Capitolo 12. Часть 2.
Каролина поит Эдди чаем из маленькой фарфоровой кружечки. Она заботливо придерживает чашечку, помогая своему другу напиться вдоволь, и попеременно предлагает ему то пластиковый круассан с клубничным джемом, то силиконовые оладьи под медом. Интересуется, ведя светскую беседу, какого это: жить на луне?
И пусть и чай, и все прочие угощения ненастоящие, Каролина ничуть не смущается этого факта.
Она играет, наслаждаясь моментом. А Эммет наслаждается, наблюдая за ней.
В гостиной никого, кроме них, нет, в камине теплится маленький огонек, надежно спрятанный за тончайшей стеклянной решеткой, и тишина со спокойствием, окутавшие комнату, помогают увериться на собственном примере, что не так уж бренная жизнь и плоха.
Что для счастья человеку нужно очень мало - хотя бы один такой вечер в неделю.
- Говоришь, планолеты вы больше не строите? - с серьезным видом спрашивает Карли, посадив мохнатую игрушку к себе на колени и внимательно глядя в ее большие черно-сиреневые глаза. - А почему?
Эммет, все это время делающий вид, что читает газету, неслышно усмехается. Уголки губ вздрагивают, бумага чуть-чуть опускается, и малышка, обернувшись не в самый подходящий момент, замечает папину реакцию. Хмурится, супясь.
- Ты смеешься надо мной! - заявляет, крепко, будто кто-то хочет отобрать, прижав Эдди к груди.
Эммет откладывает газету. Сожалеюще качает головой, впуская во взгляд раскаяние:
- Ну что ты, солнышко.
Однако Карли так просто не возьмешь. Она стоит на своем.
- Ты считаешь, что Эдди нас не понимает! - обвиняющим тоном заявляет она, прищурившись с опасной искоркой в глазах, - думаешь, он просто игрушка?!
Мужчина наклонятся вперед на своем кресле, протягивая дочери руки. Зовет к себе, мягко улыбаясь.
- Ни в коем случае, родная, - уверяет. И больше не смеется.
Девочка думает, принимать предложение или нет. Ей хочется доказать свою точку зрения и не дать в ней усомниться - характерная черта отца, они оба это знают, - но в то же время объятья папы безумно притягательны. В них так тепло и уютно… в них совсем не страшно!
В конце концов, Каролина сдается, сделав и так уже известный выбор. Поднимается с пола, стряхнув со своего джинсового комбинезона невидимые пылинки, и медленно, не отпуская лапку Эдди, идет к отцу. Дразнится, если судить по блуждающей на хорошеньких губках усмешке.
Но как только дочь оказывается в достаточной близости, Эммет, удивляя ее, быстро хватает себе причитающееся, усаживая свое сокровище на колени. Прижимает к себе вместе с единорогом, не заставляя отпустить его.
Показывает, что верит во все, во что она захочет. И не будет ее обижать.
- Эдди не любит сигареты, - выгибаясь, заявляет Каролина. Но отстраниться не решается - даже запах не вынуждает.
- Прошу прощения у Эдди, - нежно шепчет Эммет, - передай ему, что папа больше не будет так делать.
Девочка смягчается. Устроив единорожку между ними, уже обеими руками обвивает шею мужчины. Сама прижимается к нему.
- Мы верим папе, - бормочет. И целует его в щеку.
Эммет тает в руках этой девочки, хотя всего девять лет назад он бы с легкостью посмеялся над тем, кто сообщил бы ему это. Он никогда не представлял, что нечто маленькое, кричащее и постоянно требующее неусыпного внимания, может быть настолько ценным.
В отличие от Эдварда для него дети были не больше, чем данностью. Нечто вроде «галочки», чтобы считаться состоявшимся в жизни человеком. Просто чтобы род не затух.
И какая же гребаная насмешка, что именно у него, у Эммета, никак не заслужившего, никак не вымаливающего такое большое сероглазое счастье, родилась дочь!
А Эдвард за день до этого получил ответ на извечный вопрос «почему» за свои тщетные трехлетние попытки. Диагноз был неоспоримым: бесплоден. Диагноз разбил последние надежды.
…В дверях появляется Голди. Ее темные волосы заколоты гребешком, на ногах любимые зеленые тапки, а домашний костюм идеально, как и полагается, выглажен. Голди кивает Эммету, привлекая его внимание. И, проследив за ее взглядом, он находит в руках гувернантки дочери телефон. Дисплей горит зеленым - звонок идет.
- Мама звонит, - шепчет он на ухо девочки, пригладив ее густую черную шевелюру, - какой зайчик побежит говорить с ней?
Глаза малышки загораются. Ярко-ярко.
Еще раз чмокнув папу в щеку, она с готовностью подскакивает на своем месте.
- Я буду этим зайчиком! - и очаровательно улыбается, тряхнув своими тяжелыми косами. Получив разрешение, слазит с его колен. Оставляет единорога на хранение - вверяет ему свою самую дорогую игрушку. И бежит к Голди, буквально выхватывая телефон из ее рук. Взлетает наверх по ступеням лестницы - в комнате хлопает дверь.
Каролина не любит говорить с Мадлен при ком-то. Это, как признавалась, не дает ей разговаривать и спрашивать то, что хочет узнать.
Эммет не доверяет женщине настолько, чтобы давать девочке выслушивать все, что та решит высказать - и о нем, и о Эдварде, и в целом о самой малышке, - но, принимая во внимание тот факт, что звонит Мадлен раз в месяц, не препятствует. Самые волнующие ее темы дочка все равно потом рассказывает ему при случае. Особенно что касается их с дядей…
Голди уходит на кухню, молча извинившись перед Эмметом, что прервала идиллию. Но тот не злится. Показывает ей, что не злится. И предлагает на ужин приготовить мусаку - Карли понравится.
Заново раскрывая газету, мужчина пробует прочитать хоть строчку. Заголовки видит, буквы - черном по белому - видит, но на самом деле не видит ничего. Не может вникнуть.
Вслушивается то в шум воды на кухне, то, хоть и бесполезно, в какие-нибудь звуки наверху, а потом выкидывает бумажное издание, предварительно смяв его, прямо в огонь, отодвинув прозрачную заслонку. Внимательно наблюдает за тем, с какой быстротой горе-шарик охватывает пламя.
Он сгорает в конце концов - превращается в пепел. Исчезает, рассыпаясь золой по дровам.
И Эммет, хмуро проведя параллель, казавшуюся неожиданной, почему-то вспоминает Эдварда. Всех его «голубок», всех этих недостойных девок… и то, с каким усердием, с каким рвением брат вкладывает в них душу.
А ведь ничего не останется - все сгорит. Эти малолетние преступницы, отправившись на свои хлеба, будут счастливы. Будут счастливы за счет него - его вложенных сил, его потраченных денег, ущерба, нанесенного ему… а он счастливым останется? Если все раз за разом от него уходят? И никто, никто не додумается до того, чтобы банально поговорить: о себе, о нем. О его жизни.
Эммет чувствует, что злится. Что все внутри закипает.
Перед глазами встает лицо той девушки, последней, Беллы. Той Лебединой Красавицы, которая ни на грамм, ни на йоту не достойна так называться ни за что, кроме внешности. Она та еще тварь…
Но признать Каллену-младшему приходится, что что-то вздрогнуло внутри, когда там, на снегу, она завыла раненым зверьком, растянувшись возле сугроба. Что в ее глазах, в ее лице изменилось что-то, упала маска… и девочка оказалась под ней. Такая же, как Карли. Только несчастливая. Только плачущая. Только безумно, безумно одинокая… без надежды на лучшее будущее.
Он бы никогда не признал, что отвез Иззу домой не только ради спокойствия брата.
Но то, что не признано, не значит, что ему нет места для существования. Даже Эммет это понимал.
И потому не стал откладывать в долгий ящик: достал из кармана мобильный, найдя в списке быстрых вызов брата. Краем глаза взглянул на часы - не поздно.
Прошло два гудка… три… четыре… непривычно много. Он уже хотел скинуть, чтобы лишний раз не тревожить Эдварда, но дотерпел до пятого. А на пятом ему ответили.
- Да? - усталый, залитый горечью голос. Без искорок. Без вдохновения. Полуживой.
У Эммета в груди больно екнуло.
- Привет, - кое-как проговорил в ответ.
Эдвард попытался усмехнуться, узнав брата. Списать прежний тон на случайность.
- Привет поклонникам хаммеров! - с напускной веселостью поприветствовал он. - И опаздывающим на работу спасителям, конечно же…
Натужный оптимизм брата Эммета не убедил. Наоборот, четко доказал: дело плохо.
- Ты как? - с места в карьер поинтересовался он. Тянуть не было необходимости.
На том конце помолчали на секунду дольше нужного:
- В полном порядке.
- Не ври мне, - мужчина поджал губы, тяжело вздохнув, - что, совсем все плохо? Она же вроде не сломала ничего…
- Верно. Это просто растяжение.
Повисает тишина. В ней приятного, как и искреннего, мало. Эдвард не любит молчать, Эммет знает. И если молчит, хорошего тут ничего нет.
- Что она еще натворила? - хмуро спрашивает он. Прямо-таки требует ответа, сжав свободную от телефона ладонь в кулак. - Хотела выйти в окно?
- Нет… она умная девочка, она не станет, - уверенно сказали в ответ. Скорее себя убедили, чем Каллена-младшего.
- Умная девочка свистнула в лес при первой возможности. От нее чего угодно можно ждать.
- Эммет…
- Ты только подумай, зимой! - мужчина распаляется, теряя способность слушать. - Ну почему именно под мою машину? Если бы я задавил ее, ты бы шкуру с меня снял!
- Эммет, пожалуйста…
- И ты ее прикрываешь. Эдвард, за такое ее следует хорошенько выпороть! Чтобы не повадно было!
На том конце тяжело выдыхают. Так тяжело, что мужчина мгновенно хмурит брови. Тирада сама собой обрывается, и он отчаянно вслушивается в трубку.
- Эммет, что я делаю?.. - вопрошающе зовет Эдвард. Звонок своевременный.
Он растерян, Каллен-младший слышит. И понимает, что не от праздности эти слова… не для того, чтобы выровнять направление их разговора.
- Что ты делаешь? - смягчаясь, опускаясь на полтона ниже, переспрашивает он.
- Не знаю… - Эдвард придушенно хмыкает, наверняка запрокинув голову, как всегда, когда расстроен, - я же сам ее… загоняю в угол. Она из-за меня не может свыкнуться…
Ему больно. Ему, черт подери, больно за эту девку! Мать честная…
- Ты ей жизнь спас, сам говорил, помнишь? Так какой уже угол?
- Правила…
- Правила? - Эммет щурится. - А с ними что?
- Они ей не подходят, - с горечью замечает Каллен-старший. Дышит чуть чаще нужного, - это главная проблема… и я не знаю, как ее решить.
Ну, вот и откровение. Сказал.
Эммет задумывается. Ненадолго, на пару мгновений - что правильнее ответить на такое. По части девушек брат нечасто доверяет ему свои опасения и мысли.
- Почему ты так решил?
- Она их все нарушила. Все и сразу… - голос Эдварда опускается практически до шепота, едва ли не надломленного, и мужчину это доводит. Подводит к краю.
Встрепенувшись, он рявкает прямо в трубку, ненавидя себя за бездействие:
- Хочешь, я приеду, и покажу ей, кто кого должен слушать? Она не то, что не нарушит правил в дальнейшем, она тебе возразить не посмеет! Своим гребаным поганым ртом не решится! Слышишь меня? Вытащи ее в гостиную через десять минут, и мы поговорим по душам…
В его словах столько угрозы, столько яда, столько спеси… и грубость. Одна сплошная грубость, удушающей волной. Но Эммету плевать. Все люди, угрожающие его семье, все, расстраивающие ее членов, заставляя их пребывать в таком состоянии, будут иметь дело лично с ним. А медведи-гризли, слава богу, еще в силе.
- Спасибо тебе, - Эдвард говорит громче с чуть-чуть вздрогнувшим голосом и совершенно не напускными, настоящими эмоциями. С благодарностью, которую можно потрогать руками, - я так рад тебя слышать…
- Я серьезно, Эд, - мрачно докладывает Эммет, - пусть только…
- Я тоже, - он улыбается. Улыбается, пусть пока и не слишком очевидно, но заметно. Настроение выправляется, - ты не представляешь, насколько мне приятна твоя забота.
Искренен. Искренен и честен, как всегда.
Эммет морщится, прогоняя свою сентиментальность.
- Ты всегда можешь на нее - и на меня - рассчитывать.
Теперь улыбка Каллена-старшего уже широкая. Уже как надо.
- Я знаю. И я очень тебе благодарен.
Эммет делает глубокий вдох, и Эдвард вслед за ним. Они оба молчат, но теперь тишина не давит. Совсем.
- Как Каролина? - интересуется брат. И взгляд Эммета автоматически переводится на фиолетового единорога.
- Пять минут назад поила Эдди чаем.
Мужчина мягко, нежно смеется. Обожание к племяннице льется из него бурным потоком.
- Она его еще не выкинула?
- Ты шутишь?! - Эммет в ужасе охает, помотав за лапку плюшевое создание. - Она заснуть без него не может! Днем и ночью носит с собой.
Настроение Эдварда окончательно поднимается. Тема о Каролине - какая бы ни была - излечивает его лучше любых, самых смешных, самых заводных шуток. И обещаний тоже.
- Может, ей подарить что-то новое? Какую-нибудь куклу?
Эммет прищуривается, взглянув на потолок. Комната девочки прямо над гостиной.
- Только не «Барби». А то эта Кукла мне уже в печенках сидит.
Голос Эдварда настораживается:
- Мадлен звонила?
- Звонит, - исправляет окончание Эммет, поморщившись, - звонит раз в месяц, шлет подарок на Рождество и смеет называть себя матерью. Могу поспорить, что даже дату ее дня рождения не помнит!
От жалости к дочери, вынужденной испытывать все это, от ненависти к бывшей, заставляющей ее раз за разом все испытывать снова, «медвежонок» багровеет. Телефон опасно зажимается в каменной ладони.
- Но Каролине она нужна, - тихо замечает Каллен-старший, озвучивая истину, - она неотъемлемая часть ее жизни, и мы ничего не сможем сделать. Если по нашей вине она исчезнет, Карли возненавидит нас.
- Я думаю, долго это не продлится… пропадет при первом же случае.
- Если будет так, то это пойдет ей на пользу, - Эдвард выдыхает, сочувствуя брату. Шепчет ободрение: - В любом случае, у нее есть ты. И ее папа затмит кого угодно.
- Ровно как и дядя…
- Дядя - это потом, - Эдвард закатывает глаза, смущенно хмыкнув, - сначала самые близкие родственники.
- То-то ее игрушка названа твоим именем…
- Я ее подарил, - примирительно замечает тот, - в любом случае, ты… Эммет, подожди.
В трубке затихает его голос, и появляется другой звук. Негромкий, на заднем плане, но раз слышен даже здесь, значит, в самом доме по-настоящему оглушающий. Нечто вроде крика?.. Или хрипа?
А следом… БА-БАХ!
- Я перезвоню, - взволнованно и быстро сообщает Эдвард, скидывая звонок. Каллен-младший и слова произнести не успевает.
В его руках - потухший мобильник. В его голове - спутанные разносортные мысли.
Что происходит в этом гребаном доме?!
В движениях Эммета, пусть пока и скованных, - желание действовать. Причем немедленно. Он не сомневается, что готов ехать… прямо сейчас.
И только то, что Каролина, бывшая прежде наверху, медленно и с понурой головой спускается обратно по лестнице, удерживает от желания немедленно наведаться в дом брата и во всем разобраться.
Эммет встает, быстрым шагом направляясь к дочери. Минует арку, минует Голди, выглянувшую, чтобы узнать, в чем дело. С последней ступени забирает девочку на руки.
Карли, приглушенно всхлипнув, ладошками обхватывает его шею. Зарывается носом в воротник рубашки. Не улыбается больше, не смеется. Плачет…
Эммет возвращается на кресло в гостиной. Эммет утешающе гладит ее спину и шепчет:
- Это все глупости… это все неважно, что бы она ни сказала… Я тебя люблю. Я здесь, родная.
И понимает, насколько на самом деле ненавидит Мадлен. За все.
* * *
Белла, задохнувшись, пальцами впивается в спинку кровати. Ногтями, нещадно терзая декоративную обивку, старается хоть за что-то зацепиться.
Она плачет - ее щеки красные, лицо мокрое, припухшее, волосы разметаны и взлохмачены… а нога, правая, неестественно подвернута. Немудрено, что больно.
Эдвард, только что услышавший ее душераздирающий крик из коридора, перво-наперво включает свет.
Его яркая вспышка, больно бьющая по глазам, заставляет Беллу выгнуться дугой, беспомощно схватив ртом воздух. Она словно бы пытается всползти вверх по вертикальной стене. Убраться с кровати, спрятаться от ее подушек… и выглядит эта картина не просто ужасающе, а по-настоящему безумно. Как в дурном сне.
- Ш-ш-ш, - мужчина оказывается рядом с постелью быстрее, чем успевает об этом подумать. С нежностью, но достаточной уверенностью притягивает девушку к себе. Одной рукой держит талию, другой плечи. Прижимает настолько сильно, насколько можно. Дает почувствовать себя каждой клеточкой, как Карли во время кошмаров.
Изза задыхается. Изза плачет громче.
- Ты ушел! - обвиняет, выплюнув в лицо. Жмурится, сильно дрожа. Выглядит невероятно беспомощной, хотя отчаянно пытается это опровергнуть.
- Ну что ты, - Эдвард качает головой, ласково уверяя ее в своей близости. Чуть меняет угол объятий, укладывая как прежде, полусидя. Приглаживает взъерошенные волосы, легкими движениями пальцев прикасается по шее. Согревает. - Я здесь, Изза. Посмотри, ну что ты. Я же здесь.
Не верит. Не верит, кусает губы и продолжает плакать. Все еще слишком громко, чтобы подойти поближе к грани успокоения.
В коридоре слышны шаги - дверной проход заслоняют две тени. Анта и Рада. Опять в халатах.
И их присутствие, их неслышный вопрос «что случилось?» лишают Иззу последнего шанса.
Рыкнув раненым зверем, она до боли сильно цепляется за Эдварда, вжимаясь в него так, что едва может дышать. Заходится слезами.
Эдвард кивком головы велит женщинам уйти. И закрыть дверь - немедленно.
И только когда в комнате они одни, только когда теней больше нет, возвращается к своей первостепенной задаче.
Со всей нежностью, какую может в себе отыскать, гладит Беллу. По волосам, по плечам, по рукам… по ладоням, сжавшим собственные.
- Это просто сон, - уверяет, - просто сон, Изз. Не больше, не меньше.
Она хныкает. Она, уткнувшись лицом в его так и не снятую мятую рубашку, хныкает.
- Ты мне обещал…
- Я помню.
- Ты меня бросил… - звучит как приговор, обжалование невозможно. Белла вкладывает достаточно чувств в эту фразу.
- Изза, я с тобой, - в последний раз, более четко, более серьезно говорит мужчина. Покрепче обвивает ее ладонь, переплетая пальцы, - ты согласилась со мной остаться, ты вышла замуж… ты моя «пэристери». Я всегда с тобой. Я всегда рядом. И я тебя ни за что не брошу.
Она поднимает глаза - мокрые, потухшие, наполненные отчаяньем - и всматривается в его. Что-то ищет. Уделила словам достаточно внимания. Услышала. И хочет… хочет поверить.
Эдварду становится до боли жалко эту девочку. Действительно девочку, маленькую, как Каролина. Потерянную и до жути напуганную.
Он вспоминает все, начиная от того момента, как Эммет привез ее этим утром, дав свой дельный совет, и заканчивая сегодняшним разговором после полудня, когда пообещал остаться в комнате. И выйти из которой заставил все тот же звонок от брата - круг замкнулся.
- Всегда-всегда, - добрым голосом из сказок обещает он. Не дает Иззе усомниться в своей честности, подводя к правильному решению. Верить. Верить и доверять. Он оправдает эту честь.
Она всхлипывает, нерешительно кивнув. Она стискивает пальцами пуговицы его одежды, приникая к ним так же близко, как и прежде. Она, не жалуясь ни на боль в ноге, ни на перевернутые простыни, на которых неудобно лежать, ни на общее свое состояние, причиной которого стал он, приходит к какому-то выводу. Окончательному.
Тихо лежит минуту, может две. Относительно тихо, конечно: плачет, да и спина дрожит, но уже хотя бы не кричит, что достижение. Уже поняла, что не так здесь страшно. Осознала, где находится.
- Я не нарушу больше ни одно правило, - выправившимся, более-менее сносным, пусть и подрагивающим голосом обещает Белла. Для большей веры в собственные слова поднимает голову, напуская на лицо выражение честности, - я не прикоснусь к спиртному, я не трону сигарет, я не стану… приставать к тебе… и ничего другого. Я выучу то, что ты от меня требуешь.
Дыхание кончается. Ей нужен маленький перерыв на прерывистый вдох - Эдвард не мешает. Решает дослушать, прежде чем говорить что-то. Тем более такие слова Иззы удивительны. Он боится пропустить нечто важное, что их объяснит…
- Я сделаю все это при одном условии, Эдвард, - продолжает девушка, сглотнув очередной всхлип. На секундочку прикрывает глаза, но все равно не успевает искоренить из него выражения безумной просьбы. Последней, самой отчаянной, самой желанной. Такой, от которой сердце пропускает удары: - Ты будешь спать со мной в одной постели… - к концу фразы опускаясь до хорошо заметного стона, просит, - и не будешь ночью уходить. Ты не оставишь меня одну… ночью ты меня не оставишь…
Опять хныкает. Хочет замолчать, но не получается. Это ее сильнее.
Эдвард слушает. Смотрит, слушает и не верит тому, что слышит.
Это звучит… словно бы не от Беллы. Словно бы от кого-то другого. Словно бы заставили…
- Тогда я стану достойной тебя «голубкой», - проговаривает, супясь, дабы не пустить слезы по лицу раньше времени, - и ты получишь то, что хочешь…
Делает глубокий вдох - как затяжку. Закрывает глаза, набираясь смелости, чтобы воплотить в жизнь свое обещание. И хочет спросить: принимает ли он такие условия?
Но не успевает.
Мгновенно зеленея - в самом прямом смысле этого слова, вздрогнув и закусив губу, - хрипло шепчет другую фразу, вместо заготовленной, саму себя пугая:
- Меня тошнит.
Эдвард чудом успевает среагировать - на счастье Анта, собирающаяся мыть пол здесь как раз перед тем, как Эммет привез Беллу, не занесла ведро обратно. Оставила у двери, слишком забегавшись и переволновавшись, чтобы о нем после вспомнить… и сейчас оно служит самую добрую из возможных служб, попавшись на глаза. Спасает греческий ковер.
…Иззу рвет желчью. Желчью с примесью виски, судя по запаху. Долго, неутихающими, бурными позывами. И даже когда выпускать из организма уже нечего, характерные движения все еще не дают ей прийти в себя. Вдохнуть полной грудью.
Удерживая ее в требуемой позе, Эдвард гладит девушку по спине и затылку.
- Правильно, Изз, молодец… выпусти всю эту дрянь. Выплюни. - И помогает делу, и облегчает его одновременно.
Изза плачет - опять, как и повелось, горько. Но уже не столько от страха, сколько от смущения и выворачивающей наизнанку рвоты. Плачет даже тогда, когда снова - дрожащая, разбитая до того, что ни ногой, ни рукой не пошевелить, - оказывается на кровати, на подушке.
Практически не моргая смотрит на Эдварда, когда он вытирает ей рот тем полотенцем, что предназначено как валик под пострадавшую ногу. И так же, не моргая, просит остаться… вспомнить недавно прозвучавшую фразу. Откликнуться на нее.
Иного ответа Эдвард просто не может дать. Глядя на нее, видя ее, чувствуя то, что происходит… не в состоянии.
И потому, даже если и пожалеет позже, произносит:
- Обещаю, Изза. Я обещаю, что ночью ты не будешь в одиночестве.
* * *
Когда я открываю глаза, вокруг темно. Так же, как ночью, один в один. Только теперь не жарко, скорее прохладно, будто открыто окно. Воздух втекает внутрь тоненькой струйкой, прогоняя когда-то обосновавшийся здесь резкий кислотный запах. От этого воздуха легче дышать, хотя я не знаю, откуда он.
Дважды моргаю, пытаясь проснуться. Веки тяжелые, во рту сухо и царит до жути неприятный привкус - я помню, чему он обязан, - а нога как всегда болит. Не режет, не отнимается… просто тянет. Заставляет воспринимать боль как данность.
Я тихо вздыхаю. Тихо, потому что любой громкий звук пугает. Я не чувствую в себе ни капли силы - не для чего. У меня ее просто не осталось.
Утыкаюсь носом в одеяло. Одеяло ведь, да? Покрывало, может быть. Сливовое. С мягкими ворсинками. Под ним тепло…
Но, на удивление, понимаю, что не моя рука притаилась под этим покрывалом. И что не я сама, как бывало миллион ночей прежде, держу себя в объятьях. Цепляюсь за кожу, создаю эффект присутствия, чтобы не тронуться умом от страха.
Нет, не я, точно. Рука гораздо больше моей, ладонь гораздо шире. И пальцы - длинные, музыкальные. Вчера утром от них мне расхотелось плакать.
С удовольствием, какое сложно выразить словами, с облегчением, с приятным теплом внутри, крепче прижимаюсь к Каллену. Его рука полностью в моей власти. Не отдам.
- Ты остался… - с маленькой-маленькой улыбкой шепчу, устремив всю надежду, какая во мне найдется, на то, что это по-настоящему, что мне не кажется.
Пальцы оживают. Пальцы, медленно обвивая мое запястье, прикасаются к коже.
- Конечно, - уверяет Эдвард. Так же тихо, как я, чуть-чуть сонным, но в принципе нормальным голосом. Добрым.
Улыбаюсь немного шире. Мягкими лучами расходясь по всему телу из груди, признательность затапливает меня. Я не знаю, как лучше отблагодарить Каллена за то, что сделал сегодняшней ночью, и как выразить эту благодарность. Впервые в нерешительности, что делать. С Джасом было просто… с Джасом у меня были гарантии, что он в любом случае эту благодарность примет.
- Мне… - начинаю, понадеявшись, что нужные слова придут в процессе, - Эдвард, спасибо… мне очень жаль… и мне стыдно за вчерашнее… я понимаю, что сделала большую глупость…
Судя по тому, как Каллен затихает, он слушает. И я слушаю себя вместе с ним.
Это удивительно, но в его руках мне совсем не страшно. Без преувеличений, без пустых слов. Я ничего не боюсь - это окрыляющее чувство. Я знаю, что даже если за окном будет греметь, даже если молнии станут освещать комнату лучше любых фонарей, у меня будет место, куда от всего этого спрятаться. Мне не придется никуда убегать.
- Я помню свое обещание, - уверяю его, нерешительно переплетая трое наших пальцев, включая безымянный, - и если ты… то я тоже… я не нарушу…
Моя речь, похоже, производит на мужчину впечатление - не худшее, будем надеяться. Мне хотелось остаться в том состоянии, в каком была - слабости - еще до кошмара, но сопротивлялась. Но считала это не лучшим выходом, явно опускающим меня в его глазах, - поправлюсь ведь, и что тогда? Примерная роль птички в клетке?..
Но сегодня, после этого сна, после… рвоты не могу. Не хочу больше. Пусть делает что угодно, если ему захочется. Я верю, что не сделает дурного, но если надо, если возникнет желание… ничем не стану мешать. Этим днем моя слабость уже не порок и не возможный вариант поведения… она - констатированный факт. Самый настоящий.
- Изз… - Эдвард, утешающе гладит мое предплечье той рукой, что прежде оставил у себя, и на глазах преображается. Его голос теплеет, его пальцы становятся нежнее, его слова… мягче. Куда мягче, чем я думала, чем могу себе позволить. Со мной в детстве мало кто так разговаривал.
А потом, доводя мою признательность до высшей отметки, притягивает к себе. Осторожно, по скользким простыням. Бережно, как ребенка. И изворачивается так, что спиной чувствую его грудь, а руки - обе ладони - держат мои. Уверенно, с намеком на безопасность. С подтверждением близости.
Зажмуриваюсь, тихонько хныкнув. Нерешительно откидываю голову чуть-чуть назад, ища его шею. Нахожу и затихаю. На полувздохе.
- Как ты себя чувствуешь? - зовет Эдвард. С беспокойством.
Я тут же вспоминаю, каким чудесным видом он любовался, пока меня наизнанку выворачивало чертовым виски, и рдеюсь. В сотый, за последние два дня, раз.
- Нормально…
- Может, воды? - участливо интересуется. Чуть хмурится, судя по голосу. Он так и не поворачивает меня к себе лицом, что, впрочем, и не нужно. Без взгляда ничуть не хуже. Мне и так неплохо…
- До воды далеко.
Эдвард приглушенно хмыкает.
- Не так далеко, как тебе кажется. Давая я принесу, - и пробует встать. Намеревается, по крайней мере. И даже если до этого момента во мне и была какая-то жажда, какое-то желание перебить горький привкус во рту, то теперь оно испаряется. Испаряется, как только он убирает одну руку.
- Не нужно, - поспешно отказываюсь, возвращая ее обратно. Едва успеваю схватить, прежде чем выходит из зоны досягаемости. Как свое сокровище, укладываю рядом, придерживая пальцами. - Я не хочу пить… не надо.
Мужчина не упрямится, не настаивает. Понимает меня, похоже, куда больше, чем я думала.
- А поспать не хочешь? - прежним тоном спрашивает. Сам теперь так же держит мои пальцы. Некрепко, осторожно. Но с теплом. Но согревая их. - Еще достаточно рано.
Не имею ни малейшего понятия о времени. Окно приоткрыто, это выдают покачивающиеся шторы, но они не отодвинуты. Но они свет внутрь не пускают.
- Можно, - нерешительно бормочу, не зная точно, грядет еще кошмар или нет, - только если ты… хочешь.
Эдвард поправляет мое одеяло. Эдвард кивает, устраивая свой подбородок на моей макушке. Окончательно от всего плохого прячет.
- Тогда спокойной ночи, Изза, - ласково желает он.
…Я не помню тех ночей, в которые спала рядом с мамой, обняв ее. Я мало что помню с ее участием в принципе, кроме того вечера… но мне кажется, тогда, много лет назад, прижавшись к ней, я спала так же спокойно, как сейчас. И даже не думала чего-то бояться.
- Спокойно ночи, Эдвард, - улыбаюсь краешком губ, послушно закрываю глаза.
Почему-то в голове теплится мысль - странная, но не сказать, что неприятная, - что с этого дня моя жизнь пойдет иначе.
Совершенно.
Буду с нетерпением ждать ваших отзывов как здесь, под главами, так и на нашем форуме (прямая ссылка)! Там же ожидает дополнение в виде иллюстраций к главе.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
Только уворачиваться успевай. Но у Эммета не менее нежное и доброе сердце за всей этой броней, чем у брата. И уж если он полюбит эту девочку, он для нее все сделает. И станет как для Карли - самым настоящим плюшевым мишкой 
Впрочем, все это, конечно, не мешает ему любить Каролину как дочь. И чтобы не случилось, любовь эта никуда не денется. 
У Мадлен с Эмметом своя драма и свои игры были, а Каролина просто нарушила привычный ход событий... кто-то примирился с новой ролью, принял ее и полюбил этого ребенка, а кто-то остался на расстоянии, не готовый так капитально меня жизнь. Так что, у каждого по разному. 
