В номере тихо и темно. Словно за окном ночь. Но за окном день. Дождливый, пасмурный, серый. Совсем неприглядный. Под стать настроению. Каждый раз, когда я открываю глаза, ничего не меняется. Плотно задернутые шторы. Мерный гул фанкойла. Тишина.

И легкие прикосновения к вискам.

Я ни о чем не успеваю подумать. Я ничего не успеваю осознать. Я вдыхаю знакомый аромат и вновь закрываю глаза. Чтобы снова провалиться в тяжелый сон.

Мне ничего не снится. И я понятия не имею, сколько уже нахожусь в таком коматозном состоянии. Когда-то мне казалось, что со всем можно справиться иными способами. Более надежными и проверенными. Нежели простые объятия.

Тогда я еще ничего не знала об объятиях.

Я ничего не знала о тепле рук на холодной коже. И его действии.

Я не знала, что можно заснуть под стук сердца. И всегда предпочитала музыку тишине.

Лежу, пристроив голову на его коленях. И держу за руку. На всякий случай. Чтобы вдруг не отпустить. Пока буду спать. Даже сквозь призму сна, жду, что он уйдет. Не уходит. Остается. А я всякий раз боюсь, проснувшись, замерзнуть. И только почувствовав его присутствие, начинаю ровно дышать.

- Как ты думаешь, что хуже, когда человек уходит или когда умирает?

Мой голос разбивает тишину. И она обрушивается на нас своими осколками.

Его пальцы замирают.  А я продолжаю:

- И то и то страшное предательство. Но что хуже?

Мне не надо открывать глаз, чтобы услышать его улыбку. Уставшую и бессонную.

- Смотря для кого.

- Конечно, для того, кто остается.

- Вряд ли все так просто.

Он говорит это со спокойной сдержанностью. Ровной и чуть отстраненной. Это не  его проблемы. Не его печаль. В его мыслях нет места для чужого. Ему хватает своего.

В его глазах нет сострадания. И сожаления тоже нет. Вряд ли он понимает, что сейчас происходит внутри меня. Вряд ли ему это интересно. В его представлении, возможно, это больше смахивает на каприз. Каприз, который он готов стерпеть.

Даже для горя нужно иметь единомышленников. Чтобы поровну его разделить.

Он гладит меня по волосам. И я прижимаюсь лицом к его ладоням. Замираю так. Словно хочу позаимствовать у него немного уверенности. Мне бы это не помешало. Ощутить уверенность. В себе, в завтрашнем дне. В следующем шаге.

- Ты должна была это знать. Ты должна была быть к этому готова. Но ты предпочитаешь верить в какие-то призрачные и неосуществимые мечты. А потом удивляешься, что они не сбываются. Тебе так больно, как будто ты впервые услышала, что лейкемия неизлечимая болезнь. Как будто тебя обманули и предали, не рассказав главного. Но ты же сама не хочешь ничего слышать. Ты так старательно все игнорируешь, что, в конце концов, реальность для тебя становится неприятным сюрпризом.

Каллен поднимается и неспешно проходится по номеру. Останавливается у окна и долго смотрит в просвет между шторами. Его слова передают ту самую, ничем не прикрытую, суть. Правду, которую он так любит. И которой всегда придерживается.

Щелчок зажигалки. Ленивая струйка дыма. Его силуэт на фоне молочного света. Тихий вдох. Мерцание кончика сигареты.

- Мне плевать на девочек, к которым ты, оказывается, была так преданно привязана. Но что теперь делать с тобой? 

Еще одна затяжка. И тяжелое молчание. Вряд ли он ждет от меня ответа. Зато я жду ответа от него. Но Каллен молчит. Сосредоточено курит. Как будто решает про себя сложную задачу.

Но ни хрена в этот момент не решается. Ни моя судьба. Ни наше будущее. Никаких сложных задач. Я не настолько глупа, чтобы не понять, к чему была его предыдущая речь.  

Он говорил не только о Ренесми.

Он говорил о моей неспособности принимать во внимание очевидные вещи.

О том, что я верю исключительно в то, во что хочу верить. Как бы абсурдно это не выглядело. Что за своей верой, я ничего другого не замечаю. Я слепа в своем стремлении увидеть во всем положительный исход. В своей надежде.

И это касается не только Ренесми.

Не хочу ему помогать. Не хочу рисковать, спрашивая «Мне уйти?». Это был бы, блядь, самый неоправданный риск за всю мою жизнь. С очень хорошими шансами услышать «да».

И так все понятно. Только бы не сейчас. Не сегодня. И не завтра. Вряд ли в ближайшие дни мне удастся вытянуть еще и это. Если мне вообще удастся это вытянуть.

Так приходит понимание, что в моем выборе никогда не было «или-или». Я никогда не выбирала между Калленом и Ренесми. Я вообще ничего и никого не выбирала.

И не очень-то важно, что он сейчас здесь, со мной. Я даже не игрушка, которая надоела. Скорее, которая больше не подходит по возрасту. Или по статусу. И выкинуть жалко, и оставлять нет смысла. Я, честное слово, не знаю, что со мной делать. Я сама себя не знаю куда пристроить.

Тогда тихо встаю и подхожу к нему сзади. Обнимаю, утыкаюсь носом в его спину. Слышу короткий вдох. Какой-то безнадежный. Утомленный. Или надломленный. Словно ему ничуть не лучше, чем мне. А под пальцами бьется его сердце. Учащенно. Я чувствую каждый сильный удар. Мерный, но слишком быстрый для вязкой тишины. Для абсолютного спокойствия. Для безразличного холода.

- Ну, что ты психуешь? – рисую свои фразы губами на его коже. Едва касаясь. А он в ответ напрягается всем телом. Не поворачивается. И ничего не говорит. Стоит, склонив голову, и на мгновение закрывает глаза. – Я же ничего у тебя не прошу. Хочешь уехать – уезжай.

Мне бы добавить «Только возвращайся».  

А еще: «Я буду ждать. Все равно».

Только за возможность прикоснуться к тебе. Все равно. И всегда.

Этот момент забвения. Паузы. Как щелчок фотоаппарата. И снимка на память. На долгие годы. Уже через секунду ничего не будет. Рассеется. Или разобьется. В номер ворвутся звуки шумного города. И нового дня. Каллен обернется и скажет: «Собирайся. Машина уже час ждет внизу».

Он чуть подталкивает меня к кровати. Придает направление моему движению. Немного нетерпеливо. И берет телефон в руки. Который все это время стоял на беззвучном режиме. И когда его взгляд опускается  на яркий экран, он недовольно хмурится. А потом вновь оглядывается на меня, и, увидев, что я не двигаюсь с места, недовольно замечает:

- Мне казалось, раньше ты соображала быстрее, - на мгновение задумывается и делает жест рукой, приглашая подойти. Как только я оказываюсь рядом, он берет меня за подбородок и чуть приподнимает голову вверх. – Посмотри на меня.

Пару раз растерянно моргаю. И послушно смотрю на него. Когда до меня доходит, что он хочет увидеть в моих зрачках, сдавленно фыркаю.

- Ты не из полиции нравов случайно?

Глаза всегда чутко реагируют на принятие наркоты. Зрачки сужаются. Или наоборот неестественно расширяются. Белки могут краснеть. А радужная оболочка становится мутной. Или же появляется странный блеск. Что-то обязательно выдаст твое состояние.

- Не слишком поздно? Прошел уже ни один час.

Его пальцы сильнее сжимаются на моих скулах.

И нет, мне не стыдно. Может быть, немного неудобно.

- Завязывала бы ты с этой дрянью, - тихо советует он, но не отпускает. Чувствую, как боль медленно начинает растекаться под кожей. По венам. Сглатываю. Мне не надо напоминать, что именно значит, когда в его голосе появляются эти резкие нотки. Такие сдержанные и острые. И почему губы превращаются в тонкую линию.

Каллену ничего не надо принимать, чтобы его глаза наполнились ледяным блеском. Достаточно посмотреть на него честным взглядом. Пустым честным взглядом. Чтобы в нем произошли все эти метаморфозы. – Надеюсь, мне не придется тебе этого больше повторять. Когда успела?

Я все-таки выкручиваюсь из его рук и направляюсь к шкафу. Выбираю платье. Нет, беру первое попавшееся черного цвета. И долго его разглядываю на вытянутых руках. И все только для того, чтобы не обращать внимания на холодок в позвоночнике. От его взгляда. Пристального. В спину. У него прекрасная способность создавать вокруг себя такую обстановку, когда невозможно спокойно двигаться. И вообще что-либо делать. Сейчас именно такая. Невыносимая. Вдруг стала. А все оттого, что он всего лишь ждет ответа.

- Ты мог бы на меня так не смотреть? – наконец, сдаюсь я. – Мне неуютно.  Я не знаю, что ты сделаешь дальше.

- Одену тебя сам, если не поторопишься. И ты не ответила на вопрос.

Сосредоточено переодеваюсь. Натягиваю на голое тело плотный материал. Расчесываю волосы и переплетаю их быстро в косу. У меня совершенно нет способности собираться по щелчку пальцев. За то есть умение затягивать и без того глубокую паузу. Совершенствовать ее до такой степени, что когда начинаешь говорить, голос ныряет, будто в бездонную пропасть.

- Зачем заставлять говорить то, что и так понятно без слов? –  беру со стола сумку и сигареты. Прикуриваю на ходу. – И, Боже мой, я никогда не претендовала на роль Святой Девы Марии.

Когда мы спускаемся в лифте, я добавляю:

- Моим воспитанием занимались совсем не те люди, которые против  наркотиков. Скорее, они посоветуют, какие лучше выбрать в той или иной ситуации.

- Я растроган твоим трудным детством, - Каллен следит за табло, на котором сменяются цифры этажей. Внимательно так, будто видит в них скрытый смысл. Но его показное равнодушие лишь предвещает не самые приятные последствия. Я осторожно смотрю на него и уже точно знаю, что к его скрытому предупреждению лучше прислушаться. Чтобы вновь не испытать на себе какой-нибудь очередной дрянной метод воздействия. Или внушения. Так что его слова ввинтятся в мозг до самой старости.

А он спокойно продолжает:

- Но будешь продолжать в том же духе, у тебя никогда не хватит ума от меня уйти.

Не смотря на холод в позвоночнике, усмехаюсь. Очень натурально и язвительно.

- Насколько я помню, ты обещал меня из под земли достать.

Никакого результата. Никакого эффекта от моих слов. Каллен отвечает серьезно и, может быть, чуть тише обычного.

- Я постараюсь этого не делать.  Правда, постараюсь.

Как-то сложно все. Предпочитаю не поддерживать выбранную тему. Ну, нельзя так о многом, и так сразу. Не переварить. Хотя я прекрасно понимаю свои перспективы. Точнее, их отсутствие.

Поняла. Сейчас. Вот прямо в этот момент.

Когда-то я просила у  него определенности. Теперь она мне на хер не нужна. Пускай эти категоричные понятия достанутся другим.

Потом мы садимся в «ожидающую уже час» машину. Ловлю на себе пару, не то чтобы удивленных, но каких-то сомнительных взглядов охранников. Или, как теперь это называется, помощников. Наверное, именно так смотрят, когда видят нечто потустороннее. Нечто, что в привычной обстановке не увидишь. 

Каллен что-то им высказывает. Коротко и без энтузиазма. Не вникаю. Не интересно.

Когда он садится рядом, говорю ему, что мне не мешало бы решить дело с похоронами. Может быть, это не его проблемы, но, видимо, мои.  Я не уверенна, но вроде бы существуют такие понятия как «общая могила» или что-то в этом же духе. Холодное и безымянное. Даже звучит это как-то подло. Для меня. В общем, хотелось бы организовать церемонию. А еще найти ее сестру…

Каллен молча слушает, и когда я перестаю все это выдавать на его голову, замечает:

- Позже.

Позже. После запланированных на сегодня встреч. После его встреч он будет решать мои проблемы. Именно в таком порядке. И в таком контексте.  

Его встречи проходят в ресторанах, барах, виллах с людьми. И с людьми, которые на это определение никак не тянут. Я совершенно непроизвольно вливаюсь в ритм его жизни. Сумасшедший и, на первый взгляд, бесконтрольный. Наблюдаю бесконечно сменяющиеся лица, блюда, напитки. Слушаю, нашпигованные специфическими терминами, разговоры.

К вечеру я закуриваю четырехсотую сигарету. Он выпивает сотую чашку кофе.

Говорю:

- Ты же не спал сегодня.

Он трет пальцами виски. Усмехается.

- Спасибо, что напомнила.

Кажется, это его обычная практика.

К вечеру он становится злее, резче и раздражительней. Это чувствуется в каждой брошенной фразе. Они звучат так, будто их специально затачивают под агрессию. Ничем неприкрытую. Чем ниже солнце, тем меньше в нем остается лояльности и приветливости. Тверже рукопожатия. Холоднее улыбки. На месте его оппонентов, я бы его уже сто раз послала на хуй. Но Каллен ведет себя так, словно ему все должны. Допускаю, что так оно и есть.  

Мы сидим в машине. Машина двигается в неопределенном для меня направлении. На город опускаются сумерки. Щелкаю зажигалкой и вдыхаю дым. Опускаю немного стекло, так что свежий воздух врывается в салон.

За весь день он ни разу ко мне не прикоснулся, так что теперь, когда его ладонь ложится мне на колено, непроизвольно вздрагиваю.

- Совсем необязательно было это все, - я неопределенно взмахиваю рукой с сигаретой. И сразу поясняю. – Я бы все равно с собой ничего не сделала. А если бы действительно хотела, ничего не сделал бы ты.

- Твои идеи часто хреновые, - только и говорит он, притягивая к себе.

- За кого ты больше боишься? За себя или за меня? Потому что я до сих пор не понимаю, что хуже, когда уходят или когда умирают?

Каллен никогда бы не позволил себя так обскакать. Надумай я свести счеты с жизнью, это бы стало его поражением.

Прислоняюсь головой к его плечу, и он обнимает меня за плечи. Выдыхает в волосы:

- Куда хочешь поехать?

И я говорю ему:

- К тебе.