ГЛАВА 65

Возможно, по человеческим меркам время порой тянулось слишком медленно, но для меня, каждый день проведенный с Эдвардом был едва улавливаемым мгновением и мне казалось, что его часы бегут неумолимо быстро, забирая бесценные секунды его жизни, которая была так хрупка. Двенадцать лет его жизни, которые должны были быть счастливыми и беззаботными, период его становления как личности, были зверски изуродованы ужасающей своей жестокостью жизнью в Вольтерре. Откуда черпал свои силы этот мальчик - оставалось для меня загадкой, но изо дня в день он продолжал бороться для того, чтобы изменить свою жизнь к лучшему. И уже не я решала, что лучше для него, а что - нет. Мы принимали решения вместе. Всегда. Да, мы много и часто спорили, но я больше не давила для него. Я давала ему возможность высказаться, пыталась понять, и даже если ему так и не удавалось меня убедить, я уступала, надеясь, что со временем он изменит свое мнение. Эдвард менялся, и вместе с тем менялись и его взгляды на жизнь. Но неизменно в любой ситуации он советовался со мной, ища в моих глазах поддержку и одобрение. Даже простое участие при принятии того или иного решения.

Но я знала, что эти шаги в сторону перемен были для него не так просты, как могло показаться на первый взгляд. Поездки в бассейн по-прежнему были для него слишком мучительны, и по возвращении домой Эдвард был вялым, у него пропадал аппетит и даже шутки Эммета не помогали ему расслабиться. Он лениво выполнял свои упражнения для пальцев, выглядя при этом несобранным и безразличным к происходящему. Конец дня мы проводили в кровати и Эдвард, прижавшись ко мне и несильно дрожа, сопел и рассеянно таращился в экран телевизора, пока я мягко перебирала его волосы, чувствуя, как он медленно успокаивается и, наконец, засыпает.

Многие страхи очень прочно обосновались в его душе. Я буквально чувствовала их кончиками пальцев, когда делала ему массаж. Это была исключительно моя привилегия, но игривость и эротичность, которыми я сопровождала каждое аккуратное сжатие его колена, мягкое скольжение ладоней по бедрам, животу, груди, рукам, моментально испарялись, как только я переходила к его спине. Я будто слышала его внутренний щелчок, и в это мгновение возвращался Эдвард из Вольтерры. Запуганный и дрожащий британец. Его раны вновь становились открытыми и кровоточили, когда я пальцами нежно массировала его шрамы. Занимаясь его спиной, я всегда садилась сбоку от Эдварда, чтобы он мог видеть меня, что я делаю и знать, что это мои руки сейчас нежно касаются его спины. Мои и ничьи больше и я скорее умру, чем намеренно причиню ему боль. Зажмуривая время от времени глаза и стиснув зубы, Эдвард дрожал так сильно, что подушечки моих пальцев покалывало от мурашек, покрывающих его нежную кожу. Дыхание замедлялось, а сердце грозило пробиться наружу через лопатки. Эта процедура была страшным испытанием для него, но Эдвард ни разу не воспротивился и не сделал попытки меня остановить. Моя душа рвалась на части, когда я видела, как беззвучно шевелятся его губы, шепча про себя тихую, одному ему известную молитву. В этот момент я хотела бросить все к чертям собачьим и прекратить эти пытки, но лишь один, застывший в молчаливой просьбе взгляд Эдварда не давал мне этого сделать. Он боролся, как мог, знал, что я делаю это с ним не просто так. Он не позволял мне почувствовать свою трусость и слабость, знал, что когда я закончу, каждый мой поцелуй сотрет его слезы и заставит забыть чужие руки, увечившие его тело. Смазав бледно-розовые рубцы гелем, я бережно укрывала бедного парня одеялом и осторожно ложилась рядом с ним, слушая как постепенно выравнивается его дыхание и наблюдая как подрагивают его ресницы. Мы тихо лежали так несколько минут, а может и часов, пока Эдвард не высовывал руку из-под одеяла и трепетно касался пальцами моего лица, лаской благодаря за заботу и терпение. А я тянулась к его прохладным губам, ловя его тихие вздохи, поцелуями говоря ему, что это именно он был таким терпеливым и сильным.

Он так отчаянно старался быть сильным, но когда его глаза печально смотрели на календарь, на котором зловещим черным крестом была обозначена дата моей предстоящей охоты, вся его решимость таяла, обнажая болезненное ожидание скорой и неизбежной разлуки. Я видела молчаливое страдание в его глазах. То, каким потерянным взглядом он провожал каждый мой шаг, каждое движение. Последние дни перед уходом Эдвард не отходил от меня ни на шаг, старался услужить буквально во всем и был готов исполнить любую мою просьбу, любую прихоть. Был особо старателен и терпелив на своих занятиях, как-то даже сам предложил мне поехать в бассейн. Тоска в его глазах сменялась острым ожиданием, когда он приносил мне стаканчик с кровью и выжидательно смотрел, как я пью, следил за изменениями в моих глазах, в моем поведении. Но я чувствовала фальшь. Он мучил и себя и меня, с отчаянием безумца ища для меня повод остаться. Я с болью в сердце смотрела за его терзаниями, но не хотела давать ему ложных надежд. Я уйду в любом случае, потому что охота дает мне возможность быть рядом с ним, контролировать разгорающиеся инстинкты. Я хочу, чтобы он видел во мне женщину, а не изголодавшуюся хищницу.

Эдвард изо всех сил старался не подавать виду, как сильно он подавлен и испуган предстоящей разлукой, и я не имела права осуждать его или укорять за такое нелепое поведение. Слишком много разочарований и предательств он повидал за свою короткую жизнь. Слишком часто я сама делала неправильные выводы и отступалась от него, считая, что так будет лучше. Но мне было больно и обидно от того, что он так и не стал мне доверять, все еще боялся обмана и предательства.

Я молча сидела на краешке кровати и, сложив руки на коленях, с поникшим видом наблюдала за тем, как Эдвард нервно суетится, собирая меня в дорогу. Тщательно отутюживал джинсы, с любовью проводя по ним рукой, и, словно, представляя, как они будут на мне сидеть и будет ли мне в них удобно. Раскладывал на кровати футболку, носки и поверх них с немного смущенным видом - нижнее белье. Он выбирал сам, а я всецело доверяла его выбору. Потом несколько раз все проверял и перепроверял, намеренно оттягивая минуту расставания, а затем, улыбнувшись мне натянутой, неестественной улыбкой, усаживался рядом, накрывая мою руку своей. Я поднималась, заключая его лицо в свои ладони, мягко касаясь большими пальцами щек. Слушала его сбивчивые обещания, замечая, как подрагивают его губы. Клялась, что вернусь так быстро, как только смогу, а он подавленно кивал мне в ответ. И, оставив на его губах осторожный поцелуй, на негнущихся ногах плелась к двери, ожидая, что он вот-вот сломается и бросится за мной. Но он оставался на месте и, сжимая кулаки, смотрел мне вслед немигающим взглядом. Бледный и безэмоциональный. Смирившийся с неизбежным.

Он больше не звонил, пока я с ожесточением вгрызалась в звериные глотки, стараясь как можно быстрее насытиться. Его звонки резали как ножом по сердцу. Я срывалась, и собственные терзания толкали меня на необоснованный гнев. Заикаясь от волнения, Эдвард сбивчиво бормотал извинения, и я уже жалела о произнесенных ругательствах в его адрес. В трубке раздавались тоскливые гудки, а я с ревом кидалась на очередную жертву. Один день я посвящала исключительно охоте и утолению жажды, а остальное время бесцельно носилась по лесу, разминая затекшие мышцы. За последние годы я привыкла к свободе, а стены дома душили меня. Контролировать каждый свой шаг, каждое движение требовало слишком большой выдержки, а бег помогал мне расслабиться и выплеснуть бурлящий в венах адреналин.

Я возвращалась домой медленным, необременительным шагом, чувствуя, как поет от наслаждения каждая косточка, каждая мышца. Будто с плеч наконец-то упал тяжкий груз, и я чувствовала давно забытую легкость во всем теле. Я отпустила зверя погулять, но знала, что через пару недель он снова вернется и снова потребует. Но об этом я буду думать потом, а сейчас я возвращалась к своему мужчине. Возвращалась женщиной, а не зверем.

Рассвет совсем недавно окрасил небо теплыми, мягкими красками и птицы перекрикивались как-то осторожно, словно еще не проснулись. Я улыбнулась, подумав о том, что как только очертания дома покажутся между деревьями, Эдвард наверняка уже будет там, на ступеньках крыльца. Слабое человеческое зрение еще не открыло его глазам мое появление, но мои ноги вдруг перестали мне подчиняться, и царящая в теле легкость в считанные мгновения сменилась отчаянием, въевшимся под кожу словно клещ-паразит. Всего двух дней, полсотни каких-то жалких, но так необходимых мне часов было достаточно, чтобы мой мальчик снова оказался на краю. Он сидел ссутулившись и устало привалившись к перилам, однако его взгляд был неотрывно прикован к лесу. Бледный как мел, с ввалившимися глазами, под которыми выделялись темные круги, с заострившимися скулами и потрескавшимися губами. Он сонно таращил глаза, зевая время от времени, но свой пост не покидал. Мои кулаки сжались от бессильной злобы на него. Не ел, не спал... Нос был покрасневшим и подозрительно припухшим. Немытые волосы торчали во все стороны, и до меня донесся запах немытого тела. Но это все еще был мой Эдвард. Разбитый, страдающий, тоскующий и одинокий. Такой как всегда.

Мои руки чесались от желания задать парню хорошую трепку, а он уже летел ко мне со всех ног. Волосы развевались на ветру, глаза искрились счастьем, на щеках уже алел румянец, и все слова разом вылетели у меня из головы. Я утонула в его руках, запахе, поцелуях. Теплые губы нетерпеливо прижались к моим, а сладких, влажный язык уже хозяйничал в моем тру. Пальцы запутались в моих волосах, лаская затылок, опускаясь ниже по спине и вдруг дерзко опустившись на попку. Я застонала, сильнее вжимаясь в его разгоряченное тело, желая полностью раствориться в нем.

- Я тоже скучала, любимый, - выдохнула я, легонько прикусывая его нижнюю припухшую губу, - но я еще поговорю с тобой о твоем поведении.

- Я... - он попытался отстраниться, но я упрямо потянула его на себя, не в силах оторваться от соблазняющих меня губ.

- Пойдем, - я улыбнулась и потянула его за собой в сторону дома, - сначала накормим тебя и отмоем.

- И тебя, - криво ухмыльнулся он, ловко подхватывая меня на руки.

Я грустно улыбалась, глядя, как Эдвард жадно поглощает куски мяса, едва прожевывая их и ничуть не боясь обжечься. Время от времени я подходила к нему, нежно проводя рукой по волосам и едва сдерживая желание прижаться щекой к его спине. Не отрываясь от еды, Эдвард бросал на меня застенчивые взгляды, и в этот момент я была уверена, что мы думаем об одном и том же. Поскорее скрыться от посторонних глаз и оказаться в нашей комнате. Эсми счастливо улыбалась нашим переглядываниям и заигрываниям. Тарелки сменяли друг друга со скоростью света, и Эдвард без разбора пихал в рот куски пищи. Розали и Элис бросали насмешливые взгляды на мой внешний вид. Волосы были спутаны и висели грязными, нечесаными прядями. Майка озеленилась на боку, а джинсы были порваны - злобно сопротивляющаяся пума успела зацепить меня когтем в пылу недолгой борьбы. Я даже не позаботилась о том, чтобы хотя бы умыться и причесаться. Это могло подождать. Мой парень принимал меня любой. Даже вывалявшись в дерьме я была бы для него богиней. Но как бы ни было велико мое желание поскорее остаться с Эдвардом наедине, на душе у меня скребли кошки. Я оставляла его, крепя сердце, но это была вынужденная разлука. Была бы моя воля, я бы не расставалась с ним ни на секунду. Мысли об Эдварде не оставляли меня ни на мгновение и я могла только надеяться, что моя семья о нем позаботится, но даже им не удавалось заставить парня хоть немного поесть. В мое отсутствие Эдварда мучили кошмары и неудивительно, что он попросту отказывался от сна. Я не могла осуждать его за это. Но и отец не мог слишком часто давать ему успокоительное, так как это сильно сказывалось на работе его ослабленного пережитыми страданиями сердца. Оставалось рассчитывать только на самого Эдварда. Пытаться достучаться до него, взывая к сознанию.

- Поговорим? - хмуро глядя на него, предложила я, когда Эдвард, едва не валясь с ног от усталости и недосыпания, уселся на краешке кровати.

- Прости, - чуть слышно прошептал он, опуская голову и по привычке запуская пальцы в волосы.

- Извиняешься? Значит понимаешь, - грустно заключила я, наблюдая как он нервно трет ладони о бедра. - Ты думаешь я хочу этого - уходить, видя как ты терзаешься, боишься, что я не вернусь... Только честно!

- Иногда... мне кажется... да, - помолчав несколько секунд, ответил он, - тебе трудно со мной, я знаю... я пытаюсь, стараюсь, правда, но тебе трудно даже просто быть рядом! - в отчаянии воскликнул он, сжимая кулаки.

- Разве тебе не трудно? - тихо спросила я, осторожно присаживаясь рядом с ним. - Не ты один учишься и привыкаешь, Эдвард. Я тоже. Нам еще так далеко до взаимопонимания, но и я тоже стараюсь. Ради тебя, ради нас. Я привыкла быть одна, не задерживаясь надолго на одном месте. Привыкла к свободе, но сейчас в моей жизни появился человек, к которому я хочу возвращаться. Я хочу быть свободной с тобой, Эдвард. Свободной в чувствах, желаниях. Но у нас ничего не получится, если мы не научимся друг другу доверять.

-Мне жаль, что я огорчил тебя, - подавленно пробормотал он, не глядя на меня.

- Ты не только огорчил, ты причинил мне боль.

Это были сильные слова, но я хотела достучаться до него и заручиться его поддержкой.

- Прости, - потерянно прошептал он, поднося мою руку к своим губам, - я обещаю, что...

- Мне мало твоих обещаний, Эдвард, - холодно произнесла я, вызволяя свою руку, - я хочу, чтобы ты дал мне слово, слово мужчины... Ты должен понять, что изводя себя и моря голодом, ты причиняешь боль не только себе, но и тем, кто тебя любит и кому ты дорог. Я не могу быть счастлива, зная, что ты страдаешь и от этого мне больно. Нам всем иногда приходится делать то, чего мы не хотим. Я ухожу не потому, что мне трудно с тобой, а потому, что так надо. Так надо для того, чтобы мы могли быть вместе и когда я далеко от тебя, мне важно знать, что с тобой все в порядке. Я прошу, малыш... не поступай так со мной.

- Я даю тебе слово, Белла, - тихо, но твердо произнес он, глядя мне прямо в глаза.

- Спасибо, - мягко улыбнулась я, поднимаясь на ноги, -но есть кое что еще, о чем бы я хотела тебя попросить...

Эдвард тревожно заерзал на месте, глядя на меня в ожидании.

- Я знаю, что прошу о многом и это слишком трудно для тебя... - взволнованно начала я и тут же ощутила его нарастающую панику, - ... ты должен позволить Карлайлу оказывать тебе медицинскую помощь...

Эдвард задрожал, а его взгляд испуганно заметался по комнате. Его решимость таяла буквально на глазах. Он побледнел, а в глазах застыла мольба.

- Я бы не стала просить тебя, если бы это не было так необходимо, - я обошла к нему, и он обреченно прижался лбом к моему животу, - никто из членов твоей семьи никогда не причинит тебе боль. Карлайл... твой папа сделает для тебя все, но ему тоже нужно твое доверие. И я даю тебе слово, малыш, что буду рядом и не позволю проходить через то одному.

- Ты... обещаешь? - тоскливо спросил он, с трудом делая вздохи, и я почувствовала, как моя футболка становится влажной.

- Обещаю, - его плечи дрогнули, и он тихо заплакал.

Карлайл тактично и мягко подошел к делу и, понимая и сочувствуя состоянию Эдварда, начал с самых легких и безобидных процедур. Словно малому ребенку он легко и доступно объяснял до смерти напуганному и замкнувшемуся в себя парню каждое свое действие, на деле больше беседуя с ним, нежели что-то предпринимая. Через несколько минут заметно расслабившийся и успокоившийся Эдвард уже сам принимал участие в разговоре. К тому же, присутствие Эммета быстро разрядило обстановку, а я, как и обещала, была рядом и ободряюще улыбалась. Но на все осторожные и вкрадчивые вопросы Карлайла Эдвард отвечал упрямым «у меня ничего не болит». Скрепя сердце, он позволял осмотреть свое колено и ощутимо вздрагивал, чувствуя прикосновения холодных пальцев. О спине речь даже не шла и я не была уверена, что в ближайшее время Эдвард даст отцу возможность осмотреть себя полностью. Он и так старался, как и обещал мне, и я не имела права требовать от него больше, чем он мог дать в данный момент. Все, чем располагал Карлайл - это беглые, поверхностные осмотры в тех случаях, когда Эдвард находился в бессознательном состоянии. Обмороки хоть и стали довольно редки, но все же случались, и это вызывало опасения у отца. Этому могло быть множество причин, в том числе ночные кошмары, недосыпание и многочисленные волнения и тревоги. Карлайл не был большим специалистом в области психологии, но он с уверенностью сообщил, что Эдвард уже никогда не сможет избавиться от последствий пережитых страданий. Все, что мы могли для него сделать - это окружить заботой, вниманием и любовью. Несомненно, это поможет затянуться его душевным шрамам, но полностью они не исчезнут никогда. Боли в колене так же будут постоянно его беспокоить. но хорошо уже то, что удалось сохранить ногу. Я терзалась угрызениями совести, понимая, что в этом была и моя заслуга. Как много страданий пришлось пережить моему мальчику от моих рук. Я могла бы убить его сразу, не принося излишних мучений, ведь в самом начале именно так и собиралась поступить. Но я оказалась ничем не лучше ублюдка, надругавшегося над его душой и телом. Я не дала ему умереть, когда он так мечтал о такой малости.

А сейчас он, проходя через очередное испытание в своей такой короткой жизни, отчаянно сжимал мою руку и, неотрывно глядя в мои глаза, читал меня как раскрытую книгу. Я чувствовала себя обнаженной перед ним, словно его глазам открывались все мои тайны, мысли и переживания. Мне было больно и стыдно оттого, что он знал, о чем я сейчас думала, но все еще тянулся ко мне, и в его глазах я не видела заслуженной мною ненависти и презрения. Только любовь и бесконечное обожание.

Он стоил мне баснословной суммы, которую я никогда бы не заплатила за жалкий кусок человеческого мяса. Изувеченный, умирающий мальчик явно не стоил таких денег, но от расчетливой и проницательной Джейн не укрылось то, какую выгоду она могла извлечь от продажи своего, доживающего последние дни раба. Она отлично знала, что я отдам все, чтобы заполучить такое редкое в мире вампиров чудо - певца. В тот момент меня не волновало, что под грязной, рваной одеждой, провонявшей плесенью и гнилью, едва теплится самая чистая и светлая человеческая душа из всех существующих. Мое холодное и безжалостное сердце не дрогнуло при виде обтянутого кожей скелета, лица, покрытого запекшейся кровью и многочисленными ссадинами и синяками. Не имел значения ни его возраст, ни испуганно брошенный в мою сторону безнадежный, полный страдания взгляд. Мне было плевать, что натворил этот человечек, чтобы заслужить такие изуверства над собой. Мои ноздри раздувались от потрясающего, неземного аромата, а мальчик был лишь сосудом, дожидающимся того, когда его вскроют. Скорее всего я оказала бы ему огромную услугу, подарив мучительную, но такую желаемую им смерть. В тот день я даже не подозревала, что покупаю собственное счастье. Многие ли могут похвастать подобным приобретением?

Каменное сердце практически сразу почувствовало угрозу, стоило мне услышать слабенький, безжизненный и покорный голос этого изуродованного существа, называющего меня Госпожой. Тихий, едва ощутимый стук. Возможно, это была жалость?

То, что я давно считала утраченным и захороненным под глыбами льда и хладнокровия, начало возрождаться во мне с ошеломляющей скоростью и силой. Трусливое сердечко трепыхнулось вновь, когда я увидела его, задыхающегося и дрожащего, с обмотанной вокруг шеи цепью, хрипящего и судорожно перебирающего ногами. Когда я увидела худенькое, испещренное шрамами и кровоподтеками, хрупкое тельце, безжалостно обожженное татуировками, напоминающими человечку о его месте в этом жестоком мире. Он помнил бы и без них. Возможно, уже тогда подало свой нерешительный голос сострадание, когда я, собрав волю в кулак, нашла в себе силы на нежность и почти невозможную в моем состоянии осторожность, чтобы помыть и накормить человечка. Ни разу он не признался мне в том, какую испытывает боль. Все, что у него осталось - это слезы, мелкими ручейками омывающие его страдания. Возможно, тогда невольно начало зарождаться уважение к мальчику, ставшего в моих устах Эдвардом, а не Британцем.

Эдвард напомнил мне о том, что у меня есть семья, дом, в котором меня ждут, даже зная о кровавом пути, по которому я потерянно шла уже в одиночку, без Джеймса. Я бросила самых дорогих и близких людей ради убийцы и позволила тому превратить меня в беспощадного монстра. Но вернулась я в семью ради человека, уже зная, что он умрет и без моей помощи.

Страх появился мгновенно, опутывая меня хищными, не дающими дышать щупальцами, сдавившими мое тело до боли. А Карлайл подавленно продолжал перечислять многочисленные увечья, едва ли не каждое из которых грозило мальчику неминуемой смертью. Жестокая и неуязвимая Изабелла Свон впервые за все время своего существования пожалела, что перестала верить в Бога и нарушала все его заповеди. Тогда, воздев глаза к небу, я даже не осознавала, что снова начала молиться.

Я уже давно смирилась с тем, что рано или поздно мне воздастся за все, но тогда я этого не боялась. Милосердный Господь услышал молитвы, но я была уверена, что не мои. Не я ежечасно сидела возле постели своего чуть живого раба. Я даже не стеснялась называть его рабом. Не я приносила ему еде. поправляла одеяло, давала лекарства, читала книги. Не я вытирала его слезы, не я утешала и ободряла. Это делали для него моя семья. Пробивающиеся во мне ростки человечности были еще слишком слабы и незаметны. Я их почти не ощущала. Тогда я еще не понимала, что вместе с Эдвардом в мою жизнь постучалась надежда. Но не она заставила меня поставить едва пришедшего в себя мальчика на колени. Это была гадкая, подленькая трусость за свою никчемную душонку, которой медленно, но верно завладевали давно забытые чувства. Жестокость, с которой я беспощадно терзала смиренно и покорно принимающего ее Эдварда, пробудили жалкое чувство стыда и сожаления. А я отчаянно отбивалась от них, грозя дрожащему от страха парню поркой, осыпая его оскорблениями, безжалостно растаптывая и без того изувеченную душу. Он никогда не молил о пощаде, не звал на помощь, а только слезно принимал на себя весь мой гнев. Уверенный в том, что наказание заслуженное, но в большинстве случаев даже не понимая причин моей ярости. Голодная и раздраженная я ненавидела саму себя уже за то, что все еще сохранила в себе способность что-то чувствовать. Тогда я даже не осознавала, что уже стою на краю, что вот-вот потеряю себя. Ту, которую любили и были готовы принять даже такой. Тогда я не знала, что устою на ногах только благодаря моему хрупкому, но такому сильному душой человечку.

Я старательно делала вид, что даже не замечаю его. Да и зачем мне это? Ведь он всего лишь ароматизатор. Раз я великой милостью своею сохранила ему жизнь, то пусть тихо и незаметно сидит в своем уголке и не отсвечивает. Но деланное безразличие быстро сменилось на интерес, когда я раз за разом чувствовала на себе его робкие, пугливые взгляды. О чем он думал, когда смотрел на меня? Может просто изучал, гадая, когда я снова приложу к нему руку или решу, наконец, перекусить им. А я развлекала себя тем, что время от времени намеренно делая неожиданные для него резкие движения, скалилась в ухмылке, слыша, как дрожит в уголке насмерть перепуганный парнишка и судорожно натягивает на себя свою единственную защиту - одеяло. Но в те моменты, когда я ловила его уже начинавшие раздражать взгляды, я могла поклясться чем угодно, что мальчишка, забыв обо всем на свете, любовался мной. На считанные мгновения страх исчезал из его глаз, но прежде чем он успевал сообразить, что его подловили на наглом подглядывании, я видела в них буквально ошеломляющее меня восхищение. И вопреки моему ожиданию эта неслыханная дерзость с его стороны не вызвала у меня гнев. Я была смущена. Он должен был бояться и это неудивительно, если брать во внимание мое зверское отношение к мальчику. Но злоба и ненависть были для него так привычны. Бедный, забитый Британец вряд ли видел что-то другое в Вольтерре. Но возможно в этом и заключается сущность человеческой натуры - видеть свет там, где, казалось бы, навеки поселилась тьма. Эдвард видел во мне добро и без раздумий жертвовал собственной душой ради спасения моей. Я и сама не заметила того, как часто стала улыбаться и получать удовольствие от простых человеческих радостей вместе с ним. Радуясь за него.

Он приручал меня мягко, ненавязчиво, исподволь. Чувства, которые я совершенно неожиданно стала испытывать к этому мальчику, стали для меня настоящим откровением. Да и как можно было не любить того, кто во сне самозабвенно шептал мое имя, а едва проснувшись, тут же искал меня взглядом. Кто, забыв о собственных нуждах, окружил меня невиданными ранее заботой и вниманием. Он просто не оставил мне другого выбора уже тогда, когда я впервые учуяла его запах. Уже тогда я была обречена.

Корка льда, покрывающая наши замерзшие, изломанные души, таяла с каждым совместно проведенным днем. Вынужденные прикосновения стали необходимыми, желанными до боли. Казалось таким правильным и естественным лежать с ним в одной постели, дышать вместе с ним одним воздухом, думать об одном и том же.

Но никогда, ни на одно мгновение я не забывала о том, что он человек. И если раньше я смотрела на него с ненавистью и отвращением, то сейчас это был страх, разрывающий на куски мою оттаявшую душу. Страх потерять его навсегда. Временами страх поглощал меня настолько, что я ненавидела парня за его проклятую человеческую уязвимость. Он мог упасть с лестницы, сломав себе шею. Мог обвариться кипятком на кухне, ведь парень постоянно там ошивался. Мог подавиться едой и задохнуться. Мог разбиться на своем гребаном велосипеде. Эдвард мог просто уснуть и никогда больше не проснуться. И когда в мою голову впервые пришла мысль об обращении Эдварда, я поняла, что он стал для меня чем-то большим, чем ароматизатор. Я ни на секунду не задумалась о том, что навсегда лишу себя его запаха, тепла его тела, стука сердца, движения крови по венам. Он все равно останется моим Эдвардом, останется человеком даже в другой жизни. Он всегда был сильнее меня, сильнее нас всех. Падая в сотый раз, он находил силы подняться. Даже тогда, когда я опускала руки. Он никогда не будет для меня холодным. Его сердце, чувства, никогда не охладеют ко мне. Я всегда буду слышать стук его сердца. Он ежесекундно раздавался в моих ушах, когда я уходила на охоту, зная, что по возвращении я непременно увижу в своей комнате букет свежих цветов. Одежда будет выстирана и поглажена, аккуратными стопочками разложенная в шкафу. Кровать застелена свежим постельным бельем, а для меня будет обязательно приготовлена чистая сменная одежда. Наш цветочек на окне порадует меня новыми лепестками. Пол вымыт до зеркального блеска, ровные ряды книг на полках и отсутствие пыли. Я знала, что Эдвард намеренно загружал себя порой совершенно ненужной работой, чтобы хоть как-то забыться и отвлечься в недолгий период разлуки. В каждом жесте, на первый взгляд таком неприметном и незначительном, в каждой детали я чувствовала его любовь и заботу.

Сейчас он слаб, и полностью зависим от меня, считает себя моей собственностью. Но будет ли он моим, когда изменится? Будет ли со мной? Эти мысли постоянно терзали меня, порой доводя до паники. Я нервничала, и Эдвард нередко попадал под горячую руку. Это не прибавляло мне плюсов в его глазах. Он не понимал, почему я без причины срываюсь на него, тороплю, заставляю. Мое поведение сбивало его с толку. В одно мгновение он получает от меня затрещину, а уже через минуту нежно мною обласкан. Нехорошее предчувствие поселилось в душе, и я никак не могла избавиться от тягостных мыслей. Смотря в его глаза, я по-прежнему видела там искреннюю преданность и полноту его чувств ко мне. Его человеческих чувств. Но я не была уверена, что он сбережет их в своей другой жизни. Я боялась, что изломы в его душе перерастут во что-то страшное, когда его сердце совершит свой последний толчок. Эдвард-человек умрет, но кто же родится?

Источник: http://robsten.ru/forum/20-1389-1