Когда просыпаюсь утром, не замечаю рядом с собой Эдварда. Неужели он ещё не вернулся?

Внезапно меня охватывает беспокойство, но потом вспоминаю про операцию сына, и беспокойство об Эдварде отходит на второй план.

Иду в ванную, и с помощью тонального крема маскирую свой синяк. Так, почти ничего не видно. Думаю, никто не заметит. 

Это хорошо, одной проблемой меньше.

Затем наспех натягиваю на себя вчерашнюю одежду, и, пригладив рукой волосы, выскальзываю за порог номера. 

Ни Эмметт, ни кто-либо ещё даже не пытается меня остановить, и это настораживает.

Перепрыгивая через две ступеньки и всё ещё не веря, что за мной нет погони, запрыгиваю в одно из стоящих рядом такси и называю адрес.

Только тогда, когда отель скрывается за поворотом, слегка расслабляюсь. 

Уже на подъезде к клинике понимаю, что там Джейкоб. Почему-то я ни разу не вспоминала о нём ни днём, ни ночью. А сейчас… чёрт, сейчас он будет оперировать моего сына!

У палаты встречаю Эленику. Она выглядит расстроенной и усталой. Замечая меня, выдавливает скупую улыбку.

– Белла, – здоровается она.

– Как он? – мы обе без лишних слов понимаем, о ком говорим.

– Всё в порядке, мисс…Белла. Он просто соскучился.

– Хорошо, я посижу с ним. Спасибо за помощь, Эленика. Она неоценима.

– Пустяки, – отмахивается она и нервно поправляет локоны рукой. Затем вздыхает и идёт по коридору.

На пороге палаты вспоминаю, что хотела узнать.

– Эленика! – зову я, делая шаг назад от заветной двери. 

Она останавливается посреди холла и поворачивается ко мне.

– Доктор Блэк приходил? 

– Вчера вечером. Он осмотрел Энтони. Обещал зайти сегодня в десять, – она косится на часы над широкой стойкой администрации, где показано местное время: без пятнадцати минут десятого.

– Спасибо, – отвечаю я, сверяя часы в холле со своими. С радостью замечаю, что они идут секунда в секунду.

Вхожу в палату и вижу своего ангела. Он спит – сиреневые веки скрывают от меня небесные омуты.

Непрошенные слёзы наворачиваются на глаза – и облегчения и страданий. В первом случае, потому что совсем скоро мой малыш будет здоров. Его ничто не будет беспокоить (стараюсь пока не вспоминать про реабилитационный период). Во втором – потому что жизнь моего ребёнка находится в руках его же отца. У меня нет иного выбора. Я так и не сказала Эдварду про Энтони, следовательно, и сделать ничего не успела. Джейк будет его хирургом, пока я буду беспомощно сидеть в углу и ждать…

И если Джейкоб ошибётся, если его рука дрогнет…

Стон срывается с моих губ, прежде чем я успеваю зажать рот рукой.

Заставляю себя пошевелиться, и за три больших шага оказываюсь у кровати Тони. Сажусь на краешек как можно аккуратнее, чтобы не потревожить его.

Молчаливые слёзы текут по лицу, но я быстро осушаю их тыльной стороной ладони.

Приборы показывают, что состояние моего сына стабильно – за столько времени я уже выучила показатели наизусть.

Протягиваю руку и аккуратно провожу кончиками пальцем по бледной коже ребёнка, там, где начинается прозрачная трубка капельницы.

Как бы я хотела забрать всю его боль себе.

Как бы я хотела, чтобы он никогда не знал подобных страданий…

Ну почему я не всесильна?

Почему я такая слабая?

– Сыночек, – тихо шепчу я, молясь, чтобы всё было хорошо. Я не смогу вынести жизни без него – это ясно как день. Он нужен мне больше всего другого. Я готова отказаться от всего на свете ради него…

Внезапно меня отвлекает скрип двери. Поворачиваю голову и прожигаю пришедшего неприязненным взглядом, кто бы он ни был.

В дверях стоит доктор Блэк.

Мои губы сжимаются в тонкую полоску – выражение презрения и недовольства, но в то же время отлично помогает не расплакаться.

– Белла… – растерявшись, произносит он и делает шаг назад.

– Нет, Джейк, – говорю я, и осторожно встав с больничной койки, иду к нему. – Нам нужно поговорить. Прямо сейчас.

Он без возражений закрывает дверь палаты.

– Где мы можем поговорить? – нервно осведомляюсь я. Моего самообладания надолго не хватит – ещё чуть-чуть и оно рухнет в пух и прах.

– Мой кабинет?

- Да, подойдет.

Он ведёт меня по длинному белому коридору, кажется, нескончаемому, пока мы не замираем перед дверным проёмом.

– Входи, – он придерживает её для меня, и я исполняю его просьбу.

Сажусь на диван, закидываю ногу на ногу и нервно сжимаю ладони одна в другой.

– В чём дело, Белла? – он садится напротив и словно зеркало повторяет мои движения. От пронзившей боли мне хочется зарыдать в голос: когда-то этот человек был всем моим миром.

– Ты будешь хирургом моего сына и спрашиваешь в чём дело? – стараясь говорить так, чтобы голос не дрожал, грубо рявкаю я.

– Нашего сына… – бормочет он.

– Нет, моего. Он мой Джейкоб. Только мой… – отрезаю я.

– Хорошо-хорошо, – он быстро идёт на попятную. В этом весь Джейкоб – трус, каких свет ни видывал.

– Я так понимаю, никак нельзя выделить для Энтони другого хирурга?

– Сомневаетесь в моей профессиональности, мисс Мейсен?

– Вы правы, доктор, – усмехаюсь, но смех получается нервным. – Я вам ничуть не доверяю и никогда не буду!

– Не стоит так категорично, Белла, – хмурится он. 

– Иди к чёрту, Джейкоб! – кричу я, вскакивая с кресла. – Я ненавижу тебя! И не дай Бог, что-нибудь, - я делаю акцент на данном словосочетание, – произойдёт, я убью тебя своими руками, понятно?

– Беллз…

–Не смей так называть меня! – слёзы вот-вот польются из глаз, и поэтому я стремлюсь быстрее выйти из комнаты.

– Послушай, операция через пять часов. Не доводи меня до белого каления, если хочешь, чтобы всё прошло хорошо! – злостно выпаливает он.

– Тебя? Я тебя… довожу? – от удивления даже голос сел, я почти хриплю. Он серьёзно? Я виновата перед ним?

– Белла, давай поговорим по-другому!

Словосочетание Эдварда…

Наш вчерашний разговор «по-другому» тут же всплывает у меня в голове.

Где же ты, Эдвард Каллен, когда так мне нужен?

– Я не могу доверить тебе жизнь Тони… - шепчу я, чувствуя что права. По всем причинам и канонам.

– Я его отец! – резко отвечает Джейкоб, но в тёмных глазах рассеянность.

– Ты не отец, ты им никогда не был и не будешь! Ты бросил нас! Ты бросил его! Катись к чёрту со своим профессионализмом…

– Я лучший детский кардиолог Гамбурга!

– А я мать. Тони – мой сын. Ты уже хотел убить его. Кто сказал, что ты снова не попытаешься?

– Ты же знаешь обстоятельства, которые нас связывали тогда… – шепчет он, опустив голову.

– Они не оправдание.

– Почему? – как он может задавать мне подобные вопросы? Будто бы он не знает…

Нет, не хочу ворошить прошлое – в нём слишком много боли.

Злоба просыпается во мне, и ядовитой коброй вылезает наружу:

– Я тебя ненавижу, чёртов хирург! – в сердцах кричу я, и запускаю в него маленькую диванную подушку, лежащую рядом со мной.

Он уворачивается и замолкает. Лишь тёмные индейские глаза бороздят всю мою фигуру – сверху вниз и обратно.

– Я всё понимаю, мисс Мейсен, но вы ведёте себя сейчас неадекватно, – сдержано говорит он.

– Рада слышать, мистер Блэк. Тем более сейчас мне позволено, - храбрюсь, но нутром чую что кульминация действа близко. И либо я выиграю борьбу с подступающими рыданиями, либо нет.

Только вот если я здесь ударюсь в конвульсии, легче никому не станет, поэтому и приходится терпеть.

– Иди к сыну, Белла, – выдыхает Блэк. – Позволь мне успокоиться…

– Я серьёзно, Джейк. Если ты что-то сделаешь не так…

– Всё будет как нужно. Пойми, я профессионал, я не допущу ошибки.

– Твоим словам я больше не верю! – прикусываю губу, и судорожный вздох вырывается из груди. Чёрт, похоже, начало близится…

– Не дай Бог… – гну свою линию, прожигая его убийственным взглядом. – Я сотру тебя в порошок. Мне плевать, кто ты и кем будешь. Мой сын будет жить!

– Будет, Белла. Наш сын будет жить, обещаю.

– Никакого «нашего»! – выкрикиваю я, но он жестом просит меня замолчать.

– Думаю, Энтони уже проснулся. Через два часа мы введём наркоз, поэтому иди сейчас к нему.

– Ладно, – тут уж мне возразить нечего. Я согласно киваю, принимая подобное решение.

Выхожу из комнаты и бреду по коридору. Джейкоб за мной не идёт – правильно делает.

Подхожу к двери с номером палаты моего малыша, пытаясь успокоить дыхание.

Вдох-выдох – я не должна выдавать волнение, иначе он тоже будет волноваться.

Наконец решаюсь войти.

Едва сажусь на край кровати, которую покинула всего двадцать минут назад, как небесные глаза распахиваются, одаривая меня своим прекрасным взглядом.

– Мамочка… – шепчет самый любимый на свете голосок. Я смотрю на него полным обожания, ласки и любви взглядом. Он мой. Моё солнышко. Мой смысл жизни.

– Я здесь, малыш. Всё будет хорошо, – наклоняюсь и целую его в щёку. Он тихо усмехается, ещё не полностью отойдя ото сна.

– Ты пришла, – грустно улыбается он.

– Это было наше последнее расставание, сыночек. Обещаю, – нежно сжимаю крошечную ладошку и пытаюсь вселить в своего малыша уверенность. Уверенность в том, что всё будет хорошо.

– Я просто посплю, да?

– Верно, малыш, – просовываю ладони под его спину и беру на руки. Он доверчиво прижимается к моей груди.

– Мама, я люблю тебя, – тихо говорит он, и моё сердце сжимается от волнения. В который раз прогоняю мрачные мысли, настраиваясь на что-либо позитивное.

– Я тоже люблю тебя, солнышко. Больше всех на свете. У нас с тобой всё будет прекрасно. Мы с тобой будем жить долго и очень счастливо!

–Угу, – бормочет он и крепче прижимается ко мне.

– Давай я почитаю тебе что-нибудь, - достаю из прикроватной тумбочки книгу со сказками и открываю на второй странице, пропуская «Белоснежку и семь гномов», помня предыдущие события.

– «Дамбо», - улыбаюсь я, вспоминая, как мы с Тони смотрели фильм про этого диснеевского слонёнка. Что же, как нельзя лучше подходит.

Через два часа, как и обещал Джейкоб, приходит медсестра. Она держит в руках небольшой шприц с наркозом. 

Энтони при виде её начинает мелко дрожать, а я шумно сглатываю и почему-то только сейчас осознаю, что, возможно, эти два часа последние в жизни моего мальчика, последние два часа, что я провела с ним.

Да что же ты, Белла Мейсен!

Мысленно обрушиваю на себя лавину обвинений и отгоняю подальше злостные помыслы. Нет, нет и нет! Всё будет хорошо.

Ну, пожалуйста, Господи!

– Мамочка, – зовёт малыш, отвлекая меня от размышлений.

– Солнце, всего один укол. Самый последний. Ну, давай чуть-чуть потерпим, прошу тебя.

Он качает головой, и слёзы медленно, но верно проступают в его глазах.

– Нет-нет, – быстро говорю я, под осудительным взглядом медсестры. – Энтони, не плачь! Ты ведь не хочешь, чтобы тебе было больно? 

– Не хочу…

– Тогда нужно сделать укол! – боже, соглашайся, Тони. Тебе ведь нельзя волноваться, тем более сейчас!

Ну, пожалуйста, не срывай всё, когда мы так близко к цели. Ты же знаешь, как я люблю тебя. Всё наладится…

Не сразу понимаю, что общаюсь с ним на подсознательном уровне, как со взрослым человеком. Снова мысленно ругаю себя.

– Ладно, – вздыхает он и, зажмуриваясь, протягивает медсестре руку. Она ободряюще улыбается ему, и тонкая иголка проскальзывает под нежную кожу.

Он молчит, хотя его терпению пришёл конец – оно рухнуло. 

Благо, теперь уже осталось всего ничего. Нам нужно только немного сил. Совсем чуть-чуть.

Какой же сегодня ответственный день!

Медсестра уходит, оставляя меня наедине с сыном. Он лежит на кровати и смотрит только на меня, почти не моргая.

В его детских, невинных и чистых голубых глазах страх.

Ему страшно.

– Ну, что ты, Тони? – ласково обнимаю его, держа одну из детских ладошек в своей. – Боишься?

– Немного… – нехотя признает он. Вот она, моя черта, отразившаяся в нём. Я тоже не люблю раскрывать чувства даже перед самыми близкими людьми.

- Не бойся. Ничего никогда не бойся. Страх часто в нашей голове, не более.

– Не уходи, пожалуйста, мама,– он сжимает мою руку сильнее и умоляюще смотрит в глаза.

– Не уйду. Сегодня точно. Ты проснёшься, и я буду рядом, – наклоняюсь и целую его в лоб. 

– Спасибо… – шепчет он, и я вижу, как начинают слипаться его глаза. Он отчаянно борется со сном, чтобы видеть меня, и поэтому я решаю успокоить его, усыпить быстрее.

– Рассказать тебе что-нибудь? – тихо спрашиваю я мягким голосом. Мне кажется, он убаюкивает.

– Расскажи мне сказку… – так же тихо просит Тони и вздыхает, подавляя зевок.

И я начинаю рассказывать ту, что помню. А в памяти моей сейчас только «Красавица и Чудовище», почему, вы сами прекрасно знаете.

Энтони засыпает довольно быстро. Я не успеваю дойти до средины повествования.

Вижу, как в дверях мелькает фигура медсестры, и, стирая скупые слёзы пальцами, наклоняюсь и снова нежно целую моего ангела в лоб, а потом чуть ниже – в пухлые щёчки.

– Спи, сыночек, а как проснёшься, будешь здоров, – улыбаясь, говорю я. Правда, улыбка получается сквозь слёзы.

Встаю и выхожу из палаты. С трудом заставляю себя не оглядываться, когда мне так этого хочется.

– Мисс Мейсен? – меня останавливает голос Эленики. – Комната ожидания вон там. Операционная там. Не волнуйтесь, всё пройдёт отлично! – она объясняет мне то, что я уже знаю, а потом начинает утешать. Жаль, её сочувственный страдальческий голос не вяжется с произносимыми словами.

– Конечно, – вздыхаю я, продолжая мысленно молиться. – Сколько продлится операция?

Она называет мне время, и я снова вздыхаю. По мне – слишком долго.

Прохожу в комнату и сажусь на диван. Через пару минут понимаю, что просто «высидеть» это время не получится. Меня начинает бить дрожь, глаза слезятся, а, ставшие сверхчувствительными, слуховые рецепторы вылавливают каждую мелочь.

Пальцы нервно отстукивают по деревянной основе дивана. Их стук тоже сводит меня с ума, но остановиться я не могу.

В комнате нет больше никого. Только я.

Я всегда была и буду одна, если что-то случится с Тони. С моим маленьким ангелом.

– Господи, позволь ему остаться со мной. Не забирай к себе! – тихо прошу я, раскачиваясь из стороны в сторону, словно болванчик.

Я схожу с ума.

Вскоре появляется штат медсестёр, везущих передвижную кровать Энтони к операционной. Вижу его расслабленное детское личико, на котором застыла полуулыбка. 

С ним всё будет хорошо.

Вот и настал этот день, за него я боролась, вот он – наш счастливый час. У нас всё наладится, всё вернётся на круги своя и восстановится. 

Только вот, что мне делать с Эдвардом Калленом?

И вот оно – отвлечение! Нахожу чем заняться за долю секунды – я обдумаю всё, что связано с Эдвардом. Мне нужно это, словно воздух, иначе я доведу себя до бессознательного состояния…

Итак, что мы имеем:

«Мой отец был сутенером. Мать я никогда не видел».

Так-так, это самое сложное, и ничего объясняет. Жаль, что я пока знаю так мало. Мне нужно больше информации. 

Но, в принципе, всё проясняется – он потерянный ребёнок. Он тот, у кого, по его же словам, не было детства. Может, поэтому он не хочет детей? Поэтому говорил, что убьёт меня, если я забеременею?..

Ответы на эти вопросы ещё впереди, и я решаю перейти к следующим:

«Я иногда занимаюсь благотворительностью».

На сердце теплеет. Он не каменный. Может быть, он упорно скрывает истинную сущность? Ведь если человек добровольно отдаёт деньги другим, он не может быть настолько ужасным, каким может казаться? 

Какой же он сложный…

В памяти всплывает наш диалог, в котором содержится множество ценной для меня информации:

«– Почему ты не можешь быть всегда таким?

– Каким, Белла?

– Настоящим. Почему ты не можешь быть настоящим со мной?

– Я настоящий. Такой, какой есть, но только с тобой. 

– Мне кажется, ты ненавидишь меня временами… - 

– Как тебя можно ненавидеть? 

– То есть ты…?

– Мне хочется…всегда оберегать тебя, Белла. Ты такая юная, но в некоторых смыслах ты старше меня. 

– Ты ведь тоже бываешь игривым, непосредственным. Только что-то тебе мешает…

– По-моему, мы слишком далеко отошли от темы…»

Вспоминаю его грусть в определённых моментах, его неуверенность, нерешительность. Он будто бы боится сказать мне то, что так хочет. Что мучает его. Что же с ним произошло?

Внезапно понимаю, что готова собственноручно наказать тех, кто сделал ему больно. Это чрезмерная женская натура с измученным сознанием или какое-то другое чувство, которое я отказываюсь признавать?

Качаю головой, понимая, что и это мне тоже слишком сложно осмыслить прямо сейчас – дрожь по прежнему бьёт меня.

Вижу на стенде рекламу лекарств и вспоминаю ещё кое-что:

«Эти таблетки – лекарство от бессонницы. Можем назвать это так».

От бессонницы? Я ведь уже узнала истинное применение таблеток, когда вчера ему приснился кошмар. 

Мне было и страшно и горестно за него. Я не знаю почему.

«– Что тебе снилось? 

– Не сейчас, Белла, пожалуйста! 

– Ладно…

– У меня кончились таблетки!

– Таблетки от бессонницы?

– От кошмаров… 

– Так это не впервые?

– Нет…

–Но сейчас же всё хорошо? Как ты?

– Не хуже чем обычно.»

Не хуже чем обычно? А это случается часто?

Ну почему я ничего не спросила тогда?

Подсознание качает головой, напоминая мне, что тогда Эдвард был явно напуган, и последнее, что я должна была сделать, расспрашивать его о кошмарах.

Ещё он говорил мне, что кто-то до него доберется. Кто-то идет за ним. К чему это? Про кого? 

Понятия не имею…

И на утро он пропал. Ушел раньше того времени, как я проснулась.

А если что-то случилось?

Дрожь усиливается, когда я думаю об этом.

Потом вспоминаю про то, что нужно было обдумать в самую первую очередь. То, на что я должна ответить в ближайшее время:

«– Это скорее не вопрос, а просьба, Белла. Не приказ, а просьба.

– Я слушаю.

– Когда мы вернёмся, а мы здесь на неопределённый срок, я хочу чтобы ты пожила у меня. Так будет проще, пока Аро не успокоится…

– Почему?..

– Что почему?

– Ты предложил это?

– Потому что могу. Могу и хочу. Тебе не нравится моё предложение?

– Я хотела бы подумать…

– На раздумья времени полно, я не требую немедленного ответа.»

Пожить у него? А Энтони? А реабилитация? Как я всё брошу?

И даже если к тому времени, как мы вернёмся из Гамбурга, Тони будет в порядке, что я скажу Каллену?

«Нет» – ответ однозначный.

Чёрт, почему мне так хочется сказать «да»? 

Почему слёзы вот-вот потекут из глаз, потому что я почти отказала ему? 

Что Эдвард значит для меня?

Мои мысли уходят всё дальше, загоняя меня в ловушку. Почему-то вспоминается только теперь, что мне нужны ещё деньги. Деньги на реабилитацию. И нужно время, которого нет.

И что я буду со всем этим делать?

Истерика подкатывает к горлу всё быстрее, и от непроизвольной дрожи уже начинают стучать зубы.

Мне не холодно, нет.

Мне страшно.

– Белла? – прерывает меня голос в дверях. Узнаю его – Эленика.

– Уже есть новости? – с готовностью вскакиваю, но в её глазах читаю настороженность и испуг.

– Что? Нет… – выпаливаю я и опускаюсь обратно. Нет, Господи, неужели что-то случилось?

– Всё нормально, Белла. С операцией всё нормально. Я по другому поводу.

–Что ещё? – моего терпения на всё не хватит, хотя заметное облегчение от её слов наступает. Тони в порядке.

– Вас хочет видеть учредитель клиники.

– Кто? – от удивления слёзы перестают течь по щекам. – Где?

– У себя в кабинете. Я провожу Вас.

Иду по коридорам вслед за ней и размышляю только об одном: зачем я сегодня ещё кому-то понадобилась? Я разбита, сломлена, испугана. Что я могу сделать, чтобы привести себя в более человечное состояние?

Мы останавливаемся перед большой белой дверью на табличке что-то написано, но я не поднимаю голову, что бы прочесть это. Эленика стучит и через минуту, словно по невидимому знаку распахивает дверь.

– Я буду в комнате ожидания, Белла, – говорит девушка, пропуская меня вперёд и закрывая дверь. Я остаюсь одна.

Стою на пороге комнаты и смотрю на большой дубовый стол и кожаное кресло рядом. Оно повернуто к огромному панорамному окну. Оттуда открывается красивый пейзажный вид на утренний Гамбург.

– Добро пожаловать, мисс Мейсен, – приветствует меня бархатный баритон. Я вздрагиваю, словно от удара электрошоком. Я знаю его. Я всегда его узнаю…

Кожаное кресло поворачивается, освещая передо мной мужчину, сидящего там.

Эдвард Каллен.

Чёрт!

– Почему ты не сказала мне? – встав и быстро подойдя ко мне, спрашивает он. В его глазах смертельная обида и боль. Я вижу, как ему больно, и хочу утешить. Если бы только дело не касалось меня и происходило всё это не здесь и не сейчас.

– Что не сказала?

– Почему ты не сказала мне, что у тебя есть сын, Белла? – спрашивает он, и мне кажется, моё сердце пропускает пару ударов.

Он узнал.

Мне конец…

------------------------

Уважаемые читатели, у нас изменения в графике публикации глав. 

Подробнее можете узнать на