Али давно привыкла жить одна. Её не пугала темнота или шорох за стеной, ей безразлично одиночество или шум от соседей. Ей был удобен режим, когда она вставала в удобное для себя время, готовила в удобное время, ела также в удобное. В такой невыносимой духоте аппетит приходил только ночью, Али задумывалась о своей фигуре и о том, что придётся отрабатывать свои ночные пиршества в спортзале, но, прямо сейчас, она чувствовала лёгкое раздражение от того, что закончилось масло, неожиданно, а ведь это самое простое – контролировать степень наполнения холодильника. Этот душный город лишал её главного – возможности контролировать свою жизнь. Прямо сейчас ей кто-то может  сказать «отомри», а Али абсолютно не готова к такому повороту событий, она абсолютно не понимала, что делать в подобной экстренной ситуации, она слышала сигналы SOS, в висках, в груди, в губах, которые не дышат, во вспышках памяти под веками, которые приходят и приходят, не спрашивая твоего позволения или разрешения на раздирание остатков души Али.

Через год, для чего-то убедив родителей,  что ей необходимо пробыть в пыльном южном городке всё лето, Лёшка забежала во двор Веты, для первого раза степенно поприветствовавшись с Тёть-Галь, встречаясь с пересмешками:

- О, привет, городская, приехала?

Давая себе мысленное обещание не краснеть, но тут же нарушив его:

- Приехала.

- Ну, отдыхайте, пигалицы, я пошёл ба…  Буду поздно, если буду.

«Если буду».

Но у Лёшки слишком много новостей, чтобы думать о Вадькином «если буду», она болтала с Веткой, в шестнадцать  лет – всегда есть, что обсудить. От фасонов платьев и бюстгальтеров, до парней, которые оказывают знаки внимания, и не только. Лёшка не могла похвастаться этим «не только», а то, единственное, что есть у неё, она, конечно же, не могла сказать Ветке, да и не хотела.

К обеду, решив, что надо перекусить и, желательно, запить лимонадом, подружки отправились в магазин, но по пути Ветку отвлекли, так что Алёшка брела по городку одна, не совсем понимая, зачем же она приехала сюда на целое лето, ведь и месяца обычно было много, что же она будет тут делать? И отчего ей так обидно?

От этого ли «если буду», и нужно ли думать об этом? Солнце начинало припекать не на шутку, и Лешка перебралась в тень от раскидистых тополей, глядя на противоположную сторону улицы, рядом с магазином, куда она шла. Лёшка замерла – ей было сложно сделать шаг…  Прямо перед ней, в компании таких же взрослых людей, а то и старше, стоял Вадька, обмахиваясь газетой, рядом стояла девушка – Лёшка не могла сказать точно, сколько ей лет, двадцать ли, двадцать пять или даже тридцать, – бесконечно много по сравнению с Лешкиными без трёх месяцев семнадцатью. Она улыбалась Вадьке, потом поднырнула под его руку, которая вальяжно легла на её плечо, пока он, словно это было дело житейское, каждодневное, не стоящее внимания – стоять вот так, с девушкой, на улице, – продолжал разговаривать с мужчиной, стоящим рядом. Алёшка собралась с духом и пошла к дверям магазина, так или иначе – обед с Веткой они не отменили, и она должна была купить лимонад. Должна. Это же так просто. Это же просто Вадька. Пересмешник. Колючие усмешки. Она почти справилась, она почти дошла, пока не встретила эту самую колючую усмешку. В глаза.

Повернувшись, Алёшка побежала: быстро, не по теневой стороне улицы, почти наверняка обгорая.

- Стой! – Лёшке не удалось убежать далеко, но и сказать причину своего позорного побега она вряд ли смогла бы.

- Стой же, стой, рыбка…

- Она? Эта девушка, женщина…  она…  вы?..  - Лешка не знала, как сформулировать свой вопрос «вы спите?», «вы трахаетесь?», «у вас отношения?», - она твоя девушка?

- Нет.

- А вы?.. – Лёшка чувствовала, что она вся обгорела, сильней, чем думала…

- Нет.

- Аааа…  я пойду?

- Нет.

- Почему?

- Потому что, я не позволю своей девушке, которая в очередной раз обгорела, идти по солнцепёку.

- Девушке…

- Угу. Я сейчас тебя поцелую. Хорошо? – глядя в глаза, блестя усмешками. – Потом отойду за машиной, а моя девушка… Рыбка, ты меня подождёшь. Хорошо?

Вадик не стал дожидаться разрешения Алёшки, а просто поцеловал, сразу пройдясь пальцами по затылку, направляя под нужным углом.

- Ты все ещё пахнешь ирисками «кис-кис», где ты их прячешь, Лина?

В тот вечер Лёшка задумалась…  впервые. Она понимала, что Вадька, возможно, ждёт большего от неё, но Лёшка ничего не знала про это… она даже не могла понять, хотела ли она когда-нибудь, хоть раз, подобных отношений. Она знала, что Вадька нуждался в этом, а значит она, Лёшка,  это даст. Но легче сказать, чем сделать. В общее и, конечно, безупречное развитие Алины никогда не входили такие понятия, как сексуальная грамотность, так что знания её были поверхностны, не от того, что отсутствовала информация, а от того, что она никогда не проявляла интерес к этой информации. Интернета в пыльном городке ещё не было, поэтому она отправилась за советом к единственному человеку, к которому могла сходить. Ветка, выслушав Лёшку, если и удивилась интересу подруги, то вида не подала, и, отправив её в свою комнату, сама пришла через десять минут, таща кипу журналов.

– У Вадьки валялись, он потом в сарай выбросил, на расжижку… а я подобрала и спрятала.

Алёшка в ужасе смотрела на детальные фотографии, ожидая волнения или возбуждения, или хотя бы какого-нибудь знака, который ей подскажет, что же делать дальше…  Ведь было абсолютно ясно, что делать то, что изображено на этих фото, Алёшка точно не сможет.

Сидя в машине, Лёшка дёргалась, не знала куда ей деть руки, ноги и глаза, пока усмешки молча смотрели, видимо, ожидая, когда же она успокоится.

- Ну? Рыбка, ты скажешь, что с тобой? – Вадька гладил её по руке, отчего сразу становилось спокойней.

- Я…  Я… подумала…  ну…  ты…  тебе…  ты взрослый.

- Спасибо, что не «старый», рыбка, - усмешки продолжали прыгать, уже резвясь, отправляя солнечные лучики прямо в глаза Лёшки.

- И… подумала я… что если… ну если я твоя девушка… то ты же ждёшь…

- Рыбка, стой, пока сознание не потеряла, - проведя руками по её шее и кромке волос. - Рыбка, я ничего от тебя не жду. Ничего. Не. Жду.

- Но?..

- Не жду. Всё?

- А?

- Рыбка, скажи мне, ты имеешь представление, о чем ты говоришь?

- Эм, да!

- Понятно… теоретически ты в курсе, что детей находят не в капусте…

- Перестань…

- Ты пробовала сама?

- Что?

- Сама себе доставить удовольствие, рыбка, ты пробовала?

Алёшка не моргая смотрела на Вадьку.

- Или... может кто-то?

Алёшкина способность дышать, кажется, была потеряна.

- Ты испытывала желание? Ну… физиологическое?

Алёшка окончательно застыла.

- Давай, ты не станешь решать за меня, что я жду… от своей девушки, рыбка.

Алёшка не верила, что этот диалог на самом деле произошёл между ними, он был абсурдным, странным, переходящим границы и вовсе не романтичным, хотя и сама тема разговора не претендовала на романтику, если верить тем журналам, а это ведь Вадькины журналы.

- Пока я буду тебя целовать, а там посмотрим… - пересмешки во все глаза.

Тема была отложена и больше ни одной из сторон не поднималась. Алёшка, по обыкновению, проводила время с Ветой, днём они болтали и решали девичьи проблемы, а в обед приезжал Вадька под предлогом «переждать жару». Он сидел у бассейна, иногда задевая Лёшку ногой или рукой, шепча глупости ей на ухо, пока однажды не обнял при своих же приятелях и Ветке, играясь с прядями волос, словно забыв, что рядом люди. Лёшка не стала возражать, приятели если что и сказали, то не при девушке, а Ветка прошептала:

 – Обалдеть, а может, вы поженитесь, вот классно-то будет!

Вечером же заезжал за ней иногда на мотоцикле, иногда на машине, отвозил на речку с тенистыми берегами или в старый дом своей прабабушки – деревянный сруб, фундамент которого требовал ремонта, но пока было решено дом не трогать, а потом посмотреть. Окна дома выходили узкой тропинкой на ту же широкую реку, правда, берег был илистым и зарыбленным, так что они часто кидали донку или удочку и разговаривали, слушая друг друга и ночь.  

Вадька, как и обещал – только целовал Лёшку, чаще предупреждая или молча, но ясно давая знать о своих намерениях, в тот раз было так же, но, против обыкновения, он не стал останавливаться, а только углубил поцелуй, посылая мурашки по телу Алёшки. Почувствовав руки на своих бёдрах, на внутренней стороне – она не оттолкнула, а только предоставила лучший доступ рукам Вадьки, веря, что это приятное ощущение, это жжение, этот жар, что заставляет её сейчас задыхаться, разжигает Вадька – значит, он же сможет погасить.

Куда-то делась стеснительность, когда мужская рука сначала сняла с неё кофточку, потом бюстгальтер, а потом и трусики, оставив в одной юбке, которая, впрочем, лишь формально прикрывала нежные места Лёшки, скатываясь воланами на животе, открывая на обозрение самое сокровенное…  Но Алёшка не чувствовала стыда… она чувствовала потребность чего-то или в чём-то, и ей, определённо, было мало губ на груди или сосках, ей было мало рук, пробегающих до основания внутренний стороны бедра, и когда палец Вадьки задел клитор Лёшки, она только шире раздвинула ноги и дёрнула бёдрами навстречу пальцу.  

Так и продолжалось: Вадька ласкал откровенным способом, пробегаясь губами по груди, прикусывая соски, в конце концов уткнувшись в шею, ловя рукой движения бёдер. Алёшка почувствовала, как капелька пота скатилась по лбу Вадьки на её шею, когда она ощутила это – вихрь от низа живота, который распространялся по всему телу, делая её тело напряжённым, практически пугая этими странными ощущениями, почти болезненными, невыносимыми, пока Алёшка пыталась выбраться, освободиться от этих чар. Но нога Вадьки, которая вдруг оказалась  перекинутой через её бедра, лишала её возможности увернуться, заставляла поддаться этому вихрю, когда девушка выгибала спину, а потом издала звук, похожий на стон или плач, падая в изнеможении обратно на траву…

- Ты как? – через время, куда-то пропали усмешки.

- Не знаю… - только глаза отчего-то слезятся.

- Ничего… пройдёт… правда, - дуя на лоб.

Али изнывала от духоты, жары, от отсутствия хотя бы намёка на ветер, ей необходима, просто необходима река, с её тенистыми берегами и прохладной водой. Али знала, что проточная вода, в которую нельзя войти дважды, смоет из-под век воспоминания, которые становились всё удушливей,  принося уже не только потерю контроля, эмоции или слабость в ногах, но и головную боль. Боль, которую ни в коем случае нельзя допустить. Боль, до белых мурашек перед глазами…  Боль, которую всё сложней переспать, забыть, унять, контролировать. Схватив старый велосипед, фотоаппарат, собрав нехитрый скарб в походный рюкзачок, Али отправилась к реке, по просёлочной дороге, вдоль причудливой лесополосы – не прямой, как это бывает обычно, а извилистой, но идущей прямо на песчаный берег реки, где вдалеке, покачиваясь толстыми боками, проплывали баржи.  По мере продвижения голова прояснялась, эмоции устаканивались, становились в нужном порядке – черепахой, как войско Александра Македонского. Али – недоступна. Она спокойна, сконцентрирована, она ставила перед собой только выполнимые цели, и это секрет её успеха. Она не вспоминала и не думала, не разменивалась и не ощущала. Музыка орала в наушниках, ноги крутили педали, по спине катился пот – через силу, через «немогу». Преодолев одно, мы можем преодолеть и другое. Преодолеть этот жаркий южный климат. Эту пыль. Эти поля. Эти серые листья и жёлтую траву.

Пока не услышала грохот, скрип, пока не полетела вниз – в ров, разделяющий деревья и дорогу. Больно. Музыки нет.

Через пару секунду – знакомое лицо:

- Твою мать, я сигналил, ты что, не слышала?

Нет смысла в бесполезной злости, но есть злость.

- Ты сигналил? Ты с какой скоростью ехал? Ты на гонках, что ли? – бросая взгляд на лобовое стекло. – Ребёнок не с тобой?

- Нет… Господи… Лина… Лина… рыбка, - просто опускаясь рядом на колени, поднимая Али, пробегая пальцами по каждому сантиметру, - Лина… с тобой всё хорошо? – продолжая покачиваться из стороны в сторону, будто он маятник, и его толкнули, и вот теперь – не остановиться, быстро  и легко целуя... - Лина… Лина…  - наконец, кажется, утопив свой шёпот в тишине поля и стрекотании  кузнечиков. - Эм, тебе нужен телефон, рыбка?

- Зачем?

- Вызвать ГАИ… не знаю, я же сбил тебя.

- Я цела… я пойду.

- Куда?

- На речку?

- Твоя нога… Лина… - Али с удивлением смотрела, как по ноге стекает кровь из довольно приличной ранки на внутренней стороне бедра, рядом же валялась и причина раны, ржавый гвоздь, - Да и одежда… Поехали.

- Куда?

- Для начала – ко мне, потом посмотрим.

- К тебе?!

- На дачу… я там живу…

- Я пойду домой, - глядя на сломанный велосипед.

- Рыбка, я ведь могу и силой. Поехали. Твою ногу надо обработать, а тебе – переодеться… Утром я тебя отвезу домой.

- Утром?

- Утром … - легко сажая Али в машину.

- Я не поеду с тобой! Останови машину! Останови! Я сейчас выпрыгну…

- Не выпрыгнешь, двери заблокированы…

- Останови! Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу, я видеть тебя не хочу, не могу, мне нельзя тебя видеть!

Пересмешки в глазах. Всё те же. Пересмешник. Всегда такой был.

- Пожалуйста, останови… - нет смысла прятать слезы, не всё можно контролировать, не всегда. Иногда перед важной встречей рвутся колготки. Иногда нервы. Иногда сердце…

- Рыбка, куда ты пойдёшь? Остынь… Дело даже не в том, что ты поранилась, держи салфетку крепче на ранке, кстати… И не в десяти километров до города, и по городу пять… Лина, ты обгорела! Снова! Как тебе пришло в голову выбраться в полдень на улицу? А? В шортах и майке… Лина! О чём ты, нахрен, думала?

- Тебе какая разница, обгорела я или нет, какая тебе разница, что с моей ногой, головой, велосипедом, могу ли я пройти пятнадцать километров?..  Ты! Разбил! Мне! Сердце! А теперь говоришь о том, что я обгорела…

Сидя в автомобиле с достаточно большим сиденьем, Али перебирала в уме все возможные варианты развития дальнейших событий. Всё что требовалось Али – это выверенный план, план отступления, рокировки. Размеренные шаги в сторону просчитанного в мельчайших подробностях проекта. Она умела строить планы и чётко следовать им.

- Весь секс такой приятный?

- По большей части, рыбка…

- Тогда... может?..

- Торопыга. Не может. Первый раз  приятным не бывает, ты наверняка слышала.

- Я потерплю.

- Как у зубного?

- Угу.

- Я чувствую себя соблазнённым, рыбка, - пересмешки резвятся на всю катушку.

- Дурак.

- Не спорю.

Алёшку терзали мысли и любопытство, иногда её терзало желание, чаще всего – рождённое Вадькой, но иногда появляющееся само по себе. Вдруг. От мыслей. Или тёплой воды. Лёжа вечером в постели, Алёшке нравилось провести себе по ногам, ущипнуть за соски, прислушаться к своему телу, остановиться, потом ещё раз провести, окунуть палец в тугую плоть, ощутив приятное жжение, задуматься… а как же там может поместиться, может, картинки всё же врали?

Вадька каждый раз, лёжа на мягкой траве во дворе старого дома, дарил Алёшке оргазм, иногда два, иногда он вставал и уходил, говоря, что сейчас вернётся. Лёшка догадывалась, для чего он уходит, и в следующий раз смело сдвигала резинку его шорт вниз, обнаруживая, что картинки всё же не врали… Удивляясь температуре, которая, кажется, выше обычной человеческой, удивляясь коже, которая, кажется, нежнее обычной. Лёшка исследовала, задавая вопросы без стыда, получая на них прямые ответы и ставя свои маленькие эксперименты и открытия… под усмешки и шёпот: «Рыбка, да…».

Али узнавала дорогу, по которой катилась большая машина, её угнетала тишина, давили эмоции, которые вырвались ненужными словами, стыдными. Разбитые сердца – для мелодрам, которые не смотрит Али. Постыдные слова, которые заставляли сжиматься от бессилия, осознания того, что они уже произнесены. Выкрикнуты прямо в усмешки, прямо в молчание в ответ, в поджатые губы и взгляд в лобовое стекло. Стыд – нерациональное чувство.

Последнее, чего хотела Али – это оказаться на личной территории Вадима, его личное пространство грозило затопить её с головой, с тициановскими волосами, не оставив даже макушку на поверхности. Мужчины, сидящего рядом, слишком много, слишком близко, слишком больно.

Старого дома Вадькиной бабушки больше не было, на его месте стоял огромный терем-сруб в несколько этажей, с балконом по всему второму этажу, с резными вставками возле больших окон, с беседками на просторном ухоженном участке, даже подход к большой реке облагорожен, аккуратно подстриженные кусты вдоль тропинки, ведущей к песчаному спуску – личный пляж, несмотря на наличие бассейна рядом с виноградным навесом.

Аля задумалась, сколько же  древесины ушло на этот дом, чьё внутреннее содержание, включая мебель из массива дерева, натуральный паркет, перила и стол. Размер которого предполагал огромную компанию, которая может запросто разместиться за ним, а потом разбрестись по дому и не встретиться ни разу за все выходные.

Личное пространство врезалось в память, прорвало оборону, заполнило невыносимыми эмоциями, эмоциями, несущими с собой боль. Боль до белых мурашек. Не допустить.

В попытке отвлечься:

- Могу я воспользоваться твоим компьютером?

- Да, пойдём.

Пройдя в просторную комнату, по всей видимости, выполняющую функцию кабинета, садясь в необъятное кожаное кресло напротив большого монитора, Али игнорировала фотографии на столе. Детское личико. Закономерно. Правильно. Больно.

Поцелуи Вадьки становились откровенней, Алёшку это не смущало. Её мало что смущало в действиях Вадьки. Всё казалось правильным, таким, каким и должно быть, ей не было стыдно, когда его руки переходили ещё одну черту, или неудобно, когда внезапно проявившийся интерес она удовлетворяла практически сразу, задавая вопросы, приноравливаясь, а порой – пугаясь.

Лёшка была задумчива целый день, не мог её вывести из сонма собственных мыслей говорливый поток Веткиных новостей, так же как и Вадькино:

– Эй, рыбка, о чем думаешь? – брошенное словно невзначай, но внимательный, пересмешливый взгляд говорил об обратном.

Зайдя вечером к Алёшке, Вадька столкнулся с поцелуем. Никогда прежде она не проявляла инициативу, никогда прежде её руки не пробегались так откровенно по груди парня, следом за губами. Но если он и удивился, то виду не подал, принимая её поцелуи как должное, поглядывая из-под опущенных ресниц, пытаясь выровнять собственное дыхание.

- Что ты делаешь, рыбка?

- Я… эээмээ… ну, я подумала, что… 

Что-то мелькнуло в пересмешливых глазах.

- Может, пойдём в машину, мне приятен твой энтузиазм, но, боюсь, твоей бабушке он не понравится…  Знаешь, рыбка, может, съездим на речку? Сегодня неяркое солнце, и уже вечер, возьми шляпу на всякий случай.

Алёшке показалось странным такое предложение, вечера они всегда проводили в старом доме, болтая и дурачась, изучая и целуясь…

Смотря в лобовое стекло автомобиля, Лёшка искала ответы на вопросы, возникающие в её мозгу, и вопросы эти вовсе не были связаны с внезапным желанием Вадьки съездить на речку, где вокруг песчаного захода, в это время, было много народа.

- Вадь… почему мы тут?

- Ты разве не хочешь искупаться, рыбка?

- Хочу… - мысли Алёшки путались, она видела что-то в глазах Вадьки, она видела это и раньше, но сейчас это пробивалась сквозь пересмешки, что было странно и немного пугало, потому что накладывалось на её, Алёшкины, мысли, которые путались и удивлялись, пытаясь найти ответ и правильное решении. Не найдя его, просто забираясь на колени к Вадьке, продолжая неспешный диалог губ, которым, похоже, лучше удавалось выразить свои мысли.

- Я запуталась…

- Давай тебя распутаем…

- Ты… я… я не знаю…

- Чего же ты не знаешь, Лина?  

- Не знаю, хочешь ли ты… - Алёшка не знала, как правильно сформулировать вопрос. «Хочешь ли ты заняться со мной сексом, настоящим?»

«Хочешь ли ты меня?» - наверное, было правильно, но звучало, как-то странно, по-книжному, при этом Алёшка ощущала себя пирогом, который должны хотеть съесть. Или арбузом. Но так смысл вопроса предельно ясен и не нужно подбирать слова, так что она просто выпалила:

- Не знаю, хочешь ли ты меня!

Вадька смотрел не моргая, кажется, минуту, или даже десять, но это маловероятно, потому что Лёшка точно не смогла бы столько не дышать.

- Я хочу, никогда даже не думай, не позволяй себе думать, что я могу не хотеть тебя, Лина.

- Аааааааа…

- Потому что, всему своё время, рыбка.

- Время… У нас мало времени, я уеду.

- Приедешь… В любом случае – ты не готова сейчас.

- А вдруг я буду готова, когда тебя не будет рядом?

- Такого не случится.

- Почему?

- Потому что ты любишь меня.

- Почему?

- Потому что я люблю тебя.

- Ты любишь меня?

- Люблю.

- Давно?

- Года два… наверное, я не хочу думать, что больше… Откровенно говоря, так я не чувствую себя ещё большим извращенцем… Лина. Но ты должна знать, что я хочу тебя. Сильно. Невыносимо. Прямо сейчас… черт, ты вряд ли представляешь, о чём вообще говоришь… я же думать ни о чём другом не могу…

- Я представляю!

- Торопыга ты, рыбка… Поехали… поймаем пару карасей, - Вадька определённо пытался уйти от темы, и Лёшке это не нравилось.

Отъехав от смешанной и любопытной толпы людей, Лёшка повторила ещё раз:

- Я представляю!

Машина резко остановилась, Алёшка оказалась зажата между задним сиденьем и мужским телом, её удивление утонуло в жадных поцелуях, её ноги обхватили поясницу, и Алёшку не смущали мужские руки, которые методично раздевали её, в то время, как руки девушки занимались ровно тем же – раздевали Вадьку.

Алёшка задыхалась от новизны ощущений и страха. Страха от того, что явственно чувствовала горячую плоть напротив своего входа, и эта плоть, как точно знала Алёшка, больше её пальца… а ведь даже два пальца, два Лёшкиных маленьких пальца, приносили чувство жжения и даже дискомфорта, поэтому, когда член прошёл вперёд буквально на пару сантиметров, а потом вышел – она почувствовала облегчение.

- Я хочу тебя… хочу… хочу…

Алёшка слишком напугана, чтобы ответить «да», и слишком растеряна, чтобы сказать «нет».

Вадька не останавливался в своих движениях, но дальше пары сантиметров не продвигался… он уткнулся лбом в шею Лёшки и, придерживая себя рукой, горячо и бессвязно шепча, продолжал свои движения, пока нечто горячее не очутилось на животе Алёшки…

- Прости, я напугал тебя…

- Нет…

- Напугал, прости… просто, сложно сдерживаться.

- Я подумала. Не сдерживайся. Мне страшно, да, но ведь не будет по-другому?

- Будет… Позже.

- Поедем. Пожалуйста, я не хочу ждать позже. Просто… я испугалась сейчас. Но я больше не буду бояться! – врала Алёшка. Она знала, что будет бояться, знала… и знала, что он знает. И, конечно, Вадька был прав, нужно было подождать, когда-нибудь всё бы получилось естественно, но Алёшке больше не хотелось ждать, не хотелось думать… ей хотелось сделать это, если не для себя, то для Вадьки точно.

За время поездки Вадька не произнёс ни слова, так же молчал он, когда щёлкнул выключателем в старом доме, так же молча кинул маленькую коробочку на кровать.

- Что это?

- Презервативы. – Пересмешек в глазах нет.

- Зачем, это обязательно?

- Ты же не хочешь забеременеть, рыбка?

Алёшка точно не хотела забеременеть. Если бы Лёшка призналась себе, то она бы поняла, что даже не думала о такой возможности, не думала о потенциальных последствиях, о том, хочет ли она вообще…

- Нет… но… они не мешают?

- Нет, - пересмешки вернулись, - не мешают… Так что, презервативы нужны, только если ты не принимаешь таблетки… но ты не принимаешь.

- Принимаю… - растерянно прошептала Алёшка, она не совсем поняла, при чём тут таблетки, но решила, что, видимо, это важная информация. - Я иногда принимаю «Нош-пу».

Вадька смотрел во все глаза, молча, Алёшке было трудно сказать, что так удивило его, она перебирала руками подол и смотрела иногда на деревянный пол с сошедшей краской, а иногда на Вадьку, который прошептал.

- Боже, что я делаю… ерунда какая-то…

Али внимательно, излишне внимательно, но она всегда придирчива к мелочам, скрупулёзна и  методична, смотрела на содержимое карты памяти фотоаппарата, делая вид, что она закончилась и ей необходимо сбросить информация на накопитель. Срочно. Погружаясь в мир пропорциональных, выверенных фотографий, в мир случайных фокусов, легче игнорировать личное пространство, которое затопляло её… поглощало, пытаясь растворить, принося на это место боль. До белых мурашек.

- Дай сюда ногу.

- Зачем? Всё прошло, спасибо.

- Лина, не капризничай, дай ногу, я обработаю. Не больно.

Али хотела бы стереть насмешку из глаз и тепло из голоса. Но она молча протянула ногу и следила, как пальцы неспешно обрабатывали ранку, как губы дули, как уговаривали не бояться. Это глупо. Али не боялась, она уже давно не боится. Ничего. Кроме боли, мурашек и эмоций.

Резкий звук вывел из молчания. Сообщение. Не Али. Она отвела глаза, все же успев увидеть это – маленькую аватарку с котёнком и имя «Пуся».

Пуся - наряду с фотографиями, кольцом на правой руке, игрушкой на большом диване в этой же комнате, – била по вспышкам под веками. Наотмашь. На попытку встать, уйти, оставить Пусю Вадиму, а себе – боль, Али почувствовала давление на плечо.

- Сиди, я ещё не закончил с твоей ногой.

Пуся: «Ты на даче?»

В.Т.: «Да, что тебе?»

Пуся: «У меня дело. Целая папка дел».

В.Т.: «Я занят».

Пуся: «Я хотела сегодня, у меня плааааны».

В.Т.: «Я занят. Позже».

Пуся: «Поздно. Я еду».

В.Т.: «Спрашивать тебя не учили? Где едешь?»

Пуся: «Такси. 10 мин.»

Пуся оказалось пусей. Проходя мимо комнаты, в которой Али делала вид, что так долго скидывает фотографии, она остановилась, вцепившись в Али цепким взглядом.  

Самый обычная пуся – лет семнадцати, в джинсах, настолько обтягивающих ноги, что не остаётся никакого простора для фантазии, но невольно задаёшься вопросом – зачем, в такую жару? В футболке, обтягивающей и выставляющей, нереального оттенка розового, с расписными ногтями и наращёнными ресницами. Тонна макияжа и не меньше золота. Надутые губы и распущенные волосы. Униформа пусь.

- Вау! – произнесли надутые губы.

- Не вау, а «здравствуйте», проходи, давай, - Вадим. Исчезая вслед за Пусей.

Все эти годы, все годы, когда Али ставила перед собой разрешимые цели, когда она контролировала, не смещала акценты, чётко следовала плану, даже тогда Али была убеждена в одном – Вадька любил её. Когда-то. Вид Пуси говорит об обратном…

Появившийся в дверях, Вадим смотрел на Али. Али на него.

На симметричные эмоции больше не осталось сил. Тициановских волос не было видно под слоем воды – бурлящей, бьющей высоким напряжением в висках, в кончиках пальцев.

Вадька отшутился в тот раз. Упаковка презервативов так и валялась на тумбочке.

Он целовал – иногда долго, нежно, легко, обнимая, когда она лежали на одеяле под огромным звёздным небом, и только шелест деревьев и всплески воды нарушали тишину их поцелуев. Иногда – страстно, унося дыхание Лёшки, вызывая тянущую боль в животе и желание вскрикнуть от этой боли. Он раздевал Алёшку, укладывал её руку в свою, и девушка заворожено смотрела на свою маленькую, белую ладошку в загорелой, большой руке. Он накрывал своей ладонью её ладонь и вёл по её телу, целуя следом. Порой Лёшке казалось, что Вадька задыхается, его зрачки становились огромными, по лбу скатывался пот, он вжимался в тело Лёшки и что-то шептал на ухо. Потом откидывался и какое-то время, тяжело дыша, смотрел в небо.

Они мало говорили о будущем, Лёшка просто знала, что её будущее прочно связано с Вадькиным. Навсегда. Она поняла это, когда, убирая волосы со лба девушки, он сказал:

- У нас вся жизнь впереди, Лина… куда ты торопишься? Мы всё успеем, правда, рыбка? Не будь такой торопыгой.

И Лёшка решила послушать Вадьку. Она мало что знала о «взрослой» стороне отношений, её будто водили по краю, не давай сорваться, проведя белым мелом чёткую границу.

- Что это?

- Яблочное вино, рыбка. Сидр.

- Вкусно?

- Сладенько…

- Дашь?

- Хм, держи.

Было сладко и совсем не похоже на вино, во всяком случае, Лёшка не так себе представляла вкус алкоголя. Вадька выпил свой бокал сразу, отставил в сторону, пошёл проверить донку.

- Мне теперь сушёной рыбы лет на пять хватит, - смеясь.

- Будешь меня вспоминать!

- Не очень-то ты похожа на солёную рыбу… ты золотая, волшебная, сладкая, как ириски «кис-кис», наверное, я в детстве тебя перекормил ирисками, до сих пор пахнешь…

- Налей ещё этого яблочного вина.

- Запьянеешь.

- Ты же пьёшь.

- Я много чего пью, а ты запьянеешь.

- Ну и что...

- Ох, рыбка, - в губы, - это совсем нехорошее сочетание – захмелевшая девушка и сходящий по ней с ума мужчина.

- Ты сходишь с ума по какой-то девушке? – так же, в губы.

- По тебе, - целуя, - я схожу с ума по тебе, я люблю тебя, люблю тебя, люблю… хочу… - резко отрываясь, - ладно, выпей ещё.

Небо немного кружилось, когда Алёшка забралась Вадьке на колени, перебирая любимые мягкие кудри, которые хоть и нервировали Вадьку, но он не стал их стричь, только чтобы доставить удовольствие своей девушке. Алёшка целовала шею парня, ключицу, дойдя до мужского соска, она немного прикусила его, прежде чем лизнуть и услышать тихое ругательство. Потом:

- Перестань, Лина!

- Не-а,- Алёшке было весело, что-то странное происходила с её телом, с руками, с губами, которые не очень-то слушались свою хозяйку, и, тем более, они не собирались слушать нарочито грозное Вадькино: «Перестань!».

Она не собиралась переставать, пока не оказалась вдруг на этом же одеяле, абсолютно без одежды, погребённая под телом мужчины, тоже без одежды…

- Тебе надо было послушать меня, рыбка.

- Не-а, - Алёшке было интересно, как далеко зайдёт Вадька на этот раз. Она казалась себе храброй, и даже отвязной, как героиня любовного романа. Ровно до того момента, как мужские руки совсем по-другому, с какими-то электрическими искрами между пальцами и Лёшкиной кожей, прошлись вдоль всего тела девушки.

- Будь моей, стань моей, не бойся, сейчас…

Алёшка испугалась, губы вдруг пересохли, она смотрела в глаза Вадьки и не видела больше ничего вокруг. Ни неба, что возвышается за его спиной, не реки, что плещется где-то рядом. Она видела лишь его желание. И своё. Своё пугало её больше, чем его.

- Ну же, рыбка, я люблю тебя, действительно, люблю.

- Я люблю тебя… так сильно…

- Лина, пожалуйста, стань моей, я не обману тебя, никогда…  Стань моей, это моё второе желание.

- Я твоя, - Алёшка имела в виду именно то, что говорила. Она была Вадькина. Целиком и полностью. От маленьких розовых пяток на ножках тридцать пятого размера, до макушки с рыжими волосами.

Потом, когда тяжесть в животе стала растекаться по всему телу, когда глаза Алёшки, как бы она не старалась держать их открытыми, всё же закрылись, когда она почувствовала уже знакомое и потому не пугающее её больше предчувствие освобождения, - тогда она поняла, что сейчас всё случится. Пальцы заменила горячая плоть, и в этот раз, Лёшка знала, Вадька не остановится. Она бы не позволила. Не сейчас. Не сегодня. Зажмурив глаза, повернув голову в сторону, как она это делала, когда у неё брали кровь, сосредоточившись на том, чтобы не отползти, Лёшка замерла и, кажется, не дышала.

Вадькины пальцы гладили Лёшку по лицу, губы уговаривали и что-то шептали, она слышала только «люблю» и «не бойся», выдохнув, она действительно перестала бояться.

Потом она почувствовала жжение и боль – ломкую и резкую, но сильней всего она чувствовала Вадькину любовь. Тогда Алёшка поняла, почему физическому проявлению любви уделяют так много внимания в любовных романах. Потому что, без этого любовь была бы неполной. Вадькина любовь переполняла Алёшку, если бы она была стаканом, то его любовь плескалась бы через край пересмешками в глазах.

Вадькина любовь на много лет стала якорем, за который цеплялась Али. Да, он не сдержал своего обещания, он обманул её, бросил… но он любил её – это Али знала точно.

Знала, когда получила письмо по электронной почте, знала, когда получила второе – короткое и ёмкое, знала, когда белые мурашки забегали перед глазами, и Али зашлась в нечеловеческом крике, катаясь по полу квартиры, вырывая волосы, чтобы скинуть эту удушающую боль. Она знала это, когда вдруг охрипла от собственного крика и, задыхаясь, стала проваливаться в пропасть небытия под взглядами соседей, которые, как оказалось позже, выломали дверь, вызвав милицию – таким жутким показался им крик маленькой рыжей девушки, живущей тихо, всегда приветливо улыбающейся, придерживающей дверь для мамочек с колясками и одиноких старушек. Лёжа под размеренной капельницей, Али знала, что тогда Вадька любил её. Любовь короче жизни. Он разлюбил, но тогда – тогда он не обманывал Али.

Сейчас, глядя на Вадима, высокого, широкоплечего, коротко стриженного, с теми же ямочками, на владельца этого огромного терема и Пуси, Али поняла, что и этот якорь у неё вырвали из рук. У Али не осталось ничего.