Capitolo 11.Часть 2.

Как и предыдущую ночь, утро встречаю с виски. Вторую бутылочку удалось скрыть от приметливых глаз Эдварда за ножкой кровати, идеально подходящей и по размеру, и по расположению для этого, а потому мою прелесть никто не отобрал. Последняя возможность расслабиться и пережить с более-менее успокоенной душой еще один длинный серый пустой день. Я сегодня не ложилась.

На часах семь пятнадцать, за дверью та же тишина, что была и несколько часов назад, после ухода Эдварда, а моя голова, кажется, прямо сейчас распадется, как вчера тарелки, на миллион осколков.

Клин надо вышибать клином, я помню. А потому с уверенностью и спокойствием, в надежде на скорое избавление, раз за разом прикладываюсь к бутылке.

Удивительно все же, как легко изменяется мир. В нем постоянно хочется отыскать что-то понятное, что-то светлое, цепляющее, вдохновляющее… а попадается, как назло, одна темнота. Я перебираю руками эту дрянь, треплю ее, выдавливая хоть что-то стоящее и собирая его по каплям, а лучше не становится. Ни внутри, ни снаружи.

Моя жизнь это вообще нечто удивительное. Все, что только было можно с ней сделать, что только можно вообразить, включить в сюжет биографии или отвлеченного повествования: включили.

Мне девятнадцать лет, а я уже не имею никакого желания узнавать, что будет даже завтра, не говоря уже об этих высоких «через год», «черед десять лет», «в старости».

Может и не быть этой старости, ровно как и следующего года. Может не быть ничего и никого из того, что мы без устали выдумываем.

Фантазии - пустое дело. Я уже сотый раз убеждаюсь.

Мыслить позитивно - для фанатиков. Мыслить с толком - для извращенцев. Мысли в принципе ненужная вещь, от них постоянно хочется без разгона влезть на стенку.

Вот. Вот даже философствование мне не дается - конченой алкоголичке с наркоманскими замашками и табачным ореолом вокруг сознания, мешающем соображать, - единственное, что подходит под ситуацию, и то недоступно.

Как, похоже, и право на собственную жизнь. Я тихонько катаюсь из клетки в клетку, из западни в западню и с благородством и терпимостью загнанного зверя, забывшего, как пахнет свобода, примиряюсь со всеми своими положениями.

Слушаю Рональда, чтобы получить деньги.

Целую Джаспера и отдаю ему себя, потому что без него не переживу ночи.

Поддеваю Каллена - откуда угодно, с любых доступных точек, чтобы с ума не сойти в этом царстве льда и ужаса, - а напрасно.

Никому, никому без исключения не интересна ни я, ни мои идеи, ни мое самочувствие, ни (уж куда там!) мои чувства.

Безвыходное положение, я вижу достаточно отчетливо. Пить - все, что остается. Можно перепить и уже тогда успокоиться, уняться окончательно. Никого из мучителей больше не наблюдать.

Я все еще в своей боевой раскраске, потому что вчера не смогла доползти до душа, коснувшись головой подушки. Но то, что простыни грязные, покрывало смято, а ковер и вовсе, похоже, придется менять, абсолютно не волнует.

Уже на все плевать - вчерашнего боевого духа как не бывало. Спиртное в таких количествах, дымка из сигарет или разговор с Джасом его погубили - неизвестно.

Мне просто до жути все равно. На все, на всех и далеко за пределами этих значений.

…В конце концов, начинает действовать мое «обезболивающее» золотистого цвета. Убивает огонечек мигрени внутри, притупляет резь в глазах и легонько подергивает пальцев. Возвращает почти к человеческому состоянию, в котором хотя бы дышать - и то ценность - можно достаточно свободно.

Однако, помимо неожиданного наплевательства ко всему, есть еще и раздражение. Тягучее, болезненное, твердым комком сдавливающее внутренности. Мне не жарко и не холодно, но вряд ли состояние, в котором нахожусь, можно считать комфортным. Хочется одновременно свернуть горы и не делать ничего. Отдаться на усмотрение другим людям и грядущим событиям или же бороться, вгрызаясь зубами за то, что дорого и нужно: не так уж много ценностей у меня осталось.

Я не нахожу правильного решения в одночасье - более того, даже не пытаюсь его найти.

Но совершенно неожиданно с течением времени - а проходит минут двадцать с моего пробуждения - понимаю, что застарелый запах закуренной комнаты действует на тело неподобающим, уничтожающим образом. Мне срочно нужен свежий воздух.

Я встаю, удержавшись за кроватную спинку. Я медленно, выверяя каждый шаг, чтобы не дать Каллену удовольствие полюбоваться новыми шрамами, бреду к балкону.

Я распахиваю его, раздвинув шторы, и ступаю внутрь, как есть, босиком. Плитка, занесенная тонким слоем снега, холодная. Да и вокруг теплой погоду не назовешь, хоть снегопад и прекратился.

Я глубоко вдыхаю морозный воздух, приняв почти с радостью колючее ощущение внутри, следующее за этим. Похоже, даже в ледяной пустыне можно отыскать преимущества.

Не имею представления, почему Эдвард сразу не предложил мне эту спаленку. Отсюда открывается хороший вид на задний двор дома, где я за все эти дни побывать не удосужилась, и высокие деревья позади. Пихты, как было сказано. Да, пихты. Зеленые, большие и с шершавыми могучими стволами…

Им нет дела ни до людских крайностей, ни до людского счастья. Мир для них однообразен, низок и недостоин внимания. Они проводят всю свою жизнь, взирая на него с высоты своего роста, и, не глядя на то, что ничего не могут с этим поделать, довольно счастливы. По крайней мере, по их виду обратного не заметно...

…Внезапно мне хочется их коснуться. До безумия хочется, очень сильно. Притронуться к стволу, ощутить покореженную кору под пальцами, прикоснуться к чему-то больше, чем просто дереву. К его нутру, к душе. Как к своей собственной.

Спонтанные желания для мозга, пропитанного второй день подряд алкоголем, - главный стимул к действиям. Я толком и понять не успеваю, как разворачиваюсь, вернувшись в комнату, и, подойдя к шкафу, выуживаю из него первую попавшуюся на глаза одежду.

Краска высохла и не оставляет больше следов, но даже если бы это было не так, я бы все равно решилась и пошла. Уж больно притягательна мысль.

Черная шуба, черные джинсы, зеленая кофта-гольф. Я в полной амуниции - осталось лишь надеть сапоги, на удивление точно сошедшиеся на моей ноге. Тут явно не обошлось без личного и очень талантливого обувного мастера. До сих пор не могу взять в толк, как удалось Эдварду провернуть сию аферу без потерь.

Я открываю дверь, неспешно выходя в коридор. Так же закрываю ее, не издав лишних звуков, кроме тихонького скрипа.

Уже позже, потом, когда вернусь в этот дом и начну анализировать случившееся на больную трезвую голову, удивлюсь, почему на пути к выходу никого не встретила. Где были извечные экономки? Отсыпались после ночного погрома?

А Эдвард? Он опять уехал или так же посвятил утро сну? Насколько можно верить календарю, день сегодня будний… он не работает?

Но, так или иначе, я оказалась на крыльце дома, припорошенном снежинками, нерастаявшими с ночи. А потом на подъездной дорожке, где теперь не было и намека на машину, привезшую меня сюда. А потом каким-то чудом на лесной тропинке появляющейся прямо из-за невысокого белого заборчика.

И, в конце концов, свою мечту коснуться пихт я исполнила. Ствол действительно невероятен по ощущениям… в нем и сила, и слабость, и крайняя хрупкость, граничащая с невиданной мощью… все, что только можно вообразить. Все несоединимое в одном. Комплект.

Но деревьями все не кончилось, потому что через двадцать минут я обнаружила себя идущей вдоль асфальтированной дороги, огибающей лес и с ленивым вниманием наблюдающей за парочкой птиц, переговаривающихся на вершинах деревьев.

Такая прогулка была в высшей степени странным мероприятиям, которое при любых других условиях и в любом другом состоянии, даже меньшем опьянении, я бы себе не позволила. Холодно и тяжело дышать, отсутствие шапки дает право тысячам иголочек кусать кожу головы, а руки без перчаток, что взять даже не подумала, леденеют.

Но мне хорошо. В этом лесу, вне дома, в одиночестве мне правда хорошо. Лучше, чем было за многие месяцы и уж точно за последние пару недель. Здесь хоть намек на свободу, хоть ее отголосок… никто не приказывает, не ограничивает и не терзает лес. Лес сам себе хозяин.

Дважды мимо проезжают машины. Никто особо на меня не смотрит, да и я ни на кого не смотрю. Иду себе размеренно, смотрю по сторонам, наслаждаюсь погодой. И параллельно думаю, выстраивая оказавшиеся всего десятью часами позже бредовые теории о том, как свыкнуться с жизнью на краю земли и не начать резать вены, подобно Конти, вставлявшей упоминание об этой своей привычке в нашем разговоре дважды.

Постепенно с одной темы я перебрасываюсь на другую - мороз наверняка придает бодрости - и с прежним рвением начинаю раздумывать о том, что делать с Калленом. Самое страшное, что мне непонятно, кем на самом деле для меня он надеется стать. И все его ответы на самом деле куда хуже вопросов, возникающих у меня. Он отвечает по несколько раз, а для меня только путается все больше. Превращается в пестрый клубок.

Впрочем, сейчас явно не время и не место рассуждать обо всем этом. К тому же, как удалось заметить…

Из череды мыслей меня вырывает громкий сигнал клаксона автомобиля, проехавшего в опасной близости от левой руки. Водитель, совершенно не скрывающий оценки моего поведения - вышла на дорогу больше, чем положено, - прекрасными словами, но, благо, непонятными мне дословно, но содержащими достаточно экспрессии, чтобы намекнуть на определение «мат», благодарит меня, что не попала под колеса.

Я не пугаюсь и не вздрагиваю, хотя возвращаюсь на обочину, тремя следами по мягкому снегу продемонстрировав ему свой путь.

Оглядываюсь на мужчину с интересом и едва-едва скользящим во взгляде смешком. Издеваюсь?..

Не знаю. Его не знаю.

А он меня узнает.

- Изабелла, что ли? - вдруг перестроившись на английский, произносит, распахнув глаза. Они у него серо-голубые, глубокие. Волосы темные-темные, почти черные, черты лица слегка грубоватые, будто неотесанные до конца - бросили, не добившись нужного результата, - но ошеломление, заставляющее выгнуться обе брови сразу (я уже и забыла, как должно выглядеть нормальное человеческое лицо), напоминает мне что-то из прошлого… выражение… изгиб уголков рта, да… и нос, нос с горбинкой, похожий на… греческий?

- Мать мою, действительно, - хозяин необъятного моему взгляду белого хаммера останавливается прямо посередине дороги, не заботясь о том, что делает. Его спасает, что трасса пуста - здесь, видимо, не много проживающих.

Я смотрю на него внимательнее, но все равно не могу припомнить. Видела, да. И даже говорила, наверное… круг и так сужается до немыслимых пределов, потому что по-английски здесь со мной общалось всего четыре человека…

А в Америке из окружения этих четырех? В клубе. Еще малиновый коктейль был, с длинной желтой трубочкой и пляжным зонтиком-ананасом в виде оформления!

- Мистер?..

- Мистер, мистер, - тот далеко не с одобрением качает головой, резко сворачивая вправо, прямо из стоящего положения. Паркует машину на обочине, за мгновенье покидая салон.

Высокий и необхватный. На нем тогда был серый костюм с галстуком и темно-синяя рубашка.

Эмметом звали, если не ошибаюсь. Или Эмбет. Или просто «медвежонок». Теперь узнаю.

- Ты чего здесь делаешь? - не удосуживаясь ни на нормальное приветствие, ни на простую дань вежливости - вопрос помягче, - с места в карьер вопрошает мужчина. - И с лицом что?

Сегодня костюм черный, почти выкалывающий глаза своим ярким цветом, а пальто, хоть и посветлее, прекрасно сочетается с ним по гамме. Еще бы воротник с меховой опушкой - и истинный русский барин из моих книг по истории.

- Гуляю, - сначала сказав, а потом подумав, выдаю. Складываю руки в карман, переставая понимать, что с ними делать. Выпитое действительно сильно притупляет мыслительную деятельность, это точно.

- Гуляешь? - знакомый незнакомец, Бог знает каким чертом перенесшийся вслед за мной с одного континента на другой (это вообще возможно?), повышает голос, - какого, твою мать, черта? Где ты должна быть, ты знаешь?!

Грубость - его главная черта. Джаспер нервно курит в сторонке.

Мне надоедает слушать брань через слово. Наплевательски пожав плечами, с изяществом недобитой хромой лани разворачиваюсь, намереваясь продолжить свой путь. По щиколотку проваливаюсь в снег у дороги, но даже это мало волнует.

Все, что вынуждает остановиться: выросшая перед глазами стена. Выше меня абсолютно точно на две головы.

- Ты никуда не пойдешь! - безапелляционно заявляют мне в лицо, не потрудившись даже нагнуться или изобразить хоть что-то вроде просьбы включить голову, - разворачивай лыжи и домой! Тебя же хватятся!

Меня пробивает на смех. Едкий.

- Ты тоже хочешь схватиться? А за что?..

В темном океане, тем более внешне спокойном, может гореть пламя? О да, может, поверьте. Мне хватает одного взгляда на радужку Эммета, чтобы убедиться в этой бредовой истине.

- Твое счастье, «девочка», - он кривится, скалясь, - что не я держу эту голубятню! За самовольные уходы тебе голову мало снести!

Ага, тон такой, верно? А кто он мне?!

- Лучше следи за своей головой…

Мужчина с шипением, ничуть от меня не спрятанным, втягивает воздух через нос. Его ноздри опасно раздуваются, лицо приобретает очень воинственный, опасный вид. Угроза в каждой клеточке, в каждом незаметном движении - губ, щек, носа… в отличие от Эдварда, у которого все приходится искать в глазах, Эммет выпускает свои ощущения наружу. Демонстрирует без стеснения.

- Садись в машину, пока я не передумал тебя закопать где-нибудь здесь, - выдает он, раздраженно дернув ворот и без того хорошо сидящего пальто, - и поторапливайся.

- Сейчас-сейчас, - усмехаюсь, отступив на шаг назад. Голова уже немного кружится, но это не значит, что позволю увезти себя туда, куда этому ненормальному заблагорассудится.

Откуда я пришла? Я помню, дважды поворачивала на развилке… куда? И что именно он собирается со мной делать?

В притупленное туманом сознание закрадывается опасение, которое потихоньку переходит в страх. Мне неясны мотивы и намерения этого человека, встреченного за всю жизнь всего дважды, а это проблема.

И рассчитывать не на кого, кроме себя - дорога безлюдная, пустая… захочет - ничего ведь не сделаю. Мать мою, и где теперь этот Человек-страховка? Мне как никогда нужна его помощь…

- Я не знаю адреса… - увиливаю, высоко держа голову, но не упуская возможности отступить, если она появится. В глаза не смотрю - смотрю на точку между глазами, как учила Роз - дабы не выдать своего страха. Но ровно и спокойно дышать с каждой секундой все сложнее.

- Зато я знаю, - похоже, картина для него, не глядя на мои старания, все же очевидна. Глумится, оскалившись моим опасениям. - Так что садись, Лебединая. Все равно не убежишь.

Не убегу?.. Либо пан, либо пропал. Надо пробовать.

Мне кажется, я мгновенно трезвею, обдумывая то, как лучше рвануть с места и пуститься подальше в лес, чтобы не догнал на своем гребаном автомобиле. Но бесполезно все, что и следовало доказать. Мой первый шаг - и крепкая железная ладонь хватает за локоть. Чуть не выворачивает его.

- Напрасно, - констатация факта.

Силком притягивает к себе, будто не замечая, что со всей силы упираюсь. Однако я, даже не желая того, снова удивляю его, потому что брови опять взлетают вверх.

- Ты что, Изабелла, еще и пьяная? - наклонившись к волосам, пытается разобрать он.

Момент истины - отвлечение. Я не медлю.

Что есть силы, с удивительной точностью рассчитав удар, вскидываю вверх колено, впервые радуясь своему росту и воспринимая его как преимущество.

Попадаю в цель, в самый пах, потому что почти сразу же каменный и необъятный людоед складывается пополам, задохнувшись на полуслове.

А я бегу, оправдав себя тем, что он вполне может оказаться маньяком: какого угодно плана. Бегу, раскидывая снег, прямо в лес, как и хотела. Перепрыгиваю маленькие сугробы, направляясь к не прореженной части с особо густыми деревьями.

И успеваю, наверное, тридцать пробежать, пока снова не вынуждена остановиться. На сей раз по причине падения. Мгновенье - стою, а еще мгновенье - и в снегу. Полностью, прямо лицом.

Прерывисто выдохнув, сжав зубы, пробую подняться - тут всего ничего осталось, еще несколько шагов и внутри гряды деревьев, а там можно далеко-далеко, не догонит ведь - но не тут-то было.

При первом же движении ногу пронзает такая боль, что я послушно, как марионетка, которой внезапно обрезали ниточку, замираю. Слезы даже заметить не успеваю - они уже густо текут по лицу, мочат краску, размазывая ее мазки.

А сзади тем временем шаги. Так быстро пришел в себя?..

Я предпринимаю еще одну попытку, крайнюю. Дергаюсь, отказавшись смириться с вынужденными обстоятельствами, но терплю фиаско. Вслух стону, до крови закусив нижнюю губу.

Эммет идет. Уже близко - снег скрипит.

Мамочки…

Я шумно сглатываю, покрепче прижав ладони к груди. Лицо, замазанное снегом, не трогаю - пальцы не слушаются.

Но тело себе подчиняю, принимая тот факт, что смерть лучше встретить с широко открытыми глазами, чем ждать, пока набросится со спины. Поворачиваюсь с бока на спину, горько всхлипнув, когда опять тупой болью отзывается поврежденная нога.

И почти сразу же, не успев даже толком подумать, цепляю взгляд Медвежонка собственным.

Впервые в жизни и очень надеюсь, что в последний раз, смотрю на своего потенциального мучителя испуганно, просительно и отчаянно. Еще только головой не мотаю и не стучу зубами, хотя до этого уже близко.

Он здесь. Он может, хочет и имеет право сделать все, что угодно. Молить или не молить - неважно. Почему-то мне кажется, что он человек-слово. И не упустит такой шикарной возможности…

Эммет останавливается надо мной, глядя сверху вниз, заслоняя собой полнеба и бросая тень на снег, на котором лежу, который больно холодит кожу, внезапно продемонстрировавшую крайнюю чувствительность к нему. Подтверждает всем своим видом предположения, озвученные прежде.

Он разозлен, раззадорен настолько, что у меня перехватывает дыхание. Людоед, да. Сожрет меня - с потрохами. И костями не побрезгует…

- Ну, Изабелла!..

Но нечто странное происходит, что я никак не могу понять: как и я, подцепив взгляд глаза в глаза, мужчина неожиданно меняется в лице. Сначала неощутимо, потом заметнее. Ярость покрывается налетом хмурости, желание задушить за причиненную боль тонет в подобии сочувствия, а все заготовленные слова пропадают сами собой. Приоткрыв губы и часто, но глубоко дыша, он словно бы перестраивает свои планы. И мысли. И тон.

- Тихо, - негромко просит, медленно, дабы не напугать меня больше прежнего, приседая рядом. У него другой голос - мягче, хоть еще и не до конца утерявший весь гнев, прочувствованный раньше, - так больно ударилась?

Меня начинает трясти - по-настоящему, как в описании симптомов лихорадки. Зубы отбивают марши, губы белеют, а пальцы отчаянно сжимаются, приобретая неестественный скрюченный вид.

- Пожалуйста… - не брезгую попыткой отговорить, понимая, что слова - все, что у меня осталось. Остальное давно недоступно - ползком я точно не спасусь.

- Да ладно тебе, - он приглушенно фыркает, хмурясь больше. В серо-голубых глазах появляется странный блеск, который, судя по виду его обладателя, и самому ему непонятен, - я же ничего дурного не сделаю, Изабелла. Мы же уже встречались.

- Куда ты меня повезешь? - с трудом спрашиваю. С трудом, потому что преодолеть преграду из бесконечной дрожи сложная задача.

- Домой, - сразу же, не терзая, обещает мужчина, - в дом Эдварда, откуда ты и ушла. Не бойся.

- Откуда ты?.. - осекаюсь на полуслове, когда в добитой, несчастной за эти дни памяти всплывает картинка того дня, когда мы с Джаспером подбили серый «Ягуар». За рулем был он, Медвежонок, а на пассажирском сидении - мой Аметистовый. Они знакомы. Они вместе ехали в той машине. Он еще отговаривал Эммета вызывать полицию…

- Будешь лежать на снегу, уже никто не поможет, - сдержанно, но уже ближе к прежнему стилю поведения, докладывает мне. - Вставай и пойдем.

- Больно…

- Очень? Не можешь подняться?

- Да…

Эммет вздыхает. Но уже не так тяжело и не злобно. Безнадежно.

- И что с тобой делать?

Я опускаю голову, поджав заледеневшие губы. На них кровь, это очевидно. И снег беспощадно щипает ранки.

- Придется тебя поднимать, - приходит к решению Эммет, пока я пытаюсь оценить масштабы бедствия. Придвигается поближе, подставив правое плечо. От него пахнет апельсиновым одеколоном, чуть-чуть сигаретами и свежестью мороза, выбивающей другие запахи и завладевающей их простором.

Он правда хочет взять меня на руки?..

- Ну, смелее, - поторапливает, наблюдая за нерешительностью в моих глазах, - я опаздываю, и подбирать тебя в планы не входило.

Эта фраза перевешивает нужную чашу на моих весах, и я соглашаюсь. Домой ведь не вернусь сама… и никуда не вернусь, если останусь здесь. А умирать от воспаления легких лучше в тепле.

Потому я послушно отвожу руку за его шею, хватаясь за нее для опоры. Вторую устраиваю на противоположном плече.

С легкостью, будто несет не пятьдесят килограмм, а нечто вроде пушинки, Эммет встает на ноги, пробравшись рукой под мои колени. Держит крепко, уверенно и достаточно удобно. Мне не больно.

К его машине мы возвращаемся быстрее, чем я сбегала от нее. Не рискую прижиматься к нему, как сделала бы к Эдварду в этой ситуации, но тепло неотвратимо тянет к себе… чуть-чуть, самую малость, ближе пристраиваю руку. Грею хоть ее.

Салон внутри черный, как мне нравится, в лучших тонах. Кожаный, но не холодный. Эммет включает печку, настроив вентиляторы на меня, и трогается с места, не проронив ни звука.

Я впервые еду на таком большом, высоком и вездеходном автомобиле, потому даже ситуация с ногой, все еще напоминающей о себе, чуть притупляется. Мне странно и непонятно все, что происходит, а потому хочется лишь добраться до комнаты. Закрыться в ней. И спрятаться под одеяло - с головой, как от грозы.

День новых ощущений, ей богу. Я даже не чувствую себя пьяной, хотя второй день подряд в одиночестве осушаю пол-литра алкоголя.

Если бывают невероятные совпадения и встречи, то вот, как они выглядят. Запутаннее и неожиданней нельзя и представить. Да и войны Каллену провальнее моей еще надо поискать…

Ничего не получается, за что ни возьмусь!

Хаммер поворачивает влево. Вот, значит, как - от развилки направо. Я достаточно много прошла.

- Извини меня за… - поджимаю губы, нерешительно взглянув чуть ниже руля, на пряжку ремня, красующуюся на талии мужчины.

Эммет фыркает, не отрываясь от дороги.

- Забудь об этом.

Послушно киваю, не желая с ним спорить и заигрывать. Смотрю в окно, прижавшись щекой к меху шубы. Он несильно пострадал от снега, а потому теплый. Он греет меня.

- Спасибо…

Боковым зрением Людоед посматривает на меня, чувствую это, но не вытягивает подробностей и развернутых ответов. Просто принимает благодарность.

- Не за что. Это все равно не ради тебя.

За окном сменяются сосны на сосны, а ели на ели. Пробегают пихты перед глазами, сугробы, небо… я смотрю на это, как впервые, и не могу поверить, что настолько удачлива. Что даже вместо маньяка попался мне знакомый мистера Каллена, довезший обратно к дому. Что помог мне, хотя имел полное право ничего подобного не делать. Я ведь отказала ему в клубе…

И даже вежливость здесь не имеет никакого значения.

- Ты знаешь Эдварда? - робко интересуюсь, подставив побелевшие пальцы под вентилятор, теперь выдающий вместо ледяного воздуха теплый.

- Достаточно, - кратко, как в армии.

- А почему решил, что я от него?..

- Интуиция.

Односложные ответы меня не тревожат. Я задаю вопрос и получаю объяснение. Краткое, но полное. Исчерпывающее. И это не худший стиль общения, который стоило бы взять на заметку и Серым Перчаткам. А то многовато в его лексиконе слова «правило».

- У вас вчера была вечеринка? - кивает на мое лицо. Супится, отчего его не слишком красиво искажается гримасой недовольства. А еще враждебности. Предупреждает: не трогать. И отвечать.

- Нечто вроде… - смущенно опускаю голову, припоминая все ненужные подробности. Почему-то теперь они вынуждают краснеть.

Эммет оценивает мою реакцию по-своему, но уважительно принимает ответ. Не расспрашивает.

Да и некогда: мы подъезжаем к нужному дому. На таком расстоянии он один? А другие что, еще дальше?..

Мой неожиданный спаситель паркует хаммер на подъездной дорожке, выходя наружу. Я не решаюсь открыть дверь - выходить особо не хочется. Не представляю, что ждет по ту сторону пассажирского стекла, а потому пугаюсь. Кто знает, что взбредет в голову Эдварду… и что он придумает для меня за такое явное непослушание. Наверняка ведь уже был в комнате и видел: и бутылку, и мое отсутствие.

Эммет открывает дверь.

- Подожди… - дрожащим голосом прошу, силясь набраться решимости для того, чтобы ответить за все содеянное. Почему-то до одури страшно сейчас. И слишком тесно, слишком больно в груди. Не вздохнуть.

- Я не буду сидеть здесь до утра, - рявкает мужчина, - пойдешь пешком?

Проблеск его человечности и уважения ко мне пропал так же быстро, как и появился. А возражения неприемлемы.

- Нет… - виновато шепчу, возвращая руку на исходную позицию на его плече, - извини…

- Так-то лучше, - удовлетворенно хмыкает тот. Завершает начатое, вынося меня из машины.

С крыльца одновременно с этим действием раздается женский возглас. И кто-то спешит по ступеням вниз, не удосужившись даже придержаться на скользкой поверхности за перила.

Я всего на секунду закрываю глаза, чтобы унять ярко-пылающий на лице румянец, а когда открываю, уже поздно свое поведение отрицать.

Эдвард в пальто, наброшенном наспех, не застегнутом, с взъерошенными волосами, взволнованным бледным лицом и большими, потемневшими аметистовыми глазами, десятком морщин, отразившимися на половине лица, быстрым шагом направляется к Медвежонку.

- Что с ней? - пытаясь хотя бы мой взгляд словить, испуганно зовет он.

- Подвернула ногу, - докладывает Эммет, - решила прогуляться, да, Изабелла?

Чувствую, что не могу говорить. Не хочу этого делать, всего один раз посмотрев на Эдварда. У него на лице ни злости, ни недовольства, ни даже оправданного разочарования моим очередным проступком. Только тревога, только забота… острая. Она меня режет, эта забота. Наравне с блеском долга, уже знакомым. Он переживал за меня?..

- Ты ее в лесу нашел?

- На дороге. Шлялась по проезжей части.

Я их не слушаю. Ни разговоров, ни жаргона Эммета. Очень странное чувство внутри и очень опустошающее. Это далеко не стыд и уж точно не беспокойство. Другое слово.

- Спасибо тебе, - в конце концов благодарит Аметистовый своего близкого знакомого, сделав шаг вперед.

Тот отвечает ему на удивление ободряющим, пусть и хмурым, взглядом и кивком головы. А потом передает меня мужчине. Даже не спрашивает, согласна ли.

Впрочем, протестовать кому-кому, но не мне. Свое время использовала, сражение проиграла. Очередное поражение и очередное испытание для гордости. Кроме нее уже ничего не осталось.

Я слышу знакомый бананово-клубничный аромат, я ощущаю запах свежих простыней, с которых, видимо, не так давно Каллен встал, я волей-неволей касаюсь его теплого тела… и слезы возвращаются. Помня о ночи, помня обо всем, что случилось, возвращаются. Но не топят - скорее медленно опускают под воду, не обещая легкой смерти. Истязая.

Мне снится, или он правда взял меня на руки? А как же все эти правила?..

Эдвард держит меня не менее уверенно, чем Эммет, но более трепетно. И он, похоже, не возражает, когда, обессилив, как маленькая девочка, прячу лицо в темноте пальто возле его плеча. Сдаюсь, признавая поражение и размахивая белым флагом. Пусть делает что хочет… победитель волен сам выбирать приговор проигравшим.

Слышу вдох. Потом выдох.

Негромкую мрачную просьбу Эммета, которой, к сожалению, не понимаю: «Держи ближе к себе, а то сдохнет».

А потом, почувствовав то, как опускается подбородок Эдварда на мою макушку, не давая сдвинуться даже на миллиметр и согревая порядком мокрые волосы, закрываю глаза.

Не слышу ни причитаний Анты, ни восклицаний Рады, ни скрипа ступенек… слышу дыхание Каллена. Когда он вносит меня в дом, когда идет по лестнице - всегда воздух колышет волосы. Чуть-чуть, но заметно. Тепло.

И на этом сумбурные двое суток веселья заканчиваются.

Жирной, как и полагается, точкой.

Да, Белла наломала много дров, к тому же, она наконец-то встретилась с Медвежонком на его территории... буду рада вашим отзывам и высказанному мнению. Надеюсь, глава получилась интересной.

Источник: http://robsten.ru/forum/29-2056-1#1421465