Но, если честно, такая погода заряжала оптимизмом больше, чем стандартизировано солнечная и тихая. Черт его знает, почему! Может, потому, что задора и адреналина больше? Потому, что в беснующейся стихии отчетливо ощущался нервный срыв: шквал ветра – как шквал эмоций, угрожающий обрушить на твою бедовую голову ветви и стволы деревьев, снести прочь раскрытый зонт, жестко вывернув спицы, струи дождя, хлещущие по ногам – как потоки истеричных слез, беспричинные, бесконтрольные и безостановочные? А может, и не поэтому. Может, просто потому, что подобная непогода точно край мебели, выступающий в середину тесного помещения, – нарушает рутину, возвращает в реальный мир из глубокой задумчивости или полудремы, заставляет изворачиваться, вести себя иначе.
В офисе сегодня наступил локальный конец света – полное соответствие погоде. Причина – полетела операционная система в моем компьютере. Два часа ее переустанавливали, и я работала с клиентами и риэлторами по памяти и на пальцах. На первое не жаловалась, а второго как раз и не хватало. После третьей чашки крепкого чая наш айтишник сдал мне ноутбук в полной боевой готовности, но без программы баз. Дубль хранился у Кристины на ресепшене. Слишком близко от кабинета этого больного ублюдка. Он всегда оставляет дверь открытой, следуя одному из правил компании «о доверии и прозрачности», следовательно, как бы тихо я ни общалась с Крис, очень высок риск, что он услышит. И выйдет. И будет буравить меня пристальным змеиным взглядом.
Расстались шесть дней назад. Во второй раз. И каждый день этот псих, не таясь, следовал за мною до автобусной остановки, ждал, когда сяду в маршрутку, и «встречал» в момент, когда я с нее выходила, провожая до места. В субботу и воскресенье натыкалась на него в магазине и на улице. Стоял, сумрачный, руки в карманах джинс, не сводил с меня ожидающих глаз. А я проклинала его, проклинала день нашей с ним встречи, возвращая ему красноречивый взгляд. Каждый вечер он звонил в одно и то же время, в девять. И каждый раз я брала в подрагивающие руки телефон, неотрывно глядя на экран с маленьким квадратиком его фотографии вверху и такой же лаконичной подписью под ней «Кир», облизывала сухие искусанные губы, делала судорожные вздохи. Раздумий отвечать ли, не отвечать не было. Однозначно – игнорировать. Еще лучше – из списка контактов удалить, из жизни и памяти тоже, но… Отпуская его, не отпустила. Дура.
Если причина первого расставания еще могла быть со временем мною переварена, пережита, перестав восприниматься так остро, то со вторым дело обстояло много хуже. Тотальный контроль, вплоть до того, во что одета и что ешь, до одной минуты задержки, до каждого контакта в сетях и отправленного сообщения, постоянные «Где ты была?», «Что ты делала?», «Кто это такой/такая?», «Ты моя, и больше ни один мужчина или женщина не имеют на тебя право» - да, с таким к мозгоправам, такое от любых отношений оставит ошметки, опустошенность и впившееся в сердце стеклянное крошево, если не сумеешь простить и принять. И любить, закрыв глаза, отмахнувшись. Но разбитое лицо коллеги, случайно положившего руку тебе на талию… Это уже страшно, это уже предел, от этого нельзя отмахнуться.
В первый раз я простила за три дня. С трудом, преодолев себя... Он едва ли не со слезами в глазах говорил, что безумно любит, что возьмет себя в руки, умолял вернуться… Запер нас в туалете… На мое счастье, был уже вечер, практически все свои рабочие места покинули и никто, надеюсь, не слышал, что происходило там. До сих пор краска приливает к лицу при воспоминаниях, а внизу живота растекается тяжелое томление. Ни до, ни после он не был со мной таким… безжалостно грубым. Не доводил до такого оргазма, сродни исступлению и потере рассудка, со слезами и смехом. Бесспорно, определяя для своего словаря, что такое страсть, я бы указала на то, что 28 февраля происходило в той чертовой кабинке. А определяя, что такое нежность, снова обратилась бы к этому же дню, но моментом позже после оргазма. Жестокость и ласка, запрет, сражение и капитуляция – оказывается, именно это все, безнадежно спутанное и сплетенное между собой, возбуждает меня до невероятных пределов. Это и он. Только с ним мне было так хорошо. И так трудно. Только с ним я была сама собой. И была невольницей. Только его любила и люблю. И ненавижу. Как ненавидят всё, от чего хотят освободиться, но не могут, всё, что неправильно, разрушительно и ломает душу и характер, но слишком желанно.
- Марьян… Марьяна Львовна!
- М? - Я подняла глаза от монитора. Напротив стола, сложив руки на груди, стояла Олеся, моя непосредственная начальница.
- Полпервого, - она указала на часы, отвоевавшие себе солидный прямоугольник между полками и рамок с огромными фото, - ты ждешь шквала звонков и готова отвечать на них без баз?
Отрицательно покачав головой, я отодвинула на середину стола пустую чашку из-под кофе.
- Все работает?
- Да.
Тяжелый у нее взгляд. Хотя вне офиса она благодушная собеседница, лояльная даже к откровенной глупости.
- Тогда какого лешего прохлаждаешься? Бегом к Кристине. Четверть часа тебе на то, чтобы начать работать в прежнем режиме.
Посверлив меня многозначительным взглядом темных глаз, Олеся отошла, а я нервно почесала руки.
Она была в курсе нашего с Кириллом романа, да и все, полагаю, в курсе. Едва ли бы нам удалось скрывать отношения, длящиеся более года. Знала Олеся и про наше расставание. Не про первое – про его маниакальный контроль не знал никто – про второе и про его ревность. Я не рассказывала об инциденте, свидетелей, к везению Кира, не нашлось. По офису поползли слухи, подтвердившиеся потом информацией о больничном Павла, а еще позже – о его увольнении. Вчера она посетовала мне: «Пашка был отличным риэлтором, где теперь второго такого найти? Как же жалко, что все так случилось». И испытующе посмотрела на меня. Я осознавала, что она увидела на моем лице, - затравленность, боль и сожаление. Отчасти считала себя виноватой, но внутри полыхало. Хотелось огрызнуться, накричать на нее, возможно, даже ударить, выплеснув то кипящее, разъедающее что-то, что с того дня поселилось во мне, мешая спать, думать, общаться с другими и просто жить.
Он сломал Паше нос, разбил губу. И ни секунды не терзался виной за свою ошибку. Кровь и ругань. Мой крик, слезы. И страх, студивший мозг, нервы, тело. Я совладала с собой, но до сих пор не оправилась… По сей день это все перед глазами… Ощущала себя словно тяжело больной, словно бы пустой коробкой, футляром, предназначенным для какого-то необычного, экзотичного и сложного содержимого. Содержимое забрали и уничтожили, а нарядную коробочку оставили в назидание.
Кристины на месте не оказалось – плохо. Рискованно находиться тут более одной-двух минут. Покосилась на открытую дверь его кабинета. Разговаривает с кем-то из сотрудников или, возможно, по телефону, недовольно рявкает. Дурное настроение, еще бы.
- Марьянка, привет! Что хотела? – Крис появилась из-за двери с табличкой «Северо-западный регион», держа подмышкой пухленькую папку.
- Дубль нашей программы баз, - вполголоса пояснила я, сдержано улыбнулась, отметив, что голос Кирилла смолк. Он услышал нас?
- Угу, сейчас скину. – Усевшись на место, Кристина потянулась к мышке. – Как утро прошло? – не удержалась от подколки, блеснув глазами и тут же возвращая взгляд к монитору.
- Весело, - нарочито беспечно выдохнула я, а напряжение морозило, выворачивая внутренности. Быстрее, быстрее же!
- Так, нашла, - кивнула Крис. – Или тебе на электронку скинуть?
Еще бы вспомнить свой пароль, пропавший вместе с системой… Роскошью восстановления воспользуюсь позже, времени Олеся дала крайне мало.
- Давай лучше на флешку.
- Сейчас скопирую. Генке, лоботрясу этакому, по голове настучи, всей этой ерундой он должен заниматься, а то…
Я перестала ее слушать, краем глаза уловив движение на пороге его кабинета. Застыв, он пронизывающе смотрел на меня, прожигал, растравлял взглядом. Напряженный, холодный. Синяя сорочка, темный галстук и брюки – как всегда строгий, деловой, собранный вид, гладко причесанные черные волосы, твердо сжатые губы, голубые глаза, в которых не отражаются эмоции. Когда я увидела его впервые, дыхание перехватило. Подумала: «Красивый мужчина-айсберг». И действительно – айсберг. Сдержанность, контроль, выдержка – это тот крохотный кусочек, видимый всеми. В темных океанских глубинах скрыт основной, разрушительный и устрашающий массив – гремучая смесь дикости и агрессии, холерической взрывоопасности, пугающего упрямства, вывернутых представлений, вечной неудовлетворенности и маниакальной решимости добиваться своего. Мужчина, в душе и сознании которого чернота и хаос. И только я каким-то образом, казалось бы, стабилизировала его, служила стержнем. Казалось бы, да… Лишь казалось. Он избил человека. Из-за меня.
- Скопировала? – подавляя нарастающее беспокойство, я повернулась к Кристине. Кожей чувствовала пристальный немигающий взгляд – словно ледяные иголочки впиваются. Сердце стиснуло.
- Еще секунду. - Ее прервал телефонный звонок. – Группа компаний «Эргос», администратор Кристина, слушаю вас…
- Пойдем ко мне. На секунду. – Я вздрогнула, услышав его вкрадчивый голос над ухом, твердая рука обхватила мой локоть, потянув прочь от ресепшена.
Попыталась сопротивляться и поймала любопытный взгляд Кристины: ждет развития событий, как зритель ждет начала удивительного спектакля. Ее азартное ожидание перевернуло пласт напряжения и нервозности, обнажив мгновенно наэлектризовавшую меня злость. Ненавижу его! Почему он не оставит меня в покое? Почему не уберется из моей жизни, забрав с собой свой психоз?
- Кристин, я на минутку похищу ее у тебя, - насмешливо-мягкая фраза, обращенная к девушке, вызвала уже прилив ярости. Больной на всю голову ублюдок, прячущий свою истину сущность, всех успешно вводящий в заблуждение!
- Да хоть на пять, - отозвалась с понимающей улыбкой Кристина.
Заведя меня в свой кабинет, он закрыл дверь. Приверженность политике компании – это для генерального директора «Стройграда» Железнова Кирилла Анатольевича, образцового работника, блестящего руководителя, уважаемого всеми, непробиваемого и твердого, как монолит. Сейчас задвинутого на второй план. Ибо сейчас со мной тет-а-тет просто Кир Железнов, решающий свои личные проблемы способами, далекими от спокойных и рациональных.
***
- Странно, что ты не за решеткой, - процедила я, копируя его прожигающий гипнотический взгляд.
- И тебе здравствуй, Маруся. Ну, показаний ты не давала, а он забрал заявление, - последовал безмятежно будничный ответ.
- Сколько заплатил? – я саркастично подняла бровь.
- На миллион алых роз для тебя еще осталось, - в тон мне парировал он. – Кстати, у меня для тебя подарок…
- Давно потеряло оригинальность. Засунь себе эти золото, бриллианты сам знаешь куда. Все кончено, Кир. И я устала давать это понять.
Мы стояли в шаге от закрытой двери, оба – отражение друг друга: напряженные мышцы, вытянутые по бокам руки, сжатые в кулаки, бесстрастные лица и взгляды, в которых беснуются эмоции. Невольно, по привычке я понимала все, что он хочет от меня сейчас… И что потребует, грубо возьмет, если не уступлю. Прощения, заверения, что все образуется, я останусь рядом. Все понимала и закипала, чувствуя, что и он закипает в ответ.
- Кончено будет тогда, когда я сам скажу.
- А точнее, никогда? – ядовито перебила я, цитируя сказанное им еще при нашем первом разрыве.
- Никогда, - угрожающе подтвердил он.
- Не понимаешь слов, обратись к психотерапевту. У тебя грандиозная дыра в голове. И твоя секунда уже прошла! – я развернулась к двери, намереваясь уйти. Бессмысленный разговор, вообще эта связь и чувство бессмысленны – он неадекватен, и ему не моя любовь нужна, а срочная помощь.
Локти больно обхватили стальные пальцы, поворачивая меня лицом к нему с такой стремительностью, что взметнулись оставленные распущенными сегодня волосы.
- Я сказал уже: тогда, когда я сам решу! – рявкнул он, впечатывая меня в свое тело.
- Отпусти, чертов псих! – рванулась я, отпихивая его.
Безуспешно. Жакет трещал по швам, губы и глаза залепили пряди волос, дыхание с шумом вырывалось из легких. Тоненькая, но опасно плотно натянутая пленка разумности, взвешенности и цивилизованности, поначалу хранившая нас от безумия и взрыва, порвалась. Он железной хваткой удерживал меня за локти, а я дергалась, стараясь хлестнуть его по щекам, пинала по бедрам, каблуками топтала его ноги, ругалась, больно била словами…
Ненавижу! Ненавижу!
Он не Пашку избил без причины! Он избил меня. Нас! Он растоптал во мне все, дотла выжег душу своим проступком, довел до грани, до точки, за которой обрыв, смятение, за которой саднящая, ноющая боль, сосущая пустота, вопящее негодование и разочарование, за которой кипящая лава гнева…
Силы иссякли. Натужно, со свистом дыша, я едва не осела на пол, но он крепко прижал меня к себе, не позволив. Его грудь тоже ходила ходуном, руки подрагивали.
- Тише, солнышко мое, тише, - успокаивая, ласково выдохнул он мне в макушку, прижался к ней губами, еще и еще раз, гладил по волосам. – Я дал тебе шесть долгих дней подуться, позлиться, наказать и простить меня. Оставил тебя в покое…
- В покое? – взвилась я, отталкивая его, эффект неожиданность в этот раз помог. – Следил за мной! Повсюду преследовал. Звонил каждый вечер! Чертовы сообщения потоками слал!
- Да, оставил в покое! – прокричал он, пытаясь снова поймать меня за локоть. Дрожа, я уворачивалась, отступая к столу для переговоров в середине кабинета. – А надо было на все наплевать и на следующий же день…
- Что? – истерически засмеялась я. – Трахнуть меня в туалете? Как в прошлый раз, да?
- Да!
- Иди к черту, Кир! Ты и твои показательные выступления! – дрожащей рукой я смела с лица растрепанные волосы. Почувствовала, что вся покрыта холодным адреналиновым потом. Металась от него по кабинету. Впрочем, он скоро оставил попытки поймать меня, перекрыв своей массивной фигурой единственный путь отхода – дверь, точно хищник, отслеживая взглядом каждое мое движение.
- «Чтобы все знали, кому ты принадлежишь», - передразнила его, переводя дыхание. – Я себе принадлежу, ненормальный. Себе! И уж точно не тебе. И я говорю: точка, все кончено. Видеть тебя не могу и не буду!
Голубые глаза будто посветлели, превратились в сталь. Черты лица окаменели, заострились. Уже знала, что это означает: он не в себе, потерял контроль, я довела его. Ледяной поток адреналина ударил по позвоночнику, осел в животе, ноги напряглись. Когда Кирилл сделал шаг ко мне, замораживая взглядом, я остановилась и, выдернув из-под стола стул, поставила его перед собой препятствием.
Пути отхода? Обогнув стол, выставляя стулья перед собой, проведя обманный маневр, быстро выскользнуть за дверь? Будто бы лишиться чувств, осев на пол, потом переползти под столом и на всей скорости помчаться к выходу? Как будет лучше?
Я отступала, стараясь не смотреть в застывшие чужие глаза ненавистного, но любимого мужчины. Ни разу он не поднимал на меня руку, но синяки от его крепкой хватки сводила слишком часто. Ни разу не заставлял пожалеть о болезненной, спонтанной близости после бурных скандалов, также слишком частых, но осознавала: такая ожесточенная страсть, оставляющая следы на теле, страсть, похожая на острие клинка, приставленного к горлу в качестве аргумента собственных заявлений, - нет, такое ненормально, неприемлемо. Для всех. Кроме меня?..
Угол стола царапнул по бедру, а Кирилл пнул первый выставленный мною стул, убирая его со своей дороги. Второй через пару секунд последовал за ним. Затем третий…
- Прекрати, - попыталась я привести его и себя в чувство, голос предательски хрипел. – В офисе полно сотрудников. Рабочий день в разгаре. Если я закричу, а я закричу, откупиться уже не получится.
- Кричи, - безучастно, автоматически согласился он, ледяные озера глаз не отпускали мой взгляд, он продолжал двигаться ко мне.
- Ты работу потеряешь, дурак! – хлопнула я ладонью по столешнице.
- Пусть. Зато тебя не потеряю, - за обманчивым спокойствием крылось то самое безумие, которого всегда боялась, то самое чудовище, будить которое никогда не следовало.
Дыхание застряло в легких, я обогнула другой угол стола. «Уже потерял», - мысленно произнесла. Да, надо бы вслух, надо бы донести до него, но… Он не слышит, не хочет слышать, невменяем.
На краю сознания теснилась суматоха мыслей: что делать, как выйти из положения? Бежать. Если сбегу из кабинета, остановит ли это его, вернет ли в реальность? Нет, вряд ли, собой он больше не владеет. Почему никто не зайдет сюда? Обычно у его сотрудников семь пятниц на неделе… Черт, сейчас же время обеденных перерывов. Почему не звонит его телефон, пускай не ежеминутно, но все же часто трезвонящий? Естественно, он отключил его, как только услышал Кристину на ресепшене, произносящую мое имя.
Он все продумал, когда уводил меня сюда.
Когда эта мысль паникой коснулась моего разума, я помчалась к двери, хрипло вскрикнув. Кирилл поймал меня практически на пороге, ухватив за талию, развернул, пригвоздив к стене своим телом, и грубо впился в губы, жестко зафиксировав ладонью лицо, не позволяя вырваться и избежать этого поцелуя.
Он целовал меня исступленно, больно кусая губы и тут же врываясь языком в рот. Дрожал от ярости и страсти, как бывало во время наших взрывных ссор. Одна рука обхватила мой затылок, другая, скользнув вниз по бедру, задрала юбку, пальцы впились в плоть. Снова останутся синяки…
Я не сопротивлялась, нет смысла. Его не остановить, мне ли этого не знать. По щекам заструились слезы злости и бессилия. Я горела от ненависти и одновременно замерзала от ужаса. Убила бы его, убила бы себя вот за это… За эту неуправляемость. За этот пресс из отторжения и… зашкаливающего вожделения.
Протиснул бедро между моих ног, заставив их раздвинуть. Прижался пахом, чтобы я ощутила его каменную эрекцию. Замотала головой: нет, не хочу тебя… Но не смогла вырваться из ловушки ожесточенного рта, то углубляющего поцелуй, то зажимающего тисками мою нижнюю губу. И я… рассыпалась пеплом. Против воли позволила обжигающей волне потребности и удовольствия подняться от низа живота, места, где наши тела тесно вжимались друг в друга, вверх до груди, заведя сердце, и снова вниз, до кончиков пальцев ног.
Никто и никогда не мог… вот так. Кроме Кира. И не сможет. Только он. Единственный. Почему-то.
Невольно мое тело расслабилось, руки перестали отталкивать, устроившись не его шее, пальцы зарылись в жесткие волосы на затылке. Невольно язык двинулся навстречу его, зубы прихватили его влажную нижнюю губу. У обоих вырвался стон, а наше горячее натужное дыхание перемешалось.
Короткий стук, а затем дверь распахнулась. Кирилл не отпрянул, не поспешил выпустить меня. Закончил поцелуй, тяжело дыша, и только потом дал возможность повернуть голову, чтобы посмотреть налево, в сторону открывшейся двери.
На лице Олеси удивления не было, только недовольство: сдвинутые смоляные брови, суженные глаза, кривоватая улыбка на сурово сжатых губах.
- Кирилл Анатольевич, будьте добры вернуть мне моего работника, - сухо произнесла она. – Ее телефон скоро разорвется от звонков, база до сих пор не установлена. А вы… Мне стоит поднять вопрос о соблюдении корпоративной этики на следующей планерке?
Он молчал, пристально глядя мне в глаза. Как будто Олеся не стояла в двух шагах, и мы не находились на работе, в его офисе, среди любопытствующих, падких на всяческие происшествия коллег. Будто мы были совершенно одни, и он взглядом выманивал, вытаскивал у меня ответ… мои слова, что люблю, что прощаю, что принадлежу ему и всегда буду…
Больной на всю голову ублюдок. Если бы не Олеся, запросто взял бы меня вот у этой стены, а я… Дура.
Зашевелилась и протиснулась мимо него к выходу, опуская юбку на бедра. Он на секунду задержал мою руку в своей, давая понять, что пока разрешает уйти, гипнотизируя взглядом уже нормальных глаз, голубых, глубоких, в них сверкала убежденность: он прав, он победил.
- Спятила совсем? – зашипела Олеся уже в коридоре у дверей нашего офиса. Меня потряхивало и подташнивало. – Ему-то ничего не сделают, а тебя к чертовой мамочке вышвырнут.
- Это он спятил, - прошептала я, нервно одергивая жакет, верхняя пуговица держалась на единственной ниточке. – Я пыталась образумить…
- Тогда держись от придурка подальше, - Олеся продолжала злиться. – Еще раз мне такие секс-игрища устроишь, напишешь заявление.
Если бы увольнение явилось выходом…
***
- Тебе корни пора прокрасить, - рассеянно отметила Ната.
- Что? – я выпрямилась, прекратив утрамбовывать вещи в сумку, посмотрела на подругу, сидящую на диване в позе лотоса. Окруженный острыми коленками и тонкими лодыжками, в ее ногах прятался ноутбук, за которым она работала.
- У твоего солнечного блонда истекает срок годности, - хмыкнула Наташа, не отрываясь от процесса печатания. – Записывайся в салон.
- А-а… Это… - Я вернулась к сумке и вещам. – Запишусь.
Минут через десять, вызвав такси, тяжело опустилась в кресло.
Слабость, пустота в голове и душе, свернувшаяся в желудке тошнота, - исчерпана сегодняшними событиями до дна. Тлеющую ненависть сменили остро заточенные когти презрения и жалости к самой себе: как я могла ответить на этот грубый поцелуй? Как вообще могу продолжать любить агрессора и изверга, человека, абсолютно не понимающего слова «нет», не контролирующего себя? По сути, деспота и насильника. Как можно отозваться на захватнические ласки мужчины, более того – быть настолько зависимой от них? Этот монстр заставил меня глотать снотворное, чтобы поспать хотя бы три часа, вынудил неделю прятаться у подруги…
Хотя я около года жила у него, за своей квартирой тоже следила. В отпуск всегда заезжали мама с папой, да и в любом случае это мой угол, моя тихая гавань. Ключи у него имелись. Разумеется, как же иначе с человеком, контролирующем каждый мой шаг? После первой попытки порвать с ним, сжечь все мосты в это помешательство, спрятаться в своей тихой гавани не вышло. В этот раз про ключи я уже помнила, упросила Славу заменить замки, а сама уехала к Нате, которая частично была в курсе моей личной беды. Вот только брата неделю не было в городе, вчера он вернулся из командировки и выполнил, наконец, мою просьбу.
- Звони, - обняв меня, Ната отстранилась, захрустела морковкой, зажатой в длинных пальцах. Очередное пристрастие, теперь уже к здоровому питанию. – И помни: никогда не сдавайся. Будет трудно, это верно. Но он рано или поздно поймет, что действительно все кончено.
Рано или поздно? Вернее будет сказать, никогда.
Первый секс у нас случился в машине. Лишь со мной у него срывало крышу, он сам всегда признавался. Овладел мной, не сдержавшись, не сумев добраться до дома. Это было быстро, безудержно. В первые моменты больно, но… потрясающе. Эйфория, которую до этого никогда не испытывала. Только он, только с ним. Только в его руках поняла: все тлен, мелочь, фантазии, а он – настоящий, любимый, мой единственный.
Обоюдоострое копье на самом деле, насадившее нас двоих на свои острые концы. Первый поцелуй и первая страсть запустили необратимую реакцию. Его слова в тот день вспоминаются до сих пор со сладким содроганием и страхом: «Ты только моя, поняла? Теперь прежнего ничего не будет, теперь только мы с тобой. Я сам не оставлю тебя и тебе не позволю уйти».
То нежный, то агрессивный, то любящий, то насилующий, то бешеный, то купающий в заботе и спокойствии, - по-прежнему не знала, какой же он, а прошло уже пятнадцать месяцев. Я разбиралась в нем, разбиралась в себе, почему-то позволяющей ему все эти выверты, просила не торопиться с закреплением отношений официально и… набиралась сил, чтобы прекратить, пресечь, убежать… Любила, не желая любить. Или же отчаянно желала именно такой ненормальной любви.
За окном такси разбегались улицы, километры пожирали перекрестки, рекламные щиты и светофоры, жужжали машины. Бесноватая погода выдохлась, деревья больше не выворачивало наизнанку, дождь иссяк, и только серое грязное небо осталось. Чертовски сильно хотелось взять ластик и стереть этот грифель, обнажив чистое голубое полотно, но… невозможно. Ничего, скоро стемнеет, а ночь запустит пятерню в собственные краски и щедро перемажет ими город. И пасмурный день уже не узнаешь, он превратится в мистический хоровод королевы Маб.
Как же я устала… не знать, чего хочу. Устала отпускать его, не отпуская, не любить его, одержимо любя.
Любовь вообще не должна быть одержимостью. По крайней мере, с обеих сторон.
К мозгоправу нам обоим.
У подъезда я расплатилась и вышла из автомобиля. Застыла, запустив руку в сумку, собираясь достать ключи.
Он припарковался следом за моим такси. Оно уехало, а Кир спокойно вышел из машины. Все та же одежда, что была в офисе, галстук только отсутствует, он их терпеть не может, - значит, даже к себе не поехал, следил за мной, ждал где-то у дома Наташи… Захлопнул дверь, пискнула блокировка.
Глаза в глаза. Ожидание-выжидание. Вызов-перемирие.
Затем меня будто иглой в бок ткнули. Лихорадочно отыскав ключи, я подскочила к двери, дрожащей рукой прижала магнитный ключ к замку…
В жестком захвате его руки легли мне на талию. Я дернулась, больно стукнулась коленкой о холодное железо. Кирилл наклонился, провел колючим подбородком по макушке, вдавив мою спину в свою грудь, губы впились в шею прямо под ухом, кожу защипало. Замораживающий адреналин смешался с плавящим желанием. Это отрезвило, позволив вырваться, двинув локтем куда-то в район его солнечного сплетения. Открыв запищавшую дверь, я взлетела по лестнице наверх, едва не растянувшись на последней ступеньке. Он нагнал меня у лифта. Вырвал сумку, бросил ее не пол, и, заломив руку, прижал меня щекой к холодной шершавой подъездной стене, щедро изукрашенной надписями и рекламными объявлениями. Через секунду развернул к себе лицом.
- Пус… - взвизгнула я, вырываясь, ужаснувшись ледяной пустоте его глаз, но его рот мгновенно поймал мой, а рука ударила по кнопке вызова, механизм лифта откликнулся едва различимым урчанием.
Больно, до крови, укусил мою нижнюю губу, но тут же всосал ее в свой рот - полосующая страсть с металлическим привкусом. Мое сопротивление вдруг преобразовалось в… Нет, не в нужду, а в нечто, сравнимое с наркотическим опьянением. Каждое прикосновение, каждое движение наших тел внезапно обрели острейшие алмазные грани, причиняющие боль и приносящие наслаждение. Ясность за пределами рациональности, яркость за пределами эмоций. Как он вжимает свои бедра в мои, еще жестче и плотнее пришпиливая меня к грязной стене, - чувствую, насколько он тверд, рельеф его плоти, и загораюсь еще больше, ненавидя и себя, и его. Как его руки сминают мои груди, сквозь тонкую блузку грубо лаская напряженные соски, - меня насквозь простреливает желанием. Какой жесткий, болезненный поцелуй, щетина раздирает кожу, нет возможности сделать вдох, какой горячий у него рот, беспощадный язык – понимаю, что безвольная кукла в его руках.
Лифт с тихим скрипом открыл свои двери, Кирилл тут же впихнул меня туда, еле удержалась на ногах. Быстро наклонившись, он подобрал сумку и забросил внутрь. Я прилипла к стене, затравленным зверем наблюдая за ним. Когда двери закрылись, все повторилось: моя спина вжата в стену, мышцы ноют от попыток освободиться, его рот закрывает мой в грубом страстном поцелуе. Вот только его руки ныряют под юбку, задирая ее, и я знаю, что произойдет следом…
Я затрепыхалась в его руках, пытаясь отбиться, убирая его лицо от своего, царапаясь, кусая его губы. Смерч ярости пронесся по нервам, еще больше разжигая кровь. Кир уступил, но лишь за тем, чтобы посасывающими поцелуями покрывать мою шею, ключицы, грудь, которую обнажила разорванная блузка. Обхватив ягодицы, терся пахом о мой живот. Меня трясло от бешенства и невероятной силы либидо, из глаз текли слезы. Вырываясь, я молотила по его плечам, голосила, а он, стиснув ладонью мою шею, шумно и хрипло дыша, снова закрыл мой рот поцелуем, хозяйничая в нем языком.
Все произошло, наверное, за единый удар сердца. Вот его ладонь сжимает мое горло, рот не выпускает мой, и холодящая струйка страха бежит по позвоночнику – я задохнусь, он убьет меня, потеряв контроль, сам даже не заметит, - а вот его пальцы в грубоватой ласке проводят по клитору, и после двумя слитными рывками его плоть проникает внутрь меня. Белесая муть перед глазами, и боль скручивает судорогой, сплавляясь с удовольствием облегчения, превращая кровь в бурлящее горячительное шампанское.
Подступающий слишком быстро экстаз мешается с ужасом и отвращением. Кир двигается резко, практически выходя из меня и жестко вторгаясь вновь. Яростно вбивается, подводя меня к краю. Выскальзывает – больно, неудобная поза… И, наконец, отпускает мою шею и рот, позволяя сделать вдох, тут же прерванный стоном, когда, подхватив меня под ягодицы, насаживает на себя.
Мы были обречены. Кончили в одно и то же мгновение, когда я подняла голову, чтобы заглянуть в его глаза. Содрогание, вспышка, затопившая все тело истома, долгий стон-выдох.
Сколько заняло это безумие? Одну минуту? Две? Какая разница. Все равно ничего не осталось. Затягивающая темнота и опустошенность. Но только с ним буквально мгновение назад прикоснулась к вечности.
Он долго не мог отдышаться, взмокший, как и я. Не отпускал меня, поддерживая, чувствовала внутри его ослабевшую плоть и щиплющую влажность. Уткнулся носом в мой висок, мягко поцеловал, провел губами по щеке, убирая слезы.
- Ненавижу тебя, - беззвучно произнесла я. Услышал как-то. Сакраментального «значит любишь» не последовало, как и обычно. Последовало уже ставшее обыденным:
- Ненавидь. Но ты моя и только моя. Между нами ничто не встанет, я клянусь, - твердый, но какой-то надломленный голос.
Осторожно опустил меня на пол, теплые ладони собственнически погладили ягодицы и бедра, придерживая рядом. И хорошо – дрожащие ноги едва меня держали. Передернуло от ощущения стекающей между бедер влаги. Я старалась не встречаться с ним глазами, механически поправляя одежду. Скривилась при виде блузки – у него дома где-то был комплект пуговиц, снова придется все заменить из-за утерянных двух. Кир натянул брюки. Дрогнув, лифт поплыл вверх – кто-то вызвал. Это знак нам.
Остановившись у своей квартиры, я взяла протягиваемые мне ключи. После пережитой эмоциональной разрядки и оргазма навалившиеся слабость и апатия ощущались как благословенная пелена бессознательности: избавлена от необходимости говорить, прогонять его прочь, размышлять, расставляя точки над е.
Пол уплыл из-под ног – это Кирилл подхватил меня на руки, унося в спальню, усадил на кровать.
Перестала воспринимать происходящее, точно кто-то выключил меня, сломанную куклу. Потревоженные сумерки зашевелились, взметнув чернильными руками, тело окутала прохлада, с ног исчезли туфли, колючий от пробивающейся щетины подбородок уперся между моими коленками. Невольно, автоматически положила руки на его голову, ероша жесткие черные волосы.
- Прости меня… Прости, пожалуйста, родная, - шелестел его голос, в нем скрипело отчаяние, разрывалась вина. – Безумно люблю тебя, только тебя. Ты же видишь, чувствуешь. И когда ты… так делаешь, отталкиваешь… Когда кто-то другой… Я невольно взрываюсь. Я не могу себя сдержать, понимаешь?
- Если любишь, то оставь, - слабым отстраненным голосом произнесла я. Безучастно отметила, что щеки щиплет влага. – Просто уйди и не возвращайся, дай мне жить.
Прогоняла, а сама гладила его волосы, ласкала виски, скулы, переносицу, трогала вспухшие после моих укусов губы. Не смотрела на него, смотрела во тьму невидящими глазами.
- Не могу, Мась. Я не могу. Без тебя никак. Слишком люблю, - целовал мои бедра, колени, царапая кожу щетиной. – Ты нужна мне, только ты. Очень сильно. Больше никого и ничего не нужно, разве не видишь?
- Это ненормально, - ответила все тем же равнодушным голосом.
- Нормально. Ведь ты моя, а я – твой.
А потом, полностью раздев, он любил меня нежно и долго. С благоговением. Непрестанно целуя и лаская везде, зализывая засосы и начинающие наливаться синяки. Вторгаясь медленно и осторожно, подводя меня к пику, останавливаясь, отступая и начиная все снова.
И я не думала, нет. Ничего не решала, лишь тихо всхлипывала, стонала. Болела. Ненависть, ярость, страх, отвращение и презрение к себе, к нему, как и любое сопротивление, остались где-то там, среди шевелящихся теней, шума снова нагулявшего аппетит ветра, скатывающегося с веток деревьев. Где-то там, во вчерашнем дне, где-то в растворенной крови и горечи. Невольно отвечала на все его поцелуи, мягкие, лелеющие мои губы, на все его прикосновения, обжигающие и томящие, успокаивающие. Невольно отзывалась на все ласки, доказывающие, насколько я важна, желанна. Невольно любила, прощая за все. И крепко обняла в ответ, уткнувшись носом в жесткие волоски на его груди, когда засыпала.
Почему-то я не вольна отпустить его.
ФОРУМ
За помощь в редактировании и обработке текста благодарю своих подруг, Наташу и Настю)
Источник: http://robsten.ru/forum/74-3096-1
