
Кажется, она успокоилась, отпустив мои волосы, и снова приняла свою кроткую позу у стены.
Теперь моя очередь.
Тяжело дыша, я с громким хлопком вернул ладони на стену, заворожено наблюдая за тем, как она закусила губу и откинулась назад, извиваясь подо мной.
У меня не было никакого права просить - приказывать - ей не делать этого. Даже просто думать так было эгоистично и жестоко, и последние двадцать минут, вероятно, доказали все сложившиеся у людей мнения обо мне. Но она получила свое, а между нами действовал принцип "око за око", так почему бы, бля, и нет?
"Никакой долбанной психотерапии", - прорычал я в дюйме от ее губ, снова представляя себе то, что так разозлило меня - мысль о том, как она будет любить кого-то другого. Кого-то лучше меня.
К моему большому удивлению она согласилась без всяких колебаний. Загнанная в ловушку у стены, она послушно кивнула, уступая и показывая мне свою полную покорность.
И понимание того, что она не собирается сдаваться и делать то, чего они хотели от нее, развеяло мою острую потребность доминировать над нею. Она все еще была загнана в ловушку подо мной, но мои действия меня убивали. Я почувствовал невероятное отвращение к своему варварскому поведению.
Я слегка отстранился от нее и опустил руки к ее щекам, нежно погладив их, вглядываясь в ее глаза полным раскаяния взглядом. И потом я поцеловал ее так, как должен был. Нежно, медленно и почтительно, поглаживая ее щеки и извиняясь единственно возможным способом.
Мои губы и нежные ласки сказали за меня, что я сожалею о своей одержимости. Сожалею о том, что не отстранился, когда она этого хотела. Сожалею о том, что мне это нравилось, и еще больше сожалею о том, что завтра планировал снова привести ее сюда.
Мы простояли за классом математики всю оставшуюся часть ланча. Целуясь, лаская и обещая, что не оставим друг друга. А когда прозвенел звонок, ни я, ни она не хотели возвращаться в то место, где ничто не казалось правильным, и никто нас не понимал. Мы хотели остаться у грязной кирпичной стены, увешанной шумными промышленными кондиционерами, и еще хотя бы на чуть-чуть отдаться своей жажде.
Но дом, куда мне нужно было вернуться, все равно никуда не делся. Мне все равно нужно было играть свою роль. Мне все еще нужно было думать об оценках. И даже при том, что я охренительно ненавидел чувство беспомощности, которое переполняло весь мой живот знакомым гнетущим страхом, терзавшим и душившим меня изнутри, на мне все еще висели обязательства.
Однако победить меня они не могли, потому что у меня все еще была моя девочка.
*аддерал - марка медпредпарата, содержащего амфетамины
*Пепто Бисмол - медпрепарат для лечения изжоги, нарушения пищеварения, расстройства желудка, тошноты и диареи.
Источник: http://robsten.ru/forum/19-40-1
0
Представляю себе как будет себя корить Эдвард потом, за то что позволил себе так расслабится.. 
Бедные измученные детки, им действительно нужна помощь! Спасибо!
