Глава 1

Выпускной класс... Осталось каких-то полгода, и я буду на шаг ближе к своей цели. Моя мечта – стать владельцем собственной газеты, а возможно, и целого издания.

Да, я амбициозен, когда дело касается работы или занятий спортом. Никто не сделает это за меня, мои родители не миллионеры, и в свои восемнадцать я не имею трастового фонда, зато – отличный послужной список и высшие оценки. Именно поэтому я отправил документы во все лучшие колледжи страны. В идеале это должен быть Стэнфорд, который славился первоклассной журналистской программой.

Начинал я с небольших заметок, потом была личная колонка, затем меня назначили ведущим целой рубрики, а через какое-то время я стал техническим редактором. И вот в конце прошлого учебного года на общем собрании меня выбрали на должность выпускающего редактора нашей школьной газеты «The Blaze» («Пламя»), этот пост я занимаю и по сей день. В свои восемнадцать лет я понял главный секрет успеха школьной газеты: современно, интересно, ярко, кратко, с душой.

И теперь совместно со мной школьным массам дарят «Пламя» четыре верстальщика, пара фотографов, пятнадцать корреспондентов, а также группа из десяти человек, помогающих набирать и вычитывать тексты, работать с фотографиями и выполняющих мелкие поручения.  Своей редколлегией мы ездим на репортажи, интервью, пресс-конференции, мастер-классы, экскурсии. Я люблю то, чем занимаюсь. Это делает меня по-настоящему счастливым. Рядом со мной – люди, любящие это дело почти так же сильно, как я сам. Конечно, каждый месяц появляется пара новеньких, с одинаковыми фразами: «я хочу написать», «я придумал новую рубрику». В большинстве своем их порывы стать журналистами уходят так же быстро, как и приходят. Но есть и те, кто остается, они-то и формируют редакторский костяк.

Несмотря на то что меня постоянно окружают коллеги, вне сферы своей деятельности я никогда не чувствую себя комфортно среди моих сверстников. Нет, я далеко не изгой, но если в редакции я полон идей и задумок, а во время занятий спортом – смел и решителен, то в обычной жизни я привык держаться особняком. Райли, Гаррет и Кейт – вот мой «обширный» круг общения. Моя проблема в том, что я слишком воспитанный молодой человек, по крайней мере, так утверждает моя мама. Ох, если бы она знала, что ее хороший мальчик, например, потерял девственность с проституткой, а не со своей бывшей девушкой, с которой секса, к слову, так и не случилось. Это был очередной идиотский спор с Райли и Гарретом. Они постоянно придумывали всякую ерунду, а потом воплощали ее в жизнь. Именно благодаря им я ходил ночью по кладбищу, съел целый тюбик зубной пасты, а также на спор поцеловал Кейт, после чего мы начали с ней встречаться.

Тема очередного спора звучала как заголовок одной из колонок в тупом мужском журнале: «А вам слабо провести свое совершеннолетие по одному и тому же сценарию?» День рождения, мотель плюс симпатичная проститутка, как результат – потеря девственности. Гаррет, Райли и я сделали это. Итоги сего спора: ночь с довольно привлекательной особой каждый из нас провел, но, если мои друзья теперь в любой момент могли привлечь внимание понравившейся девушки, мой сексуальный опыт закончился в тот момент, когда я покинул номер мотеля.

Так что на этом поприще особыми успехами я похвастаться не мог, но вот если взять во внимание остальные мои достижения, помимо учебы и побед в многочисленных конкурсах по журналистике среди мне подобных, я был успешен в спорте. Я чертовски любил бегать и ездить на велосипеде. Всегда, в любую погоду, предпочитал своего железного коня, хотя в гараже пылилась «Mazda3», подаренная родителями на совершеннолетие. Самое большое расстояние на автомобиле, в сто сорок миль, я проехал прошлым летом. Тогда мы с мамой ездили на несколько дней в Форкс навестить дедушку.  

Кстати, о моей семье… У меня замечательные родители – Эсми и Карлайл Каллен. Они моя главная поддержка и опора, отец – мой лучший друг, мама – главный идейный вдохновитель.

Мой отец – действующий первоклассный хирург. Он фанат своего дела и пример для подражания. Доктор Каллен не просто работал, он сохранял жизни людей. После окончания Стэнфорда Карлайл по распределению попал в интернатуру «Seattle Grace Hospital», где работал и по сей день, но уже в качестве ведущего хирурга. Именно в госпитале отец и познакомился с Эсми – она неудачно упала и распорола себе руку, а он оказался именно тем, кто эту руку зашивал. Мама всегда смеялась, повторяя, что этими нитками он пришил и её к себе. Внешне Карлайл – решительный, твердый, уверенный в себе и в своих действиях мужчина, хладнокровный и выдержанный. Но, по сути, он человечный, сострадательный, способный услышать и понять каждого.

Эсми – дизайнер интерьеров. У нее исключительное чувство прекрасного. Мне кажется, она с легкостью могла бы стать отличным художником или архитектором. Но мама испытывала особую страсть к необычным домам и квартирам, к выбору мебели, текстуре тканей и цвету стен. Стоило ли сомневаться, что у нас был прекрасный дом, небольшой, но очень уютный, ведь мама создавала каждый его уголок с особым трепетом и любовью. Эсми – необыкновенный человек, но за что я маму особенно уважал, так это за ее любовь к людям и стремление к благотворительности. Она умела сделать так, чтобы обеспеченные люди обратили внимание на проблему и помогли нуждающимся. Эсми готова была прийти на помощь любому, кто попросил о ней. При этом мы с отцом никогда не страдали от недостатка внимания, мама всегда была рядом, и мы понимали это. Все знали ее как абсолютно искреннюю, сердечную, милую, добрую и отзывчивую женщину. Помимо этого, мама не выглядела на свои сорок четыре года, максимум – на тридцать семь; она говорила, что это досталось ей по наследству от родителей – молодость, гармония с собой и окружающим миром.

Бабушку свою я не помнил, она умерла, когда я был совсем маленьким. Страшное стечение обстоятельств – автомобильная авария, которая и послужила причиной мгновенной смерти Элизабет. Неизвестно почему, но дед винил себя в ее смерти, осуждал и очень горько переживал ее потерю. Родители рассказывали, что после произошедшего дедушка замкнулся в себе и пару лет вел отшельнический образ жизни, найдя убежище в резервации индейцев у своего лучшего друга Билли Блэка. Так он создал для себя абсолютную изоляцию, условиями которой было не видеть и не слышать никого и ничего. Дед практически ничего не ел, не читал книг, не выходил на улицу. Билли говорил, что он просил время от времени бумагу и карандаш, – дедушка много писал.

Сейчас Джону Эвансону было уже семьдесят лет. В течение моей жизни я больше слышал о дедушке, нежели проводил время с ним. Наше общение ограничилось несколькими проведенными в Форксе выходными, обычно по случаю годовщины смерти бабушки или ее дня рождения. В такие дни Джон любил подолгу смотреть на Эсми, находя в ней знакомые черты Элизабет. Он называл маму «ангелом» и говорил, что такие дети рождаются только от сильной любви. В остальное время года дед не любил, когда нарушали его одиночество и вторгались в затворническую жизнь. Он всегда был крепок физически, по-своему добр, а также немногословен, сдержан, краток. Если дедушка и говорил, то всегда по делу, не разбрасываясь словами, будто зная всё наперед. Его мудрость восхищала меня, а иногда и страшила. Складывалось ощущение, что она была только оболочкой чего-то очень внушительного и могучего.

И как же сильно я удивился, когда родители объявили, что Джона доставили в «SGH» («Seattle Grace Hospital») с гипертонией и острой сердечной недостаточностью.

Дед лежал в больнице уже второй месяц. Он был слаб, у него было учащенное дыхание, одышка и постоянный кашель. Болезнь сердца надолго уложила некогда сильного мужчину в больничную койку. Карлайл договорился об отдельной палате для Джона, чтобы дедушку не раздражало соседство с другими больными и чтобы мы могли проводить с ним неограниченное количество времени.

Помещение было достаточно просторным, светлым, с большим окном и удобным креслом рядом с постелью деда, где каждый из нас проводил большую часть времени. И было неважно, спал старик или бодрствовал, как правило, хотя бы один из нас был рядом. Мама читала ему книги, и отец и дочь много говорили о прошлом и настоящем, пытаясь наверстать время, что прожили раздельно. Я смотрел с дедом фильмы, рассказывал о публикациях в школьной газете, а, когда он спал, мог спокойно заниматься домашней работой и подготовкой к экзаменам. Отец же чаще всего говорил о бейсболе, который был их общей страстью. И все же, несмотря на все наши старания, большую часть времени Джон был молчалив.

Я каждый вечер навещал его в больнице, заходя после школы. В выпускном классе было не очень много занятий, да и потом до окончания семестра и школы вообще оставалось полгода, поэтому у меня было достаточно свободного времени. С моей успеваемостью был полный порядок, и приближающихся экзаменов я не боялся, а воспринимал их как очередное испытание, приближающее меня к Стэнфорду.

В один из своих визитов к деду я обнаружил, что у него появилась новая медсестра. Я с любопытством смотрел в сторону Джона, где сотрудница госпиталя хлопотала вокруг него, проверяя приборы и измеряя давление, а он будто сканировал её. Дед бросал на неё ясный пронизывающий взгляд, словно он был сумасшедшим ученым, а она – его эксклюзивным экспонатом. Сама девушка, казалось, не замечала этого и продолжала спокойно выполнять свою работу.

Пожав плечами, я поздоровался и расположился в своем кресле с четким ощущением, будто упускаю нечто важное. Когда медсестра ушла, мы поболтали с дедом с полчаса, прежде чем старик уснул. Я занялся своими делами, дожидаясь прихода родителей. Мы провели с дедом еще пару часов, после чего я уехал домой, но где-то в глубине души меня съедало любопытство. Почему момент с медсестрой показался мне особенно интимным и необычным?

Несколько следующих дней ничем не отличались от череды предыдущих – всё те же серые промозглые январские будни. Сиэтл вообще редко радовал нас ясной и солнечной погодой, здесь двадцать пять часов в сутки восемь дней в неделю шли дожди. Мое настроение соответствовало погоде – оно было мрачным и каким-то раздражительным. А все потому, что сегодня в редакции я столкнулся с Розали Хейл. Розали – сестра Кейтлин, моей бывшей девушки. К слову, именно она явилась одним из факторов нашего расставания с Кейт. По какой-то непонятной причине я ей не понравился, и она никогда не скрывала этого. Относиться к людям с уважением было не в правилах Роуз. Она была капитаном группы чирлидерш нашей школы – этакая королева, звезда, наивно полагавшая, что Вселенная должна вращаться только вокруг нее и только для нее. Пока я поддерживал с Кейт тесные отношения, ее сестренка всячески пакостила мне, начиная с безобидных шуточек и заканчивая прямыми угрозами и ложными обвинениями в мой адрес, не говоря уже о постоянных подколках и язвительных комментариях. Роуз была просто одержима в своем желании вбить клин между мной и своей сестрой, что в конце концов ей удалось.

Я ненавидел эту суку. О-у-у, прощу прощения. Женщину.

Правда, назвать Розали представительницей прекрасной половины человечества у меня с трудом поворачивался язык, и это несмотря на то что родители воспитали меня в уважении ко всему женскому полу. Отец не раз повторял: «Будь всегда человеком, сын, даже если вокруг тебя одни только волки».

Но если бы вы знали Розали Хейл, то согласились бы со мной в оценке ее личности.

Хочу вам сказать, что эта блондинистая стерва могла бы с легкостью стать вожаком какой-нибудь стаи. А вот я ничего не мог уверенно ей ответить. Я терялся на фоне её авторитета и обычно не знал, что сказать, хотя в силу своей будущей профессии никогда не страдал отсутствием словарного запаса.

Несмотря на то что я был довольно известной личностью в школе, я не входил в элитную привилегированную группу учеников. Конечно, периодически мне приходилось посещать различные школьные мероприятия, но только в качестве репортера, а не гостя. Обычно это было не отдыхом, а работой. Не могу сказать, что я чувствовал себя комфортно на разного рода вечеринках и тусовках, поэтому Роуз считала, что ее статус капитана команды черлидирш гораздо выше, чем мой статус главного редактора школьной газеты. И, хотя Кейт не входила в этот узкий элитный клуб, старшая Хейл все равно считала, что общение ее сестры с каким-то репортеришкой школьной газетки, как она меня называла, унижает ее достоинство и компрометирует в глазах подруг. Она видела рядом с Кейт кого-то из футбольной команды, поскольку у нее самой был роман с квотербеком «ястребов», капитаном «School Seahawks» Эмметом МакКарти. Этот молодой человек был самовлюбленным, высоким, мускулистым, словно медведь гризли, и не отличался умом и сообразительностью, ведь весь его ум ушел в мышцы. Несмотря на это Роуз видела в нем потенциал, а в мечтах представляла себя женой всемирно известного футболиста.

Его-то она и восхваляла в спортивной колонке, которую вела в школьной газете, и именно поэтому возник наш сегодняшний спор.

– Розали, будь добра, перепиши свою статью, – проговорил я на одном дыхании.

– С чего это вдруг, Каллен? – сразу перешла к контратаке Хейл.

– Потому что еще пара твоих статей, и нашу спортивную колонку смело можно будет переименовывать в колонку имени Эммета МакКарти, – пытаясь придать своему голосу твердости, ответил я.

– Что ты, черт возьми, возомнил о себе, Эдвард Каллен? Он квотербек «ястребов», после четырех игр на его счету восемьдесят два удачных паса из ста двадцати восьми попыток, тысяча двадцать ярдов, восемь тачдаунов при трех перехватах. Да он будто фейерверк на поле! И ты считаешь, что о нем не нужно писать? – прорычала Розали.

– Но у нас есть и другие достижения на спортивном поприще, – не смотря в глаза этой фурии проговорил я.

– Какие, например? Соревнования по шахматам?

– Именно. Бен Чейни занял третье место в городских соревнованиях, – с надеждой в голосе проговорил я.

– Ха! Не смеши меня! Кому это интересно? И кто это – Бен Чейни? Такой же никчёмный болван, похожий на тебя? – усмехаясь, выплюнула она.

– Это…

– Мне неинтересно, кто это, Каллен, – перебила меня Розали, – моя статья о МакКарти выйдет, и только попробуй не опубликовать её, мистер неудачник, – прорычала Хейл и вылетела из редакции.

Вот же стерва! Да чтобы её МакКарти понос пробрал! Прямо на поле... Прямо во время ответственной игры...

Глубоко вздохнув, я постарался выбросить из головы очередной спор с Розали, желая быстрее закончить свои дела в редакции. В итоге – с испорченным настроением я и побрел в больницу к Джону.

За время пребывания деда в госпитале палата стала казаться теплее и уютнее – то ли за счет успокаивающего бежевого цвета стен, то ли за счет цветов, которые регулярно приносила Эсми и аромат которых заглушал назойливый запах лекарств. Возможно, это произошло благодаря клетчатому пледу в кресле, который напоминал о доме, или же причиной стала атмосфера единения, которую мы создали здесь.

Но даже всё это не помогло мне сегодня успокоиться. Я постоянно цеплялся взглядом за показатели приборов, которые регулярно считывали, что же происходило с дедушкой, а также за дополнительную рабочую станцию, где сестры делали пометки и заполняли разные медицинские формы. Было отмечено, что Джон сегодня кашлял больше обычного, а в мокроте виднелась кровь. Все это наводило на мысли о приближении его неизбежного конца, и от этого становилось еще тоскливее и тревожнее.

Сегодня мне было не до разговоров, как, впрочем, и моему дедушке. Погружённый в свои мысли, я вздрогнул, когда в тишине комнаты, разбавленной лишь монотонными звуками приборов, прозвучал голос деда.

– Ты выглядишь усталым, словно прожил тяжёлую жизнь, сынок, – начал он. – У тебя какие-то проблемы?

– Ты прав. В моей жизни нет ничего хорошего, – вздохнул я.

– Совсем ничего? – заинтересованно посмотрел на меня Джон.

– Ну, почему же? – ответил я. – У меня отличная должность в школьной газете, сумасшедшие друзья, лучшие родители, замечательный дед. Я люблю свои велосипедные прогулки по холмам Сиэтла и многочасовые пробежки под моросящим дождем. Но в последнее время мне ничто не приносит удовлетворения. Я… – на мгновение я запнулся, пытаясь подобрать слова, чтобы объяснить свое внутреннее состояние, – словно опустошен, – в итоге едва слышно выдохнул я, глядя на деда.

– Значит, пришло время… – задумчиво произнес он. – Я приготовил подарок, чтобы развеять твою грусть.

– Подарок? Какой подарок? – усмехнулся я.

Но дед мне не ответил. Он прикрыл глаза и хитро улыбнулся. Я подождал несколько минут, дав ему время собраться с мыслями, но вскоре понял, что не получу ответа. Поцеловав дедушку в лоб, я собрался уходить домой, когда у двери меня настигли его слова.

– Скоро, Эдвард… Скоро… – в голосе старика звучало веселье, причину которого в тот момент мне было не дано понять.

И лишь когда это «скоро» настигло меня, я понял настроение деда, ведь его подарок перевернул мою жизнь раз и навсегда. 

---------------------------------

Автор: Мурлыська

А вот и первая глава. Обещаю, что в будущем повествований будет меньше. Уж очень хотелось познакомить Вас поближе с героями истории. Как Вам наш Эдвард?

За все хорошее прошу благодарить моих девочек Ирочку, Иринку и Алиночку! 

С нетерпением буду ждать Ваших отзывов и комментариев под главой и на форуме http://robsten.ru/forum/71-2954-2