Режет холод, как стеклом
Но твоим чужим теплом
Не согреть мой тусклый мир
Поздно...
До утра все как в бреду
Ничего я не смогу
Объяснить летящим вдаль звездам

Весна приходила в столицу неохотно. Медленно просыпалась от годичного сна, что та избалованная красавица, с ленцой ворочалась на теплой перине и не хотела открывать глаза, капризно потягивалась, показывая то ручку, то ножку, при этом, не давая обещаний подняться с постели по первому зову.

В начале апреля снег еще лежал на тротуарах грязно-бурыми островками, лужи изрядно портили настроение прохожим. Серые небеса грозились рухнуть на унылые улицы. Однако в воздухе уже витало то, что заставляет сходить с ума котов, оглашенно орущих на крышах, да воробьев радостно, умиротворенно чирикать, будто нет вокруг серости и воды на грязном асфальте.

Скоро солнце будет лучиться теплом, расцветут на клумбах крокусы и нарциссы, деревья в старых кварталах покажут светло-салатовый наряд молоденькой листвы, замашут желтой лозой ивы на Патриарших прудах…

А пока влага сочится с серого неба, грязные кучи снега тают, исчезают в мутных потоках воды, несущихся по стокам.

Как всегда, транспортные артерии Москвы увязли в пробках. Тысячи авто выстроились в ряд, напоминая неповоротливую змею, влачащую свое стальное тело вдоль магазинов, ярко мерцающих рекламных вывесок, баннеров и растяжек. Ксения нажала на кнопку стеклоподъемника, пытаясь вдохнуть хоть толику прохладного воздуха, но тут же пожалела о поступке: в один момент в салоне автомобиля оказался весь городской смог в виде выхлопов, испарений и прочего «непередаваемого аромата улиц».

Она поморщилась, закрыла окно. Уныло наблюдала, как «дворники» сгоняют воду с лобового стекла. Сзади послышался сигнал автомобиля, еще второй, третий. Женщина не отреагировала. Что она сможет сделать, если вместе со всеми находится в едином организме знаменитых столичных заторов? Удалось продвинуться вперед лишь на пару метров.

На фонарном столбе, около которого примостилась ее тойота, красовалась вывеска: «Только на «Первом»! 22 -00. Ток-шоу с Ксенией Метлицкой». Женщина посмотрела на свое фото, обработанное в фотошопе: светская улыбка, холодные зеленые глаза, идеальная прическа – рыжие волосы уложены самым умелым стилистом; холеное, моложавое лицо умной стервы, знающей толк в хитрых вопросах, припечатывающих собеседников к стенке.

«Могли бы и получше рекламу сделать. Или не я уже столько лет прайм-тайм на себе тащу, как лошадь? Боря верен себе. Как страдал от жадности, так и продолжает лелеять кровные миллионы», - хмыкнула телеведущая, вновь бесстрастно изучая дорогу, понимая, что перемен в движении еще долго не предвидится. Придется опоздать на работу. Впрочем, ей прощали многое. Опоздание, скорее, привычное поведение, нежели нарушение трудового распорядка телезвезды и светской львицы.

Вот уже десять лет Ксения бессменно вела телепередачу, где все вип-персоны, политики и бизнесмены предстают без «маски» привычного образа, говорят о своем прошлом, жизни без телекамер и игры на публику. Скольких уже небожителей Ксения довела едва ли не до сердечного приступа каверзными вопросами, ответить на которые – расписаться в слабости, не ответить – показать себя виноватым.

Ни одного вопроса из раздела «грязного белья», ни одного компромата. Метлицкая презирала подобные методы работы. Она славилась принципиальностью, жесткостью, даже жестокостью в работе. Однако в ее ток-шоу стремились попасть все те, кто хотел показать себя честным, волевым, сильным, хорошим семьянином, патриотом страны.

Завистники пророчили программе быструю смерть от потери рейтингов. Мол, кого честностью в нынешние времена удивишь? Надо на «клубничке» и «желтизне» народ держать. Зритель, как известно, «пипл»-потребитель и он такое только «хавает».

Однако Ксения, стоявшая у истоков телевидения вместе с супругом Андреем Метлицким – одним из режиссеров бывшего «ОРТ», - не изменяла себе. Поговаривали, правда, будто она изменяет мужу вместе с продюсером канала Борисом Кляйном. Но ведь, не пойман – не вор! О журналистке ходило много сплетен, но она лишь с холодной усмешкой, вечно играющей на ее лице, доводила до приступов ярости всех недоброжелателей и мнимых друзей-коллег. Складывалось ощущение, будто она заговоренная, удачливая и не боится ничего, твердо шагает вперед, «держит лицо». Много сил потратила Ксения для завоевания репутации железной леди.

Метлицкая зарекомендовала себя, как самая непотопляемая телеведущая, которая точно знает, чего хочет публика. И это отнюдь не пресловутые «секс, смерть, развлечение» - три кита, на которых держится современное телевидение. Зритель хочет честности, правды, какой бы жестокая она ни была. И он ее получает, в дозированных количествах, чтобы можно было поразмышлять на досуге о власть имущих, понять, что они такие же люди, как и твой сосед по лестничной площадке, с которым собачишься по пустякам вот уже столько лет и понятия не имеешь, с чего же всё началось.

Зазвонил мобильный телефон. Женщина сразу же ответила, как только прочитала имя на дисплее.

- Да, Вера Петровна! – ее голос задрожал от волнения. – Можете говорить, я в пробке стою, еду с черепашьей скоростью. Не волнуйтесь, ничего со мной не случится.

- Ксюша, Вадик у меня объявился, - спокойно произнесла свекровь.

Поначалу Ксения боялась матери Андрея из-за ее грубоватой манеры разговаривать с людьми. Вдобавок у первой жены Вадима Метлицкого имелась еще одна характерная особенность, из-за которой становилось не по себе: Вера могла пристальным взглядом пригвоздить к месту, заставить разволноваться, да выложить всю правду, какой бы она ни была. В самом начале их знакомства Ксении казалось, будто ее просматривают при помощи рентгена, анализируют, препарируют, что ту лягушку на столе вивисектора.

Она отказывалась от разглядываний семейных фото, не могла видеть молодого Вадима Метлицкого; ей казалось, что рухнет в обморок, если еще раз мать будущего мужа посмотрит внимательно на нее в свойственной манере. В те минуты сердце девушки обрывалось, замирало, а потом грубо тарабанило о грудную клетку, грозясь выскочить наружу. Она краснела, бледнела, заикалась, понимая, что выдает себя с головой, тонет в болоте вязкого обмана, но не могла ничего с собой поделать. Делал вид, едва совладав с волнением и тошнотой, что Вадим – просто актер, отец ее будущего мужа, тот, кто слишком красив, знаменит и талантлив, чтобы значить что-то лично для нее.

Ксении казалось, будто Вера Петровна всё поняла, догадалась, едва заметила выражение её лица в момент созерцания плаката, где Вадим изображен в костюме Айвенго. Молодой, красивый, с совершенно потрясающей залихватской улыбкой. Он не мог оставить равнодушной женщину. Любую. Вот и Ксения стояла у плаката, пытаясь не дрожать всем телом, не показать слабость, не раскрыться перед матерью и сыном, перед первой семьей того, кто унес ее сердце с собой в темную могилу. И не могла не вглядываться в глубокие синие глаза, которые с прищуром бросали вызов в объектив фотоаппарата, запечатлевшего насмешливого юного рыцаря без страха, без упрека…

Она помнила цвет неба, навсегда застывшее в зеркале загадочной души, которую не мог понять даже ее обладатель. Не могла заставить себя пройти мимо черно-белой фотографии, где Метлицкий лихо гарцует на лошади в мундире военного, совершенно терялась около плаката, где Вадим в белой рубахе изображает офицера, идущего на расстрел. Отрешенное лицо, влажные волосы, прилипшие к высокому лбу. Хотелось дотронуться рукой, провести по щеке, потрогать горячий лоб. Так, как могла делать лишь она – тайная спутница последнего года жизни Вадима.

Ксения замирала там, где находилась, когда видела изображение Метлицкого, боялась даже моргнуть, чтобы не покатились горячей влагой слезы по щекам. Хотелось завыть диким зверем, стать волчицей, поющей песню ушедшему в зимнюю, завьюженную неизвестность, одинокому волку…

В квартире Веры Петровны, казалось, был музей памяти ее первого мужа. Любила ли она его?

И да, и нет…

Первое чувство ушло, будто океан забрал с собой волны, вернул в материнское лоно своих детей из соли и пены. Вера продолжала восхищаться Метлицким, как талантливым актером, сильным мужчиной, от которого у нее родился сын. Нуждалась ли она в Вадиме, так же, как и Ксения? Нет. Сама призналась однажды, что остались в душе лишь признательность, восхищение, сожаление о том, что ушел так рано, не дождался главных и судьбоносных ролей. Первый муж остался для матери Андрея нежным воспоминанием о молодости. Она не жалела о расставании. Наоборот, не хотела портить жизнь мятущемуся и непокорному.

- Да разве можно поймать и привязать к себе ветер? – улыбаясь и закуривая неизменную сигарету, говорила Вера. – Вадим должен был идти вперед. Ему столько хотелось сказать, доказать. Я выбрала для себя свою роль – быть матерью. Он же продолжал мчаться вперед, будто судьбу хотел обогнать. Не хотела я мешать ему, Ксюха, не хотела привязывать, крылья обрывать. Он дал мне так много – Андрейку нашего. О большем женщина не может и мечтать.

Столько раз Ксения ждала откровенного разговора, едва они оставались одни на кухне во время семейных встреч, но ничего подобного не происходило вот уже тридцать лет. И каждый раз, выходя из квартиры свекрови, женщина ловила ее взгляд, видела отражение себя – будто подбитая птица летела камнем вниз, понимая, что разобьется об острые камни.

Однако Вера Петровна всего лишь перекрещивала на прощанье сына, его жену и долгожданного внука. Молчала, никогда не задавала вопросы о прошлом Ксении. Улыбалась горько, глядя проникновенно прямо в затравленную Ксюшину душу, давая понять: она знает! Всё знает, понимает, сочувствует своей подруге по несчастью, захваченной в плен синими глазами в обрамлении длинных ресниц, хрипловатым голосом, косой ухмылкой, черной, непокорной челкой, которую Вадим все время отбрасывал назад резким движением головы…

- Ксеня, ты меня слушаешь?

- Простите, что-то со связью, - быстро нашлась Метлицкая, стараясь не показывать, что ее мысли вновь и вновь окунулись в омут событий, которые уже никому не интересны, кроме ее совести и чувства вины. – Как только я вернусь со съемок, то я устрою этому мальчишке головомойку! Никакой больше ему машины, ночевки у друзей в общаге! Если гаденышу восемнадцать, то это еще не значит, что он для меня – взрослый, чужой и посторонний. Должен понимать, что я едва на уши всех знакомых в прокураторе не поставила…

- Ксюш, спокойно. В конце концов, растим мужика, а не барышню кисейную. Не ругай Вадика за то, что вырос. Ты его для этого и родила, - веско заявила свекровь. Иногда она поражала житейской мудростью, резкими, бывало грубыми, но абсолютно точными словами. – Отоспится у меня, домой приедет. Спокойно поговорите.

- Ох, Вера Петровна! Не знаю я, о каком вы «мужике» речь ведете. Пока я знаю одно: у меня не сын, а недоросль лопоухая и безответственная! Разве сложно позвонить, предупредить, что задержится, или выпьет, поэтому за руль не сядет? Нет, надо доказывать, идти наперекор. И опять с ним говорить мне. Андрея он и за ухом не ведет. Да и сын ваш тоже хорош! Единственное, что он может, так это сказать: «Сынок, ты уже взрослый. Только не расстраивай маму». Господи! Всё на мне! У Андрея проекты, а я их тащу. У Вадика увлечения – живопись, актёрское мастерство – я их оплачиваю. Сил моих нет!

- Ксюш, вот сейчас скажу фразу, которая тебе не понравится. Но я скажу! – свекровь замолчала, выпуская струйку дыма в сторону от телефона, но телеведущая догадалась об этом.

Никакой управы на мать Андрея тоже нет. Курит в возрасте за семьдесят! А потом, ей же, Ксении, бегай, выискивай врачей, спасай родственницу. Престарелой Веру Петровну мало кто отважился назвать. Сейчас она держала железной рукой музей советского кино, на покой не собиралась в принципе, тем самым, напоминая Ксении ее бабулю, которой давным-давно уже нет на этом свете.

Как получилось, что первая жена ее любимого мужчины стала родным и самым близким человеком, женщина не знала. Понимала, насколько диким такое семейное родство может показаться со стороны, но осознавала прекрасно – никого из женщин в ее роду больше нет. Есть лишь Вера Петровна – мать мужа, заботливая бабушка для внука и ее наперсница, близкая подруга, старшая по возрасту.

Как однажды сказал Костя Меркулов: «Вадим после себя оставил слишком много загадок. Не всегда мы могли понять его при жизни, а после смерти уж и подавно».

Ксения давно уже смирилась с тем, что Вадим связал ее плотно стальными тросами. Вся ее жизнь уже много-много лет вертится вокруг планеты имени Метлицкого, и никогда уже не сойдет с привычной орбиты.

- Ксения, ты связалась с Метлицкими, а это – крест! – Вера Петровна говорила резко, не давая себя перебить и оспорить. - И я тебя понимаю, потому как это мой крест тоже. Была я женой Вадима-старшего, и потому знаю: Вадик-младший той же породы. Ветер, сила, бунт! Это Андрюшка у нас, как был романтиком, так и остался. Идеалист, влюбленный идиот. Ну, так что ты хочешь? Кого еще может воспитать пвседо-интеллегентная баба на пару со своей престарелой матерью-училкой на пенсии? Вадик, он, конечно, его любил, поддерживал, приходил, мне другом и братом остался… Но вот мужского влияния не было у Андрея, что поделаешь. – Горестный вздох. Еще одна затяжка сигаретой. - Ну да ладно. Дела прошлые. А на сына не кричи. Он поймет, что виноват, отшутится, приласкается, как всегда это делает. Только дед в нем проснулся. Не пойдешь против породы… Недавно внучок первую постановку показал. Волосы дыбом на голове поднялись! Вадик воскрес, в наше время пытается опять бузить, доказывать всему миру, на что способен. Эх, Ксюшка, глупая ты девка! Угораздило же так назвать сына-то!

***

Да уж, угораздило! Воспоминания закружились вальсом, подобно сухим осенним листьям на ветру. Ксения зажмурилась, судорожно сжала руль свободной рукой, другой пыталась удержать мобильник, показавшейся свинцовой гирей. Почувствовала тесное пространство машины, поняла – не упадет в обморок от непрошенных мгновений из прошлого, вновь бесцеремонно вторгающихся в ее настоящее.

Она снова прикрыла глаза, сосчитала до десяти. Благо, пробка разрослась на соседние две улицы. Можно заглушить мотор, расслабиться, смотреть, как стеклоочистители стараются, сгоняют влагу с лобового стекла, как габаритные огни впередистоящей машине отражаются в мутной воде на выщербленном асфальте.

Да разве хотела она назвать сына так? Нет, Ксения всеми силами старалась уберечь ребенка от судьбы того, кто лишил ее сна, того, кто ушел так рано, даже не оставив ничего взамен, кроме саднящей боли в душе, да удушливого чувства вины, время от времени накрывающего темным беспросветным пологом.

Детей у них с Андреем долго не было. Так она решила для себя, решила за них двоих. Не время. Они не готовы. Сначала надо Андрюше закончить учебу, ей устроится на хорошую работу. Затем надо встать на ноги. Успеется, обождется с детьми. Затем пошел черед похорон власти, один титулованный старец сменял другого, нагрянула Перестройка, как лавина смела старые устои. Родители практически остались ни с чем. Были «элита», превратились в «старый совок».

Жизнь со скоростью ретивой метлы распихивала по пространству Союза новые законы и порядки. Умерла бабушка. Затем, спустя пару лет, отец не выдержал, глядя, как гибнет государство, в котором он чувствовал себя частью «избранных» граждан. Вслед за ним ушла мать.

Ксения с честью достоинством выдержала испытания, не билась в истерике, не пыталась клясть судьбу. Она уже давно тешится ею, словно щепкой в океане. Забрала самое дорогое, то, что никогда не было по праву её. Так зачем напрасно роптать на закон жизни? Родителей должны хоронить дети, но никак наоборот.

Андрей, конечно же, был рядом, помогал, правда, больше словом, чем делом. Сын Вадима говорить любил, умел, так же, как и мечтать, придумывать грандиозные проекты. Благодаря его дружбе с Борисом Кляйном и их совместной учебе во ВГИКе, удалось попасть на только зарождающееся совершенно иное телевидение, готовое быть рупором перемен в новой стране. Ксения стала «лицом» канала, не брезговала любой работой, даже сунулась под пули в ноябре 93-го года, будучи на пятом месяце беременности.

Ксения мечтала о девочке. Маленькой принцессе, у которой будут светлые глаза Андрея, мягкая улыбка, ее каштановые волосы. Казалось, что она сможет предостеречь дочь от ошибок молодости, поможет правильно подсказать путь, направит ее чутье в сторону мужчины, который будет любить, оберегать, ласкать, но самое главное – девочка будет любить. Не будет отрицать чувства. У нее не будет бессонных ночей, сдавленных рыданий в подушку от того, что засыпает рядом с ней другой, более мягкий, ранимый, милый, заботливый, который будет прекрасным отцом…

И у него всего один недостаток, но сразу же перечеркивающий все видимые достоинства – имя у её мужа не Вадим Метлицкий…

Однако судьба в очередной раз, коварно усмехнувшись, вонзила в спину острозаточенные когти. Роды оказались трудными. Вокруг Ксении сосредоточился весь медперсонал роддома. Она сначала находилась в сознании, затем проваливалась темную мглу, в которой то и дело проблесковыми огоньками мелькал белый свет хирургической лампы.

Боль уже давно не чувствовалась. Тело Ксении пребывало отдельно от ее медленно угасающего разума. Из ее утробы в мир пытался прорваться младенец, готовый к гонке за выживание, требовательно бьющий и разрывающий ее изнутри, готовый оповестить всех собравшихся первым криком о том, что он здесь, явился на свет божий.

В глазах Ксении было совсем темно. Чернильная мгла облепила со всех сторон, женщина потерялась, боялась, что падает в пропасть, но постепенно сделалось светло, проступили контуры салона автомобиля. Того самого, пахнущего излюбленным сортом сигарет, где бежевая кожаная обивка на сиденьях, а на зеркале висит безделушка в виде четок из сандалового дерева, громко играет диско...

За окном мелькало серой лентой шоссе, свивалось в клубок и распрямлялось за горизонтом; стальная кромка небес соединялась с дорогой, молнии плясали фиолетовыми бликами, как вспышки фотоаппарата. Ксении показалось, что подобное происходило с ней, но где и когда она забыла. Приказала памяти похоронить крохи воспоминаний под тяжелой плитой из черного мрамора, дабы больше никогда не видеть их, не слышать голос, не ждать его, напрасно зовя во сне…

Посмотрев в сторону водительского кресла, женщина заметила, что за рулем несущейся вперед на бешеной скорости, словно гоночный болид, машины, сидит Вадим. Тот самый, любимый, настоящий, такой, как в последний день…

Еще живой. Теплый. Надежный. Только её…

Он косо усмехнулся, тряхнул головой, возвращая непокорную челку на место, хрипло произнес:

- Моя ведьмочка зеленоглазая, холодно без тебя., тоскливо. Веришь? Душа к тебе рвется. Плохо мне. – Метлицкий замолчал, пристально оглядывая замершую пассажирку. - Оставайся со мной. Увезу тебя далеко, где есть море. Наше море, помнишь? Ялта, теплые камешки, звезды с неба падали, ты уезжать не хотела. – Вновь пауза. - Не бросай меня больше, Ксюха.

- Вадим, прости, - хрипло прошептала она, едва сдерживая рыдания.

Хотела притронуться к его руке, но поняла, что как будто невидимая преграда разделяет их, не дает даже сделать крошечное движение.

Ксения провела по воздуху рукой. Невидимое стекло разделяло ее от водителя машины. Вадим здесь, рядом, но нельзя к нему притронуться, прижаться к сильной груди, ощутить запах кожи. Слезы катились по щекам, ком рыданий подкатывал к горлу, но она так и не смогла заплакать в полную силу.

- Не за что прощать тебя, девочка моя. Всё делаешь, как просил, - Вадим широко улыбнулся, однако в больших синих глазах, напоминающих горные озера, застыли слезы.- Была бы ты тогда такой послушной. – Метлицкий хмыкнул, закурил сигарету. Выпустив струйку дыма, окинул пассажирку пристальным взглядом, от которого никогда не было спасения, а сердце заходилось в безумной пляске. Добавил тихо, но Ксении показалось, что прорычал: - Держись!

Машина полетела вперед пущенной стрелой. Посреди дороги выросла бетонная стена. Ее приближение Ксения видела в покадровом изображении, словно при монтаже репортажей. Привычные картинки на экране мелькали, сменяли одна другую, но сейчас она была бессильна попросить монтажера, чтобы тот прекратил безумное мельтешение.

И вот, бетонная громада возвышалась впереди, загораживала обзор, убегала, как тот бобовый стебель из сказки, высоко в грозовые облака, терялась где-то там, куда простым смертным путь заказан. Вперед на полной скорости несся автомобиль, за рулем которого сидел любимый, самый дорогой и желанный мужчина. Столкновение неизбежно. Метлицкий выжал педаль газа до предела, сцепил губы в тонкую линию. На его щеках заиграли желваки, он сосредоточенно смотрел лишь вперед.

«Его нет! Его ведь больше нет! Вадим ведь умер! И я сейчас уйду вслед за ним!».

Осознание гибели всколыхнуло все чувства, страх заскулил побитой собакой, в сто раз интенсивнее, чем тогда, в узком московском переулке. Ксения не могла заставить ватный и тяжелый язык повернуться, чтобы произнести хоть слово. Она наблюдала за происходящим, понимая, что раз Вадим что-то задумал, то остановить его уже не возможно. Ей даже показалось, будто на его лице застыла зловещая сатанинская ухмылка, изящно искривившая чувствительные губы, которые не один раз заставляли ее выкрикивать в экстазе его имя…

Когда смерть была близко, до серой стены оставались сантиметры и удар казался неминуемым, она нашла в себе силы и истошно закричала: «Вадим!».

Открыв глаза, Ксения поняла, что по-прежнему находится в родительном зале, вокруг нее столпились люди в белых халатах, и помещение наполняется тихим визгом, перерастающим в истошный младенческий плач.

- Ну вот, Вадим Андреевич, на свет народился, - сказала роженице престарелая акушерка.

- Что? – переспросила по-прежнему ослабленная и ничего не понимающая Ксения, тяжело дыша и едва размыкая пересохшие губы.

- Сама же звала сыночка-то! Вот тебе, пожалуйста, сердце материнское. Знала, что сынок будет и даже имя заготовила. Муж-то, хоть так собирался называть?

- Да, - еле слышно проронила Ксения, очередной раз, поражаясь злым насмешкам судьбы, которая выбрала ее в «любимицы» и отрабатывала все немыслимые каверзы, на которые способна.

Погружаясь в тяжелый медикаментозный сон, молодой матери даже на мгновение показалось, будто перед ней стоит высокая дама в белом карнавальном платье, подобным тем, что надевают в Венеции. Она сняла белую маску и обнажила издевательскую гримасу, полную триумфа.
***

- Ксень, ты куда пропала? – встревоженно спросила свекровь, возвращая Ксению в реальность, где по крыше машины барабанил дождь, раздавались сигналы, парочка водителей сбоку уже покинули свои авто и устроили свару.

- Я здесь, вас слушаю, - устало ответила Метлицкая.

- Ты всегда слушаешь. Только делаешь всё по-своему. И вот здесь сын уже в тебя. У тебя тоже порода, дай Бог! Пусть пацан у меня побудет, потом домой явится, поговорите.

- У меня все равно целый день съемки. Я, возможно, к вам заеду, тем более, обещаем всё время и откладываем.

- Буду ждать. И всё-таки, Вадик – вылитый дед. Как тебе это удалось? Ума не приложу. Наверное, правы индусы. Карма – вещь великая. Ладно, Ксюш, не волнуйся.

- До свидания, - женщина выключила мобильный телефон, положила его на пассажирское сиденье и с тоской посмотрела на мелькающие впереди красным габариты серебристого «Бентли».

Реальность обступила со всех сторон, наполняя мир красками, звуками, запахами; всем тем, что привычно и большей частью не заметно. Ксения потрясла головой, отгоняя непрошеные видения. Как не вовремя всё случилось. Вновь память, как старательная пряха, принялась ткать плотно прошлого, заставляя вину колоть острой иголкой. Стараясь унять дрожь в конечностях, телеведущая сосредоточилась на дороге, где началось движение. Хватит! Пора думать о делах насущных и работе.

ФОРУМ

Источник: http://robsten.ru/forum/75-1805-1