«завтра буду дома,  ты привезешь ее и свободна, ок?!»

«она не хочет ехать к тебе»

«значит, к ней домой? Маш, мне не до шуток»

«придурок»

«сама такая»

«ты со мной не расплатишься»

«будешь крестной?»

«вы так долго женитесь, что мне страшно, сколько вам придется делать ребенка»

«она так и не хочет со мной разговаривать?»





Завиток нижней «с» пришелся на самую пикантную часть фотографии, так, что Павлу пришлось побороть мальчишеское желание пошкрябать по ней ногтем, чтобы увидеть, что она скрывает. Оттого, что Лиза осталась жива, он испытывал странную смесь облегчения и досады, приправленную предвкушением,  что именно она оказалась подружкой Рощиной. Судьба, не иначе. Он пока не понимал, было это его удачей или провалом, но шансы были высоки. На снимке она была смеющейся, озорной, красивой. Огромная мужская пайта обрамляла ее широко расставленные ножки,  и  надпись, сделанная корявым почерком с потугами на художественность, делала ее откровенность эротичной, а не вульгарной. На снимках, рассыпанных по столу, отчетливо перепутывались личности фотографа и модели: Лиза, которую Павел знал хмурой и поверхностной, затянутой в скучные тряпки,   была смеющейся и бесшабашной, а Маша - яркая, иногда кричаще-романтичной и томной. Около темной озерной воды ее располневшие округлости казались светящимися и похожими на картины Тициана или Кустодиева – уроки Афони несколько изменили его понятия о красоте. Извращенное воображение Павла безотчетно нарисовало девушек сплетенными и поглощенными друг другом – ему понравилось бы то, что он представил.

Почему нет?

Ах, да, турок.

И принцип Рощиной - «шлюха только для одного» - однажды уже брошенный замечтавшемуся Павлу в лицо. Подарить на память Дольникову пару фотографий голой Маши в яркой апрельской траве – сплошная недосказанность и обещания – показалось ему хорошей идеей.



Он обошел весь Большой дом, но кроме фотографий и бедлама в фотомастерской он не нашел следов пребывания девушек. После очередного развода Афони вся обслуга была уволена, кроме повара-сторожа-аниматора,  бездомного артиста театра, который жил в сторожке у въезда и с легкостью спаивал всех гостей в поместье. Пить было лень.  На самом деле, он приехал только для того, чтобы поговорить с Машей. Мозги должны быть  кристально трезвы.



Они познакомились давным-давно, в то счастливое время, когда все происходящее с Павлом казалось ему сказкой. Встреча как клише -  Маша пела в единственном блатном ресторане города  своим низким, казавшимся прокуренным голосом старые комсомольские песни, которые становились от ее интонаций неимоверно пошлыми. Афоня плевался, хохотал, но был пленен.  Наповал. Несколько месяцев подряд  она была его любимой игрушкой. Никаких чувств - Павел отчетливо видел это, как и  то, что девчонка слишком неотесанна и простовата для Хозяина, и, тем не менее, он был увлечен. Она была дерзкой, сумасшедшей и открытой для всяких безумств, молодой и житейски хитрющей. Она вернула Дольникову  кураж от риска и жажду большего. Это было как раз то время, когда они затеяли возню с заводом, и, кто знает, может быть, если бы не Маша, смело прыгающая с парашютом и ныряющая с головой в прорубь – Дольников предпочел бы не играть в игры такого масштаба.

Турок был тоже пленен.

Сразу – наповал. Павел видел в их встрече абсолютный расчет Афони, желание задобрить такого же дерзкого и бесшабашного конкурента. О турке говорили, что всех своих бывших он собственноручно топил в море, а урны с прахом его конкурентов хранятся в  личной усыпальнице на городском кладбище. Что он безжалостен и болен паранойей.  На Маше он почти сразу же женился, у них была маленькая дочь, и девушка оказалась достаточно умна, чтобы сохранить свою дерзость и свободу в браке. 

Павлу нужен был достойный способ ухода из Города. Если слухи о контрактах Ступникова-старшего и Турка окажутся правдой, Паше в городе не жить – перспективы были изначально  ясны, даже если он станет вторым Айвазовским, и его мазня удивит меланхоличного и погруженного в себя все последние дни Дольникова. Если он узнает правду об убитой им той самой женщине - из него живьем выпустят кровь и утопят в ней же.

Остаток ночи он проспал в маленькой мансарде под крышей - его любимом убежище. Сбросив несколько звонков от жены, он позвонил матери и заверил ее, что все в порядке, у него просто дела. Дом для нее на теплом берегу Адриатического моря давно был куплен,  по документам он изначально и принадлежал ей, но как ей сказать, что он никогда не приедет к ней? Как прожить остаток жизни, не имея возможности встретиться? Может, это хоть как-то примирит его с тем, что остаток будет коротким?



Девушек он встретил за завтраком. Маша кривила носик и безо всякого аппетита уминала овсянку, Лиза грела руки о чашку с чаем. Он пытался быть радушным хозяином, предлагая ими же приготовленный завтрак, но Лиза перебила его поиски варенья в кладовой  и тепло улыбнулась:

- А я вас помню. Вы племянник Клавдии Васильевны, точно? Мы когда-то пили чай вместе. Она хорошо себя чувствует?

Он бы мог растаять от ее теплоты, с  трудом удерживая банку с земляничным  джемом в подрагивающих пальцах.  Заехать за Клавой в деревню или ей так немного осталось? А может, взять и спрятаться у нее?

Лиза склонилась к заворчавшей Маше, которая вытащила тонкий планшет из необъятного кармана и подсунула ей под нос. Лиза покраснела и, на миг зажмурившись, едва слышно проговорила Маше: «Я не поеду к нему». Маша картинно закатила глаза, Лиза отвернулась от нее и уставилась в окно. Над озером поднимался туман. Павел мог возмутиться их бестактности, мог выставить их, мог даже поизмываться над их доступностью для него сейчас. В подвале Дома была темница, которую обожала последняя бывшая Афони, надоевшая ему быстрее всех из-за своих причуд – девчонок никто не нашел бы.

Лиза отвернулась от Маши и рассеянно, задумчиво улыбнулась.

- Чем мне вас развлечь, девушки? – привлек снова внимания к себе Павел, дотягиваясь до стопки блинчиков и окуная ложку в джем.



Получилось так, что развлекали его. Маша безостановочно генерировала идеи, а Лиза хохотала, как безумная, ее глаза лихорадочно горели. Они катались на лодке и на скутерах, они носились по веревочному парку, на котором тренировались СБ Афони. Они ничего не пили, но Паше казалось, что он пьянеет час за часом, пьянеет настолько, что перестает контролировать свои поступки и слова. Он поймал себя на мысли, что рассказывает Лизе о своем детстве и о том, как болеет мать, и о том, как ужасно он любит ее и о том, как долго он учился, чтобы выбраться из нищеты и доказать родственникам по отцу, что он чего-то стоит. Что то, что его отец спутался с нищей девчонкой и бросил ее с маленьким ребенком  - только закалило его. Что он безумно горд, что сейчас может подарить матери все то, на что раньше она только  водила его смотреть – в те редкие воскресенья, что не работала. Ему казалось, что Лиза понимает. Что его нищее, ненавидимое им до паники детство овеяно дымкой грез и  достоинства, что он снова играет со взрослыми мальчишками в саду за школой и падает с высокой груши – кубарем вниз, и его пьянит ощущение полета настолько, что не слышно следующей за ним неизбежной боли.

Они вернулись в дом только вечером – и засели за карты. Маша против Павла, и это потихоньку вывело его из мечтаний. Лиза наигрывала что-то бессвязное на гитаре, похожее на какой-то мотив из прошлого, забравшись с ногами в мягкое кресло у окна. Казалось, она спряталась в свой личный кокон, тот в котором Павел и наблюдал ее чаще всего. Мальчик, выросший в ветхом, разваливающемся доме, зажатом между многоэтажками так,  что мусор из окон зачастую долетал до клумб, разбитых его матерью -  ей больше неинтересен.  Он должен был воспользоваться тишиной и попросить у Маши приюта, но  почему-то не мог решиться.

Вместо этого он расспрашивал ее о Лизе. Как они познакомились, как они росли вместе. Маша против обыкновения замялась и стала поглядывать на погрузившуюся в свои мысли Лизу, словно ей нужно было разрешение, словно его интерес расстроил ее. Павел прокручивал раз за разом в голове их разговор и не находил для этого причин, пока Маша не взорвалась резким, истеричным окриком: «Сколько ты можешь играть  это?» Широко распахнутые Лизины глаза полыхнули чем-то похожим на гнев, и она быстро выскользнула из комнаты через приоткрытые стеклянные двери, направляясь к реке. Вскипевшая Маша отшвырнула карты и прямо уставилась на Павла, требуя объяснений:

- Что тебе от нее нужно, отвечай?

Сощурив серые злые глаза, она надменно скрестила руки на груди. Павел вспомнил одну из фотографий, которыми любовался ночью и неожиданно для самого себя расхохотался. Маша удерживала строгую маску достаточно долго, чтобы он смог успокоиться и почувствовать себя неловко, а затем скинула ее, ловко, словно по мановению волшебника становясь снова красивой, уютной и симпатизировавшей ему.

Рассказать или нет?

Его размышление прервала вернувшаяся взволнованная Лиза с тревогой сообщившая, что к дому подъезжает   много машин, одна из которых – скорая помощь. Она смотрела на Павла, словно выпрашивая у него защиту, но встрепенувшаяся Маша хватанула Лизу за руку и фыркнула  то тихое, что он больше всего хотел услышать:

- Если тебе реально нужно сбежать - нас тут нет.  И не было.

Он не видел девушек до глубокой ночи. Афонин гость был торжественно устроен в огромной синей гостевой комнате с видом на озеро, медсестра, приехавшая с ним – в комнате напротив. Только закончив все эти суетливые реверансы, он осознал, что девчонки премило спали в дальней комнате его  мансарды, отвернувшись друг от друга,  русые волосы вперемешку с золотистыми. Маша услышала его шаги и встрепенулась. Он сел на пол у ее изголовья и тихо пересказал почти все из того, почему ему нужно убраться из города. Маша слушала внимательно, осторожно поглаживая его по коротким волосам – так, как любила делать  мать. Она ничего больше не пообещала ему, но он и не  ждал этого.

Остаток ночи Павел просидел в кресле, мучительно игнорируя желание улечься между двумя спящими девушками и подвигнуть их на что-то более интересное, чем сон.

Он был жалок.

Источник: http://robsten.ru/forum/36-1313-1