Глава 3. Горечь и сладость.

«...В общем, пропадают люди. Тихо так, незаметно (по разным районам заявляют, в городе их пять штук) – в основном незаметно. Вот буквально года четыре назад звонок нам поступил, такой случай: жена возвращается с корпоратива – поддатая, естественно. Муж детей давно уложил спать и сидит у окна, ждет ее. Та не торопится, идет себе веселенькая, даже в окно злому мужу помахала. Зашла в подъезд... и все. Живут на третьем этаже. Муж сидит, ждет. Пять минут ждет, десять минут ждет. Пошел встречать ее – мало ли, может, рухнула где. Пробежал по всему подъезду несколько раз, район обыскал. Ничего. Помню, когда приехали на место, муж сидит и валидол пьет. Мы сразу по соседям побежали. Все спали, лифта в доме нет, никто ничего не слышал. На первом этаже ребенок не спал, говорит, шаги по подъезду были, шума не было, криков тоже. Да и после этого месяца четыре мурыжили всех, район на уши подняли, всех бомжей у подъезда опросили. Нет и не было...» 
____________________________________________________________________________________ 

Эдвард мирно разводил огонь в камине, пока я копалась в сумке, пытаясь вытащить из нее маленькую книжечку, дневник Элис. Коттедж оказался очень маленьким – ненамного больше, чем квартира в Нью-Йорке – но очень холодным. Стены здесь были выкрашены в серые, голубые и синие тона. Я удивилась такому выбору, ведь Канада и так не слишком теплая, зачем красить дома в такие холодные цвета? На пороге стояли чьи-то резиновые сапоги, а возле входной двери я заметила вилы, лопату и косу. Эдвард сказал, что раньше в этом доме жил отец Карлайла, когда его жена Элизабет умерла. Он с большой неохотой рассказывал о своих родных. Также он сообщил, что сам живет возле этого озера в двух домах отсюда. 
Но общую атмосферу дома я еще не успела понять. Стрелки на часах уже подбирались к двенадцати, а я уже была слишком уставшей и взволнованной из-за произошедших событий, да к тому же переживала за дела в Нью-Йорке. Мне казалось, если не приеду проверить офис хотя бы раз на этой неделе, то там обязательно все пойдет прахом. Да еще предстоящий суд занимал все мысли, не давая возможности хотя бы немного сосредоточиться. Наконец я вытащила дневник. 
Эдвард привстал и увидел вещь в руках. 
 – Дневник Элис? 
 – О да. По дневнику можно сказать очень многое. Вдруг все-таки были предпосылки. 
Эдвард засмеялся и выхватил дневник из рук.
 – Это полная чушь. Следователи читали его, наверное, миллион раз. Даже я знаю его наизусть, все это бесполезно. 
 – Почему же? 
 – Ответ прост, – ухмыльнулся Эдвард. – Она никогда не писала в нем правду. Эл искренне считала, что если написать, что сегодня все прошло хорошо, то в реальности тоже все будет хорошо. Она безбожно в нем врала. Это был ее способ развлечения. 
 – Зачем вести такой дневник? Хоть убей, не понимаю. 
Эдвард присел рядом со мной и начал качать ногой. 
 – Элис всегда жила в своем странном мирке, она много воображала, придумывала то, чего в реальности никогда не было. Я думаю, она сознательно отгораживалась таким образом от других, чтобы они не смогли ей ничего сделать. Вдобавок к этому она верила во всякую чушь и была очень мнительной. 
 – Во что она верила? – спросила я с интересом, устраиваясь поудобнее на диване. 
Вера людей много о них говорит. Каждый человек так или иначе обречен во что-то верить: в бога, в науку, в сверхъестественное, в своих близких. Даже конченые нигилисты верят в то, что ничего не существует. Это все говорит об образе жизни, складе ума, характере, стремлениях или их отсутствии. Веру многие недооценивают, хотя это основа нашей жизни. Задумайтесь на миг, а во что верите вы? И вдруг осознаете, что на этом стоит вся ваша жизнь. Я не могу точно сформировать свои убеждения, но одно знала с точностью – что верила в себя и могла себя контролировать. Вот и жизнь моя оказывалась одинокой, полной самоконтроля. Я была убеждена, что ни бог, ни другой человек не смогут повлиять на мою жизнь, пока я сама этого не пожелаю. Все мы устроены одинаково, но, как говорится, в меру своей испорченности. 
 – В космос, – он глухо усмехнулся. – Со стороны кажется бредом, согласен, но так оно, скорее всего, и есть. Элис думала, что информация сохраняется в космосе. Информация о каждом из нас, даже если ты жил неделю или месяц. Она считала, что наша жизнь предопределена, и ничего не поменять. Шутка ли, но иногда я склонен в это верить. 
 – Противоречивые у нее убеждения. С одной стороны, стараться что-то менять – но, с другой, быть уверенным, что все будет так, как должно быть. 
Он пожал плечами и откинулся, пролистывая дневник. 
 – Все мы немного противоречивые. Вот ты, например, явно хочешь развестись, но одновременно сбегаешь за тридевять земель. 
 – Речь не обо мне. 
 – Отчего же? Довольно интересно, почему ты решила сбежать от проблем с мужем? Не легче покончить со всем разом? К чему эта игра в прятки? 
 – Ты не знаешь, на меня многое свалилось. 
Он промычал и продолжил листать дневник. Да какое его собачье дело, сбегаю я от чего-то или не сбегаю?! Абсолютно не его! Ненавижу, когда люди начинают копаться в чужих проблемах!
 – В любом случае, Белла, понятия не имею, с какого конца ты возьмешься за это дело. Мне кажется, тут каждый миллиметр исследовали. 
 – Это мое дело, с чего я возьмусь, а ты лучше расскажи мне про тот вечер, когда Элис пропала. 
Эдвард встал. 
 – Возьму из машины бутылку скотча. 
Он вышел на улицу, а я взяла в руки брошенный небрежно Эдвардом дневник и открыла предпоследнюю страницу. 
«19 декабря. 
Эдвард, мой любимый Эдвард приехал на Рождество! Я так счастлива! Наконец все будет так, как и прежде. Я безумно скучала по нему. Таня, его невеста, очень красивая, она ко мне очень хорошо относится, мы решили вместе поехать в Милан на весеннюю распродажу и...» 
Эдвард прервал мое чтение, громко хлопая дверью. Не обращая на меня внимания, он быстро достал с нужной полки два стакана. Должна отметить, он легко ориентировался в доме: все это выглядело так, словно парень прожил тут всю жизнь, хоть и смотрелся здесь неорганично. Дело в том, что Эдвард был очень высоким, а потолок в коттедже достаточно низкий – именно из-за этого казалось, будто дом ему был мал. Мысленно мне хотелось перенести мужчину в какой-нибудь пентхаус в стиле постмодерн с металлическими вставками и минималистической мебелью и даже, может быть, мраморным полом и большой круглой надписью «К» посреди пола. 
Он протянул мне стакан с жидкостью, и я (смирившись с тем, что уже стала латентной алкоголичкой) отпила глоток, доставая сигареты. 
 – Не против? – спросила я. 
 – Нет, дед постоянно курил в квартире. Я, пожалуй, тоже закурю. 
 – Так что там про день, когда Элис ушла? 
 – А что ты знаешь про него? 
 – Я знаю про него только то, что говорил Карлайл. Около восьми вечера, двадцатого декабря, Элис что-то хотела сказать своему отцу, но тот разговаривал по телефону, через полчаса он поругал вас с Эмметом за то, что пьете, в девять он слышал, как Элис резвилась на улице с Джейн, а потом девочка зашла одна, а Элис уже не вернулась. 
 – Да... – протянул Эдвард. – Помню испуганное лицо Джейн, когда она обернулась, чтобы позвать Эл, а той уже и след простыл. Я действительно тогда выпил лишнего. На самом деле тот вечер, как в тумане. Я где-то часов с шести начал потихоньку прикладываться к бутылке. 
 – Почему? 
 – Настроение было поганое. У меня была тогда невеста, кажется, такие свадьбы называют «по залету», и она мне мозг проела в тот вечер. Ее жутко раздражала Элис, они с ней не поладили в те дни. Сестра всегда была «энерджайзером», вечно встревала в разговоры, везде хотела все успеть, даже елку первая бежала наряжать. Таня просто не могла смириться с этим подростком, поэтому проедала мне плешь, хотела уйти в ресторан или уехать к однокурсникам в Гарвард. Но я же не мог оставить семью: это был главный праздник, Рождество – я не мог уехать. Поэтому и пытался поднять себе настроение. Потом ко мне присоединился Эммет, мы стояли за елкой и разговаривали. Я уже даже не помню, о чем, – усмехнулся он. – Наверное, о том, как он не любит Рождество и семейные сборища. Они всегда заканчивались крахом, кто-то из психов Вольтури обязательно начинал скандал, и все заканчивалось тем, что семья не разговаривала друг с другом весь следующий месяц. Помню, когда мы были подростками, даже приходилось записывать, кто с кем не разговаривает и не упоминать случайно эти имена вслух. А впрочем, – он начал перекидывать стакан из руки в руку, – ничего не изменилось с тех пор. Только теперь все ругаются из-за Элис. Зато мне почему-то запомнился дурацкий такой факт: у сестры на голове была идиотская красная заколка. Знаешь, такой бантик с желтой серединкой, такие носят дошколята или еще какие-нибудь мелкие девчонки, у нас просто какой-то наплыв этих заколок был тогда, все носили. Перед тем, как папа начал нас с Эмметом отчитывать, Элис забегала с улицы, чтобы взять печенье. Я тогда посмеялся над этим бантиком, а она жутко разозлилась на меня. 
 – А ты ничего не замечал странного в поведении? 
 – Вообще-то нет, она была обычной, ничего интересного. 
 – А в целом? Ты ведь видел ее реже, чем все остальные – может, ты заметил сильную разницу в поведении?

 – Ну да – когда я уезжал, ей было пятнадцать, потом она становилась агрессивнее. Но я списываю все это на подростковый возраст и на то, что она возилась с детьми Аро. Они до сих пор мне кажутся погаными, даже по прошествии многих лет. Джеймс вообще весь в своего отца Кая – такое быдло, что словами не передать. Хотя со стороны и не скажешь, но он еще тот мерзавец. 
 – Что было дальше? – спросила я, мысленно сопоставляя факты. Вокруг Элис было очень много информации, и все точки были связаны, запутаны, а я действительно не имела ни малейшего понятия, с какого конца начинать, поэтому мысленно приняла решение, что ситуацию рассмотрю глазами всех людей, кто тогда сидел в гостиной. 
 – Дальше пришел отец и устроил взбучку. Он орал, что мне нет и двадцати одного, а я уже спиваюсь, – Эдвард горько усмехнулся и посмотрел на стакан в руке, затем он потянулся за бутылкой и долил жидкость в мой и свой. – Однако детей иметь в двадцать мне можно, а спиваться нельзя. Одно без другого никак не получается, – он горько усмехнулся и достал сигарету. – Словом, он орал на нас минут пятнадцать, а потом пришла Джейн. Она громко хохотала и, видимо, разговаривала с Элис, но та в какой-то момент не ответила. Джейн несколько раз громко позвала ее (а Джейн – обладательница громкого голоса, у меня иногда голова кругом идет от ее криков), но сестра не ответила. Потом она вернулась наружу и громко начала ее звать. Мы все выбежали во двор и начали кликать Элис, но та не отозвалась. 
 – А в который час это было? 
 – Да хрен его знает, я же был пьян в стельку. Могу сказать, что было около девяти, но точно назвать время навряд ли смогу. Вообще, я говорю о часе события только потому, что слышал, какое называли другие, сам-то я сбился со счету. Я еще помню, что накануне была сильная метель, поэтому снега выпало много. Мы сразу пошли искать Элис по следам, но они путались, потому что до этого девочки играли в снежки и хорошенько наследили. Потом мы все же увидели один единственный след, ведущий к главной дороге, но примерно за двадцать метров до нее он обрывался, дальше ничего. И знаешь, что самое тупое? Не было парного следа, был только след Элис, как будто она шла одна. И в голове навязывается такая картина: идет себе человек один, а потом что-то вытягивает его наверх. По-другому это никак не объяснить. Еще очень странная та деталь, что мы сразу же помчались по следу – прошло совсем мало времени, около минуты, хотя и она казалась вечностью, да и Джейн тогда быстро обернулась, она бы заметила уходящую Элис. Не увязывается многое. От этого еще страшнее. Когда отец побежал искать по кварталу сестру, я зашел обратно домой, чтобы вызвать полицию и обратил тогда внимание на время: было девять, двадцать восемь. Это время уже впечаталось мне в голову и никак не выходит. После того, как я вызвал полицию, Эсме впала в истерику и Сульпиция носила ей воду, а та продолжала орать, как резаная. 
Странно, что Эдвард не называл Эсме мамой, называя ее по имени или «той». Во время моих размышлений он продолжал говорить:

 – Потом началась суматоха. Я смутно помню, ведь был, помимо всего прочего, пьян. Помню, что минут через пятнадцать приехал полицейский, начал всех допрашивать, сам проверял соседей. Словом, это не прекращалось до утра. Эсме истошно орала: до сих пор, бывает, иногда во сне я слышу ее истеричные крики. Может, тогда-то она и поехала крышей. 
 – Она сошла с ума? 
 – Ну, как сказать, – задумался Эдвард. – Может, и сошла, но она скорее стала какой-то одержимой, пила серьезные антидепрессанты, уходила в нирвану и постоянно обвиняла отца в случившемся. 
 – Но он же не был виновен! – возмутилась я. 
 – Как я и сказал, она стала одержимой. А в один прекрасный момент собрала шмотки и уехала. 
 – Она уехала только потому, что с мужем ругалась? – спросила я скорее для самой себя. 
 – Да нет, конечно. Папа хотел сдать ее в отделение психоневрологического центра. Эсме сопротивлялась, как могла. Думаю, поэтому она и уехала. Отец довел ее до ручки. Под конец она была совсем плоха.

 – В каком смысле? 
 – Каком-каком... однажды она выбежала из дома и бежала до самого леса – там, в темной чаще, ее и обнаружил в одной ночнушке и с голыми ногами местный шериф. Говорил, что она несла какую-то чушь про птиц, которые забирают. Не знаю, что она имела ввиду, но через несколько дней ее уже не было дома. 
 – Так странно... 
 – Пф, страннее некуда, это уж точно. Отсюда вывод: она свихнулась от горя. 
 – И все же, о каких птицах шла речь? 
 – Да это очень просто можно объяснить, – усмехнулся он. – Не нужно устраивать охоту на ведьм из-за долбаных птиц. Дело в том, что Эсме всю жизнь любила ворон. Не знаю почему, но она их все время рисовала, наблюдала за ними, у нее в галерее просто сотни ворон, нарисованных в разной технике, но лет десять назад ее клюнула одна. Тогда никто не придал этому особого значения. Но в периоды своей, хм, одержимости она повторяла, что птицы ее предали. Я долго думал над тем, почему она тогда сказала, что птицы «забирают», а не «предают», как обычно, но она об этом инциденте даже не могла вспомнить, а я просто решил, что она начала на почве нервного расстройства винить еще и гребаных птиц. 
 – Ты не думаешь, что исчезновение Элис связано с Эсме? 
 – Господи, да забей ты на этих ворон. Эсме была помешанной, гребаной сукой. 
Я прищуренными глазами взглянула на него.
 – Что все это значит? 
Он взъерошил волосы и застонал, откидывая голову на спинку дивана. Сигарета торчала из его рта, а дым стремительно и завораживающе поднимался вверх. 
 – Все это долго рассказывать. После того, как Эсме позорно сбежала, я занимался недолго этим делом. Мне, конечно, хотелось вернуть Эсме. Я чувствовал себя отвратительно, а уход матери ударил по самому больному. Поэтому я начал ее искать. Отец быстро узнал про это и долго отчитывал, утверждая, что Эсме не стоит того, чтобы быть найденной, что, мол, пусть пропадает и шляется, где хочет. 
Я представила, как двадцатилетний, юный Эдвард стоит перед отцом, которого он необычайно боится, а Карлайл склоняется над столом, напряженно положив руки на столешницу, и орет на него. Картина была настолько реальна, что я даже могла представить его озлобленное красное лицо с проступающими венами на лбу. Хотя я стала свидетелем вежливости Карлайла, но все же знала, как выглядит мимика человека, который находится в смятении, отчаянии, страхе и гневе. 
Однако я понимала ту вещь, которую никак не хотел понять Эдвард. Эсме что-то знала, причем достаточно многое. Пусть она и была сумасшедшей, но все же... 
 – Словом, после этого разговора я отошел в сторону и на виду у папы ничего не делал, но тихо, пусть даже и медленно, я шел по следам Эсме. Отец знает, что я нашел ее тень пребывания в Нью-Йорке, но потом я сказал, что дальше Эсме пропадает, но на самом деле нет. Дальше она полетела в Италию, а вот там ее след действительно пропадает. Казалось бы, какого хрена американка (а в ней совершенно не текла итальянская кровь) забыла в Италии? Я помню, что тогда серьезно задумался об этом. Она полетела в Рим, но там у нас никого нет. Скорее всего, она специально полетела в столицу, чтобы запутать следы, а оттуда взяла билет на любой автобус, который бы не требовал бы ее личных данных, и укатила в любой город в целой Европе! Я думал, что это был ее побег, но потом... случилось кое-что, – Эдвард нахмурился. – Я иногда прихожу в гости к Маркусу, хоть мне и страшно не хочется наведываться к нему и его племяннику, но порой приходится по поручениям отца. Словом, я был у Маркуса, тогда уже давно позабыл об Эсме и даже не мог ее больше найти, хоть и пробил везде ее данные. Рим – последнее место, где она снимала деньги. Так вот, Маркус был взвинченный и постоянно разговаривал по телефону. Джеймс тупо занимал меня какими-то расспросами, просто из вежливости – в нашей семье принято общаться друг с другом вежливо, другим Джеймс, конечно, таковым не кажется. Тогда я пошел в туалет и увидел в открытой спальне Маркуса стопку писем. Не знаю, что толкнуло подойти и взять их. Стопка была довольно увесистой, глупостью было бы сказать, что кража не жгла руки. В двадцать лет почему-то все кажется таким... личным. Каждая ложь сжимает горло, каждое плохое слово в твой адрес отзывается в голове эхом. Шутка ли, когда взрослеешь, переставать так относиться ко многим вещам, надевать бронежилет, выпускать шипы, маскироваться, прятаться за толстым слоем иронии и непоколебимости, но тогда я готов был пригвоздить себя к позорному столбу. Чтобы ты знала на будущее, в нашей семье нет ничего святого, кроме нас самих. Даже если... блядь, я даже не знаю, что придумать такого страшного, чего не делала бы наша семья. Словом, если кто-то убил, мы не идем в полицию, а помогаем топить «жмурика». Я взял эти письма и рассовал по карманам куртки, джинсов, даже запихнул парочку в ботинки и быстро побежал домой, игнорируя недоумение. Тогда-то я сам себя и подставил. Маркус быстро обнаружил пропажу, и долбаный сукин сын сразу понял, кто виноват. Но к тому моменту поздно было. Я уже отксерил все письма и прочитал их. С тех пор мы с Маркусом и двумя словами не обмолвились. 
Чем больше Эдвард пил, и чем дальше заходил в своем монологе, тем более открытыми и откровенными становились его слова и выражения, словно на исповеди. Я уже не могла его остановить, да и не хотела. Мысли, события, кружившиеся в его голове дикими кошками, которые хранил он в себе столько лет, рвались наружу, очищая сознание. Эдвард был не здесь, ему было двадцать. Он испытывал все те же страхи, ту же скорбь, то же непонимание. Он не был беспощадным взрослым, он был молодым юношей. 
 – И что же было в этих письмах? – спросила я с интересом. 
 – Много чего... Не знаю, что я ожидал увидеть, но точно не это. Маркус и Эсме были любовниками на протяжении более чем двадцати лет. К тому же она вела двойную жизнь. В письмах она клялась ему, что никогда не выдаст его секрет. А вот что за секрет я так и не узнал. Письма, в которых говорилось про некий «секрет» датировались две тысячи третьим, а Элис пропала в две тысячи пятом, поэтому я не могу сказать точно, был ли этот секрет связан с Элис. Также там было много личного. Например, она рассказывала про Карлайла, про то, какой он тиран, как она его не любит, как ненавидит, – парень достал еще сигарету. Курил он беспрерывно. Очевидно, ему хотелось занять руки из-за волнения. – Последнее письмо датировалось восемнадцатым декабря две тысячи пятого года. В нем Эсме описывала вечернюю прогулку с Элис и ее озабоченность тем, что дочь ведет себя отстраненно по отношению к ней. Больше писем не было. 
 – И сохранились ли у тебя эти копии? 
 – Конечно, но я не люблю их читать. Я прочитал один раз, и каждая строчка жжет мозг. Если хочешь, я могу отдать их тебе, но там мало чего интересного. 
 – Ты не можешь говорить за меня. Вдруг я найду что-то интересное. Каждая деталь важна, ты и сам это знаешь. 
 – Только... – Эдвард посмотрел за окно, в непроглядную темноту. – Не говори об этом отцу. Он будет не в себе. Последнее время он хоть немного успокоился, но твое появление и прошлое, которое ты обязательно будешь ворошить, снова будет будоражить его. Он и так еле жив. 
 – Карлайл болен? 
 – Да. У него был сердечный приступ тогда... 
 – Страх. 
Мы замолчали. Эдвард погрузился в воспоминания, а я обрабатывала информацию, открыла ноутбук и начала печатать. 
«8.00 вечера. Эдвард стоял за елкой с Эмметом. Карлайл говорил по телефону. 
В промежутке между 8 и 8.30 Эдвард сделал комментарий по поводу заколки. 
8.30 вечера. Эдвард, Эммет и отец ругались. 
9.00 вечера. Карлайл слышал, как Элис играла на улице. 
Пропажа Элис между 9 и 9.28 
9.28. Эдвард позвонил в полицию» 
Краем глаза я увидела, что Эдвард бережно взял альбом с фотографиями, который милостиво одолжил мне Карлайл. Он со знанием открыл альбом посередине, где уже начинались цветные фото. 
 – Это мы в Виннипеге, ездили к родственникам. 
Он протянул мне альбом, чтобы я смогла увидеть молодого Эдварда, его счастливого отца, рыжую мать и маленькую Элис с черными непослушными волосами. 
 – А где Эммет? 
 – Он фотографировал, – усмехнулся Эдвард. 
С этим альбомом в руках и воспоминаниями он и в самом деле выглядел, как парень, смотрящий на нас с фото – юным, задорным, веселым. Эдвард начал переворачивать страницы. 
 – Господи, а про это фото я совсем забыл! – он ткнул на пляжную фотографию, где Эсме лежала на лежаке, почитывая какую-то книжку, Элис неподалеку строила песочный замок, а Эдвард с Эмметом боролись у кромки воды. 
 – Хорошее фото. 
Эдвард как-то горделиво улыбнулся. 
 – Мне тут шестнадцать лет. Мы ездили на Бали, то был летний отпуск. Должен признаться, это одно из самых классных фото за то время. 
 – Почему? 
 – Оно естественное. Никто не позирует, никто не улыбается специально. Такими мы и были всегда. 
 – Какими? 
 – Отстраненными от других, всегда в своих мыслях. Мы в те времена никогда ничего не делали вместе, чаще отдельно друг от друга, но при этом были рядом. Наверно, это лучшие отношения, какие могут быть в семье, ведь невозможно вечно общаться друг с другом, порой нужно отстраняться. 
 – А у Элис был парень? 
 – Парень? – спросил он так, словно не хотел верить, что Элис мог быть парень, словно он даже не думал о возможности его существования. – Ах, парень... Был там такой, ты можешь прочитать о нем в дневнике, обозначен как «Дж. У», Джаспер Уитлок. Непосредственно парнем его, конечно, сложно назвать, но у нее были с ним отношения. Правда, недолгие – в начале ее последнего учебного года, т.е. за несколько месяцев до исчезновения. Он с ней переспал и после этого выкинул на улицу. Я не знал об этом, но, когда приехал на Рождество, Элис рассказала мне. Я помню, как она грозилась его убить. Все же в дневнике она писала, что они с ним счастливы и встречаются. 
 – Если честно, попахивает раздвоением личности... весь этот дневник и вообще. 
 – Она была немного странной, но в целом подросток как подросток. 
Он привстал. 
 – Ты устала. 
 – Немного, но не смертельно. 
 – Завтра тебе, скорее всего, предстоит перекопать кучу информации, поэтому иди спать. 
 – Кхм, – крякнула я. Голос сипел и был низкий. – Ты можешь завтра помочь мне разобраться с бытом, если есть время? Есть у меня подозрение, что я надолго тут застряла, а никаких нормальных продуктов, моющих средств нет. 
Эдвард оглядел меня с сомнением. 
 – Кто бы мог подумать, ты – и хозяйка. Ха! Не могу представить тебя с тряпкой в руках. 
 – Ну что же, у всех свои недостатки. 
 – А между тем, ты так и не рассказала мне о себе. 
Он скрестил руки на груди и встал прямо передо мной, практически нависая своей высокой фигурой. 
 – Всему свое время. 
 – Обожаю эту фразу! – вскинул руки он. 
Не знаю, что это было: обман зрения, собственная фантазия или усталость от суток бодрствования, но Эдвард показался мне большим коршуном, который набрасывается на добычу. Что-то было в этом парне хищное, необузданное, дикое. То, как он говорил, как вел себя, как общался, даже его порой резкие движения навевали некую покорность собеседнику. Эдвард, безусловно, относился к лидерам. Он хорошо говорил, внушал к себе не только доверие, но и неуловимый, непонятной природы страх. Правильно говорят: «каков отец, таков и сын». Рядом с ним, наверное, каждый человек чувствовал себя под защитой. Его поза всегда была открытой, глаза участливые, но многое он утаивал, и я была намерена узнать о каждой недосказанности, которая мелькала между ресниц. В раздумьях я бросила взгляд на время: час ночи – а казалось, что скоро рассвет. 
Эдвард «забил» свой телефон в мой список контактов и назвал его «смешливый Э.» – я посмеялась над этим несоответствующим названием. Потом он взял свое пальто и предупредил, что оставит машину у моего дома, потому что пьян и боится врезаться куда-нибудь, пока будет парковаться. 
 – Эдвард, – позвала я его, когда тот уже держался за ручку. – Как думаешь, я смогу найти Таню Каллен? 
 – Откуда ты знаешь ее имя? – спросил меня Эдвард с хитрым прищуром, изумление перешло из глаз на все лицо. 
 – Дневник, на последней странице. 
 – А... Ну, думаю, сможешь, мы поддерживаем связь из-за Джимми, только она не Каллен, а Денали, мы так и не поженились. 
 – Кто такой Джимми? 
 – Мой сын. 
Он повернул ручку и вышел в ночной холод. Надо же, неожиданное открытие. Но почему же они так и не поженились? Я думала, что произошли выкидыш или ложная беременность, но обе гипотезы были ошибочными. 
Приняв душ и переодевшись в домашние фланелевые штаны с черной футболкой, я еще долго смотрела на фотографию симпатичной Элис. Она обладала тем аристократически-бледным оттенком кожи, о котором мечтают миллионы женщин, ее волосы, растрепанные под «ежика», соответствовали игривой улыбке, а маленький, очень «геометрический», если так можно выразиться, носик только добавлял аккуратности ее лицу. Мысленно я стала Элис. Я могла понять даже ее желание писать в дневнике только хорошее, я была немного «крышесносной», я хотела, чтобы отец мной гордился, хотела окончить школу, хотела летать в облаках и надеяться на лучшее. Я словно обрела ее ход мышления, словно стала той самой Элис, о которой с умилением рассказывал бы Эдвард, из-за исчезновения которой мир бы покачнулся и горевал. Мне действительно казалось, что для этой семьи трагедия с Элис была равна тому, как если бы земля сотряслась и захватила бы в свои грязные оковы миллиарды человек. Огонь, разруха, руины, пепел и страх. Почему-то в тот момент вспомнился старичок, который каждое утро здоровается со мной возле офиса, держащий в руках табличку «Завтра мира не станет», и мое тело беспокойно задрожало. Для семьи Калленов «завтра» длилось уже восемь лет. Мир, который приносила в семью Элис, бесследно исчез, жестоко оставляя за собой несколько шагов. Несколько шагов длиной в года, длиной в целую жизнь. Как бы я хотела пройти хотя бы по кромке ее души, окончательно понять ее, УЗНАТЬ ее и ясно видеть! Во мне проснулись давно забытые чувства – такие, как потеря, неопределенность, даже злоба. Я снова и снова вглядывалась в ангельские, светлые глаза и ужасалась. Я чувствовала исходящий от них бесконечный пепел из тайн и загадочности. Я в ужасе отшвырнула фотографию и встала с кровати. 
Сон ко мне не приходил. Он убежал, как и сотни других снов покинули меня за этот бесконечный, наполненный суетой и страданиями месяц. Что за адский механизм уносит этих людей? Что заставляет мир так громко вопить, когда ветер раздувает в разные стороны последнюю надежду? Эти мысли пугали меня, даже ужасали. Кажется, я вспотела, лоб мой был совсем мокрый. Вся моя хваленая ирония и сарказм испарились, словно и в помине их не было. Никогда прежде я так близко к сердцу не воспринимала свою работу, которой занималась семь долгих лет. Возможно обстановка так повлияла или, может, откровенный рассказ Эдварда. 
Эдвард... Что за человек он? Яростный обманщик или юноша, чья жизнь обречена была стать драмой и большим секретом? Тот ли он, за кого себя выдает? Кто же он на самом деле? 
Меня иногда пугали загадочные слова типа: «кто-то», «что-то унесло», «куда-то делся», «неизвестность». Неопределенность всегда пугала меня. Вот «убил», «ограбил», «похитил», не так страшно звучит, потому что существует точка, знание, итог. А вот незнание заставляло съеживаться, забиваться в угол. 
Я с твердой решимостью помотала головой. Ну уж нет! Изабелла Свон – та, с которой я была знакома – никогда ни при каких обстоятельствах не тушевалась. Эта женщина ничего, никого и никогда не боится. Я направилась в зал и уселась на диван, сбросив с плеч сумку. Было очень жаль, что такого родного и спасительного телевизора в помине не существовало в этом доме, зато под рукой всегда был не менее родной Интернет (слава богам!). Я быстро вбила в Google запрос «смотреть «Один день» онлайн» и погрузилась в мир любимых актеров, романтической дружбы, превратностей судьбы и всего прочего, о чем мечтала сама. Джим Стерджесс со временем не терял для меня своей притягательной харизматичности, а Энн Хэтэуэй все так же была милой, женственной и прекрасной. Я томно вздыхала на каждом моменте, отчаянно жалела, что героиня оставила своего друга, потом взвизгнула, когда они решили завести детей, а под конец заснула. 
Но сон приснился совсем не радужный. В нем я была слабой и беззащитной, не имела возможности что-либо менять и бессмысленно пожимала плечами. Элис убегала, снова и снова, хлопая глазами и оставляя след. Она хотела что-то сказать, но вместо слов раздавались только звуки: «... ла, ... о, ... ш!» – вот и все, что я слышала. А потом был лес, бесконечный лес в густом тумане и старый, держащийся на честном слове, дом на дереве. «...ла, ...о, ...ш!» – кричала Элис, продолжая тыкать на дом где-то вдали. Я шла к нему, но не могла дойти. 
 – Не понимаю! – крикнула я в сердцах в своем сне. – Элис! Я ни черта, твою мать, не понимаю! 
 – ...ла, ...о, ...ш! 
А потом она опять оставила след, уходящий в никуда, он был бесконечен. Непарный неровный след на фоне белой снежной равнины. 
Я очнулась и моргнула несколько раз глазами. Утренний свет жег глаза. Заснула прямо на диване! Надо же. Телефон заливался болезненной трелью. 
 – Да! – рявкнула я в трубку, превращаясь в другую, нью-йоркскую Беллу Свон, и наконец почувствовала себя в своей колее. 
 – Блядь, где тебя черти носят, какого хрена не позвонила? – вопил Бен. – Я думал, что тебя собаки съели по дороге. 
Я засмеялась спокойно и умиротворенно. Милый, добрый Бен. 
 – Почему собаки? А как же размах? Где интрига? 
 – О боже, закрой рот, даже не хочу думать об этом. Жива – и нормально. 
 – Между прочим, Бен, связь двусторонняя. 
 – Погляди-ка на количество вызовов со вчерашнего вечера. 
Я остолбенела. Загадки, тайны и интриги – это хорошо, но, пожалуй, не нужно теряться и помнить, что через неделю суд. Гребаный Джейкоб. 
 – Окей, окей, не кипятись, – подняла я белый флаг, и парень вздохнул. 
 – Сегодня у меня в квартире побывал твой муженек распрекрасный. 
 – Что хотел? 
 – Тебя искал, а заодно свою тачку. Как хорошо, что я никогда не встреваю в твои дела. Мне даже и сказать-то нечего было. Единственное, что я успел ляпнуть перед тем, как он размазал мне нос... 
 – Погоди... ЧТО? 
 – Врезал мне так, будто я твой любовник или кто еще... А нет, за тебя, кажется, он не слишком переживал, в основном за тачку, – усмехнулся в телефонную трубку Бен. – Сукин сын. 
 – Надеюсь, ты ему не ответил. 
 – Блядь. Ответишь тут, я даже на ноги вскочить не успел, он сразу дверью бабахнул, теперь придется стену подкрашивать из-за этого мудака! – он практически визжал в телефон, и я немного убрала от уха динамик. 
Дверь в мое жилище открылась, и в щель пролезла сонная голова Эдварда. Я помахала ему рукой, предлагая войти. Он повиновался и с интересом уставился на меня. 
 – Так что ты сказал ему? Ты сказал, где я? 
 – Блядь, конечно нет. Единственное, что я сказал, что ты в командировке в долбаной дыре, я даже не мог вспомнить город. После этого-то я и получил. Гад! Как ты с ним жила? 
 – Лучше тебе не знать этого. Моя семейная жизнь знала только страшилки и приколы. 
Эдвард облокотился на столешницу кухонного гарнитура и засмеялся, крутя зажигалку в руке. Одет он был по-простому, но не так одиозно, как вчера: бежевый свитер под горло и потертые джинсы. 
 – В любом случае сочувствую. Еще приходила твоя горничная вчера вечером, сказала, что кто-то разбил стекло на входной двери камнем. Ничего не взяли, просто хулиганы какие-то. Должен признать, симпатичная у тебя горничная. 
 – Отстань от нее, она хорошая, а не как эти твои шалавы. 
Глаза Эдварда округлились, и он вновь засмеялся. 
 – Кто это у тебя там? – спросил заинтересованно Бен. – Значит, пока я тут разбираюсь с твоими проблемами, ты очень мило развлекаешься с новым ухажером! Как не стыдно, Изабелла Мари Свон! 
 – Кажется, ты слишком много обо мне знаешь, придурок, не надо было тебе говорить мое второе имя. 
 – Так кто у тебя там? 
 – Сын моего работодателя. 
 – Угу, все-таки развлекаешься. 
 – Иди в жопу! – рявкнула я, яростно намереваясь закончить разговор. 
 – Хотел тебя послать туда же, но ты уже там, – засмеялся Бен. – Приятного проживания в заднице, удачи! И не забывай звонить! 
 – Адье, придурок, – захохотала я в ответ и положила трубку. 
Эдвард сложил руки на груди и пристально посмотрел на меня. 
 – С кем это ты так? 
 – С мистером неудачником из нью-йоркского колледжа. То есть, соседом, конечно, так и хотела сказать. 
 – У тебя какие-то проблемы из-за отъезда? – спросил он участливо. 
Я посмотрела на него и прищурила глаза. 
 – У меня вообще нет никаких проблем, Эдвард. 
 – Ну да, как же... – протянул он лениво и всезнающе. – Собирайся, поехали. 
 – Погоди, я только проснулась, сколько времени? 
 – Ну, ты и соня-засоня, время уж десять утра. 
Я громко простонала и достала черное платье. 
 – В платье? – поднял бровь Эдвард. – Зачем ты вообще взяла с собой платье? Морден – не ковровая дорожка. Джинсы и толстовка – максимум, что ты сейчас оденешь. 
Я резко выпрямилась. 
 – Приказ? – спросила я, на мой взгляд, слишком резко. 
 – Скорее... хм, рекомендация. 
Я проглотила колкость по поводу того, что рекомендации будет оставлять своим «приходяще-уходящим» дамам, и достала простые джинсы и свитер. 
Когда я более или менее нанесла макияж и сделала пристойный «рогалик» на голове, мы отправились. 
 – Я же не имела ввиду, – начала говорить, – чтобы ты непременно приехал утром, тем более у тебя работа.
 – График у меня ненормированный, да и работаю я не один, а если и работаю, то в основном по вечерам. 
Я хмыкнула и начала ковырять мягкое сидение ногтем. 
 – Не выспалась, что ли? – спросил меня Эдвард. 
 – Да, есть немного. Всю ночь какой-то бред снился, даже не знаю, как описать. Не по себе даже. 
 – Привыкай к этому состоянию, мне не по себе уже восемь лет, – ухмыльнулся он. 
Мы наконец остановились возле какого-то магазинчика. Не очень большой, с яркими разноцветными вывесками, он больше походил на магазин детских игрушек. Никого и близко не было на парковке, такая печально-приятная тоска, навевающаяся благодаря отсутствию людей. В Нью-Йорке невозможно увидеть пустую парковку (разве что в пригороде, и то не факт). Настроение заметно повышалось, и ужасный сон больше не преследовал меня. В Мордене я, наконец, смогла вздохнуть спокойно. Такая жизнь мне нравилась больше. Бесконечная суета города утомляла меня, даже не позволяла нормально побыть одной.
Я довольная направилась за покупками, а Эдвард бродил возле киоска с мороженым. 
 – Собираешься зимой есть мороженое? – зевнула я. 
 – ЭТО мороженое, – он ткнул в витрину. – Можно есть в любое время года. 
Я пожала плечами и взяла тележку, принимаясь выбирать продукты. Когда все было куплено, а бодрость, наконец, соизволила посетить меня, заметила Эдварда, который по-прежнему стоял возле витрины с мороженым и продолжал дегустировать. Я подошла к нему и поставила пакеты на пол. Как можно быть в один момент таким таинственным, а в другой выглядеть так, словно ты ребенок какой-то? 
 – Не заболеешь? – спросила я со смешком. – Шапку не одел, ай-ай-ай, какой плохой мальчик. 
 – А ты сама попробуй его, потом посмотрим, как заговоришь. 
Я потянула руки, чтобы взять мороженое из рук, но он сделал очень неожиданный жест. В следующее мгновение поднес ложку с мороженым к моим губам. Выглядел Эдвард, впрочем, безмятежно, даже так, словно для него это было обычным делом. Однако я чувствовала, что движение это попахивает чем-то неприкрыто откровенным. Что-то в этом было вызывающее. Я аккуратно слизнула мороженое, пробуя на вкус, а затем полностью приняла его. 
 – Мммм, – простонала я как можно более чувственно, прикрывая глаза и запрокидывая голову. Если уж он намерен играть в игры, то, пожалуй, поддержу его выбор, он еще попляшет, зря связался со мной. – Очень вкусно, клубничное? 
Я посмотрела на Эдварда из-под ресниц и слизнула остаток мороженого с уголка губ. Мужчина явно не ожидал подобного рвения. Вот так-то! Не надо со мной играть в эти игры, я умею жульничать. Он нервно сглотнул и посмотрел на ложку в руке. 
 – Что ж, – сказал он низким голосом. – Кажется, пора выдвигаться. 
Он схватил пакеты и направился к выходу. Я еле поспевала за ним, внутренне ликуя, что смогла выбить Эдварда из колеи. Навыки-то не пропьешь! Это точно! 
Мы уже подъезжали к коттеджу. Всю дорогу мы болтали о всякой глупости: погоде, Нью-Йорке, любимых лакомствах на Рождество. Он поведал, что терпеть не может эту традицию с украшением елки. Сказал, что бессмысленно рубить дерево в лесу, потом на это дерево навешивать дорогущие игрушки, чтобы потом выкинуть все это дело на помойку. Я рассмеялась над его замечанием, а он добавил, что елка, помимо всего прочего, пахнет для него отвратительно. «Можно купить искусственную елку и наряжать ее каждый год, а не портить лес только потому, что гребаная традиция этого требует» – пояснял он. Своеобразный Эдвард меня смешил, едва ли хоть кто-то из моих знакомых и родственников когда-либо заботился о сохранении леса. Я спорила с ним, хотя ответных аргументов не имела, здравый смысл был на его стороне. И в конце концов задумалась о том, что на это Рождество куплю искусственную белую елку. В порыве спора Эдвард выглядел совсем глупо, кажется, что мужчина не особо любил, когда с ним не соглашались и злился. 
Но когда мы подъезжали, веселья как не бывало. На подъезде к моему временному дому капли чего-то красного вели к двери. Я резко выскочила из машины, сердце мое билось со скоростью миллион ударов в минуту. Красные кошачьи следы заканчивались, не доходя несколько сантиметров до двери, в конце было много капель крови, и я задрала голову наверх. Эдвард оказался рядом со мной в мгновение ока и проследил за моим взглядом. На массивной ветке дерева, заваленного снегом, висела подвешенная за шею кошка на обычной бечёвке. Кровь стекала с ее ноги прямо на снег. Капли впитывали холодные кристаллы, позволяя им размываться, делая огромную кляксу. Я смотрела на всю эту картину и не могла поверить глазам. Та самая кошка, которая прыгнула нам на капот вчера вечером, теперь бессовестно была мертва, да еще как! Резкий порыв ветра начал раскачивать веревку. Я ахнула, не в силах сдержать в себе ужас. Кто мог сделать такое? Мордочка кошки застыла в одной гримасе – пасть открыта, глаза навыкате, язык высунут. Тело беспомощно висело и было продолжением прямой веревки. Выглядела она такой же сумасшедшей, как и вчера, только теперь еще и мертвой. Я непроизвольно вспомнила слова Карлайла, они буквально гремели в ушах: »... еще какими живодерами. Они не просто убивали бедных животных, они распарывали их на части, смотрели внутренности, смеялись...». Эдвард положил руку мне на плечо. 
 – Кажется, моя семья в курсе, что ты приехала. 
____________________________________________________________________________________ 
ОТ АВТОРА: Ну как вам такой поворот событий? Жду в Кабинете сыщиков ваши версии